Ангелы из подворотни

✧✞︎✦

𓅰

Лётчик

— Короче, бабка эта пёрла, как танк. Я ей орал-орал, орал-орал, орал-орал… Для кого пешеходные переходы придумали? Они что, считают, что у них девять жизней? А знаешь, как я понял, что это бабка? Она шла о-о-очень медленно. Ну настолько медленно, что это просто невозможно. Надо быть очень старым, чтобы передвигаться с такой скоростью. Да ещё и с маленькой такой табуреткой. Вот зачем ей табуретка, спрашивается? Зачем бабке тащить с собой табуретку, ты мне ответь? А тут ещё этот КАМАЗ… А знаешь, как я понял, что это табуретка? Я ни сколько не сомневался, что парню с разбитой рожей просто не терпелось узнать, как же я это понял. — Потому что она дошла до середины дороги, поставила её и села. Я как следует выдержал паузу, за которую мой единственный слушатель должен был охренеть от такого поворота событий. — Она, блин, реально поставила её ровненько посерёдке и села, без шуток. Как будто невозможно просто так взять и перейти дорогу в неположенном месте, не сделав перекур. Решила, типа, вздремнуть на проезжей части. А тут, блин, этот КАМАЗ. А дальше я не смотрел, потому что слишком впечатлительный. Дальше я отвернулся и схватился одной рукой за стояк, другой рукой за конденсаторную решетку холодильника и только помню потом, что уже смотрел на своё окно с улицы и удивлялся паутине… Откуда бы взяться паукам на двадцать девятом этаже? Вот как они туда приползают? Это ж прямо как паучий монастырь в Гималаях. Но ты, конечно же, хочешь спросить про стояк. Я по глазам вижу. На самом деле, по глазам парня с сигой я мог предсказать только собственную мучительную смерть от его убийственного презрения. Особенно после того, как с криком “Вот это подфартило!”, я вытащил из мусорной урны полупустую пачку Лэйз со вкусом зелёного лука. Нет, ну а чё такого? Она же нормальная была, свежевыброшенная. А я только и думал после окна, как о чипсах с луком. Жрать хотелось страшно. — Ну и вот, короче… — засунул я чипсину в рот и захрустел то ли ей, то ли остатками зубов. — Это был не тот стояк, о котором ты подумал, проказник. Было бы странно, если бы я схватился за собственный стояк в этот момент, не находишь? Да как тебе такое вообще в голову-то пришло? Откуда бы там взяться стояку, ведь я же не больной, чтобы возбуждаться при виде бабушек, которых вот-вот переедет КАМАЗ. Ну ты, конечно, даёшь… — Покачал я головой с лёгким осуждением. Пацан смотрел на меня неверящим взглядом, как на Иисуса, гуляющего по воде и пожирающего чипсики. Правда, складывалось ощущение, что взирал он на меня из самой преисподней. Превеликая брезгливость отражалась на его лице. Странно было видеть человека, который ходит по городу в убитых сланцах и задрипанной майке, и при этом отличается таким высокомерием. — Это был стояк ба-та-ре-и, — экспертно пояснил я, нисколько не смущаясь. — Такая длинная тонкая труба из пола до потолка. Торчит обычно в углу и выкрашена белой краской. Я вот только одного не пойму… Почему никто никогда не говорил мне о том, что нельзя браться одновременно за этот стояк и за решётку холодильника? Почему этому не учат в школе? В детстве меня предупреждали о том, что нельзя облизывать турники на морозе, но никто, блин, ни разу ничего не сказал про этот сраный стояк и про холодильник, и про то, что если совместить одно и второе посредством человеческих рук, то тебя ебанёт током так, что выскочишь из тапок? Хуйня какая-то! Однозначно заговор… Чипсы оказались совершенно омерзительными. Просто какая-то хрустящая дрисня с каким-то застарелым бумажным послевкусием. Вот если прийти в какую-нибудь заброшку на окраине города и отыскать там стену с обоями в цветочек, и отодрать эти обои под которыми будет старая жёлтая от клея газета, отковырять кусок хрустящего листа, дать ему настояться в горе грязных трусов и потом сунуть в рот… вот такой же будет вкус и аромат, как у этих чипсов. Короче, я не выдержал, сгреб с языка эту галиматью и некрасиво сплюнул в сторону. — Так, я не понял, где глутамат натрия? Где