Ангелы из подворотни

✦✞✧

Где-то между жизнью и смертью существует зал ожидания. Карантинная зона. Нечто сумеречное и пограничное. Не чистилище и не лимб. Мы называем это место – мир иной. И вот, попав в эту узкую щель, в эту приёмную самого Господа Бога или Сатаны (пока неизвестно), в абсолютном недоумении и растерянности ты трогаешь острые края торчащих отовсюду рёбер, смазываешь кровь с разбитых губ, изучаешь чёрную дыру там, где должно было быть сердце и неуверенно сжимаешь в руке синюю упаковку новых бахил. Ты раздавлен во всех смыслах, словно краб, которого переехал грузовик – мятый панцирь, ни единой живой косточки, какая-то каша вместо мозгов, глаза наружу. Где-то первые человеческие часы ты словно во сне. Мы называем это состояние – некротический диссонанс. Ты не до конца жив и не полностью мёртв. Ты чувствуешь себя потеряшкой. Очень одиноко, непонятно и хочется кушать. Но еда по вкусу напоминает дерьмо, и люди шарахаются от тебя стороной, как будто ты тоже напоминаешь дерьмо. Некому тебя поддержать и утешить. Некому завязать твои развязавшиеся шнурки. Никто не скажет: “Эй, не ссы, всё будет в порядке”. Порядком тут и не пахнет. Потому что ты – один сплошной хаос. Хрестоматийная жертва катастрофы. Только ты этого ещё не понял. Потому что: А) Растерянность Б) Деперсонализация В) Дереализация Г) Неприятие потери самого себя Д) Дисторсия времени — Харош… — раздражённо прерывает Вальтер, рисуя ногой крестик в сетке на песке. — Какая ещё, нахрен, “дисторсия времени”? Святой загадочно улыбается, как будто он – Вальтер – дебил какой-то. А у него, между прочим, в школе по физике пятёрки были. И только одна тройка по литературе. — Дисторсия времени, — размеренно поясняет Святой, рисуя носком кеды кружок в пустой клетке, — означает изменение в восприятии времени, при котором время может ощущаться растянутым или сжатым, невзирая на фактическую длину временного отрезка. Иными словами – замедление. Здесь такое постоянно. Привыкай. — Да пиздец, — смутно отзывается Вальтер, рисуя ещё один крестик. Он уже понял, что проиграл. — Пиздец, — качает головой Святой, носком проводя длинную победную линию по ноликам на песке. — Сорок четыре : ноль. Вальтер успел проиграть этому странному чмошнику ровно сорок четыре раза в крестики-нолики, пока они торчали в песочнице на детской площадке. Это ли не самый наглядный пример дисторсии времени? — Ну ладно, хрен с ней, с дисторсией, — вздыхает Вальтер, расчищая новое поле кроссовком. — А ты-то кто такой? Белобрысый, нескладный и с дурацкой стрижкой “горшком” Святой улыбается куда-то себе под ноги. Он всегда улыбается вот так: непонятно чему и непонятно зачем. Он улыбается одними глазами, весь посветлев. — Я тот, кто завяжет тебе шнурки, придурок. — А потом смотрит в сторону тёмного двора и добавляет, — Пошли. Кажется, наш автобус.

