Vitis memoriae

      Моему облегчению не было предела, стоило понять, что высота нагромождённых на столе ваз и длина моей футболки позволила оставить произошедшее в тайне. А пока руки спешно исправляли оплошность, Жак лишь с недоумением смотрел на полное отсутствие каких-либо результатов с моей стороны. Критичный нрав Ирен был явно заразителен. Мне же ничего не оставалось, кроме как пожать в ответ плечами: мол, рефрактометр оказался бракованным. Маре в подтверждение отделался кивком, тут же заинтересовавшись их результатами куда больше моих отговорок. Это вызвало негодование, вылившееся в отлично различимый скрежет зубов.       Ну вот откуда в нём столько пофигизма, а?       Как вообще можно так себя вести после всего случившегося? Как можно спокойно комментировать, что «ваши замечания корректны, сеньорита Корто» или качать головой, вписывая какие-то заметки в блокнот Жака? Может, у него ещё и член встаёт, а затем падает по команде: «Отставить! Вольно»?       Что это за фигня, блядь?!       Наверное, я весь аж побагровел от злости и не только от неё, так как Адам одарил меня примирительной улыбкой. А мне тем временем было чертовски некомфортно чисто физически, потому что я буквально тёк, но нестись в ванную сломя голову не собирался. Поэтому, когда проверки закончились, а друзья остановились около дверей и выжидающе на меня уставились, я не стал придумывать очередную нелепую отговорку и откровенно заявил, чтобы они шли домой: я буду немножко занят… А может, и очень-очень занят — если повезёт, даже до самого утра.       Ладно, такого я не говорил, однако посыл был понят, а инфа — принята к сведению. Они ушли. Жак с выразительной гримасой на лице, а Ирен с напряжённой улыбкой, которая транслировала то самое: «Джонас, будь осмотрителен».       Хотел бы я быть осмотрительным по жизни. Будь я таким на самом деле, то не остался бы сейчас здесь, наверное, даже не приблизился к Адаму; скорее всего, никогда бы не влюбился в него… Хотя, когда это любовь подчинялась рассудку, а не наоборот: здравый смысл падал под напором дел амурных?       Так что вот он я, камикадзе, теперь стою на пороге его спальни. Словно грызун, заприметивший сыр в мышеловке и осознающий, что это ловушка, я желал попытаться обмануть механизм. Саму систему. Адам же неторопливо стягивал с себя одежду, явно осознавая, что за ним наблюдают: огромное панельное зеркало чётко отражало одного дебила, застывшего на пороге. Кого бы это, интересно?..       Пора бы и честь знать.       — Адам? — подал я голос и зашёл в комнату, прикрывая за собой дверь.       — Гм?       — Хочу кое-что прояснить. Ты ведь понимаешь, что это, — образно махнул я рукой, — не то, что я имел в виду утром?       Мне оставалось надеяться, что он не собирался переодеться и куда-то свалить, а если и собирался, то этим планам явно было не суждено сбыться: на их пути встал я.       — И вот она — милая двойственность твоей натуры, — с лёгкой заминкой отозвался он.       Мы встретились глазами в отражении зеркала.       — Минутами ранее робкий, стыдливо краснеющий мальчишка просил меня остановиться — молил прекратить. А теперь… — Адам протянул ладонь вперёд и словно обвёл мой контур в зеркале, — наглый и настырный Джонас Гардор сам переступил порог спальни вместе со всеми границами, вполне готовый брать желаемое. Возможно, даже силой?..       Я прищурился, сделав шаг вперёд:       — Я просил тебя остановиться, потому что это было сумасбродство, безумие — называй как хочешь. В паре метрах от нас стояли мои друзья, Адам…       — Да, — довольно-таки томно выдохнул он. — Что плохого в сумасбродстве? Или вы, Гардор, — тон стал насмешливым, — предпочитаете заниматься любовью под одеялом и с выключенным светом?       Я опешил, медленно и жадно переваривая сказанное им. Нужно было продолжить спорить, насколько целесообразно то, что он только что вытворил внизу, но вместо этого у меня вырвалось сиплое:       — Любовью?..       — Трахаться, Джонас, — пояснил Адам, скинув рубашку на стул, и принялся за штаны.       Я только и мог, что хлопать глазами.       — Ты не сказал «трахаться», ты сказал «заниматься любовью», — всё же смог родить возражение, остановившись чуть поодаль, и сам стянул майку, бросив её к его одежде.       Адам иронично выгнул брови, но поворачиваться не спешил, всё так же наблюдая за мной с помощью игры отражений. А я сгорал от желания прикоснуться к нему, ткнуться носом в затылок или в плечо — да куда угодно, чёрт!       — Напомню, что ты попросил трахнуть тебя, а не заняться с тобой любовью, — губы едва дрогнули в подобии улыбки. — А трахнуть можно членом, пальцами, языком, игрушками… И сейчас как раз сезон свежих огурцов, — уже откровенно насмехался он.       — Адам!.. — резко остановил его я, выставив руки перед собой. — Я понял…       — Вот и славно.       Тот неторопливо стянул штаны и кинул их в кучу. Глаза помимо воли следовали за его движениями, жадно поглощая представшее передо мной видение. Неторопливо обласкав взором ямочки на пояснице, я с замиранием сердца уставился на рельефные ягодицы, скрытые под тканью, и сглотнул. Наверное, громко. Но мне было абсолютно наплевать.       Эдакая прожорливость до чужого тела меня самого шокировала, так как обычно я не замечал за собой сверхповышенного внимания к разным частям тела того же Алексиса. Разумеется, в своё время я желал его до трясучки и белых кругов перед глазами, но никогда не замирал, рассматривая, словно… икону?       Маре, безусловно, был красив, хорошо сложён от природы, а спорт помогал пронести всё в таком — и даже лучшем — виде сквозь время, но Ирен же не капала на него слюнями, так почему это делаю я, точно помешанный?       — У тебя есть ко мне претензии? — поинтересовался Адам, будто спрашивая о некой предоставленной ранее услуге.       — Да. Что ты выполняешь всё дословно, — еле слышно пробурчал я, расстёгивая джинсы.       Уставившись на всё ещё влажные белёсые пятна спермы на боксерах, я, ничуть не смущаясь, последовал за ним и стащил с себя штаны, кинув те поверх его.       — Хочешь стребовать с меня компенсацию в виде услуг химчистки?       — Зачем ты раздеваешься, Адам?       — А ты?       — А я могу занять твою ванную? — выдохнул я, спешно направляясь к одной из дверей.       — Ты всегда просишь дозволения уже постфактум? — послышалось совсем рядом.       Я вздрогнул, когда тёплая и одновременно ошеломляюще ледяная волна накрыла меня с головой, заставляя утонуть в этом ощущении, — именно таким было восприятие прикосновения его кожи к моей. Адам прижался вплотную, позволяя прочувствовать себя. Всего себя.       — Оставь это здесь, Джонас, — шепнул он, покрывая моё плечо неторопливыми поцелуями, и, задев резинку трусов, потянул за неё вниз.       — Это ведь ты был в клубе, — хрипло выдавил я, не спрашивая, а скорее утверждая.       — И должен сказать, что ты весьма отзывчивый малый, — немедленно отозвался он. Едва отстранившись, Адам склонился и попросил: — Переступи.       Подхватив трусы, когда я в трансе перешагнул через них и остался совершенно нагим, он кинул те в общую кучу.       — Я не ветреный, — словно очнувшись, вывалил на него возражение. — Это было просто эпизодом…       — Слабости?       — Я представлял тебя в тот момент.       — Иногда мечты сбываются, — подтвердил Адам.       Его язык коснулся поясницы, и ту прострелило сладостной судорогой; рука машинально вцепилась в спинку стула.       — Мне нужно в душ, — сипло протянул я, крепче сжимая пальцы вокруг временной опоры, когда он стал непрерывно и мягко покусывать кожу, жаля горячим дыханием.       — Разве ты уже не побывал там перед приходом?       — Признайся, в моей комнате установлены камеры слежения?..       Раздался смешок, и он ткнулся носом мне куда-то меж лопаток, посылая сотни мурашек вдоль позвоночника.       — Просто ты пахнешь гелем для душа и… — почти что пробубнил Адам, ведя носом наверх, пока не достиг плеча, — лосьоном после бритья.       — Может… я мылся вечером.       — И ни разу не вспотел при сорока градусах? — усмехнулся он, снова прильнув ко мне, и томительно медленно потёрся.       Я опустил взгляд на наполовину очнувшегося предателя и мысленно застонал.       Как у него, чёрт возьми, это получается?!       — Я вспотел, когда ты имел меня за спиной у моих друзей, — упрекнул его я, вновь переживая отголоски прежнего напряжения.       Казалось, эти эксперименты с виноградом зарезервировали определённое место в моей памяти и теперь будут вечно всплывать темой для разговора.       — Это несколько иное, — возразил Адам. — Пряно-горькая добавка к твоему лосьону.       — Это ты на ходу выдумываешь или развитым обонянием хвастаешься?       Время тикало, а я продолжал стоять истуканом. Надо было заставить себя двигаться: сделать шаг по направлению к цели. Но я застыл, будто связанный невидимыми верёвками; словно это он удерживал меня насильно прикованным к одному месту: к нему самому.       — Натренированным, вернее, но да — хвастаюсь, — подтвердил Адам, пробежавшись пальцами по моим бокам.       Чёрт…       — Отпусти, — прозвучало едва ли не капризно.       — Я тебя и не держу.       Он-то, может, не держит, а ноги всё равно подкашиваются.       — Ты ведь собираешься кинуть всё это в стирку? — ткнул я пальцем в кучу. — Так иди — кидай…       — Раз ты просишь, — заключил Адам.       В словах чувствовалась улыбка. Но дыхание так и не удалось перевести.       — Пойдём вместе в ванную, — добавил он.       Я обернулся, внезапно ощутив отрезвляющую пустоту за спиной.       — Зачем вместе?..       — Ну как: тебе нужно и мне — тоже, — пожал он плечами и, подхватив одежду, как ни в чём не бывало направился туда.       А мой взгляд остановился на выпуклости в его трусах. Внушительной такой выпуклости, которую моментами ранее уже почуяла моя задница в панике.       — Вручную? — неуверенно спросил я, сделав шаг следом.       Блядь! Чёрт, чёрт, чёрт!       Он ничего не ответил, с непонятным смешком скрывшись в ванной. И, юркнув следом, я чуть не врезался в косяк, зажмурившись от непривычно яркого света.       Комната оказалась просто огромной. Наверное, раза в два, а может, и в три больше самой спальни, что и поспособствовало временной потере в пространстве.       От угла до угла место стены занимал арочный балкон, не замеченный ранее, так как с него открывался вид на внешнюю сторону: на персиковую рощу и просторы кедровых лесов. Через это обширное пространство и проникал солнечный свет, затопляя всё помещение. Дальнюю часть ванной, похоже, полностью занимали тренажёры и прочий спортивный инвентарь, а ближняя часть включала в себя все приспособления самой обыкновенной ванной комнаты, если забыть про возвышение из каменных ступенек, которое вело к большой на вид гидромассажной ванне.       И пока я, как дебил, хлопал глазами, Маре уже тусовался у стиральной машины, закидывая в неё нашу одежду.       И снова чёрт!       — Подожди!       В мгновение ока подскочил я к нему, выуживая из кучи свои джинсы, потому что презервативы надо было спасать. Обёртка, наверное, выдержит, а вот я сам, да ещё и цикл «хлопка» — навряд ли.       — У тебя ведь нет аллергии на латекс? — пробубнил я себе под нос, скрючившись и вытягивая из недр кармана своё добро.       Пальцы в очередной раз дрожали, и оба презерватива, выскользнув из руки, шлёпнулись с явственным шорохом фольги на пол.       — Нет, Джонас, у меня нет аллергии на латекс, — опередил меня Адам, молниеносно подобрав их.       — Я… я всегда ношу парочку с собой…       Мой мысленный стон, скорее всего, был услышан даже в космосе. Зачем, блядь, я оправдываюсь перед ним, когда явно не в шашки сюда пришёл играть?       А в следующее мгновение мы заговорили одновременно:       — Они подходят тебе…       — Мало ли наступит момент слабости?       — …по размеру?       Я уставился на его член, а он на мою макушку — неравноценный обмен вниманием, я бы сказал.       Маре внезапно хрипло рассмеялся, а я, слушая его беспечный смех, спрятал лицо и улыбнулся, так и продолжая сидеть на четвереньках. Остатки спермы уже окончательно успели подсохнуть на коже, пока я тут дурака валял, плывя на волнах унижения в океан безбрежного стыда.       — Я бы предложил тебе примерить…       — Прошу тебя, молчи, — простонал я, тыкаясь лбом в колени. — Я и так сейчас умру со стыда… Никогда раньше не говорил столько глупостей за минуту.       Правильно преподнести своё состояние как-то не получилось, так как меня мягко потянули наверх, вынуждая подняться, а в следующее мгновение губы прижались к другим. Это оказалось столь сладко, сколь поразительно ново.       — Мне на удивление легко с тобой, — поделился Адам, убирая прядь, выбившуюся из гнезда волос.       — А мне с тобой, напротив, очень сложно, — усмехнулся я и эфемерно коснулся его губ.       — Я сложный человек, — возвратил он поцелуй, дотронувшись языком до моей губы.       Такими темпами в душ я доберусь к следующему году или, что вероятнее, освежу порцию спермы на себе — чего лишний раз воду тратить?       — Это просьба понять и простить? — прошептал я в губы, начиная покусывать их.       — Это то, на что ты подписался, переступая порог спальни, — парировал он, следом накрывая мой рот своим и углубляя поцелуй до плотного сплетения языков.       Я не мог выдавить ни слова, пока его ладони скользили вдоль моей спины, едва касаясь кожи в странном подобии ласковой щекотки — до мурашек приятно и в то же время возбуждающе. Кончики пальцев провели вдоль косых мышц живота; те напряглись, и Адам шумно выдохнул, разрывая поцелуй.       — У тебя пять минут, — он указал глазами на душ и сделал шаг назад, показательно отступая, после чего подобрал брошенные мной джинсы, закидывая их в стиралку.       Пять минут…       Буквально влетев в кабинку, я полностью растерялся при виде панели и множества кнопок.        Что за трансформаторная будка, бля?       — Синяя кнопка, нижняя ручка… — громко произнёс Адам.       А я тут же нахохлился, пробурчав себе под нос:       — Не совсем же я идиот.       И в следующий момент истошно заорал, когда на меня буквально вылилось ведро ледяной воды.       Видимо, совсем.       — …с левой стороны, — заключил Адам, пока я, прижавшись к стене, дрожал, покрывался с головы до пят пупырышками.       — А сраз-зу нельзя было сказ-зать? — зубы стучали.       Поворот ручки только всё усугубил: в меня поочерёдно выстрелили струи горячей воды — спереди, сзади, слева, справа, — чуть ли не размазав по створкам.       Это была какая-то жуткая функция гидромассажа.       — Ты издеваешься?! — фыркнул я, сплёвывая воду.       — Не различаешь, где лево, а где право? — заглядывая внутрь, поинтересовался Адам и резко повернул нужную ручку.       Тёплая вода без всяких эксцессов заструилась, приятно согревая, и я перевёл дыхание, прикрывая глаза и ощущая покалывающее смущение на щеках. Хорошо хоть соль-пена для ванны не посыпалась на голову, а то и вовсе могли мыльные пузыри полезть из каких-нибудь щелей.       — Осталось три минуты, — хохотнул Адам, и створки с тихим шумом захлопнулись.       Три минуты — слишком мало, чтобы всё обдумать.       М-да.       Я был трусом. Я не хотел с ним говорить; не хотел ничего спрашивать и ничего знать, ведь всё было понятно без слов. Я был жалким, ибо показал, что согласен взять всё, что он готов мне предложить, — ни больше ни меньше. А ещё я был до ужаса наивным, мечтательно полагая, что эта ночь всё изменит в каком-то смысле. Возможно, переспав с ним, я потеряю интерес… Или же переспав со мной, он влюбится. Какой из двух вариантов наивнее — сложно было определить.       К шуму душа присоединился гул стиральной машины, и, раскрыв глаза, я выдохнул, подставляя голову и шею под струи воды. Думать сейчас нужно было аккуратнее, а лучше — не думать вообще.       Немного помедлив, я протянул руку к гелю и чуть не выронил тот, когда створки резко разошлись и объект моих мыслей шагнул внутрь — мы оказались лицом к лицу. Я сглотнул, зацепившись за улыбающуюся линию губ, к которой тут же захотелось прикоснуться, и неторопливо продолжил осмотр, сместив взгляд к плечам, а затем и ключицам. Именно там внезапно стал заметен продолговатый белёсый шрам, и, подчиняясь мимолётному импульсу, я протянул руку, коснувшись его и повторяя зигзагообразную выцветшую полоску.       — От ножниц, — пояснил Адам.       — На тебя напали с ножницами?       В мыслях почему-то возник образ Деборы с окровавленным оружием в руках.       — Это была не Деб, — словно читая мои мысли, возразил он.       — Когда ты произносишь её имя, я чувствую… тепло, вложенное в это слово, — заметил я, остановившись взглядом на его груди.       Маре положил ладонь поверх моей, сжав крепко.       — Ты не сможешь понять.       — Да уж, куда там мне… до ваших высоких отношений с перерывами на ругань и истерики.       Не хотелось, чтобы это прозвучало как обида, скорее, как едкое замечание, но от слов веяло самой настоящей досадой, что заставило сразу же о них пожалеть.       Адам вздохнул, подняв моё лицо за подбородок, и обескураживающе улыбнулся:       — Джонас, мы с ней очень похожи…       — Не заметил какого-либо сходства, — перебил я, опуская взгляд, но не вырываясь из хватки.       — И тем не менее оно есть. Деб — актриса, и этого у неё не отнять, но под фасадом скрывается куда больше, чем ты можешь себе представить…       — Но если вы похожи, тогда почему всё рухнуло? — вновь оборвал я его на полуслове, сделав воду похолоднее.       Адам еле заметно пожал плечами.       — Возможно, именно поэтому?       — Понимаю. — Я кивнул, а затем покачал головой, возразив: — Нет, ни черта я не понимаю. Будь вы в хороших отношениях, не было бы длительных разборок и она бы не стала отдалять от тебя дочь — будто в отместку за что-то. А с твоей подачи кажется, что между вами всё просто прекрасно… Но там, в комнате, ссора была не шуточной. Я чувствовал напряжение, и ваша вражда была ощутима.       — Вот ты и сам признал, что не понимаешь, — улыбнулся он и, проведя пальцем по моему носу, слабо щёлкнул. — Время истекло, Джонас.       — Тебе есть куда спешить? — задумчиво поинтересовался я.       Мысли крутились вокруг тупиковой ситуации: малопонятная вражда и необъяснимая дружба. Губы дрогнули, и, предвосхищая ответ, я тут же закрыл его рот ладонью, зашипев:       — Только не говори, что в меня. Это не остроумно, а тупо, Адам.       Он хмыкнул, перехватив гель для душа, который я всё это время тискал, и, поймав мою ладонь, выдавил на неё содержимое.       — Я хотел сказать, что у нас целая ночь впереди.       Его слова откликнулись внутри предвкушением, но также и тревогой.       — Ты голоден?       — Нет. — И я поправил себя: — Сейчас нет.       Уставившись на белёсый шрам, я будто очнулся и заскользил взглядом по намеченному пути, продолжая то, на чём остановилось исследование ранее: на мерно вздымающейся груди.       — Джонас…       Искушение оказалось чересчур сильным, а плоть слишком слабой, и, подавшись вперёд, я коснулся кожи губами, ловя осиротевшую каплю воды. Адам замер, затаив дыхание. Потёршись носом о впадинку между ключицами, я опустил взгляд к хорошо очерченным, но не излишне выпуклым мышцам, и ниже: к тазобедренным косточкам. Ладонь опустилась. Стоило бы намыливать себя, но руки сами потянулись, скользя вдоль его бёдер. Воздух просочился со свистом сквозь стиснутые зубы, а взгляд сфокусировался внизу.       Разумеется, чем-то необычным обрезание не было, но я каплю растерялся… А моя недавняя фантазия тотчас видоизменилась, приобретая новые очертания.       — Что-то не так? — поинтересовался он сипло.       Нет, определённо всё так.       Ничего не ответив и мысленно поблагодарив, что здесь есть место для двоих, и даже для троих, я опустился на колени, ощущая, как вода стекает по плечам. Мне хотелось облизать его с ног до головы, и этому желанию было сложно сопротивляться. Тем не менее стоило начинать с маленьких удовольствий.       Ладонь обхватила член; пальцы провели по всей длине, очерчивая, и я слегка подул на головку. Адам вздрогнул. Взгляда хватило, чтобы заметить, как его лицо передёрнула судорога возбуждения: столь прекрасная, что кощунством было бы потерять её из виду. Не отводя глаз, я плавно дотронулся губами и провёл языком по всей длине, услышав судорожный вздох. Однако глаза пришлось всё-таки опустить: редкие капли, попадая в них, щипали и раздражали.       — Могу ли я?..       Адам еле слышно усмехнулся:       — А есть смысл запрещать тебе?       — Не послушаю всё равно.       — Тогда и не спрашивай, Джонас.       Улыбнувшись, я нервно облизал губы.       Маленькое удовольствие — это, конечно, небольшое преуменьшение. Или большое… В общем, мой страх явно не был необоснован, только дело было не столько в длине — но и в этом тоже, — сколько в объёме. Поэтому ночь могла быть долгой только в случае, если мы поменяемся в процессе ролями — о чём мне, видимо, не стоила пока и думать.       Капли воды попали в рот. Я без спешки обхватил головку, пробуя её на вкус и слегка сжимая губы вокруг нежной кожи; а в следующее мгновение, ткнувшись языком в дырочку уретры и максимально расслабив мышцы гортани, неторопливо насадился ртом до предела, забывая, как дышать, и ощущая, что пульсирующая плоть продолжает наливаться кровью.       Судорожный вдох застрял под рёбрами, стоило мне вновь обхватить головку, давя языком, облизывая и всасывая, пока рука лениво двигалась, помогая в сей непростой задаче. Его гортанный стон вызвал сладостную судорогу, сразу же откликнувшуюся томлением в паху.       Взгляд тут же метнулся наверх.       Нельзя же так возбуждающе стонать, чёрт!       Сощурив глаза, чтобы избежать воды, я медленно подался назад, рукой удерживая член у основания, и взял до предела; давление усилилось, и головка прошла по нёбу, ткнувшись в горло. Адам же откинул голову, оставляя мне на обозрение лишь судорожно дёрнувшийся кадык. Вцепившись обеими руками в его бёдра, я ритмично задвигал головой, задыхаясь и подавляя рвотный рефлекс, но продолжая удерживать этот темп, вслушиваясь в его тяжёлое дыхание и мыча сам, так как понимал: лёгкая вибрация возбуждала Адама ещё сильнее. Но стоило вновь соскочить ртом, чтобы подразнить чувствительную кожу языком и немного передохнуть, как он вцепился мне в волосы, поглаживая кончиками пальцев затылок.       Адам не давил и не управлял, позволяя действовать так, как заблагорассудится, вручая бразды правления в мои руки. Чем я и воспользовался, буквально доводя своё горло до болезненных спазмов и прикрывая веки, чтобы вода больше не попадала — глаза и без того уже начали слезиться. Но эти приглушённые стоны начали сводить меня с ума, вводя в состояние «работы» на износ. И даже порви я уголки рта, чтобы вобрать его член полностью, я бы, наверное, попытался. Но стоило губам крепче сомкнуться вокруг головки, языку обвести по контуру, а ладони сжать мошонку, потерев ту, как Маре резко отстранился, загнанно дыша.       Вода перестала течь; меня едва ли не поставили на ноги рывком, схватили за руку, потянув за собой, точно спасая потерявшегося в лесу мальчишку от стаи голодных волков.       Беги, Джонас, беги!       — Вроде у нас вся ночь впереди, — пришлось напомнить с улыбкой.       Язык заплетался, а в горле немного саднило. Вода стекала по телу и волосам, капая прямо на пол, а я шлёпал за ним, оставляя влажные следы за собой. Впрочем, как и он сам.       Когда мы ступили на мягкий ковёр, казалось, что ему не было никакого дела до всего этого бардака, что оставался позади; так же, как и когда он притянул меня к себе, жадно впиваясь в губы и упираясь стояком мне в бедро, отчего ощущение прохлады на коже сменилось чувством жжения.       — Только не ной, — прошептал Адам, положив ладони на ягодицы и крепко стиснув их, вжимая меня в себя, — что мы намочим простыни.       — Мы их и не намочим, — я стянул верхнюю и набросил ему на плечи, будто полотенце.       Адам усмехнулся. Обхватив меня за талию, он накинул поверх моей головы свободную часть простыни, и мы оказались в некоем подобии гигантского кокона, когда упали на кровать. Это было неудобно и даже больно, когда тела столкнулись друг с другом, сцепленные внутри тканевой клетки.       Всё-таки он весил немало, да и я тоже.       Губы вжимались в его подбородок, ловя капли воды; руки обхватывали меня, крепко сжимая. Мы скатились вбок, поменявшись местами: я распластался под ним. Под головой быстро образовалось мокрое пятно из-за влажных волос, и Адам отстранился, удерживаясь на весу и вглядываясь в моё лицо.       — Только не говори мне, — произнёс я в его манере, — что хочешь сейчас побеседовать.       — Джонас, — еле слышно сказал он.       По коже пробежал табун мурашек.       Я не желал ничего слушать, не хотел ничего решать… Только не сейчас.       Опередив последующие за обращением слова, я отчаянно подался навстречу и притянул его к себе, обхватывая ногами по бокам, будто коала-переросток, и почти яростно впиваясь в губы, зализывая их и покусывая.       Только не сейчас…       — Уже поздно, — словно заверял его и себя заодно в чём-то.       Адам слегка склонил голову, соглашаясь с этим утверждением.       Бегло облизав нижнюю губу, я приподнял бёдра, начиная неторопливо тереться о него, будто раскачиваясь на невидимых качелях; он же упёрся ладонями в постель, потворствуя моей инициативе и расширяя место внутри нашей полупрозрачной темницы, чтобы следом томительно медленно накрыть мои губы своими, точно так же зализывая и покусывая их.       И на мгновение в мыслях промелькнуло, что это всё сон. Один чертовски возбуждающий сон.       — Да, — вырвалось шёпотом меж поцелуями.       Пальцы запутались в его волосах; я ощущал себя донельзя жадным. Казалось, мне и вечности не хватит, чтобы насладиться его вкусом.       Плевать. Будь это хоть сном, хоть галлюцинацией — мне бы не хотелось просыпаться никогда.       Однако контакт разгорячённой влажной кожи рассеивал сомнения. Его руки скользили вдоль тела, плавно сминая мышцы до тех пор, пока не подхватили меня под ягодицы, крепче вжимая в себя. Я не смог сдержать стона и запрокинул голову, окончательно разрывая поцелуй.       Внутри этого плена кислорода становилось катастрофически мало, а жар, исходящий от наших тел, ещё больше повышал температуру, заставляя задыхаться.       — Чёрт… — прошептал он, впиваясь губами в горло.       Ладони скользнули вдоль спины, исследуя перекатывание мышц при каждом движении.       — Ниже, — выдохнул я.       Жалящие поцелуи заскользили вниз, а я выгнул шею, подставляясь и понимая, что завтра она вся будет покрыта алыми пятнами засосов. Да и насрать, что в жару я не смогу натянуть на себя водолазку, поэтому друзья будут подначивать, как и на то, что это может увидеть Алексис… На всё было насрать, кроме ощущения губ на теле.       А Адам, тем временем сместившись ниже, провёл языком меж грудных мышц; я задрожал, чувствуя почти что болезненное напряжение в паху.       — Ни-иже… — вырвалось стоном.       Губы судорожно хватали воздух, когда он прикусил сосок, обводя его языком и согревая обжигающим дыханием.       Никогда не бывшая чувствительной кожа оказалась поразительно восприимчивой к любому стимулу, а Адам мастерски играл, покусывая и посасывая её, тем самым заставляя меня содрогаться внутри. Непроизвольно выгнувшись, я ощутил пульсирующее напряжение в паху, требующее сиюсекундного внимания, но растягивать эту пытку было до жути приятно. Я будто купался вечность в собственном вожделении, позволяя телу тонуть в его волнах, не желая, чтобы это заканчивалось. Но градус должен был повышаться: вновь приподняв бёдра с глухим стоном, я потёрся своим членом о его, дозируя удовольствие.       Как будто напоследок, Адам нежно прикусил кожу. Очередная волна мурашек пробежала вдоль спины: он раскрыл простынь, откидывая её края, и приподнялся — прикосновение кажущегося ледяным в контрасте с влажными волосами воздуха заставило меня поёжиться. Адам поднялся и почти дёрнул за ткань; ничего не осталось, кроме как сместиться в сторону. А пока я перекатывался обратно на спину, не зная, смеяться мне или возмущаться от такого выверта, услышал хлопок ящика, щелчок, и рядом упал тюбик смазки.       Вот и конец прелюдии, юху…       Возможно, я бы помахал себе флажками, будь они у меня: мол, вперёд, Джонас, ты сможешь!       Вздохнув, я медленно заполз на середину кровати и сглотнул: его ладонь легла мне на бедро и плавно соскользнула во внутреннюю сторону, едва касаясь. Ласковые, медленные поглаживания, будто в попытке успокоить, вызвали противоречивые чувства — я не хотел, чтобы меня успокаивали, но одновременно в этом было что-то до дрожи приятное. И это что-то заставило шире развести ноги.       Заведя руки за голову, я скрыл лицо за сплетением локтей, и еле слышно выдавил из себя:       — Я готов.       — Выглядишь как осуждённый перед казнью, — хрипловато заметил он.       Я прикусил щеку, дёрнувшись, когда ощутил, как его пальцы закружили вокруг ануса, а вторая ладонь легла мне на колено.       — Ты ни с кем…       — Да, я никогда не был снизу, — перебивая, поспешно заключил я и шумно выдохнул, когда ощутил вторжение пальца.       Вроде бы он меня уже трахнул — пусть и рукой, — вроде бы уже было до жути хорошо, но нервничал я сильнее, чем когда передо мной мелькали затылки друзей. Потому что там, на террасе, я знал, что он не настолько эксцентричен, чтобы пойти до конца, а сейчас… сейчас мы пойдём до блядского конца, где…       — Видимо, секс на публике тебя и правда возбуждает куда больше, — насмешливо заметил Адам где-то совсем близко, — потому что сейчас ты скован и зажат.       — Я не зажат, — возразил я и тем не менее подался бёдрами наверх, словно в попытке ускользнуть от слишком глубокого проникновения. — И ты там застал меня врасплох.       — А сейчас ты морально готовишься? — лениво уточнил Маре.       Его рука сжала мои скрещённые запястья, дёрнув за них вверх. Пришлось вынырнуть из уютной темноты и встретиться с его вопросительным взглядом.       — Я…       Переключив внимание на покачивающийся в полной боевой готовности член, который я заглатывал минутами ранее, прям кайфуя в процессе, я внезапно осознал, что до трясучки боюсь продолжать. А вот откуда взялся этот первобытный страх — без понятия. Не видел его в Алексисе, когда он раскрывался мне, не видел и в том парне в отеле, но отчётливо видел в отражении своих глаз, которые уставились в зеркало позади Адама.       — Встань на четвереньки, — это был почти что приказ.       Давление исчезло.       А теперь-то что?..       Вздохнув, я перевернулся, упираясь руками в матрас и медитируя, сколько у меня шансов уговорить его сдаться мне на милость и позволить трахнуть себя. Наверное, круглый ноль.       Возбуждение сошло на нет.       Лёгкий шлепок по ягодице заставил вздрогнуть и ткнуться лицом в подушку. Боль растеклась, пульсируя, и тут же исчезла до следующего блядского шлепка.       — Что ты?.. — выдохнул я, повернув голову.        Однако меня тут же ткнули обратно, а над ухом послышалось почти что змеиное шипение:       — Под простынёй, без включённого света и в миссионерской позе — мы почти что выполнили все три пункта идеального первого секса по твоим меркам, но ты, Джонас, — очередное соприкосновение ладони с моей кожей вызвало покалывание по всему телу, — или абсолютно доминируешь, или хочешь, чтобы абсолютно доминировали над тобой. Опять чёрное или белое — никаких полутонов.       — Адам!.. — промычал я, чувствуя почти что грубое проникновение пальцев.       Смазка противно захлюпала, и я шире развёл колени в попытке облегчить свою участь.       Мне не хотелось признавать его правоту, но, вопреки бунтарскому духу, внутри вспыхнул пожар, молниеносно поджёгший невидимый фитиль.       — Какие у тебя фантазии, Джонас? О чём ты думал, когда представлял меня? — шептал сбивчиво Адам.       Я же заёрзал, когда ко второму пальцу присоединился третий, и мне пришлось полностью расслабиться; зудящее ощущение внутри лишь усилилось.       — Нет никаких… — процедил я сквозь зубы и тут же прикусил наволочку.       Казалось, Адам намеренно не делает мне приятно, просто механически растягивая, но внезапно согнувшиеся пальцы, попавшие аккурат в простату, вызвали в теле сучий коллапс чувств. Выгнувшись, я замычал, чувствуя, что буквально теку: член стоял колом, пачкая смазкой простынь, а хриплый смех за спиной отзывался толпами грёбаных мурашек, которые бегали вдоль и поперёк, заставляя меня сжиматься вокруг его пальцев и съёживаться от странных перепадов температуры.       — Это всё ты… — своего голоса я не узнал.       — Что я?       Лёгкое дуновение коснулось затылка, и ягодицы бережно погладили, а затем снова обожгло кожу шлепком.       Чёрт возьми! Да прекрати ж ты меня мучить!       — Я не думал об этом… до тебя!..       — О чём это ты не думал? — продолжил Адам допрашивать меня, словно и правда осуждённого за какой-то тяжкий проступок. — О смене ролей? О том, что хочешь быть выебанным? — вновь понизил он голос, будто сипло напевая риторические и столь бесящие меня вопросы, так как все ответы он знал наперёд.       Словно мог проникнуть в самые потаённые уголки сознания и растормошить чёртов осиный рой из желаний, о которых я и понятия не имел…       Наверное, не имел.        — Я не мог не заметить твою, скажем, странную помешанность на размере…       — Мне плевать на это, — перебил я его и еле слышно завыл, стоило ему выскользнуть из меня пальцами и вновь проникнуть, мазнув по чувствительному комку, но настолько поверхностно, что я машинально повёл бёдрами, желая переиграть этот ход.       — Хочешь почувствовать себя заполненным, Джонас? — елейно произнёс Адам, воспроизводя движение и вновь так же промахиваясь.       Словно специально заставлял чувствовать лишь отголоски наслаждения, которых было чересчур мало.       — …Выебанным большим членом, чтоб сидеть потом было больно? Так ты себе это представлял?       — Замолчи-и, — простонал я.       Щёки пылали, а фитиль, догорев, взорвался, расходясь по венам жидким огнём. И меня бабахнуло так, что я сам насадился на его пальцы, чувствуя даже сквозь тянущее и болезненное напряжение, что этого катастрофически мало.       — Значит, не хочешь? — мягко спросил Адам.       Я мгновенно проглотил застрявшие в горле слова, замычав от ощущения того, как его пальцы неторопливо расходятся внутри, скользя вдоль стенок.       И вновь, блядь, мимо!       Я стиснул наволочку в дрожащих пальцах и прогнулся в попытке поймать нужный угол, но он сразу дёрнул рукой, и вновь мне достался слабый, преходяще-мучительный импульс.       — Да чтоб тебя!..       Ответом стал болезненный шлепок по ягодице, а затем — обжигающее дыхание на том месте. И боль стала иной — от зубов. Маре укусил меня… А следом снова и снова, и снова. Он, покрывая кожу лёгкими укусами, продолжал трахать меня пальцами, а я не мог процедить кисель из своих мозгов, чтобы выловить хоть какую-то дельную мысль, пока череду укусов не закончил новый шлепок, за которым последовал хриплый стон.       — Не… останавливайся…       И стоило мне сказать это, как он сделал с точностью до наоборот — остановился. А заодно поймал мою движущуюся вниз руку, прижав к простыне.       — Не так быстро, Джонас. Ответь мне, — ласковый шёпот и ощущение дуновения на поясницу отозвались лихорадочной дрожью.       — Да, чёрт возьми, хочу! — рыкнул я, попытавшись обернуться, но лишь увидел его плечо. — Хочу всё то, что ты сказал! Хочу… тебя, — яростно шептал я, ткнувшись лбом в подушку и ощущая себя пришпиленным насекомым, которому собирались отрывать лапки — одну за другой.       Шуршание фольги мгновенно ударило током понимания, как и прогнувшаяся под его весом кровать.       — Адам, я…       Резкий шлепок вырвал очередной стон, и я сильнее вцепился пальцами в простыню.       — Если начнёшь сейчас паниковать, — раздался его голос надо мной, а затем на поясницу легла тёплая ладонь и ласково провела вдоль позвоночника, слегка сжав и помассировав затылок, после чего его тело соприкоснулось с моим в самой… конфликтной зоне. — То мы всё прекратим.       — Я не паникую, — сдавленно прошептал я и сразу напрягся.       По ощущениям, головка члена ткнулась между ягодиц, в следующее мгновение соскальзывая.       — Только не говори мне расслабиться…       — Расслабься, — хрипло посоветовал Адам, ладонью нажимая на поясницу и тем самым вдавливая меня в матрас.       — Ада-а-м! — протянул я с возмущением, но голос прозвучал жалобно, почти пискляво.       Я пережил каждой клеткой тела болезненное растяжение, когда он начал вводить в меня член, будто позволяя миллиметр за миллиметром ощущать это… эту пытку.       — Стой… стой, — спешно зашептал я, резко вытянув руку назад и упершись ему в бедро.       Адам замедлился, но легче от этого не стало. Потому что, блядь, это вообще не может быть ни на грамм легче, когда тебя таранят, мать вашу, бревном в задницу! И как от подобного вообще получают хоть какой-то кайф?!       В моих мыслях, наверное, пролетела тысяча и одна возмущённая реплика, оставленная на потом, когда он отрывисто спросил:       — Порядок?.. Продолжаем?       Я захлебнулся своими вопросами о продолжении в тот момент, когда он плавно подался вперёд.       — Не надо, — застонал я, вновь утыкаясь ладонями — уже обеими — в его бёдра, а моё тело, потеряв опору, буквально распласталось грудью на кровати.        Однако отчаянный жест ничуть не замедлил проникновение, и Маре замер, достав своей палкой, видимо, до желудка, потому что я именно так, сука, себя и ощущал: нанизанным на вертел.       Он застыл, похоже позволяя мне привыкнуть, а я застыл, припоминая все матерные слова и мысленно собачась с самим собой.       Я никогда не задавался вопросом, каково всё это было для моих партнёров, потому что мне, чёрт возьми, казалось, что они дико наслаждались происходящим… Или, возможно, исключая некоторые фантазии, это просто не моё. Но тогда… Тогда у нас возникает очередной конфликт интересов.       — Если ты будешь так сильно зажиматься, — напряжённо заметил Маре, — нам обоим будет больно, — и словно в доказательство своих слов подался назад, а затем вперёд, что вырвало стон у обоих.       — Ты… Ты можешь не до конца, — выдохнул я, елозя лицом по подушке в попытке отвлечься от распирающего нутро давление.       Адам ничего не ответил. Напротив, покинул моё тело, порождая вздох облегчения, но расслабиться не позволил: я очутился на боку, а он — за моей спиной. Мы сложились в странный пазл, и я забыл, как дышать, запрокинув голову, когда плавно, но всё же до конца он толкнулся внутрь, и по пути стало как-то неприятно-приятно. Тянущее ощущение в одно мгновение разошлось слабыми и необычными импульсами наслаждения, и я наполовину всхлипнул, наполовину ойкнул, тут же закрыв рот рукой, как тогда, на террасе, будто нас могли подслушать.       Адам слегка потянул меня к себе, заставляя повернуть бёдра в одну сторону, а корпус — в другую, и я машинально сдвинул ногу вперёд, полностью открываясь, а рукой ухватился за край кровати. Одновременно с новым толчком, откликнувшимся внутри волной истомы, его губы неторопливо коснулись моего плеча, казалось, бешено пульсирующей жилки на шее, и, обернувшись, я встретился губами с его.       Поцелуй был обрывистым и лихорадочным, словно мы пытались зацепиться друг за друга языками, но никак не могли найти удобное положение и поэтому встречались губами и расходились в необычном танце, пока я не закинул руку ему на шею, притянув вплотную к себе и вместе с тем ощущая, что угол проникновения поменялся, став глубже. Сильно закусив его губу, я вновь попытался расслабиться от, несомненно, чудной и весьма непривычной смеси удовольствия и боли — боли терпимой и даже… местами приятной.       Наверное, я ударился в какой-то момент головой, потому что, мысленно обалдев от собственной смелости, капризно шепнул:       — Сильнее…       Карие глаза стали пугающе чёрными, а губы искривились в усмешке, когда Адам, зафиксировав мои бёдра, резко толкнулся внутрь, пройдясь по сосредоточению удовольствия, а я по инерции завёл руку за голову, стиснув в кулаке попавшийся уголок ткани. После же, казалось, у него крышу сорвало, так как он начал вбиваться в моё тело размашистыми, ритмичными толчками, не сводя немигающего взгляда, будто считывая реакцию на каждое своё действие. А считывать было что: я стонал в голос, как…       Ка-а-к… кто, блядь?       