Руки.

Сцена, которая ожидает всех с утра в общежитии старших попахивает дешевой драмой и комедией одновременно. Чан откровенно веселится, когда Чанбин, Джисон и Хёнджин хмуро наблюдают за суетящимся на кухне Сынмином, который громко комментирует «‎какой же тут бардак» и «‎свиньи чище живут». Ночью Чан еле заснул обратно после того, как его разбудил бубнеж за дверью. Хорошо, что телефон был близко, и чтобы его достать не надо было тревожить Сынмина. Вопящие «вомбаты‎»‎ пропали только после второго предупреждения, зато Чан долго не мог заснуть, рассматривая лицо спящего Сынмина в луче уличного фонаря (удивляясь, почему окно не зашторено). Нежность затапливала его прибывающей волной, это было странно, приятно и порождало вопросы, ответы на которые пугали. Поэтому он сосредоточился на вопросе, стоит ли прятать их связь дальше от участников, учитывая, что минимум двое в курсе. А если всё закончится и неловко будет не только им двоим, но и остальным. Но потом он вспоминает всех участников и со вздохом понимает, что неловко будет только ему. Слишком чувствительный. Ну может, Феликс с ним поплачет за компанию, но всё равно преданным хвостом убежит за Сынмином. Чан вспоминает, как иногда в группах фанаты находят подходящую парочку и называют их «‎папа и мама». Вот Чан тянет на отца, но тянет ли Сынмин на мать? ‎ ‎Точно нет. Скорее любовница отца. Гордая, своенравная, горячая. Даже Минхо на мать не тянет, пусть его и наряжают в женские образы в «семейке», он отец на замену, когда Чан выдыхается от своей роли. Под ход этих мыслей Чан и засыпает, и снится ему эпизод семейки, где Сынмин совращает пятилетнего племянника. А утром их ждёт немая сцена за столом. — Сынмин-а, а ты что у нас забыл? — спрашивает елейным голоском Чанбин. Слишком елейным, чтобы это выглядело естественно. — Спал с Чаном, — просто отвечает Сынмин, пожимая плечами, и проходит к столу. От такого искреннего ответа у всех собравшихся, кроме Чана, пропадает дар речи. Они, видимо, ожидали какой-то глупой отмазки по типу «‎ой, шёл мимо, упал в кровать, заснул», а получили в лицо неприкрытую правду. Вообще Чан спросил утром у Сынмина, хочет ли он скрыться незаметно из квартиры или произвести фурор. Не стоит пояснять, что тот выбрал, сидя сейчас напротив трёх онемевших участников.‎ — Вы даже скрывать это теперь не собираетесь?! — первым прерывает молчание Джисон, нервно отбивая пальцами дробь по столу, — А о нас подумали? — О чем? Что вам может быть завидно? — интересуется Чан, забирает из рук Хёнджина кружку с чаем, делает глоток и возвращает обратно. Есть хочется нестерпимо, поэтому приходится провести ревизию по ящикам в поиске пачки рамёна. — Например, да, — выпячивает губу Джисон и сам же себя за неё оттягивает. — Это нечестно, встречаться внутри группы! Читерские замашки! Пока Чанбин ночами слёзы льёт в подушку, вы ночами трахаетесь как кролики. — Мы не трахаемся, — спокойно отвечает Сынмин. — За формулировки будешь бороться? — суживает глаза Чанбин, — занимаетесь сексом, любовью — трахаетесь! Нашедший нужную упаковку рамёна Чан ловит вопросительный взгляд от Сынмина и пожимает плечами — он не знает, как описать их постельные утехи. Сынмин, закинув ногу на ногу, вскидывает подбородок и задумывается. — Под «трахаетесь» ты подразумеваешь секс с проникновением? — ровным голосом задает вопрос Сынмин, и у Чанбина и Хёнджина неудачно решивших сделать глоток, чай идёт носом, они закашливаются, а Джисон свистит, скрещивая руки. — Вопросы у тебя — ужас, — качает головой Хан. И Чан, если честно, с ним согласен, — да, именно это мы и имеем в виду. — Тогда мы не трахаемся, — заключает Сынмин, моргает и спрыгивает со стула, — я пойду. У нас с Чонином занятия у преподавателя с утра. Пока. И под звенящую тишину уходит, оставляя Чана разбираться с тремя проблемами, воззрившихся сейчас на него недоуменными взглядами. Да уж, когда он ночью раздумывал посвящать ли участников в их связь или нет, то точно не думал разглашать интимные подробности. Раздаётся хлопок входной двери. — Это он так шутит? — решает уточнить Джисон, пальцем указывая на пустой стул, где ещё минуту назад сидел Сынмин. — Нет, не шутит, — вздыхает Чан, ставит кастрюлю с водой на плиту и усаживается на освобожденный Сынмином стул. Лица соседей выражают крайнюю степень шока. — Чего зависли? Вы правда хотите услышать? — Не хочу, но мне интересно, — отмирая, облизывает губы Хёнджин и заинтересованно поддаётся вперед. Джисон согласно кивает — он тоже не хочет, но ему интересно. Не определившийся Чанбин просто часто моргает. Человек остаётся человеком: как бы не делал вид, что ни капли не интересно, но погреть уши о чужой интимной жизни всегда хочется. — Взаимная дрочка и минет, — утоляет их любопытство Чан, и откусывает щедрый кусок хлебной булочки, обнаруженную в недрах шкафа. Срок годности позволял её есть ещё неделю — от сосущего в животе голода он бы и с плесенью сейчас что-нибудь проглотил. — И всё? — вылупляется Джисон, не веря ни единому слову. — Вы только на этом полгода живёте? — Скоро год, — поправляет Чан. — Год?! — не сдерживают удивленного вскрика все трое. Хёнджин драматично закрывает глаза и откидывает голову, не собираясь верить в услышанное. — То есть тогда в Японии от вас стены ходуном ходили, потому что... — он кусает губы, не зная, как продолжить. — Потому что отсасывали друг другу, — заканчивает Чан и испытывает истинное удовольствие наблюдая за муками своих соседей. Стыда почему-то не ощущает. Вот что значит чувствует Сынмин, когда вводит людей в ступор своими выходками. Чану нравится это ощущение, оно его щекочет смехом внизу живота, замещая голод. — Я не могу, — закрывает ладонями лицо Джисон и вертит головой. — Это что-то из области фантастики. — Чьё это решение? — вдруг спрашивает Чанбин, его лицо выглядит слишком серьёзно, словно они задачу по физике решают, а не обсуждают интимную жизнь своего лидера. — Сынмина. — А я говорил! Да он веревки из тебя вьёт! — все подпрыгивают от неожиданности, когда Чанбин в сердцах хлопает ладонью по столу. — Чан, серьёзно?! Год без нормального секса? — Во-первых, что значит без «‎нормального»? — морщится Чан, — а во-вторых, мне нравится, ему тоже — в чем проблема? ‎ — И не хочется чего-то... ну. — Хёнджин мнется, ладонями кружа в воздухе, чтобы подобрать слово, — более... такого. — Хочется ли мне воткнуть свой член ему в зад? — уточняет Чан и забавляется от угрюмой реакции. Чанбин кривится от прямой формулировки, — наверное. Но мне хватает того, что есть. — Ты святой. — Спроси у Сынмина — я не святой. — Вам что… четырнадцать? — не успокаивается Хёнджин, у которого на лице отображается