Раб госпожи

На протяжении всего времени, пока Эрик восстанавливался после наказания, госпожа практически не покидала его. Она заботилась о нем: кормила, обтирала, даже сопровождала в туалет. Несмотря на то что Эрик не желал этого, он не мог ничего изменить. Каждое её внимание пугало его. Как бы он ни старался сдерживать свои эмоции, при каждом прикосновении он сжимался и пытался отстраниться. Это раздражало госпожу, но она сдерживала себя, стремясь сделать так, чтобы юноша стал зависим от неё, чтобы он жаждал её прикосновений и не мог обойтись без них. Катарина знала, что время — лучший лекарь, и что с каждым днем раб будет всё больше привыкать к её заботе. Госпожа наблюдала за его реакцией, фиксируя каждое движение, каждую мимику. Она понимала, что его страх — это лишь временное состояние, и что вскоре он начнет воспринимать её как нечто большее, чем просто тень, следящую за ним. Каждое утро молодая женщина приходила к нему с новой порцией еды, стараясь выбрать что-то, что могло бы его порадовать. Она говорила с ним тихим, успокаивающим голосом, рассказывая о своих днях, о том, как она скучала по нему, когда он был в состоянии, которое не позволяло ему отвечать. Эрик слушал её, хотя и не всегда понимал, что именно она хочет от него. Он чувствовал, как её слова проникают в его сознание, вызывая смешанные чувства — от нежности до страха. Госпожа не оставляла попыток установить контакт. Она иногда касалась его руки, стараясь вызвать у него ощущение тепла и безопасности. Но каждый раз, когда её пальцы касались его кожи, Эрик вздрагивал, как будто её прикосновение было электрическим разрядом. Это лишь подстегивало её желание — она была уверена, что однажды он поймет, что не может жить без этих прикосновений. Вечерами, когда свет тускнел, а тени заполняли комнату, она оставалась рядом, читая ему книги. Её голос звучал мягко и мелодично, и иногда Эрик ловил себя на том, что забывает о своих страхах, погружаясь в мир, который она создавала своими словами. Но стоило ему вспомнить о том, что происходит между ними, как страх вновь накрывал его, и он снова сжимался в комок, стараясь укрыться от её взгляда. Катарина, заметив это, лишь улыбалась про себя. Она знала, что каждый его страх — это шаг к её цели. Она была готова ждать, пока он не поймет, что зависимость — это не всегда плохо, и что иногда именно в уязвимости можно найти настоящую силу. Изо дня в день госпожа продолжала свою игру, не теряя терпения. Она знала, что каждый момент, проведенный вместе, приближает её к желаемому результату. Юноша, хотя и сопротивлялся, постепенно начинал воспринимать её как постоянную часть своей жизни. Он не мог отрицать, что её забота иногда приносила облегчение, особенно в те моменты, когда его страхи становились невыносимыми. Однажды утром, принеся завтрак, она остановилась у двери его комнаты. Эрик заметил на её лице едва уловимую улыбку. - Доброе утро, Эрик! – её голос, прозвучавший из-за двери в его комнату, заставил его напрячься. Она вошла, следуя из своих покоев. – Сегодня я приготовила тебе сюрприз. Уверена, он тебе понравится. Эти слова отозвались в юноше холодом. Он вжался в постель, уже рисуя в воображении самые мрачные сценарии того, что может сделать с ним госпожа. Эрик попытался собраться с духом, сделать вид, что не боится, но дрожь в руках выдавала его страх. Катарина поставила поднос на прикроватный столик, и раб невольно вздрогнул, ожидая удара или хотя бы колкого замечания. Но вместо этого она лишь провела кончиками пальцев по его щеке, отчего по коже пробежали мурашки. - Не бойся, Эрик, - прошептала она, и в её голосе послышались нотки, которые он никогда прежде не слышал. - Сегодняшний сюрприз... он особенный. Она отступила на шаг, открывая вид на поднос. Среди привычных фруктов и выпечки выделялся небольшой, искусно украшенный ошейник. – Это… для чего? – пробормотал он, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. – Ты прекрасно знаешь, для чего это, Эрик, – довольно улыбнулась молодая женщина. – Помнишь, что сказал доктор? Я не могла прикасаться к тебе, пока ты не выздоровеешь. Но вчерашний осмотр подтвердил, что ты полностью здоров, и я снова могу с тобой развлекаться. – Она наклонилась ближе, словно успокаивая. – Не бойся, если будешь меня слушаться и не попытаешься сбежать, наши игры не будут такими болезненными. Ты нужен мне надолго. Так что для начала вернем ошейник на прежнее место. Возьми его в руки и надень. Ты же сделаешь это? Не разочаруешь свою госпожу? Раб смотрел на ошейник, на его гладкую, холодную поверхность, на тонкую гравировку, которая теперь казалась зловещей. Каждый мускул в его теле кричал об отвращении, о желании оттолкнуть эту женщину, вырваться из этой комнаты, из этой ситуации. Но страх, холодный и липкий, сковал его. Он помнил. Помнил боль, унижение, беспомощность. И знал, что сопротивление лишь усугубит его участь. Его пальцы дрожали, когда он протянул руку к ошейнику, чувствуя, как его собственная воля ускользает, подчиняясь чужой, безжалостной силе. Молодая женщина наблюдала за ним с нескрываемым удовольствием, её глаза блестели в полумраке