У меня даже определения для себя не было, кроме как актёр из третьесортной порнушки?.. Да, скорее всего, такое определение — самое подходящее. Тем не менее издаваемые мной звуки были далеко не постановочными, но и, увы, не сдерживаемыми. Хотя я очень пытался, но мычание было ещё сомнительнее непрекращающихся стонов.       Может быть, это и не моё, но, принеся себя в жертву, я был готов и пострадать иногда…       Как будто насмехаясь над мелькающими в мыслях отговорками и сомнениями, Адам замедлился, сделав амплитуду столь короткой, а проникновения — резкими и спешными, что это скользящее поступательное движение стало буквально массировать меня внутри. В какой-то момент я просто попытался соскочить с его члена, чтобы не кончить так быстро и не завыть в голос от расходящихся по телу волн наслаждения, накапливающихся с каждым его движением и пульсирующих сладко-тянущей истомой в паху. Однако, нависнув, Адам крепче стиснул моё бедро и накрыл рот в требовательном поцелуе. Его язык жалил, поддразнивая, а я посасывал его, мыча и ходя ходуном от толчков, которые вновь сменились. Став глубокими, но медлительными, они позволяли насладиться поцелуем, неспешно смакуя и ласку, и разгорающийся внизу живота экстаз.       — Обожаю… — послышался его рваный шёпот.       Отрывистое слово, утонувшее во мне, всколыхнуло множество вопросов, так и оставшихся без ответов. Так как в следующий момент Адам отстранился, но всего на мгновение, чтобы затем я вновь оказался вдавлен им в постель.       — М… м?..       Адам обездвижил меня подобно змее, скользя и потираясь всем телом о моё с еле различимым стоном. Мне было до одури жарко: внутри полыхал пожар, проступающий на коже в виде испарины. Я закусил наволочку, когда он стал рваными движениями толкаться внутрь, заставляя меня елозить и хвататься за простыни, скобля по ним ногтями: зажатый между тканью и животом член болезненно пульсировал, а трение лишь раздразнивало скапливающееся неудовлетворение.       Полностью беспомощным — таким я себя ощущал.       Адам поймал мои ладони, крепко переплетая пальцы и вжимая наши руки в постель. За этим же последовало одно сплошное движение бёдер, судорогой сводящее мои внутренности от тянущей наполненности и приятных спазмов. Его было слишком много, а эта поза позволяла прочувствовать каждый миллиметр проникающего в меня члена, будто и без того бурное воображение решило поиграться, акцентируя внимание на каждом растяжении и сокращении мышц вокруг него. Я ощущал себя слишком тесным, слишком зажатым, чтобы принять его целиком и без остатка, и именно это сводило с ума: чувство полной заполненности и беззащитности.       Вертит мной как хочет, изувер…       Лихорадка завладела не только телом, но и разумом: мыслей было слишком много и одновременно ни единой цельной в этой каше не нашлось. Кроме одной, не то чтобы абстрактной мысли — скорее постулата: я был готов душу дьяволу продать, чтобы это никогда не кончалось. Но, вопреки желаниям, тело требовало разрядки — кричало об этом, пользуясь моими устами. Я начал едва заметно подаваться бёдрами ему навстречу, отчего влажная и без дополнительных усилий кожа покрылась новым слоем пота. Но стоило мне вырвать руку и попытаться протиснуть её между животом и кроватью, как Адам отстранился, потянув меня за собой, — я вновь оказался поставлен раком. Видимо, моя инициатива ему пришлась по душе.       — Давай, — хрипло потребовал он.       Объяснения, что именно нужно ему «давать» и в каком виде, были излишни. Я начал самостоятельно насаживаться, ритмично раскачиваясь на одном месте. Поначалу неуверенно, пока он не выдохнул со сдавленным то ли мычанием, то ли рычанием и не стал сам вколачиваться в меня с оглушительно громким звуком шлепков бёдер о ягодицы. Это явно был мой предел на сегодня — такой натянутый сейчас, как струна, и предельно тонкий, что переступить через него оказалось плёвым делом.       — М… Подожди! Подожди-и… — не сумев сформулировать свою мысль, промычал я.       В горле пересохло или же это словарный запас стал скуднее, но выразить то, что сейчас, блядь, кончу, я так и не смог, оставшись на уровне:       — Я больше не… сейча-ас я!.. Я…       Непонятных звуков — да.       — Потерпи немного, — его шипящий шёпот будто наэлектризовал сам воздух.       Ладонь обхватила мой стояк, кольцом зажимая у основания, и последующее шипящее возмущение принадлежало уже мне:       — Не… могу!        Я накрыл его ладонь своей, кусая губы в попытке унять непомерно бурную реакцию на каждый толчок, словно перед финишной прямой моё тело превратилось в один сплошной оголённый нерв. Каждое его прикосновение порождало по табуну мурашек, уже изрядно доставших меня — словно грёбаный озноб.       — Адам…       — Можешь, — рыкнул он, резко толкнувшись внутрь.       Я чуть не съехал вместе с простынёй к изголовью. Последующий толчок стал таким же — выбивающим из меня весь дух. Но неожиданно заострившаяся боль и жжение от растяжения схлестнулись с блаженством из-за плавно двинувшейся на моём члене руки.       — Не могу, не могу, не могу-у, — шептал я меж придушенными стонами, пока он вбивался в меня, будто это был не первый, а, чёрт возьми, наш последний раз.       Разумеется, я бы соврал, начав отрицать, что это не отзывалось внутри не то чтобы физическим наслаждением, скорее эмоциональным, медленно оборачивающимся полнотой каких-то извращённых чувств, от которых сердце заходилось, а внутренности сводило сладкой судорогой экстаза. Однако стоило мне двинуть бёдрами навстречу руке, как угол сменился и очередной импульс прошил насквозь, став последней каплей. Я не выдержал, шумно выдохнув и затрепетав от переизбытка всего: возбуждения, собственных чувств, его внутри, жары, осознания, что всё это реально… Успел в последний момент утянуть за торчавший конец влажную простыню, в которую мы закутались, и кончить прямо на неё. Глухо вскрикнув — ебаный стыд! — я поспешно прикусил губу до привкуса крови и съёжился, тем самым сокращаясь вокруг него.       — Бля-ядь, — с гортанным стоном процедил Адам, рваными и глубокими движениями вдавливая меня в постель и давая ощутить тепло спермы, заполняющей презерватив.       Тяжело выдохнув, я уткнулся лбом в подушку, рассматривая в некой прострации стекающие белёсые капли, по инерции вздрагивая под остаточными толчками. Его ладони оглаживали бёдра, пока Маре мягко целовал мою спину. Будто очнувшись, я приподнялся, лишь бы не распластаться животом на своём же семени, и получил ещё один поцелуй — в плечо. Это будто была его форма спросить, в порядке ли я.       Что ж, я был настолько в порядке, что мне до сих пор не хотелось, чтобы это кончалось, но я прекрасно понимал, что вот и он — конец. А к новому заходу мой зад явно был не готов. И вряд ли будет этой ночью.       