Раб госпожи

Эрик замер, едва смея дышать. "Другой?" Мысль пронзила его ледяной иглой. Что хуже: её презрение или перспектива попасть в руки кого-то ещё? — Госпожа… кто будет присматривать? — голос сорвался. Катарина усмехнулась, и этот звук отозвался в нём животным страхом. — Тебе не нужно знать. Просто будь послушным. И, возможно, ты переживёшь моё возвращение. Дверь захлопнулась, оставив раба в тишине, давящей, как могильная плита. Он провёл рукой по лицу, ощущая стянутую засохшей жидкостью кожу. Нужно было смыть это, смыть позор, но ноги не слушались. Страх сковал его, смешанный с… надеждой. На что? На то, что он сможет угодить ей? Выжить? Юноша взглянул на свои руки. Эти руки только что касались её. Доставили ей удовольствие. И, возможно, скоро будут связаны. Раб рухнул на пол, и из груди вырвался тихий стон. Две недели. Две недели, чтобы научиться чему? Быть послушнее? Лучше удовлетворять её извращённые желания? Он поднялся, решительно вытер лицо и направился в ванную. Нужно было смыть её прикосновения, смыть позор. Но в зеркале отразился не только униженный раб, но и его собственное, всё ещё живое возбуждение. Эрик изучал свое отражение, пытаясь постичь странные метаморфозы, охватившие его тело и разум. Это было отвратительно, противоестественно, но в то же время… завораживающе. Его пальцы, словно повинуясь неведомой силе, нашли бугорок под тканью штанов. Он начал поглаживать его, сжимая иногда в кулаке, и каждый такой жест отзывался волной жара, заставляя его запрокинуть голову и выдохнуть стон. Но этого было мало. Желание нарастало, неумолимо. Он приспустил штаны, обнажая свою возбужденную плоть. Взяв ее в руку, он начал скользить ладонью по всей ее длине, чувствуя, как нарастает напряжение, как пульсирует жизнь под его прикосновениями, доводя себя до грани. В зеркале отражалось лицо, искаженное смесью боли и экстаза. Глаза, некогда ясные и задумчивые, теперь горели лихорадочным блеском, зрачки расширились, поглощая свет. Кожа покрылась испариной, а губы дрожали, готовые сорваться на крик. Юноша чувствовал, как его тело становится чужим, подчиняясь древним, первобытным инстинктам, которые пробудились в нем. Это было похоже на пробуждение спящего зверя, который жаждавшего освобождения. Каждое движение руки обретало уверенность, настойчивость. Он чувствовал, как плоть откликается, наливаясь жаром и пульсируя в унисон с бешено колотящимся сердцем. Внутри разгоралось пламя, грозя поглотить его целиком. Закрыв глаза, он отдался во власть ощущений, позволяя им увлечь его прочь от реальности, в мир, где властвовали лишь страсть и первобытное наслаждение. Чувствуя приближение кульминации, когда напряжение достигло предела, он был готов без остатка покориться нахлынувшей волне. И в этот самый момент в ванную вошел седовласый слуга. – Что ты творишь? Не смей прикасаться к себе! Это право принадлежит лишь твоей госпоже, – прогремел его голос, эхом отразившись от кафельных стен. От этих слов Эрик вздрогнул, но руку не отнял. Увидев неповиновение, мужчина резко ударил его по руке, и лишь тогда юноша отдёрнул её от всё ещё возбуждённого тела. – Прошу вас… позвольте мне… – взмолился раб, задыхаясь от желания. – Нет. Я сказал, право решать, когда тебе позволено испытать это, принадлежит только госпоже. Юноша простонал в отчаянии. Слуга, увидев его страдания, на мгновение смягчил взгляд, но быстро вернулся к своей роли строгого надсмотрщика. – Ты должен помнить, кто ты есть, – продолжал он, сжимая кулаки. – Ты не имеешь права на свои желания. Ты всего лишь игрушка в руках своей госпожи, и твоя судьба зависит от её прихоти. Эрик опустил голову, его волосы упали на лоб, скрывая слёзы, которые он старался сдержать. Внутри него бушевала буря эмоций: гнев, страх, но больше всего – безнадёжность. Он знал, что слуга прав, но это не облегчало его страдания. – Я не могу больше так жить, – прошептал он, словно надеясь, что его слова достигнут сердца седовласого мужчины. Слуга нахмурился, его лицо стало жёстким, как камень. – Ты не понимаешь, что твои слова ничего не значат? – произнёс он с презрением. – Ты должен подчиняться. Это твоя единственная задача. И если ты не сможешь с этим смириться, последствия будут ужасными. Юноша поднял взгляд, в его глазах горело отчаяние. – Но я человек! Я не могу просто забыть о своих чувствах, о своих желаниях! – воскликнул он, его голос дрожал от эмоций. Седовласый мужчина шагнул ближе, его лицо стало угрюмым и серьёзным. – Человек? Ты забыл, что ты стал рабом? Твои чувства больше не имеют значения. Ты должен научиться подчиняться, иначе ты потеряешь всё, что у тебя есть. Юноша почувствовал, как его сердце сжимается от боли. Он знал, что слуга прав, но в глубине души всё ещё надеялся на чудо, на то, что однажды его жизнь изменится. – Я не могу смириться с этим, – прошептал он, и в его голосе звучала решимость. Слуга