Прольется скорбь левиафана

I

      С тяжелым сердцем Андерсон идет по пустынным, темным коридорам Драконьей Цитадели. Его глубоко поразил тот факт, насколько юн император… насколько они все поторопились: без разведки, без исследований… Теперь он видит их положение слишком ясно и слишком поздно. В его голове даже мелькает мысль, что можно было подписать со всеми государствами соглашение не прикасаться к этому острову, пока они не узнали бы о нем больше. Как много ошибок можно было бы избежать, если бы правители могли доверять друг другу… и если бы он сам мог с уверенностью сказать: «Никто не попытался бы нарушить соглашение и выпустить стихию в мир»…       Слова Сайлана теперь о том, что и он пленник острова, и левиафан — узник, обретают иной жуткий смысл. Кто запер их? И ради чего…       — Андерсон! — громовой голос адмирала заставляет старика вздрогнуть.       Тяжелые сапоги гулко стучат по каменным плитам. Андерсон оборачивается, и адмирал с тяжелым вздохом смотрит на него. Всё, что он собирается сказать, — глубоко ему неприятно. Как мифы. Как фигура Андерсона, которая отворила врата в эту пропасть — неизведанного, выходящего за рамки логики и законов мира.       — Вы слышали в самолете? — спрашивает адмирал. — Эта тварь знала, куда мы летим… и теперь тут каким-то чудом есть то, что ей нужно…       Молния, ударившая за окном, очерчивает постаревшее за эти дни лицо адмирала. Болезненное, исхудавшее, с черными тенями под глазами. Никто, кроме него и пилотов, не знал о решение императора лететь в пустыню. Но Андерсон, отодвинув панику, думает… Ведь Халис Первый… пропал в Грозовом море несколько лет назад! Царь мог бы видеть его. Мог бы знать о пустыне. Мог бы предположить…       — Вы думаете, — продолжает адмирал, — что можете договориться с этой тварью… а я думаю, что она морочит всем нам голову, манипулирует в своих целях…       Андерсон замирает, и гром сжимает его сердце. Стены вокруг будто съезжаются и давят… Никто в Цитадели не знает, к чему все они прикоснулись… Андерсон видел уставшее божество, но с чего он взял, что он видел правду, а не мираж?.. Что, если перед ними не прекрасный юноша, но демон?.. Они не представляют, что увезли с Парящего острова…       — Может, вы правы… — говорит Андерсон тяжело. — Но Сайлан просит убить его… Вы по-прежнему хотите это сделать, потакая его желанию, после всего, что мы знаем?.. Что, если нам следовало бы оставить и его, и корону… или отдать его морскому дьяволу… Но я боюсь, адмирал Стейн, что эту силу нам уже не вернуть в бутылку…       Адмирал ударяет кулаком по стене:       — Вы должны были предупредить!! Вы единственный знали!       Андерсон отрицательно качает головой, горько усмехаясь:       — Никогда еще мы не сталкивались с чем-то таким… Никто в нашей истории — не сталкивался… В нашем мире, адмирал, нет магии, только мифы. Вам ли не знать?.. Разве вы могли себе такое представить?.. Даже на моем месте…       — На вашем месте? — цедит адмирал сквозь зубы. И говорит так, будто борется с желанием плюнуть академику в лицо: — На вашем месте, Андерсон, я бы покончил с собой.       — Нас таких трое… — тихо отвечает Андерсон. — Кто повел людей на верную гибель…       Адмирал хватает его за грудки и вбивает в стену. Дышит отрывисто и яросто, сам не зная, что может сделать… Он — в отчаянии. Он зол. На себя и на всех, кто участвовал в операции «Вознесение». Он надеялся, что Парящий остров — лишь миф… он надеялся доказать, что легенды — пустое. И всё, что происходит сейчас, — худший кошмар, какой мог бы ему присниться. Он бы проснулся. Он бы тысячу раз проснулся — но он не спит.       Он отпускает Андерсона. И говорит охрипшим голосом:       — Я считаю, что император напрасно вам доверяет, и что вы потратите время… и что вы позволяете сейчас этому… этому существу… всех нас ввести в заблуждение.       Адмирал разворачивается и уходит. Снаружи снова гремит и шумит дождь — по песку. Гудит ветер… и Андерсону кажется на секунду: он слышал, как вдали… раздался рык левиафана, леденящий кровь…

