Прольется скорбь левиафана

I

      Сначала в библиотеку врывается пара гвардейцев с торопливым обходом. Увидев Сайлана, они теряются и застывают, будто не зная, что делать… Затем, переглянувшись, не сговорившись, один остается, отступая на шаг — от угрозы, а второй выбегает созвать подмогу. И вскоре библиотеку заполняет целый отряд…       Гвардейцы почти сразу арестовывают бледного, измученного Андерсона и окружают царя. Но к последнему приблизиться они не решаются. Нервно переступают, переглядываются между собой — и тут же торопливо следят за ним…       Они медлят. Как снова пленить того, кто легко освободился от пут и открыл дверь в свою камеру без ключа? Сайлан прошел мимо стражи, и она ничего не смогла ему сделать. Отчего?.. Они просто застыли… Они сказали, что он исчез, но правда в том, что он вышел — и они не смогли ему помешать. Они будто лишились способности двигаться… А очнувшись, они впали в ужас еще больший, чем вызвал у них бессмертный.       Он не прошел сквозь стену и никак не обезвредил своих охранителей… Он физически покинул тюрьму и физически, а не как злой дух, задумчиво побродил по Цитадели. Затем он обнаружил библиотеку — и задержался, уверенный, что никто ничего не сумеет против него сделать… Потому что он не просто не мыслил как человек — он не являлся человеком.       Какое-то время никто не шевелится, никто даже не шепчет. Библиотека — в тревожном тяжелом безмолвии…       Наконец, слышатся стремительные шаги. В дверях появляется император в окружении стражи. Он застывает. И все застывают, будто забыв дышать: ждут вердикта… приказа, действий. Император долго, в упор смотрит на Сайлана.       А тот, нисколько не ощущая веса происходящего, делает шаг к креслу, чтобы взять свою мантию: и стража испуганно сдвигается, отдавая ему пространство. Сайлан перекидывает ткань через руку, будто не замечая реакции.       Император замечает… но решает игнорировать. Он спрашивает:       — Как вы освободились?       Сайлан чуть заметно пожимает плечами:       — Я, в общем-то, не был заперт… В вашем мире нет замков, которые могли бы удержать меня…       Хотя Сайлан отвечает вслух, он говорит на древнем языке и понимает этот язык сейчас лишь император. Он понимает, но понятое ему не нравится… и заставляет его растеряться.       Он требует ответить:       — Что вы такое?       И его вопрос вынуждает Сайлана на миг задуматься. Задуматься и спросить:       — Какие мои слова удовлетворят вас?       — Честные.       — Сомневаюсь.       — Отвечайте.       Диалог вызывает замешательство у свидетелей: Сайлан говорит на древнем, уже мертвом наречии, но император каким-то чудом ему отвечает… Это создает невидимый, непреодолимый барьер между двумя непостижимыми фигурами и остальными, обычными людьми…       Взгляд Сайлана непроницаем. И он держится с императором куда аккуратнее, чем с академиком. Он не объявляет о себе прямо, он интересуется:       — Во что вы верите?       — В путь, уготованный нам и империи Богом, в то, что Бог — единство и миропорядок, а Его воля — закон и благо, даже когда Он испытывает верных ему.       Сайлан спрашивает спокойно:       — И кто ваш бог?       На секунду император теряет дар речи, потому что в Арсонской империи Бог только один, а он сам — Его проводник на земле. Но очень скоро голос Халиса снова становится непоколебимо тверд:       — Единственно истинный.       Сайлан слабо хмурится, и отголосок сожаления проскальзывает в его взгляде… если не разочарование после ответа.       — Я знал всего девять богов. И все они пали от клинка, чтобы я получил корону.       — Вздор.       — Как пожелаете, — равнодушно соглашается Сайлан с легким поклоном, в котором нет ни уважения, ни почитания, лишь уступка старика перед ребенком… или уступка бога перед тем, кто предпочел от него отречься и верить во что-то еще? а может, это просто милосердие к смертному юноше, основания которого пошатнулись и так.       Император твердо повторяет:       — Что вы такое?       — Самый богатый и могущественный царь этой планеты… Я — обременен девятью дарами. Но мне не нужны ни богатство, ни могущество, ни дары…       — Я скажу вам, чтó вы, — не выдерживает император игр и загадок. — Вы — рана на теле мира, как Грозовое море. Угроза всему живому. И на цепи у вас дьявол…       — Цепи нет… Лишь проклятье за богоубийство.       — Молчите, — приказывает император, и видно: такие слова для него — кощунство и табу. Он делает нервный и резкий жест, и его камердинер открывает кейс, в котором слабо и зловеще мерцает, будто размеренный пульс, корона. — Вы скажете, как уничтожить эту вещь.       Сайлан усмехается, как будто услышал абсурдную шутку.       — За двадцать пять веков… — начинает он.       Всегда сдержанный император, который выслушивал каждого, перебивает еретика:       — Вы неправильно истолковали наше намерение. Мы не хотим владеть этой демонической силой. Мы хотим, чтобы ей не владел никто.       На мгновенье в библиотеке воцаряется тишина. Гнетущая, молчаливая. И все подданные смотрят на своего императора, осознавая его решение… богоугодное решение. Только громыхает напряженное, сдавленное грозой небо. Как обещание потопа, о котором, не переставая, твердил Халис Первый перед своим концом.       И лишь один Андерсон выдыхает в тугое пространство:       — Нет… — с таким отчаянием, что лишается голоса.       Сайлана он сейчас не понимает, но слова императора — да, и эти слова четко дают ему осознать очевидную цель их тяжелого, разрушительного пути…       Как можно погубить бессмертное существо?.. как можно с ним обращаться так — отвергая знание, навязывая свои рассуждения? Кто они, обычные смертные, в сравнении с ним? Горсть песка перед ликом пустыни. Чаши, наполненные до краев, но ничтожные перед океаном…       Сайлан говорит:       — За двадцать пять веков я не изыскал ни единого способа избавиться от бессмертия и короны… С чего вы взяли, что ваши попытки увенчаются успехом?       На секунду воцаряется тишина. Перед повторенной ужасной цифрой. Двадцать пять веков. Столько не живут даже империи…       — Если ваша смерть и уничтожение всего, что связывает вас с чудовищем, остановит кошмар, успех — это всё, на что мы смеем надеяться.       Легкое недоверие пробегает по лицу Сайлана тенью, и он понижает голос:       — Вашей империи семнадцать веков, но вы решили действовать сейчас?       — Мы бы не прикоснулись ко всему нечистому, что связывает нас с Грозовым морем. Нам не оставили выбора. Это решение — политически необходимое. Либо вас заполучили бы мы, либо наши конкуренты. Но только мы понимаем, что столь дьявольской силе не место в Божьем мире. Таким никто обладать не должен…       — Вы напрасно распинаетесь, ваше величество, — спокойно отвечает Сайлан, и все видят его утомленность, нежелание дискутировать… и самое невероятное — покорное, давно уже принятое согласие. — Поберегите свою ярость для свершений. Цели наши совпадают. Я устал от власти, столько лет — ужасающий срок… В этой пустыне некогда стояла гробница, и в ней кое-что есть. Мне потребуются карты. Я намерен вернуть то, что принадлежит мне, и тогда… вы получите то, что хотите… а я обрету покой. Это последний способ, который я знаю и к которому не имел доступа. Но поспешите… Скоро ваша пустыня станет песчаным дном.       Андерсон не может поверить, что всё кончится так… и кончится скоро. Сайлан желает смерти… и в том, что желает, нет ничего удивительного, но смириться с тем, что он, вершина всего, к чему Андерсон шел, впервые найденный, обретенный, двадцать пять веков спрятанный, как сокровище, просто сгинет… эта мысль еще более невыносима, чем неминуемая собственная гибель… гибель, оправданная для Андерсона просто там, что им позволили прикоснуться к древности и величию божества.       Император цедит:       — Я надеюсь найти вас здесь после совета… Если это не очередная уловка…       — Знаю, — отвечает Сайлан, — у вас нет оснований мне доверять, но я, как вы, не имею желания оказаться в воде.       Император стоит еще миг, и его взгляд — смесь тяжелого решения и не менее тяжелого расчета. Затем он покидает зал, уводя за собой адмирала. В том, как он держится, люди видят решимость… хотя он полон снедающего его смятения…       — Господин академик, — требует он, и Андерсон подрывается с места, будто забыв о том, как изнурено и слабо его тело…       — Ваше величество! — шепчет он, бросаясь следом и обернувшись на Сайлана в приступе тревоги и глубокого беспокойства.       Тот опускается в кресло, будто разговоры могли лишить его последних сил. Он всё еще окружен… и всё еще ничем и никем не скован.