ароматизатор? Где Е-консерванты? Всё, что меня убивает, но делает мне вкуснее? Я как будто пожевал картон, причём какой-то… Какой-то совершенно обоссаный бомжами. Тут же итак полно трансжиров, гмо и соевого лецитина, а я вообще-то не планирую умирать до восьмидесяти лет… Но это же просто атака на мои вкусовые рецепторы! Кровавый тип реагировал на мою речь исключительно вздохами. И каждый его вздох нёс в себе такое море смыслов, что меня буквально смывало за горизонт нашего диалога. — Слушай, а ты всегда такой болтливый? — Поинтересовался я у него. — А то я прямо даже не знаю, как справляться со всей этой входящей информацией. Ты же мне и слова вставить не даёшь. Никогда не встречал таких коммуникабельных людей. — А ты всегда такое неугомонное трепло? У тебя что, СДВГ что ли? — Спасибо, что спросил, я… — Закрой рот. Пока я не вырвал твою челюсть обратно. И я закрыл рот. Просто потому что невозможно было его не закрыть, когда об этом попросили таким убедительным тоном. Даже если бы я решил сопротивляться, рот бы закрылся сам собой, чисто от страха и уважения. Серьёзно, у меня даже посмертные мурашки побежали по самым интимным частям тела. Пацан сразу как-то возвысился в моих глазах, хотя он итак был ростом под два метра. На самом деле, мне показалось, что не такой уж он и плохой человек. Вспыльчивый слегка, раздражается от всякой фигни, неврастеник немного, социопат на полшишечки, хамло еще то, по всякой эзотерической херне загоняется, типа проклятий, мутный немного… Короче, типичный скорпион. Кстати, это именно окровавленный пацан помог мне вправить отвалившуюся челюсть. А я тоже пытался ему как-то отплатить добром за добро: возле клумбы нарвал подорожника и принёс, высыпав листья на лавку со словами: «Можешь не благодарить». Правда, он и не думал благодарить. Взял траву и натолкал её мне за шиворот. — Эй! Вообще-то бабка в детстве мне подорожником разбитые коленки лечила, ты что, не в курсе? — Отчитывал я неблагодарного варвара. — Надо сначала слюнкой помазать, подуть, а потом на ранку прилепить. У тебя что, детства совсем не было?! На что он жестом бровей дал понять, чтобы я шёл нахрен. Да я бы пошёл, честное слово! Только вот сколько бы я не пытался, сколько бы не колотил по невидимой стене кулаками, сколько бы не дубасил её ногами, сколько бы не влетал в неё с разбегу, и сколько бы не пробовал подрыть под неё подкоп – результат оставался один и тот же. Я был окружён со всех сторон прозрачным колпаком, который бесил и напрягал своей непроницаемостью исключительно меня одного. Возможно ещё парня с сигой, но это было не точно. Пока я наматывал круги, исследуя остеклённую аномалию, он так ни разу и не двинулся с места. Разве что как-то незаметно и своевременно менял своё местоположение на лавочке, уклоняясь от палящих солнечных лучей. — Остановка стала чем-то вроде моего центра притяжения, — возбужденно объяснял я, сидя на корточках и рисуя палочкой на земле. — А сам я типа спутника, или чего-то такого… В окружении разнообразного космического мусора. Причем орбита практически идеальная, круглая. Вот. Я изобразил остановку, себя лохматого и в бермудах, летящие вокруг автобусы, прохожих и даже кровавого пацана. Правда, в моём исполнении он был уже мёртв и лежал на лавочке, испустив дух. Парень с сигой смотрел на это художество без особого энтузиазма, как человек, который очень скептически относится к современному искусству. Поэтому, я искренне удивился, когда он вдруг изрёк: — Центр притяжения, – это магнит. — Вау, очень глубокая мысль, — присвистнул я. — Вот уж точно внешность обманчива. Ты же совсем не похож на человека, который интересуется наукой. Я бы вообще сказал, что ты скорее гей… — отъезжающий автобус громко чихнул на нас облаком выхлопа так, что пришлось повторять. — Скорее геймер, чем фанат “Теории большого взрыва”. И не надо на меня так по-волчьи смотреть! И, кстати, я не неугомонное трепло. Я информативный экстраверт. Общение с людьми меня заряжает! Правда люди на остановке не горели