сильная работа мысли. — Если честно, то так себя порой и ощущаем, — улыбается Чан, вспоминая их шалость на лестнице в общаге. — А с другими у тебя так же было? — на лице Чанбина продолжает отражаться действие бурной мысли по решению физических задач. — Нет, — легко отвечает Чан, — ты же сам знаешь. — Я теперь ни в чем не уверен, — мотает он головой. — А я не понимаю, как на этом можно прожить год! — если бы сейчас раздавали премии, то Хёнджин точно бы удостоился звания лучшего драматического актера — кажется, что даже его нос возмущен. — Всё обязательно должно закончиться членом в заднице? — Чан начинает злиться. Вода не закипает, булка закончилась, а голод возвращается. — Нет, но… — Джисон кусает губы и оглядывает собравшихся, — то есть вы не просто спите друг с другом, чтобы разрядиться? Это что-то... другое? Что-то другое? Вопрос вводит Чана в ступор, потому как ночью он пытался найти на него ответ, но не нашел, и, если честно, боялся его искать и давать какие-то четкие определения тому, что у них происходит. Пусть не в лицо, но Сынмин сказал, что тоже соскучился, и как будто Чану больше ничего не надо. По крайней мере, пока не надо. Напряженное молчание затягивается, вода в кастрюле начинает тихонько булькать, предупреждая о готовности. Чан обводит всех троих замерших в ожидании ответа ребят и встаёт из-за стола, чтобы подойти к плите. — На этот вопрос я отвечать не буду. — Да ты уже ответил, — следом вздыхает Чанбин, озабоченным взглядом провожая его фигуру. — Как всегда, когда Чан чего-то боится и с ужасом ждёт, когда всё вскроется и произойдет, и как ему будет тяжело всё объяснять — всё происходит быстро, легко и незаметно. Будто группа уже и так давно была в курсе. Их поведение как таковое не меняется, разве только Сынмин стал чаще сидеть с ним рядом в гримерках в ожидании выхода на сцену. Ребята следят за ними с подозрением, когда они оказываются рядом, будто ожидают, что они с минуту на минуту набросятся друг на друга и займутся бешенным сексом. Чану даже смешно от их круглых глаз всякий раз, стоит только положить ладонь Сынмину на колено или бедро. В голос он смеётся уже с одного случая, когда Хёнджин решил доебаться до Сынмина и потерпел неудачу. Как и всегда, но когда это останавливало Хёнджина. У Чана было просто хорошее настроение, и он перебрасывался пустыми фразами с танцором из их подтанцовки по поводу выступления, как внезапно ступил на зыбкую почву, когда вы уже не просто разговариваете, а разговариваете фразами с двойным дном. — Ты же стройный, — смеётся Чан на ворчание танцора, что он съездил к родителям и наел себе бока. — До тебя мне, сонбэ, ещё далеко. Если твою одежду на меня нацепить, то я буду выглядеть, как колбаса в нитках, — морщится танцор. — Да ладно тебе, — Чан подмигивает ему для поднятия духа, — я думаю, что смотрелось бы очень хорошо, — не спросив разрешения, поднимает чужую футболку и бьёт рукой по открывшему прессу, — ты наговариваешь Хёк-а, смотри какой красавчик, ни капли лишнего жира. Можешь и меня заменить на выступлениях. — Тебя не заменить, — улыбается танцор, — я в половину не так хорош, как ты. — Приходи завтра в тренажерку, я тебя подтяну до себя, — Чан вновь подмигивает и широко улыбается, предлагая помощь от всей души. Танцор смущенно крякает, что «‎обязательно» и выбегает под коварное чановское хихиканье. — И как ты это понимаешь? — неожиданно громко раздаётся голос, и когда Чан разворачивается, то видит Хёнджина буравившего‎ пытливым взглядом Сынмина. — Что понимаю? — действительно не понимает тот, отвлекаясь от телефона и поднимая вопросительный взгляд. — Твой бойфренд сейчас флиртовал с другим парнем, а ты даже не почесался, — Хёнджин тыкает Сынмина пальцем в плечо, проверяя жив ли тот вообще или нет. Чан затихает, заинтересованно вслушиваясь в разворачивающийся разговор, и судя по затихшим ребятам, они тоже решили погреть уши. Сынмин на мгновение переводит взгляд на Чана и возвращается обратно к Хёнджину. — А я должен чесаться? — Сынмин всё ещё не понимает. Чан подтягивает к себе пальцем открытую упаковку с чипсами — зрелище предстоит интересное. — Что, ни капли ревности? — не сдаётся Хёнджин, округляя глаза. — А почему я должен его ревновать? — Чану даже со своего места видно, что Сынмин просто забавляется с возмущенного непонятно чем Хёнджина. — Он трогал его за тело! — И что? Я теперь и к вам должен ревновать, он же и вас трогает за тело? — Хёнджин, ты не победишь, — скрывая смех в ладони, произносит Минхо, наблюдающий за этой сценой с тем же интересом, что и Чан, только без снеков в руках. — И флиртовал! — Нет, — качает головой Сынмин, — флиртует он иначе. Вот это уже интересно: Чан наклоняет голову набок. — То есть «‎приходи, я тебя подтяну» вполне нормальная фраза? — ‎ Вполне. А вот «‎приходи, я тебя натяну» или, например, — Сынмин вдруг откладывает телефон, поворачивается корпусом к Хёнджину и, оперевшись рукой о спинку дивана, резко нависает над ним, — Хёнджин-а, ты много говоришь, могу ли я закрыть твой рот своим членом? Вот это другое дело. С секунду в гримерке стоит тишина, пока покрасневший в раз Хёнджин с силой не отталкивает его назад и верещит, что у него нет никаких сил на Ким Сынмина! Впрочем, его предупреждали. Минхо громко хлопает в ладоши и заливисто смеётся, к нему присоединяются все остальные, включая Чана, промакивающего выступившие слёзы от хохота салфеткой. Не смеётся только надувшийся пеликаном Хёнджин по очевидным причинам и Сынмин, но его лицо выражает крайнюю степень удовлетворения собой. — Привычка решать трудности и недопонимания ртом всегда спасала в жизненных ситуациях и ни разу не подвела. Вот только сейчас Чан боится решать вопросы ртом, предпочитая плыть по течению. Из них двоих — это он тот, кто решает вопросы, много болтает об откровенном и своих чувствах, из Сынмина же приходится такое практически выбивать — он слишком закрытый для этого и не позволяет лезть себе в душу, и Чана вечно одергивает, говоря, что не стоит так верить этому миру. В мир Чан не то чтобы сильно и верит, но считает, что как ты с ним, так и он с тобой — взаимный обмен энергиями. Будь это обычные отношения с девушкой, то на этой стадии Чан бы уже признался в любви, подарил какой-нибудь символический подарок, устроил романтический вечер или ещё какую-то приятную вещь, они бы переспали и он бы сделал всё, чтобы доставить ей удовольствие. Но это отношения с Сынмином, который не любит романтические вечера, которому не нужны подарки, который не ждёт признаний в любви, и который доставляет ему не меньшее удовольствие, чем он ему. Сынмин просто рядом, просто есть. И Чану до безумия