✦✞✧

𓃱

Курильщик

Сам Вальтер плохо помнил свою первую поездку на Заупокойном. Помнил только, что была осень, желтели клёны, дул холодный ветер, а на нём была спортивная бело-голубая ветровка городской сборной и такие же спортивные шорты. Ещё, к своему стыду, Вальтер помнил, что успокоить его пытались всем пазиком. Поддавшись какому-то потустороннему страху при виде незнакомых полумёртвых рож, он метался по салону с отчаянием загнанного в клетку тигра. Раскидывал бедных убогих пассажиров в разные стороны, ногой пытался выломать дверь, сорвал с корнем крышку люка и методично разбивал головой Святого заднее окно автобуса до тех пор, пока дядя Гоп-Стоп не срулил на обочину, не перебрался с водительского сиденья в салон, и не вломил ему по хребту железным разводным ключом. Вальтер тогда сразу как-то присмирел, удивился и упал перед Святым на колени, словно мятежник перед государем. Он помнил, как Святой смотрел на него сверху вниз немного виновато и застенчиво, сощурив один глаз и осторожно проверяя пальцами голову. В том месте, которое билось о стекло, волосы торчали дыбом. Из разбитого носа текла кровь. Алая капля доползла до верхней губы, и он машинально лизнул её кончиком языка. Невзрачный, аккуратно выглаженный, в белой рубашке и чёрных брючках Святой напоминал прилежного одиннадцатиклассника, рвущего жопу за золотую медаль и окончившего музыкалку по классу игры на баяне. От среднестатистического лоха его отличала только серьга-крестик в ухе, которая сразу как-то по-бунтарски облагораживала его школьно-задротский вид. — Опять ты, Святик, в какое-то говно вляпался, — цыкал сквозь щель в зубах дядя Гоп-Стоп, закинув разводной ключ на плечо. — Посмотри на него. Он же дурной. Как бешеное животное. Поднимаясь с колен Вальтер хотел было возразить на это мощным хуком справа, но не успел как следует замахнуться – железный ключ, словно жезл карательный, взметнулся над его головой, и он инстинктивно зажмурился. От глухого, ломкого и какого-то телесного звука у Вальтера буквально заныло в груди, а когда он наконец-то открыл глаза, то увидел перед собой чужое предплечье, уверенно принявшее на себя удар. — Да ладно вам, дядь Гоп-Стоп, — словно извиняясь неловко улыбнулся Святой, отводя руку с ключом в сторону. — Видите ж. У человека это самое… некротический диссонанс. Последнее он произнёс чуть ли не по слогам, как для тупых, дребезжащим от волнения голосом. Вальтер тогда думал, что это потому что блатной водитель с тремя классами средней школы в душе не ведал, что такое “некротический диссонанс”. А ещё, потому что разводной ключ, скорее всего, расхреначил его лучевую кость в щепки. Это уже позже, когда они сидели на морозе под мостом и жгли в мангале за триста рублей домашние тапочки, синие спортивки, тельняшку и прочее инфернальное имущество соседа с пятого этажа, подкармливая огонь вырванными страницами из “Веселой науки” Ницше, Святой, подув на озябшие пальцы, вдруг признался, что в пазике он просто очень, очень сильно сдерживался, чтобы не заорать и не въебать Вальтеру по роже с колена. А ведь он мог. С лёгкостью мог, но не стал. Святой мог бы не то, что с колена. Он мог бы и одним щелчком пальцев, и одним неуловимым взмахом своей лёгкой ладони. Святой мог раздавить его силой собственного взгляда, но не стал. Потому что Свят всегда был добрым малым. До раздражающего милосердным и понимающим. И поэтому, когда на белоснежном рукаве рубашки проступило пятно насыщенного красного цвета, он просто спрятал руку за спину и вымученно рассмеялся, пробормотав над повисшей в воздухе тишиной что-то типа: «Да ладно, пустяки. Забей». А Вальтер сидел на грязном прорезиненном коврике пазика, молчаливый и потрясённый, и думал, что забить-то он может. Забить он забьёт. Но не нужно ему всей этой доброты. Он не знает, что с ней делать. К какой из своих детских травм её прикладывать. Не надо его защищать. Не надо пытаться его утешить. Он уже и так мёртв, куда уж лучше. Просто оставьте его в покое. Просто выйдите все и выключите за собой свет. Не надо так на него смотреть. Не надо класть руку ему на плечо. Он, может, только этого и хотел – просто немного тишины. Просто как в пустой комнате после новогодней вечеринки. Запах петард, похмелья, закисшей за ночь еды. Ему нет и двадцати. Просто так вышло. Не надо присаживаться напротив. Не надо говорить “Эй, всё будет в порядке”. Не надо завязывать дрожащими пальцами его шнурки. “Это пройдёт. Такое у всех бывает”. Не надо ему объяснять. “Кто-то спит, кто-то бесоёбит. Смерть познаётся по-разному. Я вот песни пел”. Не надо ему так улыбаться.

