Vitis memoriae

      Открывать глаза категорически не хотелось: мне было тепло, уютно и спокойно. Как только может быть спокойно летним деньком, когда слышишь щебетание птиц и стрекот кузнечиков; пахнет утренней прохладой и будто бы свежескошенной травой, а лучи солнца лениво проникают сквозь шторы, будто бы с ленцой касаясь лица. Это была именно она — утренняя нега. Редкое состояние, когда никуда не надо спешить, можно спокойно нежиться в постели, и этот процесс действительно приятен.       Тем не менее меня насторожило, во-первых, отсутствие рядом печки, а никак иначе Маре назвать было нельзя: от него всю ночь исходило такое тепло, что в какой-то момент мне показалось, что его лихорадит. А во-вторых, раздававшиеся неподалёку звуки еле различимых шагов и шуршания ткани.       Потерев веки и зевнув, я открыл глаза, тут же заметив Адама. Он появился из второй неразведанной мной комнаты — скорее всего, гардеробной — и на ходу накидывал на плечи тонкий на вид летний пиджак.       — Сбегаешь? — тихо спросил я.       И улыбку не сдержал: не смог, когда он развернулся ко мне такой отдохнувший и уже полностью собранный. В то время как я, наверное, сейчас выглядел заготовленным на следующий год пугалом. Хорошо, что хоть не чувствовал себя так же.       Адам тем временем приблизился к кровати и негромко произнёс:       — Сегодня праздник и официально выходной день: открытие ярмарки. Никаких работ не предвидится на это время, поэтому спи, Джонас.       Наклонившись, он сместил в сторону волосы и дотронулся губами до моего лба.       Сердце ёкнуло.       «А ещё сегодня мой день рождения», — мысленно добавил я, зажмурившись от переполняющих меня ощущений, греющих и душу, и тело. Официально можно было заявить, что это самое приятное начало этого дня за последние годы.       — Куда ты?..       — Скоро начнутся международные конкурсы вин, и мне нужно разобраться с творящейся суматохой, — пояснил он, присев на край кровати.       Захотелось вцепиться в него и никуда не отпускать.       — Какие? — сонно спросил я, скосив взгляд на часы: было без десяти семь.       — Быстрее перечислить, в каких Габриэль не хочет участвовать, — улыбнулся Адам.       — Citadelles du Vin?       Он кивнул, потянувшись ко мне, а я, моргнув несколько раз в попытке разлепить глаза, продолжил:       — Bacchus?       — И без него не обходится, — подтвердил Адам, мягко коснувшись моих губ.       Поцелуй прервал я сам.       Странное различие: с Алексисом было всё равно; с ним… целая драма несвежего после сна дыхания.       — Гм?       — Зубы не чистил ещё, — моё бурчание вызвало его веселье.       — Ты меня поражаешь, Джонас. — А затем, щёлкнув меня по носу, будто дитя малое, добавил: — Открой рот.       Я вздохнул, послушно разомкнув губы, и, услышав щелчок, испытал на языке жгучесть ментола: тонкая пластинка тут же рассосалась, но не успел я ничего спросить, как он тихо буркнул:       — Надеюсь, теперь возражений не будет?       — А Premios Baco? — с улыбкой поинтересовался я.       Хмыкнув, он неотвратимо медленно накрыл мой рот своим.       Чёрт, до чего же мне было хорошо.       Я никак не мог поверить, что всё это не сон, что я сейчас здесь, в его спальне, что целуюсь именно с ним… Это казалось каким-то бредом сумасшедшего, так как всего неделю назад я и представить себе не мог такого исхода. Всё, что случилось между нами, виделось несбыточной мечтой; смутным и далёким желанием, как те, которые в отрочестве мы загадываем на будущее: хочу быть богатым, хочу стать космонавтом или типа того — в действительности я ничего такого никогда не загадывал. И всё равно эта моя мечта воплотилась в жизнь.       Пылко отвечая, я улыбался сквозь поцелуй, как последний дурак. А он беспощадно сминал мои губы, придерживая лицо, и скользил языком во рту, углубляя ласку. Тело пробрала дрожь, а томящаяся нега постепенно забурлила, угрожая переродиться мгновенным стояком.       — С добрым утром, Джонас, — разрывая поцелуй, произнёс он.       И напоследок коснулся нижней губы, прежде чем окончательно отстраниться.       — С добрым утром, Адам.       Только тогда я заметил, что укрыт свежей простынёй, и подтянул её выше — продолжил нежиться в прохладе ткани и едва уловимом аромате, исходящем от неё.       — Твоя одежда висит на стуле; обувь под стулом. Гости уже вернулись с прибавлением: если не хочешь столкнуться матерью Алексиса, — его улыбка стала насмешливой, нацеленной смутить меня, чего он и добился, — когда проснёшься, можешь воспользоваться ведущей с балкона лестницей, — махнул Адам в сторону ванной комнаты и, подобрав с тумбочки мобильный телефон, по пути спрятал его в карман.       Вместо того чтобы сказать «До встречи» или «Пока», или просто пожелать хорошего дня, я брякнул:       — Я люблю тебя.       И сразу выдохнул, вцепившись пальцами в тонкую ткань.       Адам застыл около полуоткрытой двери. Его рука покоилась на ручке, а вторая — так и осталась в кармане брюк.       — Выспись, — глянув на меня, коротко ответил он.       И вышел, оставляя со странным щемящим чувством внутри: чем-то между «о боже, как я, блядь, счастлив!» и «мы так и не поговорили, чёрт возьми!».       Я, конечно, понимал, что рано; что, возможно, нужно было дать ему время, а не прыгать с места в карьер. Однако признание в любви ранее слетало с языка, так что нельзя сказать, что это стало для него эдакой новостью.       «Когда ты признался, он отверг тебя», — тут же надавила на мозоль совесть. Захотелось прихлопнуть её, как злосчастную муху. Я не собирался вновь начать мозгоёблю самому себе, утопая в очередной порции сомнений: разок уже здоровски так себя накрутил — впору детективный роман строчить.       Внутри теплилась надежда, что эта ночь — не просто ночь двух случайных любовников, а нечто значимее. Я видел в этом отсветы начала чего-то большего, а утро лишь подтвердило мои домыслы. Просто не следовало так торопиться и ляпать не подумав. Хорошо, хоть во время секса так волновался, что не стал выкрикивать сраные оды. Я вообще не помнил, чтобы когда-либо так делал: раскидывался признаниями, то есть. А тут вдруг потянуло дебила на романтику…       Вздохнув, я завернулся в простыню и глянул на время.       Что ж, до десяти вполне можно было и поспать.                     

***

                    Проснуться окончательно удалось почти за полдень.       Покидал комнату я в спешке, боясь, как бы друзья не организовали поисковую группу, не заявили в полицию или чего хуже — не позвонили вновь деду. И в этой суматохе я пару раз чуть не навернулся, не поскользнулся и едва не порвал футболку, когда потянул за калитку и та с треском рванула за ткань.       Что до последствий вечерних кувырканий, то, пока я не пытался согнуться пополам или сесть на корточки, всё оказалось довольно-таки терпимо. Ходить враскорячку не было ни нужды, ни желания.       У страха глаза велики, как говорится.       Тем не менее удача явно лишь угрожала мне, окончательно покинув именно в тот момент, когда впереди нарисовался Алексис и быстрым шагом направился ко мне.       Отступать было некуда, разве что пытаться перескочить подстриженную ограду кустов — вариант, который отозвался красноречивым жжением в одном месте.       Просто отлично, блядь.       — Что ты здесь делаешь? — интонация менялась по мере того, как Алексис скользил взглядом от моего лица к шее, а потом ещё ниже: к ключицам.       Понятно, что он там видит: сам всё рассмотрел в мельчайших деталях, пока одевался. Где-то розоватые, а где-то — бордово-фиолетовые засосы покрывали шею, плечи, даже частично грудь… Когда Адам успел превратить мою кожу в леопардовую — без понятия.       — Мне некогда, — почти что извиняясь, я попытался обойти его.       Однако Пастер вцепился в мой локоть железной хваткой, а второй рукой дёрнул за рукав, увеличивая площадь для обзора.       — Когда? С кем ты?..       Сначала озадаченно, а затем несколько озлобленно посмотрев на примечательный засос около соска, пока я не дёрнул плечом, поправляя футболку, Алексис перевёл взгляд за мою спину и шумно выдохнул:       — Ты спал с… Адамом? — в его голосе было столько сдерживаемой ярости, что каждое слово буквально было выплюнуто.       Для таких разговоров не совсем подходящий момент. Я едва разгрёб мысленный завал из-за их мнимых отношений и отложил на потом рассказанное Маре про внезапно обнаруженную влюблённость Алексиса, чтобы таким чудесным утром вновь грызться из-за новой проблемы. А что скандал состоится, я не сомневался: все признаки нервозности налицо.       — Надеюсь, ты не будешь закатывать истерику прямо здесь, — поделился я, предупреждающе прищурив глаза.       Станет-станет.       Пастер подался вперёд, вцепившись в меня как клещ, и впился в губы: яростно и отчаянно. Будто пытался заявить свои права.       Пришлось его встряхнуть и без злобного рыка не обошлось:       — Охуел?!       — Да, блядь, охуел! — прошипел он, вновь потянувшись за поцелуем.       Пальцы сжались на его подбородке, останавливая поползновения Алексиса на полпути.       — Это так не работает. Уже нет.       — Я просил прощения! Я пытался найти с тобой общий язык! Я намекал и говорил открыто, что хочу начать всё с чистого листа! Да я даже организовал тебе сюрприз вечером, чёрт возьми! Думал мы: ты и я, и твой день рождения — мы отпразднуем его вместе… Ох, твою ж мать, Джонас!.. — едва ли не задушенно выдавил он и повис в моих руках, словно безвольная кукла.       Тишина затянулась, а я почувствовал, как его вовсю колотит. Столькими разными эмоциями были наполнено каждое слово, что дрожь передалась и мне. Таким болезненно растерянным я его никогда прежде не видел — состояние резонировало где-то внутри, порождая лёгкую тоску вперемешку с ностальгией.       Если бы он только раньше так…       — Мне показалось, что ты присматриваешься ко мне, — продолжил Алексис. — Наша встреча удивила тебя, а мне казалось, что игра в гляделки будоражила обоих: ты будто впервые меня увидел. Снова, но впервые — такой у тебя был взгляд. Я подумал, что ты заметил случившиеся со мной перемены; подумал, что у нас есть шанс… Что ты просто злишься на меня из-за прошлого. Ну, естественно, как здесь простить вот так — сразу? Я и не ждал, что всё будет просто… — Алексис махнул рукой куда-то в сторону и покачал головой. — Тогда, у бассейна, ты так смутился, а потом взбесился из-за моего безрассудства, а в субботу, когда получил сообщения… — он закусил губу, смотря словно не на меня, а сквозь.       Я прекрасно понимал, что Алексис тогда видел в моих глазах: любое подтверждение его нового статуса в качестве любовника Адама. Понимал, как именно он воспринял сцену у бассейна: словно нас, одурманенных похотью подростков, застал взрослый, прервав на самом интересном, а заодно и смутив. Раз было смущение, было и желание; были и чувства, по его мнению. Только вот чувства эти были не к нему.       — Тебя интересовало, где я и что делаю, — глухо продолжил Алексис. — Ты будто приревновал меня в субботу. Смешно, блядь, — он с горечью усмехнулся. — Теперь я чувствую себя полным идиотом, ведь изначально дело было не во мне… так?       Отпустив его, я мазнул ладонями по щекам, нервно потерев кожу.       Не только Алексис чувствовал себя идиотом, но и я сам. Наше воображение сыграло с нами злую шутку: мы видели то, чего желали больше всего или же страшились.       Но всё оказалось сложнее — даже если не учитывать в этом уравнении Адама.       Прочистив горло, я спросил:       — О каких чувствах может идти речь? Мы расстались больше года назад; полагаю, ты специально выбрал другую группу, и я даже был тебе признателен за сей акт милосердия. Приди ты ко мне тогда, и это действительно имело бы значение.       Он дрогнул на этих словах, его зрачки расширились, затопив радужку.       — Но ты не пришёл, — усмехнулся я. — Вместо этого ты начал встречаться с тем итальяшкой — или им ты тоже пользовался? Скорее всего, встречался и с другими…       — Нет! — возразил он.       — Разницы тоже нет, Алексис.       — Ты влюблён в Адама, — словно не услышав меня, произнёс Пастер и растерянно моргнул.       — И что с того?       Алексис замолчал. Он нахмурился, покусывая губу, будто решая в уме сложную математическую задачку, нервно провёл пальцами по волосам, покачнулся и, скептически усмехнувшись, вперил в меня тяжёлый взгляд.       — Не думал, что ты такой дурак, Джонас — вот что.       — Вот и вывод: твоя единственная форма общения со мной — это нескончаемый поток оскорблений, — терпеливо заметил я, вернув ему насмешку. — Ничего нового ты для меня не открыл, и именно поэтому шансов не было с самого начала. Не знаю, какую любовь ты там себе напридумывал, но до этих чувств тебе как до Луны пешком.       Алексис помрачнел; на лице появился отпечаток уязвлённой гордости.       — Думаешь, Адам тебя любит? — снисходительно поинтересовался он. — Не будь ситуация столь дебильной, можно было бы посмеяться над твоим простодушием: я был настолько увлечён тобой, что не заметил твоё увлечение кем-то ещё.       — Смею тебя разочаровать: ты всегда был увлечён лишь собой, Алексис.       Что я услышал в его речи? Поток «я» всё время. Он сам всё решил и, сделав это, пёр напролом.       — Гардор, ты такой дурак, — с горечью повторил он, смотря куда-то в сторону. — Знаю, что прозвучит банально, и можешь даже отнести мои слова к желанию отравить твои радужные мечты о совместном будущем с моим дядей, но он просто играется: пользуется тобой…       — Вот уже и дядя, а не приятель отца «Адам».       Улыбка на лице только и желала, что сползти — быстро и безвозвратно. Мне абсолютно не нравился оборот, который принимал наш разговор.       — …как и другими до тебя, — заключил Алексис, а внутри меня напряглась невидимая пружина. — Я не представлял, что ты столь наивен. Пай-мальчик? Скверная шутка, Джонас, — развёл он руками. — Я вижу тебя таким, какой ты есть: тёплый взгляд и акулья хватка — вот он ты. Но не это всё! Ты же не такой болван на самом деле, чтобы добровольно обманываться… Никогда не замечал за тобой тяги к кому-то не твоего возраста. Может, поэтому я не понял сразу?       — Какой-то бред несёшь, — холодно заметил я, собираясь пройти.       Он тут же преградил мне путь, ядовито процедив:       — Не сбегай уж от правды.       — Правды? Какой именно? Как ты развлекался здесь каждое лето, учиняя всем проблемы: от родителей до студентов…       — О, уже наябедничал, — осклабился Пастер. — Ну и что? Да, я знатно развлекался с этими каторжниками — привносил в их жизни хоть немного красок… Заодно нюни подтирал после того, как Адам выбрасывал их и из постели, и из своей жизни за ненадобностью. Наигрался — пока, — фыркнул он.       Напряжение внутри меня буквально зазвенело тревожным звоночком.       — Это же очевидно, Джонас. Но я бы никогда бы не подумал, что ты станешь одним из них. Может быть, я и не лучше, но, по крайней мере, всегда был с тобой честен. Можешь ли ты сказать то же самое о нём? Можешь с точностью сказать, какие именно чувства он к тебе испытывает? Или считаешь, раз Адам тебя трахнул, то это автоматом считается предложением руки и сердца? Так вот, наивный ты простачок, — вздёрнул подбородок Алексис, — открою тебе глаза: не нужен ты ему ни в каком другом виде, кроме как временной подстилки. Он прекрасно знает, что пройдут два месяца — и до свидания, Джонас; добро пожаловать, какой-нибудь Эжен или Хью — они были до тебя, к слову.       