не хочется, чтобы это прекращалось. Но всё же что-то происходит. Как-то поздно вечером они остаются в маленькой студии допоздна: Чан помогает Сынмину записать кавер для предстоящей передачи. Они уже бьются больше часа, и оба заметно вымотаны. От частого взлохмачивания рукой челка Сынмина стоит хохолком, а сам он крайне недоволен тем, что получается и заметно нервничает. Вообще они должны были записываться в студии Чана, но её облюбовали Чанбин с Джисоном и вытащить их оттуда было невозможно, поэтому Чан договорился с маленькой студией. — Давай ещё раз с места «‎Thought we were meant to be»‎, — отжав кнопку, просит Чан, делая пометку в тексте. Сынмин за стеклом кивает и прикрывает глаза, собираясь с мыслями и силами. В этот момент кто-то стучится в дверь и Чан кричит «‎открыто», ожидая, что завалится Джисон, обещавший заглянуть ещё полчаса назад, чтобы помочь, но так пока и не появившийся. — ‎Thought we were... кхм — раздаётся голос Сынмина и тут же глохнет в покашливании. Чан хмурится, сразу удаляя бракованную дорожку, и поворачивается к стеклу, чтобы показать большим пальцем, что можно ещё раз, вот только взгляд у Сынмина странный и направлен куда-то за его спину. Чан резко оборачивается. — Привет, Чан-и! Мне сказали, что могу найти тебя тут. Юбин. Прекрасная, длинноногая, с потрясающей фигурой и кудрявыми темными волосами. Юбин. Чан маскирует нервный выдох в кашле. — Привет, нуна! Когда вернулась? — он полностью разворачивается к ней и натягивает на лицо приветливую улыбку. Юбин подходит ближе, игриво покачивая бедрами и присаживается на край стола, совсем рядом с Чаном, чтобы тот точно увидел белый бархат её кожи, не скрытый узкой мини-юбкой. Когда-то ему было бы достаточно одного такого игривого движения, чтобы он сорвал с себя наушники, а потом сорвал с неё юбку. Отношения с Юбин были самыми горячими из всех, попавшие в колею неустойчивого эмоционального и гормонального состояния, когда на Чана можно было бы дыхнуть и он сорвется. Юбин долгое время была стажером агентства, но в итоге, так и не дебютировала, зато стала помощником директора японского направления и работала в офисе в Японии. Они расстались месяца за два до её отъезда — слишком вспыльчивый и собственнический характер Юбин душил Чана настолько, что даже секс перестал приносить удовольствие. И вот она снова перед ним. — Вчера прилетели на пару дней. Не видела тебя на общем совещании. Мне сказали, что ты занят записью, — она кокетливо поджимает уголки губ и ведет коленкой. Чан вниз не смотрит, спиной ощущая напряженный взгляд из-за стекла. Сейчас он даже рад, что Сынмин ничего не слышит. — Да, готовимся к передаче. Если не против, можем завтра пересечься в столовой или на совещании по японским релизам, — у Чана на лице приветливая улыбка, которая больно тянет мышцы. У Юбин резко меняется взгляд с мягкого кошачьего на острый и хищный — не нравится реакция, она думала, что будет легко. Поэтому Чан даже не удивляется, когда его бедра касается горячая ладонь, настойчиво сжимая, а ухо опаляет дыханием. — Я не против пересечься сейчас или может, через часик. Хватит тебе времени всё закончить? — говорит она томным и глубоким бархатистым голосом, помня, что Чана это когда-то возбуждало. Её липкий блеск на губах остаётся на внешнем хрящике уха. Чан отодвигается. Это действительно его когда-то возбуждало, но не сейчас. Сейчас его возбуждают другие руки на своих бедрах, другой голос у уха, который пусть не такой томный и глубокий, но однозначно возбуждающий получше всего остального. Да и даже эти мягкие женственные бедра под мини-юбкой не рождают в нем ни капли эмоций сейчас, кроме старых воспоминаний, а вот Сынмин в его футболке или коротких шортах — это другое дело. Чан только подумал, а ладони уже вспотели. — Боюсь, не хватит. Работы очень много, — он накрывает её руку ладонью и настойчиво убирает со своего бедра. Глаза Юбин опасно сужаются, она метает быстрый взгляд за спину Чана, разглядывая с полминуты стоящего там Сынмина, и снова возвращается к нему. — Тогда завтра? — выгибает она бровь и резко выпрямляется, откидывая свои шикарные волосы назад, и руками упираясь в стол, что позволяет принять самую соблазнительную позу, на которое способно её тело. Чан грустно думает о том, как бы упросить Сынмина потом сесть на этот стол так же. — Тоже занят, — качает головой Чан, виновато поджимает губы и разводит руками в извиняющемся жесте. На самом деле у него завтра вечер свободен, но Юбин это знать не нужно. — А ты изменился, — улыбается она одним уголком губ, мягко обводя его лицо внимательным взглядом, — усмирил свои желания? — Можно и так сказать, — склоняет подбородок к груди Чан и рукой тянется к мышке, — извини, нужно работать. Рад был увидеться. Юбин смотрит на него ещё с полторы минуты, затем кидает такой же внимательный взгляд за стекло, и, ласково попрощавшись, выходит из студии. Чан делает глубокий выдох, прикрывая глаза: неосознанно сидел все это время в напряжении. Досчитав до пяти про себя, он возвращается к Сынмину, нежно улыбаясь и нажимает на кнопку. — Извини. Старая знакомая. Давай ещё раз ‎Thought we were и дальше, — Чан чувствует, как напряжен голос, но для того, чтобы успокоиться окончательно от призраков прошлого нужно больше двух минут. Он чувствует, как горит его левое ухо от внимательного взгляда и ждёт, что Сынмин спросит, но он не спрашивает, а послушно поёт, что сказали. Заканчивают они даже быстрее, чем планировали, и результат удовлетворяет обоих, пришедший к самому концу Джисон лишь подтверждает, что получилось хорошо. Чан планирует сначала проводить Сынмина, потому что поздно, а потом вернуться к себе, но Сынмин внезапно говорит, что будет ночевать у него. Что странно, учитывая, что буквально неделю назад Сынмин вновь попросил пространства, и Чан в этот раз даже легче на это отреагировал и не допекал его своей заботой и навязчивостью. Эта запись — единственное за неделю мероприятие, где они были только вдвоем больше десяти минут. — Всё хорошо? — интересуется задумчиво Чан, когда Сынмин берет его за руку, когда они поднимаются по лестнице к квартире. Будто думает, что Чан сейчас убежит. Сынмин кивает. А в кровати прижимается к нему слишком крепко и отчаянно, точно это их последняя ночь перед расставанием, и просит себя целовать, пока не заболят губы у обоих. Наверное, Чану стоило настоять и спросить, что случилось, но он слишком устал от работы, и был эмоционально выжат от встречи с Юбин, чтобы что-то пояснять сейчас. Чанбин, Джисон и Хёнджин уже привыкли видеть у себя с утра чуть ли не на постоянке Сынмина и молча ставят пятый стакан, когда он появляется