II

      Андерсон входит в библиотеку. И видит, что Сайлан сидит так же, как оставался: совершенно недвижен. Взгляд его мертвый… устремлен куда-то сквозь время. Он кажется сосудом — прекрасным и пустым. Оболочкой… вместилищем. Но не души, а тайного знания — на границе между жизнью и смертью. Легко представить, как он так сидел в своем замке… часы, дни, недели…       Гвардейцы даже не понимают, жив ли он, дышит ли. Они растерянно разглядывают его и, едва заметив тихого Андерсона в проеме, цепляются за него взглядами — как за реально существующего человека.       Андерсон замирает на секунду сложного раздумья… прежде чем позвать и вызвать божество из дремы:       — Ваше величество…       Царь, очнувшись, медленно поворачивает к нему голову. Гвардейцы снова отступают. Но Андресон — подходит. Ближе и ближе. Пока наконец не опускается перед сидящим в кресле царем на колено.       — Дайте хоть какое-то основание поверить вам… Мне разрешили всего час…       Точеные, будто у статуи, холодные, как море, пальцы царя поднимают лицо Андерсона, прикоснувшись к его подбородку, и гвардейцы напрягаются, но не мешают.       — Хотите, я скажу вам, что хочу найти в этой пустыне?       Андерсон — парализован. Ощущением — от руки, божественной и мертвенной. Усмешкой — почти ласковой и полной утомленного сожаления, но всё равно такой же холодной и невыразимо, космически тоскливой.       Мысль, срывающая пульс, одна: «Он знает…»       Конечно, знает… Знает, почему Андерсона все эти годы не отпускал миф о Парящем острове и не давал забыть. Мучил ночами, снился, звал, тянул… Почему он согласился — лететь прямо в руки мифу за призраком. Поймать даже ускользающий дух чего-то далекого, найти хоть какую-то деталь, сказавшую бы больше современников царя.       Все они писали, что при взгляде на него подгибаются колени. Так было при жизни. Его называли ангелом и демоном. Он был желанной партией для девушек, но его руки просили и мужчины — за баснословные богатства. Придворные теряли рядом с ним дар речи. А после нескольких разговоров — голову. В готовности положить весь мир к его ногам.       Был ли он когда-то человеком?..       Говорят, что его мать была жрицей и погибла при родах. Говорят, ее кровь, пролитая на алтарь, стала жертвой богине красоты, одной из девяти. Отец считал, что сын — подарок божий, и строил для него империю. А брал в военные походы, потому что только в них уверен был, что Сайлан будет под достаточной охраной.       Сайлан никогда не знал одиночества — всегда при личной страже, среди доверенных слуг, готовых за него умереть. И вдруг он оказался заперт в замке… «Самый одинокий и могущественный царь планеты». И два тысячелетия никто не смотрел на него, никто ему не поклонялся.       Да и теперь гвардейцы, испуганные и завороженные, даже не знали, как ему противостоять. И было сложно не плениться его видом, ведь легенды оказались правдой во всём… И, может, потому его вид так сбивал с толку и Андерсона, хотевшего верить, и адмирала, именно этим напряженного.       Как жаль, что в эту минуту своей жизни Андерсон уже старик внешне… и никогда не дорастет до вечности. Когда-то он приехал в столицу самоуверенным мальчишкой, чтобы доказать всему миру очевидное, что Грозовое море — аномалия, а не природное явление… и здесь, в музее, он впервые увидел статую царя. И он, как люди прошлого, не мог отвести взгляда. Но эта статуя в музее… ни на сантиметр не сравнилась бы с тем, что он видел сейчас… Причина его одержимости — не знание, не Грозовое море. Давно нет.       Но его странная завороженность всегда была без права на существование. И сорок лет назад, и уж тем более теперь… И он бы не признался в ней даже самому себе. Нельзя полюбить миф… Но можно посвятить ему всю жизнь.       — Я вам признаюсь, — говорит Сайлан тихо, и Андерсон боится пошевелиться. Он даже не дышит. — В этой пустыне моя гробница, но ее давно занесли пески... В ней — девять сосудов. И я должен их разбить. Я хочу вернуть богам все их дары… и, может быть, тогда они освободят меня из тела…       На последних словах Андерсон вздрагивает, как от удара, и собственная мысль стучится ему в виски: «…выпустить стихию в мир».       Сайлан совершенно точно читает его, потому что отпускает и произносит:       — Не страшитесь… Я хочу снова стать смертным. И я заберу с собой «левиафана»… Но ваш император должен обещать, что похоронит здесь секрет, как я обрел свою силу… и что никто ее не обретет после меня.       Когда Сайлан разорвал прикосновение, Андерсон вновь обрел способность говорить… Но всё равно он потерял голос… Поэтому признается он шепотом:       — Его величество сказали, что вы убили девять богов…       — Да… Можно всё понять и так…       — Но как бы было правильно?..       Сайлан отводит взгляд — к окну, за которым льет, усиливаясь, дождь, — точно так же, как за окнами его дворца на Парящем острове.       — Их убили для меня, — отвечает он. — Чтобы даровать мне все богатства мира, вечную жизнь, вечную юность…       — Но кто способен на такое?..       Сайлан глухо усмехается:       — О, Питер, оглянитесь. На что не способен человек?       Андерсон чуть слышно озвучивает догадку:       — Это сделал ваш отец?..       — Нет… — мягко улыбается Сайлан, так мягко, как иные — наивности ребенка. — Это сделал мой страж…       — Левиафан… — осознает Андерсон. — Но почему?       — Я кое-что ему пообещал…       — И что же вы пообещали?       Сайлан прикрывает глаза, будто тонет в воспоминании. Белые пальцы касаются черной одежды, пропитанной солью. Он кладет руку на грудь — как на клетку плоти, где он сам — темница и сам же заключенный.       Он говорит:       — Себя…