Каждое его слово, точно маленькая, но острая галька, застревало внутри, потому что я знал Пастера — к счастью или к сожалению, но знал, что тот не врёт. И хоть я не желал идти во второй раз на поводу у эмоций, но воображение отказывалось подчиняться и подсовывало молчаливый утренний уход Маре, последовавший за моим признанием, — событие, которое я спихнул на преждевременность своих действий. Но какой резон ему отвергать меня изначально, если можно было взять в оборот? Не могло же это быть игрой в недотрогу, о которой он шутил? Мол, откажу ему, а он возжелает меня ещё сильнее и тогда пойдёт на всё — я действительно был готов пойти на всё ради него.       — Можешь считать, — продолжил Алексис, а мне сразу же захотелось заткнуть его, но я продолжал слушать с каким-то мучительным удовольствием, будто заядлый мазохист, — что я всё это выдумал, чтобы очернить его, но тебе ничто не мешает лично поинтересоваться при следующей вашей встрече. Спроси его про Хью.       Горечь смешалась со злостью, и я раздражённо передёрнул плечами. Затем хохотнул.       — И что с того? Как ты там сказал? Наивный ты простачок, открою тебе глаза: я ни на что и не рассчитывал. Хотя нет, всё-таки рассчитывал: что мы трахнемся. Я изначально не мечтал ни о каких отношениях, — ложь с необыкновенной лёгкостью слетела с языка, но тяжесть на сердце лишь увеличилась, — так что не стоит волноваться о моём душевном состоянии, Пастер. Адам не выпрашивал у меня никаких признаний, не заставлял подниматься к нему в спальню и подставлять зад, — почти что скучающе перечислил я и заметил, как Алексис побледнел. — И продолжать обсуждать это с тобой я не собираюсь. Наши отношения — наши с ним дело. На этом всё.       Резко обойдя его по кругу, я уже было направился к боковой калитке, как он опять обогнал меня, вставая на пути.       Это уже начинало надоедать.       — Я бы тебе поверил, не убегай ты, — заметил Алексис, сузив глаза. — Не только ты меня знаешь, но и я тебя, Гардор. Я знаю, насколько бережно ты относишься ко всем своим партнёрам. Так кого ты пытаешься убедить в своём поверхностном отношении? Себя? Или меня?       С чем можно было поспорить: познакомившись с Адамом, я постиг все грани собственного легкомыслия, когда попытался вытравить его из себя с помощью случайных связей в самом начале.       — Все меняются, Алексис. Ты сам сказал, что якобы изменился. Что мешает мне?       Стоило сдвинуться вперёд, как Пастер вновь вцепился в мой локоть, стремительно развернув к себе:       — Да постой же ты!       Из-за резкого движения жжение внизу усилилось, словно символическое напоминание, и я сцепил зубы, стоически взирая на него.       — Я сам был в него влюблён, Джонас, — затараторил Алексис.       Эмоции на его лице сменялись одна другой — задумчивость, настороженность, раздражение.       — Я ведь как-то уже говорил тебе о своей первой любви, — продолжил он. — Мне не хотелось уточнять, что он мой дядя. Хоть и не кровный родственник, но всё равно это может показаться необычным — по крайней мере, мне так казалось в тот момент. Стоило только заикнуться, Адам мне сразу же отказал, — безрадостно усмехнулся он. — Я тогда жутко взбесился: почему это недоразумение, но не я? Чем я хуже второсортного индюка, которого он таскал в свою постель?       Мне не хотелось уточнять, что Алексис имел в виду под «этим недоразумением» и «второсортным индюком», так как времена его влюблённости совпадали с концом брака Адама. Если наложить одно на другое, вернувшись в тот период, то получалось, что Маре изменял, будучи женатым на Деборе… А это было несколько сложнее принять, чем постельные утехи свободного мужчины.       Алексис, понизив голос, будто доверяя мне большую тайну, сообщил:       — Я поступил опрометчиво и рассказал всё тёте. Она лишь усмехнулась, словно услышала какую-то забавную историю, а когда я надавил, знаешь, что она мне ответила? Что у него свои нужды, а у неё — свои, и мне не стоит в это лезть, — Пастер тоже криво усмехнулся, будто имитируя когда-то увиденную гримасу.       Сердце ухнуло вниз, забившись под желудок, и теперь стучало через раз. Нервно кашлянув, я поморщился, ощутив себя несколько сбитым с толку, так как желание разузнать больше и нежелание знать об отношениях Адама от третьих лиц боролись между собой, ставя меня в тупик.       