из-за спины Чана. — Чего отмечаем? — зевая, спрашивает Чан, пропуская Сынмина вперед и усаживаясь на единственный свободный табурет. Ему отвечает разливающий виноградную газировку по стаканам Чанбин, сияющий как счастливый отец пятерых дочерей, выдавший всех удачно замуж. — Первый секс Чонина. Наш мальчик стал взрослым, — утирает несуществующую слезу и пододвигает два стакана на их сторону. — Вы уже откуда знаете? — закатывает глаза Сынмин, подавая один стакан Чану, другой подтягивая к себе. — Ночевал бы у себя, то тоже бы знал, — ехидничает Хёнджин, — Храни Господь Феликса, его навык сплетничества и суперспособность узнать всё. — В красках расспросим у Чонина сегодня в офисе, — подхватывает Джисон, — но было же! И не такой детский сад, как у вас, — он стаканом указывает на Чана и Сынмина, — а по-взрослому. Рад, как за своего ребенка! Минхо там от счастья, наверное, тоже писается. Чан смеётся с последней фразы Хана и чокается стаканами, выпивая свой залпом — он, конечно, пожалеет о сладкой газировке натощак, но не может не порадоваться за мелкого. Отставляя стакан, замечает, что Сынмин к своей порции не прикоснулся, продолжая сжимать стакан, но уже будто бы крепче. Его плечи напряжены, губы поджаты в тонкую линию, а на лице нечитаемая маска которая появляется, когда Сынмин о чем-то сильно думает или нервничает. — Сынмин? — Чан привлекает к себе внимание, укладывая ладонь на его плечо, тот дергается от неё как от огня и часто моргает, — что-то случилось? — Вспомнил, что надо было с утра зайти к Сынхи-нуне. Совсем забыл, — запальчиво отвечает Сынмин и вскакивает с табурета быстрее, чем ему скажут ещё слово. Врать Ким Сынмин не умеет — это Чан понял ещё давно, и сейчас в этом только убедился. —-- Что-то действительно происходит, и на все вопросы Чана Сынмин лишь отмахивается банальным «‎устал», а когда Чан, понимая это по-своему, старается его оградить от себя, то Сынмин будто нарочно с ним ищет встреч лишь чаще и чаще. И это вроде бы должно радовать, но на деле беспокоит до тревожных покалываний в груди. Он приспрашивается у Феликса, всё ли у Сынмина хорошо, на что тот, хмыкнув сначала «‎разве не ты должен быть в курсе лучше нас?», отвечает, что всё хорошо: да немного дерганный и суетливый, но у Сынмина такое иногда бывает. Да бывает. Когда он нервничает перед серьёзным выступлением, или когда у него не получается что-то спеть, или происходят события, на которые он повлиять не в силах. Но сейчас нет выступлений, всё что требовалось, он спел, а из событий у них только тренировки да записи. Звонок от Сынмина поступает на его телефон поздно вечером, когда Чан сидит со знакомым продюсером в студии и редактирует аранжировку. И это удивляет, потому что Сынмин звонит ему редко. — Придёшь сегодня ко мне? — голос у него дрожит, слышно как нервничает — Чан воочию представляет, как он кусает себе губы и накручивает круги по комнате, как всегда, когда волнуется, — Минхо уехал к родителям, Феликс и Чонин улетели, их не будет до послезавтра. — Хорошо. Часа через два-три, как закончим, — соглашается Чан, взглядом контролируя сведение дорожек чужой рукой, — вот эту убери, — тыкает в монитор, зажимая телефон между плечом и ухом, — а тут мягче сделаем, ага. — Ты с кем-то? — Ага. С Вонхи сидим, доделываем аранжировку к песне на новый год. Я напишу, как дойду. — Окей. Ему кажется, что он слышит легкую нервозность и подавленность в голосе, но списывает на тяжелый день и усталость. Аранжировка получается бомбической. Отблагодарив Вонхи, Чан закрывает студию и выдвигается в сторону общежития младших, позволяя себя, наконец, подумать о том, что творится последнюю неделю. Острой иглой пронзает мысль, что не позвал ли его сейчас Сынмин, чтобы прекратить отношения? Нет, ерунда. Он таким милым щенком жмётся к нему в последние дни, что вряд ли для того, чтобы потом бросить. За пару минут до того, как встать у двери общежития, Чан пишет ему сообщение, что подходит, Сынмин отвечает, что дверь открыта. Время на самом деле позднее, но так как на завтра нет никаких запланированных дел, то Чан думал, что они смогут посмотреть какой-нибудь фильм перед сном. Вот только Сынмин выглядит напряженным и самую малость взвинченным, между его бровей лежит знакомая морщинка, а сам себя постоянно обнимает за плечи. — Если ты хочешь мне что-то сказать, то самое время, пока я не надумал чего-нибудь, что будет неправдой, — говорит Чан, когда они закрываются в комнате. Напряженность Сынмина не исчезает даже после объятий. — С чего ты взял, что я хочу что-то сказать, — морщинка становится глубже. Сынмин, толкнув Чана в грудь, чтобы тот оперся об изголовье кровати, седлает его бёдра, оказываясь близко лицом к лицу. — Потому что ты напряжен так, словно я тебя принуждаю быть с собой. Ты же просил пространства, а в итоге сам ко мне липнешь, словно это я должен просить времени на одиночество, — Чан убирает его рассыпающуюся челку со лба, чтобы заглянуть в глаза. Сынмин предпочитает ответить поцелуем: каким-то робким, испуганными, слюнявым, точно им даже не четырнадцать, а десять и они целуются в первый раз. Создаётся ощущение, что Сынмин от сковавшего его напряжения управлять ртом сейчас не в силах. — Так, всё, — вздыхает Чан, крепко стискивая его за предплечья, чтобы повалить на спину рядом с собой. Сынмин не сопротивляется, только глухо вздыхает, когда Чан усаживается на нём сверху и заводит руки за голову, крепко удерживая запястья одной рукой, а второй грозит указательным пальцем ему в лицо, — говори. Сказано было не настойчиво, но Сынмин сжимает губы так, будто его заставляют под пытками признаться в страшном грехе. От этого в душе расползается мерзкое ощущение себя каким-то насильником. Они, молча смотрят друг другу в глаза, словно бьются на мечах, только искорки от включенной гирлянды красиво мерцают в глазах Сынмина. Если бы ему было нечего сказать, то Чана бы давно уже перевернули и возмутились нападению, а раз так усердно молчит, значит есть, что сказать. ‎ — Хорошо, — сдаётся Чан, когда смотреть в чужие глаза становится ощутимо больно. В первую очередь от того, что ему не доверяют. — Как соберешься с мыслями — звони. Он отпускает чужие запястья и слезает с чужих бедер, чтобы потом спуститься с кровати и выйти за дверь. Видимо ни разговор, ни фильм ему сегодня не светят. — Не уходи, — наконец, подаёт голос Сынмин и цепляется пальцами за его футболку, вынуждая опуститься обратно. Чан не опускается, но оборачивается. В груди что-то с надрывом дергается от вида потерянного Сынмина, кусающего себе губы и заламывающего пальцы. А никто и не говорил, что с Ким Сынмином будет легко, скорее его