✦✞✧

На продавленном жёстком сиденье Заупокойного пазика Вальтер восседал с тем унылым и безразличным выражением лица, с которым только может сидеть человек, который полностью утратил веру в Господа Бога и встал на сторону Ницше. Если честно, Вальтер и раньше насчёт бога имел некоторые сомнения. Он был из той редкой породы ангелов-атеистов, которые скептически смотрят на всё, даже на своё собственное существование. Возможно поэтому, в нём не было ни капли образцового рвения и религиозного энтузиазма. Плевать он хотел на заблудшие души. На творящуюся вокруг несправедливость. На войны. На голодных и нуждающихся. На бабок и проклятых голубей. На экологию. На грядущий апокалипсис. На озоновый слой и блокировку социальных сетей. На безработицу и инфляцию. Вся эта человеческая суета совершенно его не интересовала. На вечную борьбу Добра и Зла ему было глубоко насрать. Свет и Тьма, Бог и Дьявол, Бюро и Агентство – на всю эту мешанину сверхъестественных сил он смотрел издали и как бы сверху, вооружившись лупой, как ребёнок, который мечтает сжечь муравейник. Очень часто Вальтер задавался одним и тем же метафизическим вопросом. А именно: “Какого хуя я вообще здесь делаю?”. На нежных, непогрешимых и отрешённых ангелов с картин художников эпохи возрождения он походил также, как Мэрилин Мэнсон на Иисуса Христа. И если смотреть правде в светлое лучистое лицо, то Вальтер всегда ходил по краю облака, балансировал одной ногой над могилой, числился заочно. Творил добро “на тоненького”. Таких, как он, в Бюро называли “подкидышами”, чаще “упрямыми пиздюками” и “безбожниками”. Их, как льготников, пропускали по какой-то нижней границе святости. За таких, как он, давали благодати меньше, чем за тележку супермаркета и никто никогда не хотел с ними связываться. Святой всегда посмеивался, что Бог принял Вальтера в свои ряды за охуенно широкую спину и безупречный джампшот. Спина у него действительно была впечатляющей. Про людей с такой спиной обычно говорят: “За ним как за каменной стеной”. Правда, потом уточняют: “За каменной стеной крематория”. То есть, хрен его знает, что там творилось у Вальтера внутри, но творилось это совершенно точно с мрачным огоньком и бесовскими плясками. Глаза у него были от природы недобрые и какие-то мстительные, как у “Падшего ангела” Кабанеля. Повадки среднестатистического быдла и вайб бомбы замедленного действия. Люди старательно обходили его стороной, как вольер с крокодилами или зыбучие пески, и любое неловкое вмешательство ангела с целью помочь расценивали как попытку покушения на собственную жизнь. Ввиду всего этого, сам Вальтер готовился вечность вылавливать брошенные самокаты из канав, снимать кошек с деревьев и стирать граффити с остановок. “Не вечность, а всего-то парочку нечеловеческих лет, — поправлял Святой, очень сильно округляя в неправдоподобную оптимистичную сторону. — А там, дальше, всё, что твоей чёрной душе угодно. Запрёшься в своей тёмной комнате и будешь гамать в контру до второго пришествия”. На самом деле, что будет дальше – никто из сотрудников Бюро не знал. Ангелы только пожимали плечами и туповато улыбались каждый раз, когда их спрашивали о Царстве Небесном. “Ну, рай, это такое место… там царит вечная весна, играет дискотека 90х, и холодильник до отказа забит Corona Extra”, — говорили они. Кто-то утверждал, что в раю бесплатный wi-fi. В кафе всегда есть свободные столики, никто не сверлит стены, а в общественном транспорте никогда не воняет. Вальтер в тайне надеялся, что наверху играет “Depeche Mode” или хотя бы “Pink Floyd”. Ещё он рассчитывал обнаружить там баскетбольную площадку и приличный фудкорт. В идеале – воркаут с турниками. И огромный синий забор. И трубы. Потому что где ещё встречаться по вечерам, кроме как не на трубах? Он с грустью втянул воздух ноздрями и убедился, что вокруг смердит тотальной бесперспективностью. Суровая реальность пахла смесью бензинового выхлопа, засорившимся воздушным фильтром с одушкой кишечных газов, разомлевшими от жары телами, и – Вальтеру буквально мерещилось – сливочно-абрикосовым шампунем. Пассажиры не забывали активно потеть, всё ещё ощущая себя немножечко живыми, нежели мёртвыми, хотя и пребывали в неподвижном