Раб госпожи

Коридор поглощал их шаги. Каждый звук, изданный Эриком, казалось, разрастался, эхом отдаваясь в пустых стенах и усиливая гнетущее чувство собственной ничтожности. Впереди, словно высеченный из камня, шел слуга. Его спина была идеально прямой, походка – размеренной, уверенной, лишенной малейшего колебания. Он не удостоил юношу взглядом, будто тот был лишь незваной тенью, которую надлежало отвести в назначенное место. - Скажите... а то, что сказала та женщина, это правда? – внезапно вырвалось у Эрика, словно он сам не ожидал этого вопроса. - Что именно ты имеешь в виду? – голос слуги прозвучал ровно, как гладкая поверхность воды, лишенный всяких эмоций. - Что госпожа... всегда делится своими игрушками с подругами, – прошептал Эрик, голос его дрожал. - Ты ведь новая игрушка госпожи? – снова спросил седовласый, не оборачиваясь, его слова повисли в воздухе. Юноша лишь кивнул, не в силах произнести ни звука. Страх сковал его. Любое слово могло быть истолковано неверно, любая попытка объяснить свое состояние лишь усугубила бы его положение. - Катарина любит новые игрушки, – ответил слуга, и в его словах прозвучала едва уловимая, ледяная нотка цинизма. – Но не забывай, что у игрушек есть свой срок годности. И когда он истекает, их либо выбрасывают, либо... переделывают. По спине раба пробежал холодок. Слова слуги, хоть и неясные, интуитивно предвещали беду. Он пытался запомнить каждую деталь, каждый изгиб коридора, но страх и растерянность затуманивали разум. — Вот твоя комната, — остановился слуга перед очередной дверью. — Не выходи без разрешения. И постарайся не привлекать к себе внимания. Это может быть опасно. Он открыл дверь, жестом приглашая Эрика войти. Юноша шагнул в комнату, где уже кто-то навёл порядок, пока его не было. — Спасибо, — прошептал Эрик, когда слуга уже собирался уйти. Седовласый лишь кивнул, не глядя на него, и закрыл дверь. Эрик остался один, в тишине, которая казалась ещё более зловещей, чем голоса снаружи. Он поднялся, подошёл к кровати и, опустившись на неё, крепко обнял подушку. Неверие сковало его: ему предстояло пережить не только насилие со стороны госпожи, но и её подруг. Эта мысль была невыносима. От одного лишь представления о чужих прикосновениях, о необходимости кого-то ублажать, его мутило. Эрик, поглощенный тревожными размышлениями, не услышал, как распахнулась дверь. В комнату вошла Катарина. - Ты забыл правила, Эрик? - голос госпожи прозвучал как приговор. Юноша вздрогнул, словно от удара. Он вскочил на ноги, его сердце бешено колотилось, и опустился на колени, пряча взгляд и смиренно сложив руки. — Простите, госпожа... Я задумался, — прошептал он, голос его дрожал. Катарина села на край кровати, наблюдая за ним. — О чем же? — О словах вашей подруги, — Эрик боялся поднять глаза. — И что же так встревожило тебя, что ты не слышал меня? — Она сказала, что вы делитесь своими «игрушками». Катарина улыбнулась, и эта улыбка показалась Эрику ледяной. — Да, это так. — Значит, и мной? — в его голосе звучала мольба, отчаяние. — Конечно. Ты думал, что ты особенный? Ты здесь лишь временно, пока не поправишься. Потом ты вернешься туда, где тебе место. — Но... но я думал... — раб не мог закончить фразу. Мысль о том, что он всего лишь предмет, который можно передавать из рук в руки, словно сломанная игрушка, обжигала его изнутри. Он чувствовал себя еще более униженным, опустошенным. — Ты думал, что твоя болезнь сделала тебя кем-то другим? — Катарина наклонилась вперед, ее глаза сверкали в полумраке. — Ты думал, что это даст тебе право на особое отношение? Глупости. Ты здесь, потому что тебе нужен был уход. И я желала скорейшего твоего выздоровления, чтобы продолжить наши игры. Она встала и подошла бесшумно, как хищница. Эрик почувствовал её присутствие, ощутил терпкий, сводящий с ума аромат её духов. Он зажмурился, ожидая неизбежного. – Моя подруга была очень довольна, – прошептала Катарина ему на ухо, её голос – низкий, бархатный. – Она всегда любит пробовать новое. Эрик