предупреждали об обратном. Но ты же, Чан, любишь трудности, правда? — Иди сюда. Чан снова усаживается на кровать и привлекает его к себе, обнимая и улыбаясь тому, как доверчиво он к нему жмется. Он гладит его по волосам, рукой разминает напряженные плечи, гладит по шее, наклоняясь, чтобы вдохнуть запах, но морщится, потому как Сынмин пахнет не собой, а мылом. — Если я тебе не дам, ты меня бросишь? Рука, разминающая плечи, останавливается, Чан моргает, думая, что ослышался — Сынмин лицом упирается ему в бедро, поэтому голос звучит глухо. — Что, прости? — он наклоняется ниже, чтобы услышать ответ. Сынмин тяжело вздыхает и сердито повторяет вопрос: — Если я тебе не дам, ты меня бросишь? — Если ты мне не дашь что? — на всякий случай уточняет Чан, потому как, зная Сынмина — это может быть всё что угодно — от еды до денег в долг. Его мозг всегда работал очень странно. Чан еле успевает убрать руку, когда Сынмин резко выпрямляется и сердито смотрит ему в лицо. Напряжение его словно покинуло, на смену пришла злость, выраженная сжавшимися кулаками и блестящими глазами. — Уточню, — скрипит зубами, — ты со мной всё ещё нянчишься, потому что до сих пор не трахнул? У Чана отваливается челюсть и от сути вопроса, и от надрыва с которым он был произнесен, и от... «‎нянчишься»? Он, блять, серьёзно? Вопрос настолько асбурден, что Чан не находится с ответом, у него все мысли разом покинули голову, оставляя только бешено скачущее сердце. Сынмин смотрит на него прямо, продолжая сжимать кулаки, а от того, как сильно его челюсти сжаты, на скулах подрагивают мышцы. Он серьёзно. — Я много раз думал об этом, — не дождавшись ответа от потерявшего способность говорить Чана, продолжает Сынмин, — и мне с тобой хорошо, от всего что мы делаем хорошо, — уточняет и моргнув глазами, срывается в быстрое бормотание, — но если твоя цель — это трахнуть меня, то давай это сделаем сегодня. Я перечитал херову тучу материала, и надеюсь, что подготовился пра… — Стоп, — зажимает его рот ладонью Чан, — по порядку. Во-первых, я не преследую такую цель! Ладонь щекочут губы, которые хотят что-то сказать, и её приходится убрать. Сынмин делает глубокий вдох. — А какая у тебя цель? — Да её вообще у меня нет, — взрывается Чан, не понимая, в чем его подозревает, и почему вообще именно сейчас возникла эта тема для разговора, — кроме той, чтобы делать тебе и себе хорошо. — Но тебе бы хотелось большего? — упрямо спрашивает Сынмин, закусывая губу. Надо ему запретить задавать вопросы, или ограничить их количество. Это же ни в какие рамки. — С тобой мне всегда хочется большего, но я доволен тем, что получаю от тебя сейчас. И не собираюсь я тебя трахать только потому, что ты решил, что это моя какая-то цель. — Не собираешься? Потому что у тебя есть кто-то другой? Чан давится словами и воздухом от мелькнувшего в голосе разочарования и злости. Да что происходит?! — Кто другой? Только если моя рука, но трахать самого себя довольно неудобно. Но я не пробовал, конечно, — огрызается Чан и хватает Сынмина за руки, чтобы тот перестал себе царапать кутикулу, — Сынмин, скажи четко, в чем проблема. Прорывается лидерский командный голос: это происходит автоматически, как по щелчку. Когда вокруг много строптивых участников, не умеющих друг с другом разговаривать и улавливать информацию ушами, то приходится использовать другую силу. Чан в самом начале их связи пообещал себе, что не будет пользоваться лидерскими привилегиями и методами, если дело будет касаться их личных отношений, но сейчас не сдержался. — Проблема в том, что я боюсь, — зло выдавливает из себя слова Сынмин, скрещивая ноги в привычной манере. Голову он не поднимает, предпочитая рассматривать носки на стопах Чана, — я бы уже давно позволил большее, но я боюсь! Мне страшно, я не понимаю, и эти методические материалы ни черта не помогают мне успокоиться, — Сынмин скидывает с себя чужие руки и, сжав ладони в кулаки, стучит им по своим коленкам, — столько всего надо сделать! Это все настолько ещё противно и мерзко, что я даже не знаю, стоит ли оно того или нет! А тут ещё эта твоя «‎старая знакомая», — Сынмин кривится, пальцами в воздухе ставя кавычки, — которая очевидно, что старая знакомая по постели, и я на её фоне выгляжу ещё большим ребенком, чем являюсь, потому что не могу тебе предложить всё то, что может она! Он резко захлопывает рот и делает глубокий вдох через нос, пропуская затем воздух со свистом через узкую щелочку между губ‎. Сынмина так трясет, что Чан боится, что он сейчас разревется от напряжения, но при беглом взгляде ясно, что трясет его от злости, и слезами там не пахнет совсем. Теперь многое становится понятным. — Всё сказал? — Всё! — с вызовом в глазах. Чан вдруг понимает, за что конкретно Сынмин переживал и почему так вел себя последнюю неделю. Вспоминает, что Сынмин не умеет говорить ртом, пока не взорвется. Пока семья Чана учила его быть открытым для этого мира и делиться всем, что есть на душе, Сынмина учили сдержанности и не выпячивании личных чувств на обозрение. И то, что сейчас сквозит между строк в произнесенным монологе — это неприкрытый иррациональный страх, что Чан его бросит. Неожиданно, но этот факт сильно успокаивает внутренние ветра сомнений. Видимо, Чан что-то сделал, раз дал усомниться ему в их отношениях, а Сынмин — умеющий говорить прямо, но редко применяющий это на практике — решил, что лучше поступиться своей свободой и быть всегда рядом, чтобы Чану не пришло в голову его заменить. В груди тлеет маленькая искорка тепла: Сынмину не все равно, он переживает и боится, что они прекратят. — Иди сюда, — говорит Чан, но сам откатывается в сторону и садится позади него, мягко обнимая. Через тонкую ткань футболки чувствуется, как дрожит тело, как напряжены сейчас руки, продолжающие сжиматься в кулаки. Перед тем, как что-то сказать, Чан позволяет себе маленький поцелуй в затылок, о который затем мягко трется носом. Из Сынмина с шумом выходит весь воздух, он обмякает и откидывается назад, кулаки разжимаются, давая возможность переплести пальцы, чтобы увеличить площадь соприкосновения. — Ты не ребенок. И от тебя я имею больше, чем когда-то имел от Юбин, — хотевший было возмутится на первое утверждение Сынмин затихает, крепче сжимая их пальцы. — Да, ты прав, она моя старая знакомая по постели, но и только. Эти отношения, которые вроде бы меня спасли в начале, на самом деле были разрушительными, и за два месяца до её отъезда мы порвали. И я не буду вас сравнивать, потому что она однозначно тебе даже в подметки не годится. — У Сынмина дёргается плечо, в которое Чан тут же его целует. — Теперь по поводу секса, — тело парня ощутимо