желанием налаживать со мной вербальный контакт. Стоило мне только приблизиться, как они тут же отшагивали, отодвигались и даже отпрыгивали в сторону, глядя куда-то сквозь меня, что не на шутку задевало и расстраивало. А так ведь и до комплексов недалеко. — Может, это потому что я начинаю вонять на такой жаре? — Выразил я свою догадку. — Вот, понюхай подмышку, ты ничего не чувствуешь?.. О, что за кровавые сцены насилия с моим участием визуализировались в этот момент перед его глазами. Бицепс и трицепс характерно вздулись. Челюсть напряглась. Взгляд стал полностью отрешенным, как будто зрелище жестокой расправы на полном серьезе его успокаивало и умиротворяло. — Всё-всё, понял, принял. Можешь дальше не объяснять. Да не нервничай ты так! Нервы способствуют излишней выработке кортизола. Но чувак всё равно нервничал. Правда, я никак не мог понять, что же конкретно его напрягает. Ну не я же такой красивый. Он то и дело поглядывал на свои часы, на которых периодически загорались уведомления, и каждый раз лицо его мрачнело ещё сильнее. Возможно, он куда-то опаздывал, а его автобус всё никак не подъезжал. Реально бывает такое: сидишь-сидишь битый час, а автобуса всё нет и нет. — Слушай, ты, случаем, не семнадцатый ждёшь? — Спросил я. — А то он уже как полгода здесь не останавливается. — Я жду, когда ты наконец-то заткнёшься. — Ой, вот только не начинай. Я ведь уже говорил: просто дай мне мобилу, я позвоню одному человечку, а потом ты больше меня не услышишь. Ты же не боишься на полном серьезе, что я её отожму? Или у тебя какая-то установка, не давать мобильник незнакомцам? Мама что ли запретила? Или он у тебя такой розовенький в стразах, после младшей сестренки? Да ты не парься, меня такие вещи не смущают вообще. На самом деле, я докапывался не просто так. Мне позарез нужно было позвонить Майе. Хотя бы предупредить, что со мной всё в порядке, что я сижу буквально у соседнего дома, что на обед я уже вряд ли успею, и чтобы она ни в коем случае, ни за что, ни при каких условиях не открывала мой ноут. А ещё, чтобы не заглядывала на дно моей бельевой корзины. И в коробку из-под адиков под столом. И вообще, желательно, чтобы она просто закрыла и опечатала мою комнату до моего возвращения. И, самое главное, я хотел предупредить её насчет стояка и “Свияги”. И что наши батареи, скорее всего, в сговоре с нашим холодильником и уже давно планируют нас прикончить. — Ну дай мобильник, ну будь человеком, а, — ныл я, переживая за сестру, которая в любой момент могла не выдержать и полезть снимать шторы. — Чего тебе стоит? Ну посмотри на меня, думаешь, я и правда смогу сбежать? Да я даже чихнуть не могу, чтобы у меня изо рта зубы не вылетели, или что-нибудь не отвалилось… К тому же, там эта стеклянная непробиваемая штука… И в этот самый момент, как бы в подтверждение моих слов, у меня выпало яичко. Реально, пацаны, выпало и покатилось. Я сначала даже и не понял, что это вообще такое. Я сидел на кортах и чиркал палочкой, когда оно выглянуло из штанины бермуд, скользнуло по ляжке и плюхнулось прямо на землю. — Ебать, это что?! Это глаз?! — Завопил я, тыча палкой в маленького беглеца. Пацан на остановке лениво взглянул на анатомическую подробность, и так же лениво зевнул. Его невозмутимое спокойствие меня окончательно добили и вывели из себя. Я тут, понимаете ли, разваливаюсь на части, а он сидит, блять, зевает, сука! — Мне пиздец, да? — Чуть ли не прослезился я. — Это оно? Это рак? Я что, умираю? Ну скажи ты хоть что-нибудь, успокой меня! Не будь таким равнодушным! Я ведь ни разу даже ковидом не болел, а тут сразу это! Срочно по-братски, посмотри, что это такое? Может, это аппендицит? Или гланды? — Это твоё яйцо, — смилостивился говнюк, при этом состроив такое лицо, как будто он каждый день видит, как у людей яйца вылетают. Как будто в этом вообще нет ничего необычного! — В смысле?! Да как?! — С жалостью осматривал я комок плоти. — И что мне с ним теперь делать? — Подорожник приложи. Охренеть он юморист, конечно. Вот живёшь-живёшь, и