Могла ли быть в этом схожесть, о которой Адам упоминал в душе?       Забавная шутка, если всё так.       — И я не лез, — продолжил Алексис, вцепившись в меня взглядом и разрешив мою дилемму. — А потом появился ты, Джонас. Ты меня жутко раздражал… буквально выбешивал! И по той же самой причине сводил с ума. Вы с дядей чем-то были похожи. Я не знаю чем и не представляю, как это объяснить. Просто ощущение. Харизма, возможно? Не знаю. Мы с тобой сошлись, но ты… — он скривил губы, словно ему было неприятно это признавать, — ты иногда так на меня смотрел… Так же, как он: словно я нашкодивший ребёнок, неразумное создание, сопляк, попавший тебе под руку. Мне казалось, что ты тупо меня терпишь, а стоит мне отвернуться, как тут же уйдёшь, — шептал Алексис. — И я просто дурел от желания увидеть, что твои чувства — они настоящие; что я важен для тебя, что ты… не бросишь меня. Знаю, что всё это было неправильно и я выбрал далеко не самый лучший способ доказать свою важность.       Я медленно выдохнул, сфокусировав взгляд на каком-то съёжившимся неподалёку цветке.       — Неужели нельзя было просто поговорить со мной?       — Неужели не понятно, Джонас, что мне тяжело признавать такие дурацкие страхи? Я буквально заявил бы, что до усрачки боюсь быть брошенным, — как-то устало заявил Пастер.       — И поэтому ты вопил, что ненавидишь меня и устраивал каждый раз из наших отношений какой-то балаган, — откинув голову назад, заключил я и хрипло рассмеялся, отнюдь не ощущая никакого веселья. — Боялся, что, если признаешь свою слабость, я буду ей пользоваться и вести себя как ты? Изматывать эмоционально, устраивать скандалы, шантажировать своим уходом, как только мне что-то не понравится? Так? Так, Алексис? — почти рыкнул я, опуская на него испытующий взгляд.       Пастер поморщился, сунув руки в карманы. Его молчание было красноречивее слов.       — Что за мыльную оперу ты мне с утра устроил? — спустя недолгую паузу спросил я и потёр лоб. — Почему сейчас? Почему не осенью, когда мы встретились в универе? Почему не зимой, когда, вместо того чтобы просто поговорить со мной, ты начал встречаться с тем итальяшкой? Почему именно сейчас?.. А что, если бы ты меня не встретил летом? Так бы и молчал до скончания дней? Или изредка присылал сообщения, мол, «скучаю, тварь ты бездушная» — или как там…       — Я начал говорить всё это не из-за себя, — возразил он, помрачнев, — а потому, что ты хочешь казаться тем, кем не являешься, Джонас. Это плохо кончится. Мы впервые делаем то, что должны были сделать ещё давно: просто поговорить.       — Что ж, с откровениями ты немного припозднился, — безучастно заметил я, желая улечься на газон и притвориться мёртвым. — Я пытался поговорить с тобой в конце мая, но ты меня выставил — сказал, что настроения нет; потом я вытащил уже тебя из-под какого-то обдолбанного урода. Эдакая попытка номер сто. Пытался в начале июня, ты отмахнулся и заявил, что болтовня тебе наскучивает; что хреновый из меня парень, да и вообще я конченый зануда, а ты не понимаешь, чем я мог тебя привлечь. Я пытался на следующий день с тем же успехом. Мне продолжать перечислять попытки?       Потому что только его действия имеют важность. Если Алексис Пастер что-то решил, мир должен остановиться, следуя его желания, блядь!       — Признаю, что я виноват: ничего не понимал и совершал ошибку за ошибкой, — шагнул он ко мне, разводя руками, будто намереваясь обнять, но в последний момент сунул их в карманы джинсов, покачнувшись с пятки на носок.       Я же с показным весельем усмехнулся.       — Ещё скажи, что не ценил всё, что я для тебя делал, а осознал, насколько дорожишь мной, только когда потерял.       — Звучит просто ужасно, но это и правда так.       — А как по мне, полностью в твоём стиле: сопливо и драматично.       Алексис вздохнул, слегка хмурясь.       — Речь не о нас ведь, пусть и о нас тоже, но, — внезапно понизил он голос, а брови вновь сошлись на переносице, — остановись, Джонас. Не лезь добровольно в петлю…       — Кажется, я уже говорил: моя личная жизнь не твоего ума дело, — раздражённо перебил я его.       Алексис тут же всплеснул руками, воскликнув:       — Ну почему ты такой упрямый?! Самый настоящий баран!       — И ослина, и лошара, и тупица… — Покачал я головой и со скупой улыбкой сообщил: — Я не буду с тобой ругаться — не-а.       Пастер грозно засопел.       — Я пытаюсь тебя вразумить, а не переругаться! — процедил он.       — Нет, — одёрнул я его, — ты пытаешься заставить меня прислушаться к твоему мнению и поступить в соответствии с ним. Я сам как-нибудь разберусь с Адамом — советчик мне без надобности. Поэтому ответь: какие у тебя намерения? Чего ты теперь от меня хочешь? Друзьями нам не быть — ты должен это понимать.       — Для начала хочу прийти хоть к какому-нибудь взаимопониманию, — провозгласил он воинственно.       Будто не о мире просил, а о новой войне.       — Какой смысл бежать за поездом, который ушёл? Дождись следующего, — глянув в сторону, я заметил крыльцо нашего домика и расхаживающего по нему Жака.       Тот с кем-то разговаривал по мобиле.       — Поезд не ушёл, — категорично заявил Алексис, — и я не хочу дожидаться следующего.       — И почему же я такой баран, да, Пастер?       — Чувства ведь не проходят бесследно…       — Ты — одно сплошное клише, — фыркнул я и тихо рассмеялся.       Веселья Алексис не поддержал. Растрёпанные волосы падали на светлые глаза, делая его облик уязвлённым и по-детски обиженным на целый мир. Раньше я бы прижал его к груди, потому что меня забавляло, когда он дулся так, но времена изменились.       — Джонас…       — Нет, — резко перебил я. — Я был в отличном настроении, пока ты не попытался промыть мне мозги очередной отсебятиной — таков был твой сюрприз на мой день рождения? Тряхнуть стариной и хорошенько потрепать мне нервы?       — Отсебятина?! Я ничего не выдумывал! Спроси у него! — рявкнул Алексис, видимо окончательно выйдя из себя. — Ты сам не хочешь в это верить и предпочитаешь закрыться — уползти в свою раковину как улитка. Он тебя просто растопчет: у него… — Пастер оборвал себя на полуслове и, побагровев, весь аж затрясся. — У него такой характер… Блядь! Ну не можешь ты быть в него по-настоящему влюблён! Не можешь быть настолько слеп!       Я не желал больше этого слышать не потому, что он был не прав: я и правда был безумно влюблён в Адама, но это не делало меня слепым к его недостаткам. К тому же совсем уж наивным я себя не считал — разве что капельку бесхитростным. Да и Алексис стал своеобразной школой, устроив из наших отношений отличную полосу с препятствиями, которую я успешно преодолел, увы, финишировав неудачно. Поэтому отчитываться перед ним за свои поступки и мусолить дальше эту тему я отказывался: опускаться до выяснения отношений в стиле «а он сказал то, а он сделал это» было попросту тупо. У меня имелись при себе аргументы, ведь в своих ночных ощущениях я был уверен и отлично помнил сказанное им слово, которое теперь эхом звучало в мыслях: слово «обожаю». А разве в порыве страсти не говорится то, о чём при воцарении разума умалчивается?       — Думаю, ты отлично понимаешь, что нам не стоит продолжать этот разговор.       — Можешь дать мне хоть какой-нибудь ответ? — прилетело в спину.       — Не сейчас и не сегодня.       — Но это ведь не однозначное нет?       Я оглянулся на него:       — Всё это ничего не значит.       Ничего не ответив, Алексис лишь продолжил угрюмо сверлить меня взглядом, когда я шагнул к тропинке. И этот взгляд я чувствовал вплоть до самого дома.       Разговаривать спокойно мы никогда не умели, а учиться было уже поздно.       И только заметив Жака, беспечно болтающего по телефону, меня осенило, что личного номера Адама я так и не спросил.