вновь напрягается, — мне приятно, что ты давно бы «‎позволил мне большее», тем не менее мне нравится то, что происходит у нас сейчас, и давить на тебя я не‎ собираюсь. Я тоже неопытен и мне страшно, когда я думаю об этом вот так, а не когда мне сносит крышу от того, как ты извиваешься подо мной и своими стонами рвешь мне душу, — легкий поцелуй за ухом, — заметь, я не говорю, что не хочу. Я говорю, что мы сделаем это тогда, когда оба будем готовы. — А если, — восклицает Сынмин, и Чан его прерывает. — Подумай, прежде, чем сказать. — Мне надо услышать ответ от тебя, а не додумать его самому. — Хорошо, давай, — Чан ластится щекой к его плечу. — А если тебе захочется этого, а я не буду готов? — Спасибо, что у меня всё ещё есть две руки. Ну и твои две тоже, — улыбается Чан и поднимает голову, когда Сынмин затягивает с ответом, — только не говори, что подумал, что я пойду искать себе кого-нибудь. Сынмин? Это агрессивное молчание скоро сведет Чана с ума, он расцепляет их руки и одним движением переворачивает Сынмина к себе, заглядывая ему в лицо, где четко виднеется тень смятения. — Как ты себе это представляешь? Вот я такой очень хочу тебя трахнуть, ты мне говоришь — нет. Я, видимо, злюсь, и иду искать себе того, кто мне скажет «‎да»? То есть по твоему мнению, мне неважно с кем, главное приткнуться? Возбуждаешь меня ты, а трахаться я буду с другим? Это так не работает. По крайней мере, у меня. ‎Легонько подхватив пальцами подбородок, Чан тянет его наверх, вынуждая на себя посмотреть. Смятение на его лице стало больше, появилось смущение, но больше нет злости, гнева и разочарования — Чан может собой гордиться. Обошлись без семейной психотерапии Минхо. — Знаешь, о чем я думал, когда Юбин пыталась меня соблазнить тогда? Сынмин качает головой, завороженно ожидая продолжения, как пятилетний ребенок, которому обещали сказку на ночь. Чан придвигается ближе, наклоняясь к уху, совсем как Юбин тогда. — О том, как упросить тебя когда-нибудь надеть короткие шорты и сесть вот так же на тот стол. Ухо под его губами стремительно краснеет, футболку в районе живота крепко сжимают и тянут на себя, вынуждая поддаться вперед. Сынмин крепко его обнимает, носом зарываясь в волосы. — Никак. Мы договорились, что в агентстве этим не занимаемся. — Да. А дома можно? — добавляя в свой тон игривости спрашивает Чан и языком ведет от основания шеи к краю футболки, залезая под неё на пару миллиметров. Сынмин прерывисто выдыхает и сжимает его крепче. — Дома можно. — Тогда как-нибудь попробуем, — Чан отстраняется назад и смотрит лукаво, поджимая один глаз. В голове точно тетрис: все мысли, которые он так тщательно думал последние дни, наконец встают так, как надо и вычеркивают все нерешенные вопросы. Не стоило отказываться от привычки говорить ртом, чтобы не было таких недопониманий, зато теперь они исчезли, если не полностью, то их большая часть точно. Чан надеется, что Сынмин снова станет Сынмином, перестанет дергаться и волноваться. Как ещё ему доказать, что Чан не собирается от него уходить, да и отпускать тоже не собирается. И искать ему никого не собирается, пусть Феликс хоть сотню агентств откроет с профессиональными свахами. Если спросить Чана лет пять назад, что главное в отношениях, он бы, скорее всего, ответил, что хороший секс; сейчас же он ответит: найти того, с кем тебе будет комфортно, хорошо и будет хотеться проводить всё время мира с этим человеком. — Получается, зря готовился, — вздыхает Сынмин, опираясь руками назад о постель. — Расскажешь, как? — Чан заинтересованно жамкает собственные губы и смотрит с любопытством — ему правда интересно, потому как сам не задумывался о грязной стороне процесса. — Ну уж нет, — мотает головой покрасневший Сынмин, — могу скинуть ссылки. — Давай вместе почитаем? И подтаскивает к себе вяло отбивающегося Сынмина, выуживая из кармана его телефон и вручая в руки. — Давай-давай, я же должен знать, на что ты готов ради меня, — Чан смеётся ему в ухо, об которое впоследствии чешет свой нос. — На многое, как оказалось, — ворчит сдавшийся от приятной ласки Сынмин, и снимает блокировку с экрана, с которого на Чана воззряется веселое веснушчатое лицо Ли Феликса. — Что Ёнбок делает у тебя на заставке? — Я проиграл ему в игру, и это было наказание, — поясняет Сынмин, ежась в объятьях, — время наказания уже, конечно, истекло, но он милый, да я и привык, что, чтобы открыть будильник, надо нажать на его нос. И демонстрирует, нажимая на иконку часов, расположенную поверх носа Феликса; Чан давит щекочущий горло смех. — Поставить тебя? — Не хочу, чтобы ты открывал будильник, нажимая на мой нос. Пусть уж это будет Феликс. Оба громко хихикают: Сынмин водит бездумно пальцем по экрану, сменяя виджеты одни за другим — даже на экране порядок, всё раскидано по папкам и подписано. — Так ты откроешь? — Я правда тебя возбуждаю? — вместе с Чаном спрашивает Сынмин и тушуется, пряча взгляд; его левое колено подрагивает, пальцы всё чаще сменяют виджеты на экране, не давая ему погаснуть. Весь его вид кричит о том, как важен ответ на этот вопрос. — Правда, — вопрос, конечно, удивляет, учитывая всё сказанное до в этот вечер. — Тебе надо это каждый день говорить? — Не стоит, — ужас искажает лицо Сынмина, и Чан не может сдержать смешка. — Панически жду того момента, когда поймешь, насколько ты мне нравишься и начнешь этим коварно пользоваться, зная, что я не смогу устоять. Спина устаёт быть в вертикальном положении, и Чан укладывается на кровать, с удовольствием вытягиваясь в струнку, чтобы размять затекшие кости и мышцы; футболка слегка задирается, что замечает Сынмин и сразу укладывает свою ладонь на участок обнаженной кожи. Чан довольно урчит. — Насколько сильно я тебе нравлюсь? — робко задаёт вопрос Сынмин, шумно выдыхая. Чан поворачивается в его сторону, чтобы посмотреть в глаза, но их прячут за длинной густой челкой; он сдаётся и отворачивается обратно, прикрывая свои глаза и сосредотачиваясь на тепле руки на животе. — Настолько, что я счастлив каждому моменту, что провожу с тобой. Настолько, что я готов ждать тебя вечность. Настолько, что готов читать с тобой методические материалы подготовки к анальному сексу, — сбоку слышится фырк, Чан улыбается уголком губ, — настолько, что, мне порой кажется, что я тебя совсем не заслуживаю. — Что ещё? — еле слышно. Чан чувствует кожей, как напрягается рука, а указательный палец гладит резинку штанов. Он задумывается. — Что ещё… мм. мне нравится, как ты меня ненавидишь, — Чан позволяет себе улыбнуться, — как ты пререкаешься со мной в постели. Хотя я был бы благодарен, если ты делал это реже, иначе я скоро вырву тебе язык. Про