понятия не имеешь, что доживешь до того дня, когда у тебя отвалится яйцо. Да, понятное дело, в запасе останется его брат-близнец, но, блин, для нормального парня, это невосполнимая потеря. Это похороны пацанского самолюбия. Это поминки по мужскому достоинству. Я взял свою драгоценную часть тела и залился горькими слезами. Скорбел изо всех сил. Один глаз рыдал куда-то в себя. — Эй, — донёсся до меня растерянный и даже обеспокоенный голос сверху. — Завязывай. — Шнурки себе завязывай, которых нет, бессердечный мудак! Вам, двуяйцевым, меня не понять! У меня тонкая душевная и телесная организация, моё тело – мой храм, и сейчас этот храм лишился одной из своих святынь! И что мне прикажешь делать? Просто сидеть здесь и ждать, пока не развалюсь на куски? Я что, похож на Франкенштейна? Когда у меня отвалится член, будь добр, просто прикончи меня. — Ты что, не получал инструкций? От внезапности этого вопроса я перестал рыдать и принялся часто шмыгать носом. — Инструкций? Каких, блин, инструкций? Инструкций по склейке яиц? Инструкции по тому, как выбраться с остановки, если вас накрыло? Нет, знаешь, не получал. Куда они должны были прийти? На мыло? — Ты должен был получить инструкции, — повторил пацан с сигой. А потом как будто даже слегка испугался. — Хочешь сказать, у тебя и бахил с собой нет? — Бахил? — Вылупился я на него. — Нет, знаешь, как-то не захватил, когда с двадцать девятого этажа вылетел… Послушай, возможно, ты с кем-то меня спутал? Никаких инструкций, руководств, пояснительных записок, предупреждений кровью на стенах я не получал. Может быть, это сообщение попало в спам? Или оно должно было прийти в обычный почтовый ящик? Так у нас его содрали ещё в доковидные времена, когда подъезд ремонтировали, и так и не повесили на место. Так что за инструкция? Прошла, наверное, вечность, прежде чем он решил удовлетворить мое любопытство, ответив: — Уже неважно. — Бля, как же я ненавижу таких людей! — Взвыл я. — Сказал А, говори Б, будь человеком. Я же теперь не усну, только и буду думать об этих инструкциях! — Наш автобус. — Что? — Наш автобус, — с той же интонацией терпеливо произнес парень с сигой. Подъехал похоронный пазик. Реально похоронный, пацаны. С чёрными шторками и вязанками пыльных искусственных цветов, заткнутых за ту самую штуковину, которая “В любой непонятной ситуации выдерни шнур, выдави стекло”. На выгоревшей чёрной ленте, протянутой над лобовым стеклом, золотыми буквами значилось: «Заупокойный. Следует в один конец». На картонке со стороны пассажирского сиденья уточнялось «Служебный». Пазик пыхтел, дрыгался и издавал зловещий скрежет. Дверь пару раз дёрнулась, тщетно пытаясь открыться, а потом кто-то изнутри, громко выругавшись, хорошенько зарядил по ней ногой. Из салона дыхнуло преисподней, церковным ладаном и освежителем “ёлочка”. Никто из людей на остановке даже не шелохнулся. Кроме парня в трениках, который наконец-то отлепился от лавочки и, засунув руки в карманы, неспешно двинул в сторону грязного и мрачного транспорта. Этого аппендикса в мире длинных комфортабельных автобусов-гармошек. Будучи настоящей дылдой, кровавый двигался слегка ссутулившись и шаркая сланцами. Словно волнорез, он невозмутимо рассекал топу. Люди расступались перед ним, как будто от него исходила особая смертоносная радиация. — Долго еще собираешься сидеть? Оглянулся он в мою сторону. А потом на всякий случай добавил: — Или тебе помочь? Судя по хладнокровному выражению лица убийцы, помогать он мог только с применением грубой физической силы. Поэтому, мне ничего не оставалось, как сунуть своё яичко в карман и двинуться следом, удивляясь тому, что невидимая преграда вдруг рассосалась. Беспокойно озираясь по сторонам, я пытался отыскать на лицах людей признаки социальной тревоги при виде подозрительного пазика. — Сфоткайте номер, — шепнул я какой-то тетеньке в рыжих капроновых колготках, которая показалась мне наиболее сердобольной из всех. А она только поморщилась в ответ, как от неприятного лукового дыхания.

