Vitis memoriae

            Солнце садилось. Жара немного спала, но всё равно недостаточно, чтобы разогнать духоту, а до ночной свежести ещё было как минимум несколько часов.       Я бежал, не слишком отдаляясь, но и не опережая его, и не понимал, зачем он вызвался бегать в паре, когда перегрев только решился таблеткой и двухчасовым послеобеденным сном. Не то чтобы я жаловался, но всё же… зачем?       — Отстаёшь, — послышался отрывистый голос.       Я ускорил темп, почти поравнявшись с ним.       Тропинка пролегала через мост, парк, огибала главную площадь и удалялась вдоль проезжей части, петляя параллельно ей, пока не расширялась вновь к мосту. Её я знал как свои пять пальцев.       — Куда ты хотел поступить, Джонас?       Я отнял взгляд от отскакивающей из-под ног гальки, не совсем понимая вопрос. Чуть помедлив, он бросил взгляд через плечо и пояснил:       — Я не мог не отметить полное отсутствие интереса ко всему, что касается профессии.       Что ж, заметил Маре правильно, что было удивительно. Даже к Жаку озарение, что меня мало интересует всё это, пришло только в конце второго курса. В принципе, я этого никогда не утаивал, как и то, что мне было без разницы, куда поступать: впрочем, как и многим. Разве нет? Имелись у меня некоторые мечты в детстве: например открыть собственный ресторан. Готовил я хорошо, да и стряпню можно было назвать настоящей страстью. Разумеется, пришлось бы с чего-то начать — сперва мальчик на побегушках, потом помощник повара, затем повар, а под конец, если повезёт, — шеф. А уже после максимальной отметки в стороннем заведении работать трудно. Не потому, что я был слишком высокого о себе мнения — нет; моё желание стать птицей вольного полёта было обусловлено простором для фантазии и развязанными руками: творить хотелось, даже если это сумасбродство. Риск существовал всегда: с заведениями общепита было сложно. Они или заходили, становясь популярными, или прогорали. В этом смысле полумер не было. В любом случае по намеченной тропинке должно было прокладываться моё будущее, но как-то не вышло.       — Мой дедушка, — проводил я взглядом бегущую мимо нас пару, — поставил условие: получить «серьёзное образование». — Пришлось понизить голос, чтобы сымитировать манеру говорить: — «А после можешь делать что хочешь: быть певцом или поваром, да хоть циркачом».       — Это он тебя вырастил?       Вопрос был задан Адамом осторожно. Он замедлился, когда мы вбежали на мост, а затем и вовсе затормозил, разминая плечи.       — Родители погибли, когда мне было три года. Я оказался в приёмной семье — на время, — предвосхищая следующий вопрос, сообщил ему.       Не то чтобы здесь было что скрывать.       Остановка показалась необходимой. Порывисто выдохнув, едва ли не фыркнув, Маре сделал пару шагов назад и обтёр лицо футболкой, мелькнув оголённым торсом.       — И?.. — вскинул он брови с выжидающим видом.       Отвернувшись к темнеющей внизу реке, я провёл ладонью по лицу, собрал мешавшие влажные пряди и заправил назад, нервозно скользнув по волосам пальцами, и продолжил, молясь, чтобы голос звучал ровно:       — Николас забрал меня спустя несколько месяцев. Они с родителями не общались… по некоторым причинам, — задумчиво протянул я.       Не знал, стоит ли рассказывать о причинах разрыва отношений или лучше опустить эту деталь. Я никогда не скрывал своего прошлого — мне нечего было стыдиться. К тому же раз Маре спрашивал, было неправильно внезапно начать ему врать в лицо, увиливая и напуская тумана. Да и повода делать это не нашлось. Удивительным было другое: что его это вообще интересовало.       — Дед не сразу узнал о несчастном случае: отец не указал его в списке экстренных контактов. Но как только в опеке разобрались, что к чему, он забрал меня. Разумеется, я этого и не помню, — улыбка вышла, по ощущениям, какой-то вымученной. — Он не тиранит меня, просто живёт, почитая иной устрой жизни. Считает, что лучше иметь твёрдую основу под ногами во всём, что касается дела жизни, как он это называет — даже если приземление будет не совсем удачным, то не упадёшь дальше пола. Не признаёт новые направления, да и творческие профессии для него — синоним голодной смерти…       — Разве повар может умереть от голодной смерти? — Маре встал рядом, кладя ладони на перила.       Вопрос удивил меня, и я поёжился.       Откуда?       — Предположил, — пожал он плечами и хмыкнул, видимо заметив отпечатавшееся на моём лице изумление. — За эту неделю я ни разу не заметил, чтобы ты был заинтересован тем, что я рассказываю.       Вот этому было впору вогнать меня в краску. Да потому что я чуть не ляпнул глупость в качестве возражения: «Вы ошибаетесь… Я ловил каждое ваше слово, а ваш голос… Ух! Знали бы что со мной делает ваш голос». Хорошо вовремя язык прикусил.       — …Как и особой расторопности, — добавил Маре, похоже, намекая на те три раза, когда я чуть не навернулся на ровном месте. — А вот в белом колпаке легко тебя представить.       — Это было одним из вариантов.        Стушевавшись, я вновь уставился вниз, гипнотизируя блики огней на водной глади.       — Лет в шестнадцать я планировал оставить школу и получить среднее образование в области кулинарии и гастрономии, но… не срослось.       — И ты ни разу не взбунтовался?       — Не посмел, — вполголоса отозвался я. — Тогда был сложный период. Николас…       «Переживал смерть Германа, как и я», — мысленно добавил я, силясь найти слова, чтобы объяснить наши сложные семейные отношения.       Нельзя же было вывалить на него, что мой дед жил с мужчиной, поэтому, впрочем, они и прекратили общение с родителями. Те не одобряли не его сексуальные предпочтения, а саму кандидатуру Германа, у которого висел тюремный срок за плечами. А затем ещё приобщить, что Николас мне как бы и не родня вовсе, а всего лишь крёстный отец папы, которого тот назначил опекуном в случае чего — пусть и злился на него. Ведь родные бабушка с дедушкой с обеих сторон скончались ещё до моего рождения, и родни так-то у меня не осталось, кроме Николаса.       — Ты не обязан удовлетворять моё любопытство, если не хочешь, — отвлёк меня его голос.       «Не обязан, но мне приятно с вами разговаривать», — хотелось бы мне так ответить, прокричать на весь мир, но вместо этого я спросил:       — Почему вас это интересует?       И неторопливо обернулся к нему, будто страшась услышать ответ. По крайней мере, не тот, который мне хотелось бы.       Маре смотрел прямо перед собой, не демонстрируя никаких эмоций, кроме умиротворения. Ветра сегодня почти не было, но слабые порывы еле осязаемо обдавали лицо прохладой. Я на мгновение прикрыл глаза и глубоко вдохнул, набирая в лёгкие побольше воздуха, чтобы вновь задать вопрос. Но не успел. За считаные секунды Маре подался вперёд, согнув локти, а затем оттолкнулся от перил, сделав пару шагов назад, и возобновил бег, не оглядываясь.       Стартанув следом и еле поспевая за ним, я переспросил:       — Так почему?       — Просто стало интересно, — отозвался он, скосив нечитаемый взгляд, — что побудило тебя потерять четыре года своей жизни, обучаясь тому, что тебе совершенно неинтересно. Ведь если не мечтать в юности, то когда?       — Ну, я не сказал бы, что мне это совсем не нравится. Всегда есть предметы, вызывающие больший интерес, а есть те, что просто нужно знать, перешагнув через «не хочу» и «не нравится».       — Ты прав, вот только ты уже не в школе, Джонас. Перетерпеть год ненавистной латыни — не прожить сорок лет, дыша этим изо дня в день. Жизнь, конечно, не чёрная и белая, и многие занимаются до пенсии если не нелюбимым делом, то тем, что не вызывает у них никакого воодушевления, — он понизил голос, проговаривая каждое слово, — но у тебя был выбор, да и сейчас он тоже есть.       — Вы занимаетесь нелюбимым делом?       — Нет. Но мог бы. Мой отец желал, чтобы я поступил на политолога, — хмыкнул Маре. — Затем же он перебросил бы меня на удобную для него позицию: управление, политический маркетинг, стратегическое планирование и всё, что рождало у меня нулевой интерес, — махнул он рукой, словно это не имело никакого значения.       — Тогда как?.. — я вновь прибавил скорости, поравнявшись с ним, и обнаружил размытую улыбку на губах.       — В ответ на его условие я выдвинул своё и поступил сразу на два высших, — пожал он плечами. — Раз уж мне было суждено, как ты выразился, переступать через «не хочу», то в этом должны были быть свои плюсы. А пока я поспевал и там, и там, ко мне не было никаких вопросов.       — Но ведь это трудно, — еле слышно прошептал я, опережая его, чтобы заглянуть в лицо, — разное расписание. Ещё экзамены. А если в одно и то же время шли две пары? Даже нагрузку нельзя снять, совместив общие предметы…       Как?       — В действительности это не так и трудно, Джонас. Конечно, когда на всё смотришь в перспективе, то глаза на лоб лезут. Потом втягиваешься и ничего — привыкаешь. Человек по природе приспособленец. Нужна лишь хорошая мотивация. А моей мотивацией было желание пойти наперекор, и, как видишь, оно того стоило.       — Вы мечтатель, — тихо заметил я и услышал очередной смешок.       — Интересное определение. Не хочешь немного помечтать? Сейчас, когда у тебя «твёрдая основа под ногами», ты мог бы поступить на факультет гастрономических наук. Полагаю, даже сможешь совместить несколько предметов, — улыбнулся он, вновь потянув за футболку, чтобы стереть выступившую испарину, а я чуть не оступился, сбавляя скорость.       