Адам неторопливо вышел, оставляя после себя чудовищную пустоту. И в самом начале я даже был бы ей рад, но сейчас та ощущалась какой-то чужеродной — почти до абсурдного нежеланной.       — Помоги мне, — вяло ткнул я в перепачканную простынь и устало упал рядом, перекатившись на спину.       Адам стянул её, складывая, будто собирался убрать куда-то, а не закинуть в стиралку после.       Сложно было сдержать смешок при виде столь церемониального ритуала. На его лице появился немой вопрос.       — Ты собираешься её сохранить?       Адам усмехнулся.       — На стену повешу.       — Сомнительный вид искусства.       — Ты просто не разбираешься, — покачал он головой и как ни в чём не бывало исчез в ванной.       Я вновь улыбнулся. Обычного раздражения после оргазма не было, напротив — внутри разливалось щемящее чувство умиротворения и, что страшнее было признавать, радости. Мышцы приятно покалывало усталостью, а вот прислушиваться к состоянию своей пятой точки я просто отказывался: всё проходит, ко всему привыкаешь… Со временем.       Адам вновь появился в поле зрения, уже с двумя подушками, и, примостившись рядом, выдернул ставшую влажной у меня из-под головы, заменяя на сухую, а ту кинул в кресло.       — А одеяло? — сипло поинтересовался я, будто он был волшебником и мог вытянуть его из воздуха.       — Думаю, ты не замёрзнешь, — улыбнулся Адам краем губ, а я опять разлёгся, ощущая себя выброшенным на берег китом. — Всё настолько плохо?       — Для первого раза ты меня нисколечко не щадил, — усмехнувшись, я откинул со лба все ещё мокрые после душа пряди волос, приподнялся и, опираясь на изголовье, кое-как сел.       О да, вот и он — отвал задницы.       О том, как мне предстоит передвигаться завтра, я боялся даже мысленно заикнуться. Да даже не завтра, а прямо сейчас. Поэтому, глянув на стоящие на столике часы, невинно заметил:       — Девяти ещё нет…       — Я не пойду сейчас на кухню, — отозвался он.       — А я и не голоден. Что странно. — Я скосил взгляд, спрашивая: — Могу остаться на ночь?       — А ты собирался сбежать? — поинтересовался Адам, приподнимаясь на локтях и не сводя с меня цепкого взгляда.       — Вряд ли я смогу именно бежать, — кряхтя, ответил я.       — Жаль. Я уже хотел просить будущую звезду кулинарии сбегать и приготовить нам ужин.       — Вот так — голышом?       Маре затих, будто всерьёз рассматривая этот вариант, а затем смешливо ответил:       — Не отказался бы, да. Иди сюда.       Не успел я возразить, как он притянул мою тушу к себе и кончиками пальцев пробежался вдоль позвонков.       — Адам…       — Расслабься, — насмешливо фыркнул он, а затем отвернулся на мгновение, что-то делая или что-то доставая. И хотелось бы, чтобы то был не новый тюбик смазки в придачу к переднику.       — Я говорил, как ненавижу это слово? — с улыбкой пробурчал я, ткнувшись ему в плечо и застывая, пока что-то приятно охлаждающее касалось раздражённой от трения кожи. — Откуда это у тебя?       — Шрам иногда побаливает, — спокойно пояснил он, а я перевёл взгляд на белёсую полоску. И только тогда заметил, что привычной цепочки на его шее не было.       — Расскажешь?       — Ничего особенного: я напоролся на ножницы, когда мне было семнадцать.       — Как можно напороться на ножницы? — невесело уточнил я и, зевнув, потёрся головой о его плечо.       Закатное солнце едва просвечивало сквозь задёрнутые шторы, а мне было сейчас необъяснимо хорошо. Я бы даже сказал, что сказочно прекрасно, невъебенно феерично и много других определений.       — Несчастный случай во время сбора, — пояснил он, стерев остатки мази с руки и отложив салфетку на тумбочку.       — Не шевелись, — попросил я.       Адам со смешком подтянул меня к себе, укладывая удобнее.       — Нико предупреждал не оставлять никогда ножницы на прицепе во время опустошения тары.       — Именно, — я ощутил, что он кивнул, когда подбородок упёрся в мою макушку.       — Крови было много?       — Думаю, да. — Его ладонь легла мне на плечо и отвлечённо погладила небольшую россыпь из родинок. — Очнулся я уже в больнице.       — Испугался?       — Я не успел ничего понять, Джонас. Было просто больно, а потом появился шов, который вскоре превратился в шрам.       — Но он болит до сих пор, — подытожил я, коснувшись кончиками пальцев полоски.       — Больше тянет, чем болит.       Адам очертил малое созвездие на моей коже, будто смыкая края родинок, а я осоловело моргнул, с недовольством глянув в окно. Не хотелось забываться сном так рано; мне вообще не хотелось засыпать, но разморенный после секса и сильного эмоционального напряжения организм, видимо, был настроен на перезагрузку.       — Я заметил… у тебя кольцо на цепочке, — неуверенно начал я, проиграв битву с тяжестью век и прикрывая глаза. — Это какая-то семейная реликвия?       — Волшебный талисман, — в его голосе сквозило иронией, но я почему-то был уверен, что говорит он серьёзно. — Кольцо принадлежало моей матери и осталось в память о ней.       — Она…       — Умерла, — спешно подтвердил мои подозрения Адам.       Я сдвинулся, посмотрев на него, но глаза были прикрыты, а на лице не оказалось ничего лишнего: никаких эмоций, кроме умиротворения. Если эта рана и была на его сердце, то уже явно не так свежа, хотя по себе я знал, что пустоту от потери сложно чем-то восполнить. Но, возможно, его дочка и была тем, кто замуровал сожаления и тоску — хотя, что я об этом могу знать?       Моя рука дотронулась до шрама, очертив его.       — Не елозь, — не открывая глаз, попросил Маре.       Я улёгся обратно, вздохнув.       Не стал приносить ему свои сожаления, посчитав это лишним. И, кажется, разделив эту тишину на двоих, мы поняли друг друга и без слов.       — Что будет завтра?.. — сонно спросил я и вновь зевнул, ткнувшись носом в выемку меж ключицей и шеей.       Я пытался прислушаться к себе — изменилось ли что? Поменялось ли моё отношение? Утихла ли страсть? Утихла ли любовь? — но с крахом признавал: ни черта не изменилось. Потому что изначально похоть была лишь приправой, но не главным блюдом, на которое я, полоумный, пускал слюни.       Ничего, абсолютно ничего не изменилось, кроме того, что у меня теперь была куча новых, незабываемых воспоминаний и тёплый уголёк вместо сердца, который замирал, трепетал и посылал искры по всему телу, будто блядских порхающих бабочек в животе, о которых так любят упоминать.       Я влюбился. Я любил. И я, видимо, буду любить его и завтра, и послезавтра, и послепослезавтра…       Пиздец.       — Адам?..       Ответа не последовало, а я за своими мыслями даже не заметил, что дыхание его стало глубоким, а тело — расслабленным.       Он уснул.