II

      Андерсон бредет за императором в подавленном, паническом состоянии… Он не понимает, как сказать выше стоящим… что они совершают ошибку! Его ученый ум видел узость позиции императора… страшное заблуждение. Правителя и военного, ослепленных виной и горем. Они хотели сокрушить символ своего поражения… и гибели эскадры, хотя сами же толкнули людей в стихию, сами разбудили левиафана… Они навлекли на себя гнев божеств, вмешавшись в их чудовищное бытие! Они все, они все…       И как же быть теперь? Андерсон нервно протирает очки, и руки его дрожат. Он думает, он готовит речь… «Что же они делают теперь? — спрашивает он мысленно. — Прикрываясь богоугодным поступком, что они совершают?..»       Кровь существа, пережившего тысячелетия, — вот что будет на их руках. Они готовы пролить ее на алтарь… Но это… это настоящее варварство под флагом долга. Тогда как настоящий долг — спасти империю умно, а не просто двигаться на ощупь, нанося удары вслепую. Они уже действовали скоро и силой — и к чему это привело?       Андерсон не знает… Он не знает. Он только верит себе… Верит, что разглядел в сумраке библиотеки сломленное, уставшее божество… Оно тянулось к знанию, как он сам. Сайлан — не агрессивен, нет… Он ни разу никому не навредил. И более того — Андерсон видел, что тот готов принять жертву… Но что, если его жертва обернется еще бóльшим адом и кошмаром?.. С чего взяли император с адмиралом, что остановят левиафана, убив того, кого тот охранял?..       О, слепцы! Как же Андерсону страшно… Он входит в кабинет, и ноги его не гнутся.       — Ваше величество… — просит он.       Император приказывает запереть дверь. Он спрашивает:       — Что вы знаете о девяти богах?       Но всё, что может старый академик, — повторить потрясенно:       — О девяти богах?..       В его вопросе — узнавание, как будто в голове пытаются сойтись разрозненные мифы, но для этого слишком мало данных. Ведь он не понял ни слова из того, что сказал императору Сайлан.       — Вам неизвестно о них?       — Мне известно… «Пропавшие боги». Но что с того?..       — Вы разве не слышали, что он сказал?       Андерсон слышал… и поэтому бросает взгляд в сторону адмирала, чтобы найти поддержку. Но тот цепенеет — и не может признать очевидное.       Приходится Андерсону:       — Всё, что мы слышали, ваше величество: как он произносил слова на древнем наречии… но понимали его только вы.       Император тоже вонзает взгляд в адмирала, но тому приходится признать: всё так. Он нехотя, против воли кивает в подтверждение, потому что согласиться вслух было бы слишком…       — Я не… О чем вы говорите? — теряется император.       — С высокой вероятностью, — осторожно объясняет Андерсон, — царь Сайлан — телепат… и все мы слышим и переводим его лишь тогда, когда он того желает.       Предположение ввергает всех, даже сказавшего, в густое, тяжелое осознание.       Адмирал спрашивает первым, тихо:       — Вы утверждаете сейчас, — говорит он, — что эта тварь способна влезть любому в голову?       — В некотором роде…       — В некотором?! — мгновенно вскипает адмирал. — А точнее вы нам не скажете, Андерсон?! Это вы привели нас к нему. Вы единственный представляете, с чем мы столкнулись… Если тварь может влезть в голову, чтобы заставить понять свой язык, что еще она может? Как нам верить теперь тому, что мы слышим и видим?       Резонный вопрос. Не иллюзия ли всё, что они пережили?.. И всё-таки… всё-таки… тело Андерсона болит совершенно реально… и кровь, высохшая на мундире адмирала, — похожа на действительность.       Император борется с общей подступающей паникой:       — Эскадра на дне… и левиафан… его засняла наша аппаратура… У нас есть доказательства. Снимки, видео…       Он делает шаг в сторону кассеты и снова включает монитор. Кадры на нем повторяются с жестокой, неоспоримой точностью: гибель вертолетов… и морское чудовище. После леденящего видеоряда напряжение в кабинете, как ни странно, немного спадает.       