внешность не буду говорить, потому что это очевидная вещь. Начиная от рук и родинки у большого пальца и заканчивая твоим отзывчивом телом, когда, что бы я не делал, ты трепещешь в моих руках, словно я чертов бог. — Боже, всё! Замолчи! — рука исчезает с живота, Чан приоткрывает глаз, чтобы увидеть, как Сынмин прячет пылающее лицо в ладонях, и коротко ухмыляется. Весь из себя такой холодный недотрога, а только тронь и сразу стеснительный мальчик. — Ты сам попросил! — Уже жалею! Я и так уже готов тебе отдаться полностью, — в сердцах восклицает Сынмин, убирая руки от лица. — Ах да, забыл, — спохватывается Чан и выпрямляется, чтобы заглянуть в лицо ещё раз. В этот раз глаза от него не прячут, — меня очень сильно возбуждает твоя реакция на то — что и как я говорю, как бы ты не убеждал меня, что ненавидишь это. Если он ждал, что Сынмин разозлится, то своей цели достиг, потому что Сынмин действительно злится, краснеет не только щеками, но и частью шеи; толкает смеющегося Чана назад и коротко бьёт ладонями. — Ай, ай! Всё хватит, — задыхается от смеха Чан, пытаясь поймать чужие руки, — когда ты стал таким сильным? И вообще, — у него получается поймать запястья Сынмина, резко сжать и потянуть на себя; не удержавший равновесие Сынмин падает на него плашмя и сердито смотрит в глаза, — почему ты ходишь в качалку с Чанбином, а не со мной? — Потому что на него у меня не встаёт! Резонно. Чан открывает рот, чтобы спросить, а на кого встаёт, как на его рот совершают варварский налёт, сминая их в сильном поцелуе, и все мысли разом улетучиваются. Он крепко сжимает чужие бедра, чувствуя, как в пальцы впиваются острые тазовые кости, и тихо стонет, позволяя собирать свои стоны губами. Они перекатывают друг друга несколько раз, меняясь ролями и поочередно завладевая активной ролью, пока Чан не применяет силу и обманный ход, ладонью накрывая чужой член через ткань домашних штанов. Сынмин остро реагирует на жест: двигается навстречу руке, трётся об неё и тихонько постанывает, закинув голову назад, тем самым предоставив возможность расцеловать красивую шею. От одежды они избавляются очень быстро: Чан ведет носом по выступающим неглубоким ложбинкам, имитирующим рельеф накаченного живота, и довольно урчит, когда видит отклик в виде легкой дрожи и руке, что давит ему на затылок, предлагая заменить нос на губы или язык. Он спускается ниже, пару раз проходится языком по члену у основания, как вдруг крепкая рука, продолжающая держать его затылок, отталкивает назад. Чан удивленно моргает. — Я что-то сделал не так? — Так, но, — Сынмин приподнимается на локте, закусывает губу, не зная, как сказать; Чан подтягивается к нему, мягко целует в губы и упирается лбом в его лоб, чтобы заглянуть в глаза, в которых плещется неуверенность вперемешку с желанием. Сколько времени уйдет на то, чтобы научиться понимать причину эмоций этого невозможного человека? — Если ты не хочешь — скажи. — Я хочу, — следует яростный ответ, словно Сынмина разозлило то, что Чан мог такое вообще допустить, — просто... чёрт, — он откидывается назад, рукой прикрывая часть лица с глазами, ноги подгибает в коленках. Пока он собирается с мыслями, Чан любуется его обнаженным телом, красивым теплым, почти медовым цветом кожи, тем как мягко очерчиваются его мышцы под этой кожей, — в общем. Я не прощу себя, если мы не попробуем. — Не попробуем что? — отвлекаясь от заворожившего его розового соска, Чан моргает, пытаясь поймать нить повествования. — То, ради чего я провел в ванной больше часа, — сопит Сынмин и бьёт ногой по постели. Его рука всё еще закрывает глаза, и это и к лучшему, потому что Чан внезапно сам покраснел, когда понял, о чем шла речь. — Сынмин, ты серьёзно... готовился? — голос подводит, сковывается хрипом и кашлем. Волна нового, неведомого ему доселе возбуждения подтапливает низ живота своим жаром. Когда Сынмин ещё первый раз заикнулся про подготовку, он почему-то решил, что тот говорит про психологическую настройку на секс, а не... — Знаешь, я не какая-то твоя Юбин, которую можно ебать без подготовки! — ещё несколько минут назад такой робкий и смущенный, сейчас Сынмин вновь обрел способность язвить. — Ей тоже была нужна подготовка. Знаешь, как уставал мой неокрепший юный рот, — змеем улыбается Чан, поддаваясь ближе, чтобы поцеловать руку на лице, тем самым попросив её убрать. — Знать не хочу, кому и куда ты совал свой язык помимо меня! — зло пыхтит Сынмин, но руку таки убирает и тушуется, натыкаясь на полный нежности и любви взгляд. — То есть ты предлагаешь мне засунуть свой язык в тебя? — чтобы не засмеяться в голосе от смены десятка эмоций на лице Сынмина, Чану приходится кусать губы. — Нет, — вдруг тихо отвечает тот и ерзает, Чан накрывает его своим телом, успокаивая, — язык пока нет, как и член... но пальцы... вполне. Сынмин краснеет, как маленький мальчик, который впервые себе подрочил и рассказывал об этом своим друзьям, и с тяжелым грудным стоном снова закрывает лицо руками. Вся его поза выражает насколько ему стыдно в данный момент. — Убери руки, — ласково просит Чан, приподнимаясь, чтобы заглянуть в красное от стыда лицо. Их члены соприкасаются, и он не может отказать себе в удовольствии сделать пару толчков и потереть их друг о друга. Краска от лица Сынмина тут же отхлынула, он цепляется пальцами за его плечи и прижимается ближе. — Ты просишь об этом потому что действительно хочешь, или тебе просто не нравится мысль, что твой труд пропадёт зря? — Сначала я думал, что второе, но сейчас... я правда этого хочу, — выдыхает Сынмин, и слова снимают с крючка Чана все ограничения. Они неистово целуются, трутся друг о друга сумасшедшие в своем возбуждении и наращивают ласками, поцелуями и языками общее желание, возводя его в ту степень, когда обоим настолько хорошо, что не стыдно коснуться в интимном месте, когда не чувствуешь щекотки от движений, когда настолько расслаблен и доверяешь партнёру, что сам управляешь его рукой, подводя палец к колечку мышцу сзади. Но в последний момент Сынмин вдруг немеет, словно его озаряет мысль, он отбрасывает руку Чана и перекатывается к тумбочке, откуда достаёт тюбик смазки. Испугавшийся столь резкий смены эмоций Чан теперь давит улыбку, замечая за чем так яро ринулся Сынмин. — Минхо-хён посоветовал эту с анестетиком, и надеюсь, что он не ошибся, — он вручает Чану тюбик и стеснительно поправляет взмокшую от пота челку. — Опять Минхо! Он у нас и сексологом еще подрабатывает? Он же в курсе, что ему не доплачивают за это? — деланно возмущается Чан, рассматривая тюбик в своих руках. — Чувствую после группы он откроет свой центр психологической помощи. — Нет, он уйдет