✧✞︎✦

Хоп, мусорок, не шей мне срок! Машина "Зингера" иголочку сломала… Из динамиков в автобусе надрывно хрипели “Воровайки”. Пахло бензином, “ёлочкой”, пылью и еще чем-то чисто похоронно-поминальным. То ли алкоголем, то ли тотальной несмываемой скорбью. Водитель – огромный мужик с наколками на волосатых пальцах и с почерневшими от ударов судьбы ногтями, любовно поглаживал баранку руля и мурлыкал себе под нос: Быки твои мне ласты лихо завернули Браслеты сжали белы рученьки мои Бритая голова и блатная кепка-восьмиклинка слёту дали мне понять, что человек этот во всех отношениях серьёзный и живёт по понятиям. А, судя по увесистому золотому кресту на груди и иконостасу на приборной панели, ещё и в церковь ходит. — О, Валера! — От каждого движения водилы меня окатывало волной крепкого несмываемого табачного смрада. Кровавый пацан протянул через моё плечо длинную руку навстречу вытянутой водительской пятерне и основательно её пожал, апатично заметив: — Я не Валера. — Да уж больно зовёшься ты мудрёно, — без обид гаркнул тот и взглянул на меня. — А это? Новенький что ли? А чего в носках? — Здрасьте! — Выпалил я, стараясь быть вежливым. — Гробы покрасьте! — Раскатисто заржал он, сверкая золотым зубом. Двери закрылись. Пазик дернулся, качнулся из стороны в сторону, и с невыносимой старческой усталостью тронулся с места. — У меня нет с собой проездного, — тихо буркнул я через плечо в сторону пацана с сигой. — Одолжи полтинник? — Угомонись, — не глядя отозвался дылда, раскачиваясь где-то над моей головой. Это уже потом до меня дошло, что в похоронных пазиках вряд ли встретишь контролёра, который будет проверять билетики. Однако, совесть всё равно сверлила меня где-то в районе левой почки. — Пацан, подвинься, не загораживай обзор! — Раздалось снизу. Я опустил глаза и увидел на пассажирском сидении недовольную рожу незнакомого мужика со сверлом во лбу. Пиздец, реально, это было сверло, пацаны. Изящное и витое, как рог какого-нибудь горного и очень гордого единорога, оно угрожающе торчало в мою сторону. Сам владелец сверла таращился на меня тем тяжелым отталкивающим взглядом, которым обычно намекают, что место уступать мне тут никто не намерен. — Меня укачивает, если в окно не смотрю! — рявкнул он в ответ на мой вопросительный взгляд. Не спижжу, если скажу, что в автобусе царила деморализующая атмосфера всеобщего разложения и упадка. Причем разложения во всех красочных смыслах этого слова. — Очень припекает, — пожаловался интеллигентный дед у окна. Одной рукой он обнимал кусок ржавой водосточной трубы, а второй обмахивал галстуком дыру в голове. — Здесь что, летом работает печка? — А я ведь не хотела надевать сегодня эти туфли… — пожаловалась какая-то дама рядом, осматривая свою босую стопу. — Ещё и неразношенные… Подняв ногу, она бережно поставила ее к окну, пальчиками к форточке. На посиневшей коже контрастно алел педикюр. — Женщина-а-а! Ноги свои здесь не расставляйте! — Тут же провыла с заднего сиденья какая-то баба с акцентом кассирши, не досчитавшейся пяти рублей. В полном недоумении я переводил взгляд с одного загадочного пассажира на другого. Складывалось впечатление, что я нахожусь в каком-то выездном приемном отделении НИИ имени Склифосовского. Куда ни глянь, со всех сторон меня окружали оторванные конечности, кровоточащие раны, сломанные носы, свернутые шеи… Вопросительно-умоляющим взглядом я уставился на пацана с сигой, а он, как ни в чём ни бывало, поискал глазами свободное место и двинул к нему, по пути пожимая руки налево и направо. — Это что, какой-то анатомический театр? Иммерсивное хоррор-шоу? — Громким шёпотом спрашивал я кровавого, раскачиваясь на поручнях и пробираясь следом. — Репетиция Хэллоуина? Участники фестиваля “Нашествие”? — Бля, да сядь ты уже. Он не попросил, а буквально воткнул меня в ближайшее свободное место. За окном проносились незнакомые городские пейзажи. Промзона. Гаражи. Пыльные заросли кустов, названия которых никто никогда не знал. Вот эти вот все невзрачно-замызганные, окраинно-маргинальные ебеня. Водила сменил “Вороваек” на “Владимирский централ”, и надрывно выводил на весь салон: “Лежит на сердце тяжкий груз”. Обтянутое грубой корочкой кожзама сиденье у окна раскалилось, как утюг на режиме “шерсть”. На каждой кочке пазик