оцепенении экспонатов анатомического театра. Ехали долго. За окном проплывали поля с засохшей картофельной ботвой. Изредка в открытую форточку вместе с горячим воздухом задувало горький аромат свежескошенной травы. В окне мелькали ободранные билборды. Выгоревшие на солнце лица людей из рекламы Альфа-страхования напоминали иллюстрации к энциклопедии “Экзорцизм и всё об одержимостях”, которую Вальтер однажды листал от скуки, пока варил пельмени. Он с невыразимой тоской вспоминал свой особенный душевный подъём этим утром. Пару часов назад он почти что улыбался. В это было сложно поверить, и это было тяжело представить с его-то вечно флегматичной недовольной рожей, но Вальтер действительно тихо и укромно улыбался, стоя в прихожей и бесконечно обновляя свой рейтинг святости. Девяносто семь обоссаных выстраданных за годы унижений и превозмоганий процента… Они были прямо здесь, прямо в приложении на его смартфоне. Отображались красивой победной зелёной полосой. Это была его личная взлётная полоса к долгожданному скромному пацанскому счастью. Только он и трубы. И Святой. И, может быть, баскетбольный мяч… Абрикосовый дух вновь донёсся до его обоняния, и Вальтер медленно скосил глаза на золотисто-пшеничную макушку волос. Чужая голова безжизненно прильнула к его неудобному мускулистому плечу и щекотала кожу тонкими пушистыми волосками. Сам владелец златокудрой шевелюры познавал смерть в своём стиле, а именно – дрых сном мертвеца и младенца безмятежно и бездыханно, изредка мусоля что-то и причмокивая большими розовыми губами. “Боже, дай мне сил и спокойствия нахуй” — взмолился Вальтер, и так же медленно перевёл взгляд от растрёпанной шевелюры на спинку переднего сиденья. “Блаженные унаследуют землю” — Пророчески нацарапал кто-то ключом поверх грязно-белой краски. Другие комментаторы, которым также не повезло когда-то занимать сиденье по правой стороне пазика в третьем ряду не у окна, отвечали лаком для ногтей: “Только не в мою смену” И простым графитовым карандашом: “РАЗВЕ ЧТО В СРЕДУ”. Среда стала для ангелов локальным мемом, синонимом “никогда”, и Вальтер живо ощущал это никогда всеми своими синяками, гематомами, ссадинами вплоть до самых кончиков разбитых пальцев, которые теперь слегка подрагивали от бесконечной автобусной тряски. Неудачник. Как есть неудачник. А ведь он до сих пор так и не заглянул в мобильник, чтобы проверить, что там случилось с рейтингом святости. Пробил ли он дно дна, или есть крошечная надежда на то, что персонально для него ещё не вызвали такси прямиком в ад. Точнее, в Агентство. Тело рядом что-то прогудело ему в подмышку, сумбурно почесалось лбом о плечо, невнятно потребовало еды. Вальтер замер и покрепче сжал челюсть, всем своим одеревеневшим и напряжённым видом демонстрируя чудеса самоконтроля. Он терпел не потому, что “бог велел”, а потому что три заветных процента благодати всё ещё не зачислились на его баланс. “Как-то слишком дохрена, — всё ещё сомневался про себя слуга Господень, снова искоса оценивая светловолосую жертву падения из окна. — Как-то подозрительно много для этого… чем бы оно ни было”. Ещё на остановке Радужная-25 Вальтер заподозрил неладное. «Неладное» плюхнулось рядом с ним на лавочку и принялось взахлёб рассказывать про шторы. Все время, пока что-то назойливо и без продыху жужжало ему в ухо, Вальтер мял в руке пачку “Мальборо”, пересчитывал ногтем сигареты, и тупо прокручивал перед глазами тот момент, когда молоток вновь и вновь рассекает воздух рядом с его щекой. — Да я эти шторы на алике заказал, ты что, не видел, в них весь TikTok, я так ей и сказал, что это хайп, что она ничего не понимает в трендах, а она ведь всегда вот такая была с детства, мы ещё когда на горшках сидели вечером перед телеком, она всегда отворачивалась и трусы до ушей натягивала, ой, как будто я там чего-то не видел! У девчонок всегда какие-то свои заморочки, типа, как с бананами. Ей стыдно есть бананы на людях, поэтому, она их всегда режет. Наше общество слишком закомплексовано и всё это из-за религии, хотя возьми древних греков, они же всегда ходили голыми, и это только в Византии начали к статуям и картинам пририсовывать фиговые листки. До этого члены никого не смущали! «….