комнаты. Каждый его вздох, каждый нервный тик, каждое колебание его руки были для неё спектаклем, который она смаковала. Когда его пальцы, словно парализованные, наконец коснулись кожаного ошейника, она тихо рассмеялась. – Вот так, мой хороший, – прошептала она, её голос был сладким ядом. – Ты ведь понимаешь, что послушным быть лучше, чем каждый раз получать наказание за своё непослушание? Юноша поднял ошейник. Он был тяжелее, чем казался, и холод проникал сквозь кожу, словно ледяные иглы. Гравировка, изображавшая переплетающиеся узоры, теперь казалась ему сплетением цепей, которые уже сковали его. Он чувствовал, как его собственное тело предает его, как мышцы, которые ещё недавно горели желанием бороться, теперь подчиняются невидимой команде. – Надень его, Эрик, – повторила она, её голос стал чуть более требовательным. – Не заставляй меня ждать. Я так соскучилась по нашим играм. И ты ведь не хочешь, чтобы я разочаровалась в тебе, правда? Ты же хочешь быть хорошим мальчиком для своей госпожи? Его взгляд метнулся к её лицу. В нём не было ни капли сочувствия, только холодное, расчётливое ожидание. Эрик видел в её глазах отражение своего собственного страха, но она, казалось, питалась им, черпая в нём силу. Он знал, что каждое его движение, каждое его слово, каждый его вздох теперь принадлежит ей. Дрожащими руками раб поднёс ошейник к шее. Как только материал коснулся кожи, что-то внутри него окончательно сломалось. Щелчок застёжки прозвучал в тишине комнаты, как приговор. Он закрыл глаза, пытаясь отгородиться от реальности, но тяжесть на шее, напоминание о новом статусе, была слишком реальной. – Прекрасно, – промурлыкала Катарина, подходя ближе. Её пальцы скользнули по его щеке, затем опустились к ошейнику, поглаживая его. – Теперь ты снова мой. И мы будем играть так долго, как я захочу. А теперь ешь, тебе понадобятся силы. С этими словами молодая женщина развернулась и, пройдя через дверь, ведущую в её покои, закрыла её за собой. Раб остался один. Комната, еще недавно казавшаяся ему убежищем, теперь ощущалась как клетка. Он опустил взгляд на свои руки, которые все еще слегка подрагивали. В них не было силы, только слабость и покорность. Он знал, что сопротивление бесполезно. Катарина была сильна, умна и безжалостна. Она знала, как сломать его, и уже сделала это. Эрик медленно поднял голову, взглянув на прикроватную тумбочку, где стоял поднос с едой. Запах был аппетитным, но аппетита не было. Его желудок сжался от страха и отвращения. Он знал, что должен есть, чтобы быть сильным для нее. Но каждая мысль о предстоящих играх вызывала дрожь. Юноша сделал глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Он был ее собственностью, ее игрушкой. И он должен был играть по ее правилам. Он протянул руку к тарелке, его пальцы коснулись теплой керамики. Он взял ложку и поднес ее к губам. Еда была вкусной, но вкус был омрачен горечью поражения. Раб ел медленно, каждый глоток был мучительным. Тишина комнаты давила, нарушаемая лишь его собственным дыханием и редкими, едва слышными звуками извне, которые казались далекими и нереальными. Он чувствовал себя отрезанным от мира, запертым в этом маленьком пространстве, где единственным его спутником была эта новая, унизительная реальность. Внезапно, дверь снова открылась. Катарина вернулась, ее шаги были легкими и уверенными. В ее глазах горел огонек предвкушения, который заставил его сердце сжаться. Она подошла к нему, ее взгляд скользнул по его лицу, останавливаясь на его глазах. - Ты ел, – констатировала она, ее голос был мягким, но в нем звучала сталь. - Хорошо. Теперь мы можем начать. Она протянула руку, и он инстинктивно отшатнулся, но тут же остановился, вспомнив о своем положении. Ее пальцы коснулись его подбородка, поднимая его лицо. Она внимательно изучала его, словно оценивая добычу. - Не бойся, – прошептала молодая женщина, ее дыхание опалило его губы. - Я не причиню тебе боли... пока. Мы просто прогуляемся. Я хочу посмотреть, как ты справишься со своей ролью. Госпожа отпустила его подбородок и сделала шаг назад, оглядывая его с ног до головы. В ее глазах читалось удовлетворение. - Ты выглядишь так... покорно, – сказала она, ее губы изогнулись в легкой улыбке. - Мне нравится это. Теперь, когда ты снова мой, я могу делать с тобой все, что захочу. Катарина приблизилась, её присутствие излучало неоспоримую власть. Он ощущал жар её тела, тонкий аромат, и это пробуждало в нём бурю противоречивых чувств: страх, смешанный с запретным, почти животным влечением. Разум кричал об опасности, но тело подчинялось ей, как верный пёс – своей хозяйке. - Пойдём со мной, – приказала она, её голос стал чуть более властным. Щелчок карабина ошейника прозвучал как приговор. Она дёрнула поводок, и Эрик, словно во сне, поднялся. Ноги казались ватными, а серые спортивные штаны – единственной привычной деталью в этом новом, пугающем мире. Он взглянул на её сияющее лицо и сделал шаг вперёд, в неизвестность, которую теперь олицетворял этот ошейник. Тяжесть на шее перестала быть просто символом его положения; она стала якорем, приковывающим его к этой пугающей реальности.