содрогнулся. Он представил эту женщину, виденную лишь мельком: холодные глаза, равнодушное лицо. – Не бойся, – продолжила госпожа, её рука легла ему на плечо. Прикосновение было холодным, но странно успокаивающим. – Ты должен научиться отдавать. И принимать. Всё даёт твоя госпожа. Я. – Но... я не хочу, – вырвалось у раба. Слабое сопротивление, но оно было. Катарина рассмеялась – тихим, мелодичным смехом, лишённым радости. – Желание здесь не имеет значения, Эрик. Только подчинение. Ты здесь не для того, чтобы желать. Ты здесь, чтобы быть. И служить. Она отняла руку. Холод проникал глубже. Он остался на коленях, сломленный, опустошённый, осознавая всю глубину своего положения. Он был лишь вещью, игрушкой, которую можно было давать, забирать, использовать и выбрасывать. – Госпожа, прошу, я сделаю всё что угодно, только не отдавайте меня своим подругам, – взмолился раб, надеясь на её милость. — И на что ты готов пойти ради моей благосклонности? — спросила Катарина, её голос звучал как шёлк. Эрик поднял голову, его движения были полны нерешительности. Он осторожно коснулся её ног ниже колена, затем медленно его пальцы скользнули выше, к внутренней стороне бедра, почти касаясь губ. Осознав его намерения, госпожа опустилась на постель, раздвигая ноги. Его взгляд, до этого робкий, теперь горел решимостью, смешанной с трепетом. Раб склонился ниже, вдыхая аромат её кожи, и его губы нашли то, что искали. Катарина издала тихий стон, её пальцы зарылись в его волосы, направляя, но не останавливая. Каждое его прикосновение было молитвой, каждое движение — обещанием. Воздух в комнате стал гуще, наполненный предвкушением и невысказанными желаниями. Она чувствовала, как его тело напрягается от сдерживаемой страсти, и это лишь усиливало её собственное желание. Его губы, словно голодные бабочки, запорхали по её ногам, оставляя за собой след из мурашек и тихого предвкушения. Руки, нежные, но уверенные, принялись разжигать пожар, лаская каждый изгиб кожи. Дыхание его обжигало всё сильнее. Поцелуи углублялись, превращаясь в сладострастные признания, а язык, словно юркий исследователь, открывал всё новые и новые сокровища. В кульминационные моменты наслаждения Эрик с головокружительной преданностью обрушивался на её клитор, вылизывая его с маниакальным усердием, словно стремясь выжать последнюю каплю блаженства. Пальцы, озорные проказники, скользили по бёдрам, добавляя в эту симфонию чувств нотку безудержного восторга. Каждый его жест рождал волну трепета, заставляя Катарину стонать от неистового удовольствия. Юноша чувствует, как тело госпожи отвечает на каждое движение его языка, подстегивая его старания до предела. Ее ладонь, словно тиски, держит его за затылок, не давая ни единого шанса на бегство от удовольствия. Пальцы проникают в волосы, массируя с той же неистовой ритмичностью, что и язык. Лицо раба, слегка перепачканное, лоснится влажным блеском победы. Катарина, утопая в волнах ласк, издает все более громкие стоны. Раб поднимает взгляд, полный надежды и покорности, смотря на свою госпожу снизу вверх, словно прося одобрения за каждый идеально выверенный жест. Веки госпожи сомкнуты, она жадно облизывает пересохшие губы. Выгибается в неистовом экстазе, и вот, наконец, оргазм взрывается фейерверком, окропляя лицо раба драгоценными соками. Она обмякает, тяжело дыша, словно после марафонского забега, и падает на кровать, удовлетворенная. Полулежа, Катарина отняла руку от его головы. Эрик отполз, чувствуя, как липкий сок ее удовольствия блестит на его лице. Он хотел стереть его, но остановился, словно боясь нарушить этот момент близости, пусть и односторонней. Но самое ужасное – он возбудился. Как? Как он мог испытывать влечение, лаская ее? — Я… я смог доставить удовольствие госпоже? — пробормотал он, съежившись. — Госпожа… не отдаст меня? Катарина встала, коснулась его волос. — Возможно. Она уходила, но обернулась в дверях: — Я уезжаю. На две недели. За тобой будет присматривать… другой. Учись. Я вернусь и… посмотрю, что ты выучил.