…» — тягостно думал про себя Вальтер, созерцая перед собой густой от зноя воздух. — Был какой-то скульптор. Микеланджело там, или Донателло. Очень известный. Так вот, в Древнем Риме человеческая анатомия диктовала следующее: чем короче, тем лучше. Ты видел где-нибудь статуи с огромными каменными хуями до самых колен? Не, брат. Маленький – это образец совершенства. И шторы эти, они были не просто так. Они были как протест против всей этой средневековой ретроградной цензуры… Чтобы лишний раз не накосячить, Вальтер опасался даже вздыхать, но всё-таки оторвался от внутренней рефлексии и перевёл на человека рядом затуманенный взгляд. — … это же как Адам и Ева. Возвращение в Эдем. Я знаю, что в раю все ходят голые, — горячо защищал свою позицию одноглазый пацан с башкой набекрень, бурно изображая что-то руками, — ходят, взявшись за руки, потому что там тепло как в Геленджике в конце августа, кстати, я в этом году туда не поехал, потому что завалил сессию… Для обыкновенного, только что почившего новичка, этот хуеплёт-террорист в футболке “Team Boy” прямиком из девяностых и в дурацких носках с жёлтыми квадратными морскими губками, выглядел каким-то слишком живым, слишком неравнодушным и жизнерадостным. От него всё ещё пахло чем-то домашним и узнаваемо кухонным. Лаврушкой и чёрным перцем горошком. В волосах застряли серые крошечные птичьи перья. Одна глазница с длинными светлыми ресницами пустовала, как будто сам глаз обиделся на что-то и закатился куда-то вниз и влево. Под ногтями набилась кирпичная крошка. Парень говорил и говорил и говорил обо всём подряд с таким самоотверженным рвением, как будто свято верил в то, что если он замолчит, то мир взлетит на воздух. “Он ведь не знает, — запоздало дошло до Вальтера очевидное, сразу после того, как неугомонный пацан обнюхал невидимое ангельское крыло и робко его лизнул, сообщив: “Несолёное”. — Этот дебил не знает… Он что, не получал инструкций?!” Вальтер ещё никогда не сталкивался с неосведомлённым новичком, который не то, чтобы отрицал факт собственной смерти, а просто никак на него не реагировал. Обычно базовая инструкция новобранца начиналась с: “Поздравляем! Вам выпал второй шанс!”. И как-то сразу всё становилось на свои места. А тут явно творилась какая-то чертовщина. Точнее даже, ангеловщина. Вальтер на полном серьёзе не мог проверить, что за кого-то вот такого несерьёзного, вот такого болтливого, кого-то вот такого… ебанутого давали благодати, как за какого-нибудь Иоанна Кронштадского. На улице пацан тягал чипсы из помойки. В пазике беззастенчиво тыкал пальцем в пассажиров и без умолку поражался налево и направо. Ковырял поролон сквозь трещину обивки сиденья. Пытался стрельнуть у кого-нибудь фломастер. В итоге одноглазый ограничился чьей-то тушью для ресниц и, прикусив кончик языка, нарисовал нечто похожее на холодильник, нечто похожее на стояк батареи, поставил знак равно и изобразил нечто очень отдалённо напоминающее череп. Потом совсем обнаглел и остатками туши написал “ГРАВИТАЦИЯ FOREVER”. Потом прилепил нос к заляпанному стеклу и стал внимательно изучать проплывающие мимо дорожные указатели. Потом Вальтер выслушал получасовой подкаст о “лете после выпуска на даче в Погребищах”, где яростного борца с цензурой чуть не спиздили вместе с мотоциклом “Урал”, когда он задремал в мотоциклетной люльке после купания и арбузов. Где-то сразу на повороте после указателя “Драчево” пацан заснул. Резко и неожиданно, как будто в нём выбило пробки. Голова запрокинулась куда-то наверх, выставляя на всеобщее обозрение маленький холмик кадыка. Прикрытые веки едва подрагивали, но рот оставался криво открытым, как будто обозначая, что он так и не договорил. И всё это время Вальтер безрадостно соображал, что же ему теперь делать. “Как бы ему сказать?” — безнадёжно мусолил он одну и ту же мысль. Вот был бы рядом Святой. Вот он бы. Вот он бы точно нашёл, что сказать. Он мог это сделать профессионально, как настоящий решала от бога. Он мог бы просто отвести пацана в уголок, многозначительно подкурить, взметнуть брови вверх и развести руками. Святой бы нашёл нужные слова. Он бы точно не произнёс что-то в духе: “Ну, что же. Тебе пиздец. Ты мёртв”. Он бы сделал это