с оглушающим лязганьем подскакивал так, что я бился коленками о челюсть. Мой позвоночник охреневал. Казалось, что мы не ехали по дороге, а пытались пробиться на какие-то подземные этажи ада. Пацан с сигой сидел рядом, длинный и невозмутимый. Расставленные в стороны колени служили как бы для обозначения его непосредственной территории, заходить за которую настоятельно не рекомендовалось, но мне было глубоко насрать на эти феодальные притязания. Я сидел аналогично широким образом с выражением лица статуи острова Пасхи, давая понять, что не уступлю ни сантиметра драного коричневого сиденья. На каждом коварном повороте наши ноги предательски сталкивались, но я терпел. А парень с голубым наушником тоже говнился и иногда больно тыкал мне в бок острым локтем как будто нечаянно, но я-то знал. Рожа у него была кирпичом, как и у меня. Без особого интереса он смотрел в окно, тогда как я углубился в изучение местной наскальной живописи. “Хуй войне” Гласила размашистая неровная надпись, процарапанная на спинке сиденья прямо передо мной. Её обрамляла россыпь розовых сердечек и цветочков, наштампованных, по-видимому, помадой. Зелёным маркером очень красивым, каллиграфическим почерком было выведено: Если тебе вдруг наскучит твой ласковый свет Тебе найдётся место у нас Дождя хватит на всех А еще скромное, почти затерявшееся в уголке: “Здесь был Маминжук и Артемка лох”. — Меня, кстати, Кирилл зовут. Не знаю, зачем я это сказал, но парень с сигой неожиданно дёрнулся всем телом, а я вздрогнул следом, потому что реально испугался, что он вдруг вот так дёрнулся. Вид у него был откровенно обалдевший и испуганный, как будто он только что вспомнил, что оставил свой розовый стразовый мобильник на остановке. — Братан, все в порядке? — Поинтересовался я взволнованно. — Первый пункт инструкции, — с медлительностью аллигатора перевел он на меня свои темные глаза. — “Не называй, блять, своего имени”. — Прямо так и написано: “Не называй, блять”? — Удивился я. Честно, я думал, что он меня убьет. Возможно, повторно. Наверное, ему для этого вообще не нужно было прикладывать никаких усилий – просто сидеть рядом и излучать зло. Отравляющее дыхание, парализующий взгляд, ядовитые клыки – все это херня по сравнению с той убийственной аурой, которая исходила от его выточенной из цельного куска злости фигуры, кровавой майки, рожи, кулака и блядски пронзительных черных зрачков, которые взирали на меня из недр серо-голубой радужки, как око Саурона в окружении пламени Мордора. — Дыши глубже, — посоветовал я скорее себе, чем ему. — Дыхание по квадрату знаешь? Могу объяснить. Очень помогает заглушить внутренний монолог… Снять стресс… Тебе бы не помешало поработать над стрессоустойчивостью. Глубокий вдох. Считаешь до четырех. Затем на четыре счета выдох… Он молча смотрел на меня, как будто не верил собственным ушам. — Я все понял, — сказал я серьёзно. — Больше никому не скажу своего, блять, имени. Все по инструкции. Будь уверен. Я — могила, без шуток. Могу поклясться на… — Второй пункт инструкции, — дрогнула бровь кровавого пацана. — Никаких клятв. — А можно озвучить весь список? Видимо убедившись, что я безнадёжен, он очень шумно и протяжно выдохнул весь накопившийся пар и, воспользовавшись моим послаблением, нагло оттеснил меня подальше к окну. Вот такое вот наказание за нарушение правил. И никакой субординации. Никаких личных границ. — Ну и ладно, — смирился я, прижавшись к стеклу с отпечатками чьих-то жирных щек и ладоней. — Куда мы, кстати, едем? В травмпункт? Скажи, хотя бы, почему имя-то никому нельзя называть? Пацан с сигой закрыл глаза. Он очень медленно остывал. Сбрасывался до дефолтных настроек, типа: тотальное игнорирование всего происходящего вокруг. В том числе меня. Особенно меня. — Уже неважно. Глаз у меня прямо аж дернулся. — Да ты, блин, реально издеваешься что ли?!

⚝⚝⚝

богослов

[взять под крыло] — особая разновидность защиты, которая позволяет удерживать подзащитного возле себя и контролировать его перемещения. Самые крутые сотрудник Бюро способны раскидывать крылья на огромные территории и оберегать толпы людей. Простой смертный, взятый под крыло, не чувствует никаких препятствий на своём пути, однако, его посещает предчувствие, которое обычно называется «мне туда не надо».