Император немного приходит в себя:       — Ваш этот «царь»… заявил, что некогда существовало девять богов, и он, судя по всему, убил их. Возможно, с помощью левиафана. Теперь он проклят. И хочет покончить с собой. Он утверждает, что здесь, в пустыне (и вам не кажется это чудовищным совпадением?) якобы находится нечто, что способно его уничтожить… Он просит дать ему карты. Он просит ему поверить.       Слова императора возвращают адмиралу гнев:       — Нет никаких оснований, ваше величество, верить врагу…       — А что есть? — голос императора звенит, как сталь, разрезающая воздух. — Что у нас есть, адмирал Стейн? Если всё, что оно говорит нам, — правда. Вы были там, когда гибла эскадра… и оно утверждает, что столица уже под водой. Столица, смею напомнить вам, не выходит на связь уже седьмой час…       Император измученно, с судорожным вдохом застывает посреди кабинета… и вдруг и адмирал, и академик… видят перед собой мальчишку на грани срыва. Он разбит, он в смятении, он напуган, на него давит бремя императорской власти, безумие отца, сильнейшее чувство вины после совершенной ошибки… То, что он переживает, — чудовищно и масштабно. Подступающая смерть империи. И он не может сомневаться, принимая решения, потому что голос правителя, власть правителя должны оставаться твердыми перед лицом невзгод и перед его подданными. И он не имеет права отступить, потому что УЖЕ понес ужасающие потери… и бездействие для него — еще страшнее, чем пытка что-то решить.       Андерсон делает к нему шаг:       — Ваше величество… выслушайте меня.       Император делает глубокий вдох и согласно кивает. Он опускается в кресло и поставив локти на стол, сцепляет пальцы. Он прижимается к пальцам губами. Его глаза — влажные. А взгляд больше не задумчивый… а не видящий ничего.       — Мы все… все пережили несколько суток ужаса… Мы столкнулись с чем-то абсолютно немыслимым — с левиафаном, Парящим островом, с бессмертным царем и короной… С тем, что миф оказался правдой. Уничтожать такую силу, не попытавшись даже понять, как она работает… это сейчас… поспешное… и, смею сказать, безрассудное решение.       — Безрассудное?! — вскипает в тот же миг адмирал. — А какое решение вы предлагаете? Тварь утверждает, что столица потоплена! Флот разгромлен. Мы понесли чудовищные потери, и теперь — со всех сторон — и дело не только в чудовищах — нас легко растерзают враги. И что вы, господин Андерсон, наблюдаете за окном?! Что вы наблюдаете? Скажите!       Голос Андерсона звучит тихо и глухо, будто принадлежит кому-то другому:       — Дождь…       — Дождь. Дождь в пустыне!       Адмирал и сам на грани срыва… а император — будто прибит гвоздями теми страхами, что тот озвучил.       — Ваше величество… — академик говорит только с Халисом, понимая, что адмиралу точно проиграет в натиске. — Мы не ведаем, с чем столкнулись… Это не угроза, а явление… Если вы уничтожите его — вы сожжете библиотеку Атлантиды до того, как прочтете хотя бы одну страницу… Я прошу вас понять, что мы видим только последствия — штормы, воронку, остров… но не понимаем первопричин связи Царь-Корона-Левиафан. Убив Сайлана или сломав его корону, мы можем ничего не добиться… или, что хуже, усилить угрозу… А что, если левиафан совершенно выйдет из-под контроля?       — О каком контроле речь? — не выдерживает адмирал.       — И наконец… мы можем навсегда потерять ключ к тому, что, возможно… существует объективно… и с этим нельзя ничего поделать, но есть маленький шанс… договориться о мире.       — О мире? — переспрашивает адмирал. — О мире?!       — Наше состояние, страх и шок… они должны усилить осторожность. Истинный разум требует анализа даже в кризисе. Мы должны… должны вооружиться стратегическим пониманием. Иначе… иначе, простите меня за прямолинейность, за нелицеприятное высказывание: это интеллектуальная капитуляция перед неизвестным. Мы не должны бояться знания так же, как левиафана… Я говорил с Сайланом… Я говорил с ним до того, как вы говорили… Он — не источник зла, а может быть, его главная жертва… и наш потенциальный союзник…       — Какой это вздор! — адмирал начинает ходить по кабинету, не выдержав, но император… тот продолжает слушать.       