деликатно и по-человечески. По-правильному. Вальтер смутно себе представлял, как можно по-правильному донести до кого-то, что больше не будет лета в Погребищах, Геленджика, штор, арбузов и вкусных луковых чипсов, что быть ангелом вообще-то нихрена не весело и даже как-то необъяснимо стрёмно и грустно… Поэтому, он решил не говорить ничего. Пусть в Бюро сами с этим разбираются. В конце-концов, не его проблема в том, что отдел информирования проебался и не направил новичку инструкций. А собственных проблем у Вальтера итак хватало. Особенно после того, как он очень небрежно разбросал плоды своих ангельских деяний на тротуаре и также безответственно свалил. Вальтер уже видел, как его хоронят в административке, а начальство зачитывает над ним прощальную речь, состоящую преимущественно из благого мата… Пазик тяжёло перекатился на просёлочную дорогу, и за окном замельтешили кладбищенские кресты. Рассмотрев вдали ряд серых безликих двухэтажек, Вальтер принял неизбежное, вздохнул и, наконец-то, подёргал плечом. — Где?! — Тут же вскинулся разбуженный пацан, сонно оглядываясь по сторонам. — Где мой дынный шлем?! От неподвижного сидения тело затекло до такой степени, что Вальтер почувствовал волну колючих противных покалываний в самых неожиданных частях своей человеческой анатомии. — Видимо там же, где твои хуёвые шторы, — произнёс он слегка сиплым от долгого молчания голосом, разминая плечевой сустав. Лицо напротив приняло очень сложное выражение, как у человека, который силится сдержать рвущийся из груди зевок, потом снова безмятежно разгладилось, заспанно поморщилось и мигнуло одним глазом. — А-а… Тогда ладно… — Смирился парень, подбирая одну ногу в носке под себя и уютно устраиваясь обратно на вальтерово плечо. — Ты это… разбуди на конечке… По-братски… Такая провинциальная наглость уже не лезла ни в какие райские ворота. — Совсем охренел?! — Оттолкнул Вальтер чужую голову прочь с такой силой, что одноглазый врезался лбом в стекло, зато сразу же проснулся. Вылупился в окно и изумлённо выдохнул: — Да ладно… Это что, кладбище? А потом вдруг ощупал своё лицо, оглянулся на Вальтера широко распахнутыми глазами цвета слабой чайной заварки и заорал: — Я прозрел! Смотри, глаз! Он вернулся! Чувак, ты прямо сегодня весь день меня выручаешь, я даже не знаю... Может, ты яйцо мне заодно вправишь? “Боже, хоть на миг, дай мне дробовик…” — горестно подумал про себя Вальтер, но вслух сказал только: — Для симметрии могу оторвать второе. — Ладно-ладно, без шуток, — запротестовал пацан. — Ты только это… Скажи, почему имя-то нельзя никому называть? И почему кладбище? И вон там, это что… Это там написано “МОРГ”? А обратно до Радужной отсюда какой автобус идёт? Пазик остановился прямо напротив свалки пыльных, сваленных в кучу похоронных венков. С шипением лязгнули железные дверцы, впуская в салон вечерний тёплый воздух. — Провожающие, на выход! — Гаркнул водитель. — Остальным приготовить бахилы! Вальтер резко поднялся, ударился башкой о верхний поручень и зло матюкнулся в сторону. — Нет, только не уходи! — Встрепенулся пацан с шторами и зачем-то схватил его за руку. — Мне это… Мне нужна моральная поддержка! — Его голос опустился до шёпота, — А ещё у меня нет бахил. Вальтер долго и устало смотрел сначала на руку, потом на растерянного и немного напуганного пацана и чувствовал, что он должен что-то сказать. Вот если бы был здесь Святой, он бы точно дал этому убогому какое-нибудь ценное напутствие. Изрёк что-нибудь мудрое и содержательное. Что-нибудь типа: «Беги, глупец». Или: «Не груби тёткам в регистратуре»… Но в итоге, после мучительно долгого раздумья, он высвободил ладонь из чужой хватки и сквозь зубы процедил: — Не ссы, всё будет в порядке. Правда, прозвучало это так, как будто в порядке уже больше не будет ничего и никогда. Ангел-утешитель из Вальтера был такой же хреновый, как и решала.

⚝⚝⚝

богослов

[ МОРГ ] — Междугороднее Отделение Регистрации Грешников. Там решаются судьбы. Выдаются личные ID, составляются карты регистрации, определяется стартовый уровень святости, и происходит таинство исповеди. На первом этаже можно получить бесплатную святую воду и отхватить пиздюлей от уборщицы за проход в грязной обуви.