лишь усмехнулся, но в его глазах мелькнуло что-то, что Эрик не успел разглядеть. – Ты всё ещё этого желаешь? – внезапно прозвучал вопрос мужчины. – Да, – сдавленно ответил раб. – Я позволю тебе достичь желаемого, если ты… сделаешь мне минет, – усмешка исказила лицо слуги. – Что?! – вырвалось у Эрика. – Я твой наставник на эти две недели, пока госпожи нет. Выбор за тобой: либо ты подчиняешься, либо я надеваю на тебя пояс верности до её возвращения, – голос седовласого стал стальным. – Я не согласен! – твёрдо заявил раб. – Тогда так тому и быть. Пояс будет на тебе, пока госпожа сама не решит его снять. Иди за мной. Раб почувствовал, как внутри всё похолодело. Пояс верности… это было унизительно, это было заточением. Он слышал о них, но никогда не думал, что это коснётся его. Он стиснул зубы, пытаясь сдержать гнев и отчаяние. — Куда… мы идём? — прохрипел он, голос дрожал, как и остатки его надежды. — В подвал, — отрезал слуга. В его голосе плескалось злорадство, словно он предвкушал мучения. — Где же ещё я буду надевать на тебя это украшение? Юноша поплелся следом, каждый шаг отзывался болью в сердце. Подвал встретил его сыростью и запахом плесени. Слуга указал на ширму: — Там. За ней. За ширмой стояло гинекологическое кресло. Эрик замер, парализованный ужасом. Слуга приблизился, держа в руках небольшой металлический мешочек. Его тень нависла над юношей. — Последний шанс. Ты готов сделать мне минет? — Нет, — прошептал Эрик. — Тогда раздевайся. И на кресло, — голос слуги был холоден и бесчувственен. Юноша, не смея ослушаться, последовал приказу. Лёг на холодную поверхность. Седовласый встал между его раздвинутых ног, и его пальцы коснулись уже полувозбуждённого члена. Эрик содрогнулся, но резкий удар в живот и ледяной приказ "не двигаться" заставили его закрыть глаза и застыть в безмолвном отчаянии. Слуга, казалось, упивался его беспомощностью. Он медленно наклонился, и Эрик почувствовал его дыхание на своей коже — горячее, влажное и угрожающее. Мужчина не прекращал ласкать его член, и как бы раб ни пытался сдержаться, умелые движения властной руки разжигали в нем не только похоть, но и отвращение к себе. Когда он ощутил, как палец слуги настойчиво ищет вход, тело невольно напряглось в протесте. Но резкий, болезненный удар по головке члена напомнил о его положении: сопротивление бесполезно, унижение неизбежно. Он собрался с духом и постарался отстраниться, превратиться в камень. В тот же миг палец бесцеремонно проник внутрь, методично исследуя запретные глубины, словно выискивая его слабость. Стоило ему нащупать заветную точку, как юношу пронзила волна нестерпимого удовольствия, выгнув его в дикой дуге, и крик, полный стыда и ярости, вырвался из его груди. Эрик зажмурился, отчаянно пытаясь отстраниться от этого безумия, от предательства собственного тела. А мужчина тем временем продолжал ласки, и тело раба, вопреки его воле, откликалось на них, словно у него была своя, извращенная воля, стремящаяся к унижению. Юноша боролся, воевал с каждым импульсом, рвущимся наружу, с каждой каплей удовольствия, отравляющей его душу. Раб чувствовал, как его лицо пылает, как кровь приливает к щекам, выдавая его позор. Он хотел провалиться сквозь землю, исчезнуть, раствориться в небытии, лишь бы не ощущать этой пытки – пытки наслаждением, которое он не заслужил, которое было украдено у него. "Нет, нет, нет!" – беззвучно кричал он, стискивая зубы так, что сводило челюсти. Каждая ласка, каждый толчок отзывался в нем волной отвращения, но, проклятье, и наслаждения. Дыхание сбилось, мир сжался до одной точки – предвкушения неизбежного. Но вместо обещанного апогея мужчина вдруг отстранился, прервав ласки. Эрик замер, ошеломленный. И тут, словно удар молнии, холодный металл коснулся его пылающего естества. Распахнув глаза, он увидел, как слуга, с невозмутимым видом, водружает на его "маленького друга" стальной мешочек – пояс верности! Щелчок защелки прозвучал как похоронный звон по всем надеждам, а лязгнувший замок поставил жирную точку в главе удовольствий. Слуга, чьё лицо было непроницаемой маской, закончил работу с методичной точностью. Он поднял взгляд на Эрика. В его глазах не было ни жалости, ни злорадства – лишь холодное безразличие исполнителя. – Твоя госпожа сама снимет его, если сочтёт необходимым, – произнёс слуга ровным, лишённым эмоций голосом. Эти слова, казалось, проникали сквозь сталь, усиливая ощущение плена. Юноша, всё ещё лежавший на кресле, попытался пошевелиться, но каждое движение лишь подчёркивало неумолимую жёсткость оков. Он чувствовал себя пойманной птицей, чьи крылья обрезали, обрекая на вечное сидение в клетке. Закончив, слуга отступил, оставляя раба наедине с его новым, стальным спутником. – Теперь можешь подняться и ступать к себе в комнату. Занятия начнутся завтра, – спокойно сказал седовласый мужчина, выходя из-за ширмы.