И академик ему говорит:       — Он ведь… он согласился сотрудничать, так?.. Сотрудничать с вами… Уничтожать его сейчас — не просто жестоко, но, позвольте заметить, неосмотрительно… Ведь он единственный, кто понимает природу короны и левиафана… А левиафан… стихийное бедствие колоссальной мощи… Что, если убийство и уничтожение короны разъярят его еще больше? Мы уже видели его ярость… а мы только похитили то, что он сторожил… Вы не боитесь, что будет хуже? что вы не остановите?.. Мы уже действовали с позиции силы… но это только навлекло на нас кризис… Теперь…       — Вы сказали «жестоко», — перебивает адмирал. — «Жестоко» уничтожить угрозу империи?! Как можно рассуждать о жестокости в отношении этой твари, когда на фоне умирает империя? когда погибла эскадра, когда под водой столица со всеми ее подданными? Как можно отсрочивать его устранение? Жестоко было бы ничего не предпринять, не попытаться его остановить. Вы хотите помочь, академик Андерсон?! Так выясните, мать вашу, что это за чудовище! Вы должны были предостеречь нас еще до того, как мы отправились в этот путь! Вы должны были нам сказать!..       — Адмирал, — тихо останавливает император, и громовой голос адмирала стихает: теперь слышно лишь дождь…       Дыхание императора — снова ровное, глаза — сухие, взгляд — аналитичный, задумчивый и тяжелый. Он поднимается. Смотрит на темноту, сомкнувшуюся за стенами Цитадели…       И говорит Андерсону:       — Вы потратили жизнь на поиски мифа… Вы нашли его. Миф оказался заряженной бомбой, и она тикает в сердце нашей империи. Каждая секунда этой «бомбы» на свободе измеряется жизнями моих людей. Жизнями, которые я положил к ее подножию своим приказом. Вы просите об изучении? Но у нас нет времени… И ваш «царь» говорит о том, что скоро пустыня станет «песчаным дном». Монстр придет за ним… Что я должен изучать, наблюдая потоп, академик? Скорость, с которой вода зальет помещения? Технологию массовых похорон? — в последней фразе звучит злая, едкая, отчаянная усмешка.       Но Андерсон чувствует, что пробивается и продолжает:       — Смерть Сайлана сейчас будет для нас большей потерей, чем…       Адмирал Стейн взрывается:       — Потерей?! Потеря — это порт Арсон. Это миллионы жизней, которые там, под водой! Мы — последний бастион, который должен остановить это безумие.       Император оборачивается, и адмирал затихает, пунцовый от злобы.       — Вы требуете от империи, — говорит Халис Андерсону севшим голосом, — роскоши, которую она не может себе позволить… Роскоши сомнений. Роскоши долгих исследований. Роскоши к состраданию… А мы — мы несем ответственность и бремя… Нашего наследия, — Халис говорит о своем отце. — Наших потерь… Эскадры, которая не вернется. Бремя столицы, которая, возможно, уже мертва. Бремя каждого жителя, который смотрит сейчас на наступающую воду. В этом бремени, — император смотрит прямо на Андерсона, — почти не осталось пространства для маневра. Только долг…       — Просто позвольте… позвольте мне поговорить с ним. Всего час, не больше… По крайней мере, — просит Андерсон, собирая всю волю в кулак, — по крайней мере, ваше величество… я хотя бы узнаю, лжет он или не лжет… Ведь если он согласен на смерть… вы не можете знать?.. что не освобождаете стихию из тюрьмы человеческого тела…       Последние слова звучат особенно жутко в густеющей тишине. Снаружи Цитадели раздается гром. Адмирал и император замирают… Они больше не могут возражать. Всегда есть куда страшнее и хуже… и всё, на что им остается надеяться, что их разум и вера будут достаточно тверды, чтобы вынести неисповедимое и выжить… Но, может быть, они совершили ошибку, которой уже нет прощения… и они не получат индульгенции за свои прегрешения.       Император — мертвенно неподвижен и так же мертвенно бледен. Его взгляд — стеклянный. Ожив, он поднимает глаза и едва заметно кивает.       Адмирал говорит спокойно и за него:       — Всего час.       И теперь Андерсон слышит то же, что слышат они: как тикает бомба…