У него ведь полотенце на плечах висит, так зачем?.. Создалось впечатление, что меня намеренно дразнят.       Может, он просто забывает о нём?       Пытаясь отвлечься от вида подтянутого живота, с которого хотелось слизать пот прямо там, я взлохматил волосы.       Блядь.       — Не думал об этом, — признание далось легко.       Ведь и правда, даже не задумывался. Но подкинутая им идея поселилась внутри и проявилась новым витком вдохновения. Если не факультет гастрономических наук, то можно было получить звание ведущего специалиста по управлению кухней. Не второе высшее, конечно, но всего два года обучения и этого достаточно для шеф-повара или руководителя отдела общественного питания…       — Так подумай, Джонас. У тебя в запасе три месяца. Почти.       Маре мимолётно обернулся и ускорился, заставляя меня поднапрячься и ощутить себя настоящей развалюхой. Ему хоть говорить, хоть бежать — сущий пустяк. Даже не запыхался. А у меня сердце чуть ли не выпрыгивало из груди: усталость скапливалась в каждой мышце и говорить становилось всё сложнее. И чем больше я пытался контролировать дыхание, чтобы не казаться загнанной старой клячей, тем быстрее утомлялся.       Всё же мне ещё разгоняться и разгоняться.       — Могу ли я… кое-что спросить? — вновь поравнялся я с ним, уже не без усилий.       — Спрашивай, — кивнул он, отчего мурашки пробежали по коже.       Столько вопросов крутилось на языке, что я даже как-то растерялся, какой именно задать.       — Вы ведь не женаты?       Да уж. Язык без костей — мой девиз.       Я же мог развить тему: спросить о том, как он начал всем этим заниматься после окончания учёбы, как избежал участи, уготованной отцом… Задать закономерный вопрос, ведь Маре не интересовался моей личной жизнью… А что я? А я прыгнул с места в карьер, хоть и знал наперёд, что он не женат. Навёл справки, решив проштудировать социальные сети, чтобы в результате задать какой-то дебильный риторический вопрос.       — Я в разводе, — ответил Маре.       Его глаза сузились, а на лице появилась непонятная улыбка — не глумливая, но и не доброжелательная, — когда он заключил:       — Но ты, Джонас, ведь и так это знаешь.       Я отстал на несколько шагов.       — Почему?.. Почему знаю? — хоть голос звучал растерянно.       Сердце глухо билось в груди, разгоняя адреналин, а воздух резко раскалился, обжигая лёгкие.       Не мог же он заметить?..       Нет?       Это же от силы заняло несколько секунд. Так?       Я тогда засыпал, клюя носом над экраном, и непонятным мне образом лайкнул одну фотку… Всего одну. И сразу исправил эту оплошность. После, конечно, метался по комнате, чуть не заработав себе инфаркт и попутно вырвав несколько клочков волос от безнадёги и смущения.       Польза тоже была, хоть и нельзя сказать, что Маре чрезмерно активничал в сети — скорее давал инфу по крохам и не обновлял ничего уже несколько лет. И всё же удалось узнать, что у него есть семилетняя (по подсчётам) дочь, Сильвия Зое Маре. А вот про жену ничего указано или упомянуто не было: ни одной совместной фотографии, ни одного намекающего на её существование комментария — ничего, кроме нескольких фото, где девочка появлялась в компании темноволосой женщины. Я, конечно, не только это искал, а вообще хоть крохотный намёк на какие-либо отношения у Маре — новые или старые — и на… его сексуальную ориентацию или же, что вероятнее, потенциальную бисексуальность, которая бы стала лучиком надежды в царстве моих тёмных желаний.       К сожалению, ничего определённого не нашлось, помимо того, что от его улыбки у меня начинается тахикардия, а от цепкого взгляда карих глаз прогрессирует бессонница. Это уже диагноз. Финальная стадия, хроническая форма.       — Я не специально искал вас в Фейсбуке, — выдавил я.       Заметил, как та странная улыбка мигрировала в нескрываемую усмешку, а я, видимо, снова сильно сглупил, только что подтвердив его догадки.       — Просто…       — Просто что? — теперь Маре слегка замедлился, поравнявшись со мной.       Тень оставшегося позади фонаря упала ему на лицо и подчеркнула резкость черт, словно высекая их из камня и добавляя нечто неуловимо дьявольское. Мне хотелось рвануть куда-нибудь — желательно подальше и поскорее.       — Стемнело. Надо возвращаться, — буркнул я и побежал вперёд, отрываясь на несколько метров, но не успел выбежать на главную площадь, как вдогонку мне прилетело:       — А я уж думал, что не осталось никого, кто бы не знал о моём разводе со страниц жёлтой прессы.       Послышался смешок. Щёки запылали.       Опять попался.