в монастырь, — улыбается Сынмин, возвращаясь в прежнее положение, — потому что мы и решение наших проблем его уже задрало. Отложи пока, — просит он и опять смущается. Да как это у него работает — мгновение назад тёрся об него ласковым котенком и ртом играл с сосками, а теперь смущается вида тюбика со смазкой, — и давай ещё раз... ну... в общем, на чем остановились, а то я снова нервничаю. Чан, если честно, тоже нервничает от того, какие надежды на него возлагает сейчас, а он боится их не оправдать. Словно бы Сынмин считает, что раз он старше, значит опытнее и понимает, что делать, а Чан не понимает и до ужаса боится сделать больно и неприятно. Держа в руках смазку, он четко понимает, что оплошать можно на любой стадии, и ему не нравится чувство собственной беспомощности и неуверенности. — Чан? — Сынмин поднимает голову, не дождавшись поцелуя. — Я... ты много надежд на меня возлагаешь, Сынмин, — откладывая смазку в сторону на кровать, бормочет Чан, — боюсь, ты во мне разочаруешься. — Я? — Сынмин удивляется так громко и так искренне, будто никогда не допускал такой мысли. — Я вообще надежд на первый раз не возлагаю, но если не попробуем, то не узнаем, как сделать лучше в следующий раз. Следующий раз. Два слова, которые окрыляют и дают силу; которые говорят, что даже если мы оплошаем, то вернемся к исходной точке и проведем работу над ошибками, чтобы сделать друг другу хорошо потом; которые, как белый флаг безграничного доверия между ними в данный момент. — Люблю тебя, — легко выдыхает Чан прямо в распахнутые от удивления губы Сынмина и через поцелуй делится с ним всеми своими эмоциями, чувствами, страхами и ожиданиями. Он не задумывается над смыслом слов, только обличает то, что пузырит его сердце и трепещит в крови мелкими пузырьками. Успокоившееся желание, вновь сладкой истомой захватывает их тела, поджигая огонь возбуждения поцелуями, поглаживаниями, играми с сосками и вылизыванием шеи. Чан изворачивается и прикусывает Сынмину затылок, удовлетворенно слушая громкие постанывания вперемешку с ругательствами. Они постепенно возвращаются к тому пределу, когда мышцы полностью расслаблены, а партнёру ты доверяешь больше, чем себе. Сынмин помогает ему размазать смазку на пальцы, которые почему-то подрагивают немного. Это же всего лишь палец, всего лишь Сынмин, всего лишь... Можно ли это назвать полноценным сексом? Почему Чан впервые чувствует себя так неуверенно в постели, словно и не было Юбин и остальных, словно он делает шаг веры и не знает, упадёт или останется наплаву. Грудь сжимает от трепета и страха одновременно. От мыслей отвлекает поцелуй и повернувшийся на бок Сынмин, коленки немного подтягивает к груди, он выглядит таким трогательным и маленьким, хотя всё ещё выше на чертовых 4 сантиметра. Таким открытым и доверчивым, что Чан понимает — он не может его сейчас подвести. И подвести их. А ещё Сынмин выглядит напряженным, и Чан сначала оставляет пару поцелуев на ягодицах, носом ткнется к ложбинке на пояснице, расслабляя его. Прерывистый шумный выдох оповещает, что он немного отпустил напряжение, и в этот момент Чан влажным от смазки пальцем находит сжатое колечко мышц. Сынмин крепко цепляется за его руку и делает глубокий вдох: со своего места Чан видит, как крепко он зажмуривает глаза и часто облизывает губы. Обоих сковывает страх совместно с любопытством и желанием, как если бы канат тянули в разные стороны. Не зная что делать, чтобы расслабить полностью, Чан просто водит пальцем по напряженной мышце круговыми движениями, давая привыкнуть и себе, и Сынмину, который с каждым кругом дышит ровнее и руку сжимает не так больно. Чан оставляет сотни поцелуев на его ягодицах и левому боку. — Можно, — тихо выдыхает Сынмин, немного напрягается, но потом с выдохом отпускает внутренние стержни. Чан чувствует, как мышца тоже расслабляется. Набирает ещё смазки и входит пальцем внутрь на одну часть фаланги, внимательно наблюдая за реакцией. Боже, он так не переживал даже на их премиях, а тут пот тремя ручьями льётся и сердце стучит как бешеное. Сынмину нужно время, чтобы привыкнуть, но как только привыкает, то сам поддаётся бедрами и разрешает протолкнуть палец глубже, что Чан и делает. А потом ещё раз, и ещё. Сынмин с каждым разом дышит всё расслабленнее, спокойнее и как будто бы с томным придыханием, его колени разгибаются, рукой он всё ещё сжимает свободную ладонь Чана. Простаты Чан касается случайно: то есть он, конечно, до неё шел целенаправленно, но всё равно она появилась очень неожиданно, когда ткнулась своим мягким ореховидным тельцем в палец. Из Сынмина в этот момент вылетел непонятный то ли хрип, то ли стон, что не испугаться было нереально. — Ещё, ещё, — облизывая губы, просит Сынмин, то мотая головой, то пряча лицо в смятой простыне. От этого жаркого шепота, у Чана мурашки вниз по спине идут, и он уже уверенно касается пальцем простаты, поглаживая её, надавливая, и восхищенно наблюдает за тем, как меняется язык тела Сынмина, как он начинает будто бы гореть изнутри, скребет пальцами по постели, по чановской руке, сам себя хватает за волосы, пока не опускает её на собственный член, чтобы добавить себе второй вид стимуляции. Чан настолько ослеплен развернувшейся картиной, что не замечает, как останавливается, но ему быстро об этом напоминают. — Нет, продолжай! Пожалуйста! Дважды просить не надо. Найдя нужный угол и поняв, как комфортно обоим, Чан продолжает двигать пальцем, а рукой помогает Сынмину с его же членом, слегка надрачивая. Незнакомые чувства и ощущения части себя в чужом теле бурлят закипающим бульоном. Это очень странно, немного смущающее и совершенно не похоже на то, что Чан привык делать с девушками и собственным членом. Наверное, они всё делают правильно, раз Сынмин реагирует таким образом: его тело содрогается каждый раз, стоит задеть шишечку простаты, и сам он через какое-то время начинает насаживаться на палец сильнее; согретая теплом тел и трением смазка течет по пальцам и ладони, рождая тихие хлюпащие звуки с каждым толчком. Сынмин не знает куда деть руки: и то цепляется ими за Чана, то снова хватает себя за волосы, то гладит сам себя, задерживаясь пальцами на греховно торчащих сосках, на которые Чан с удовольствием бы опустился ртом, не будь занят другим делом, то вытягивается стрункой в попытке сжать что-то помощнее простыни, например подушку. И стонет, стонет, стонет. У Чана голова идёт кругом от их количества, почему его никто не предупредил, что будет так горячо и возбуждающе, что такой Сынмин снесет ему крышу окончательно. Во рту собирается много слюны, хочется заменить палец языком, сделать нежнее и ласковее. Откуда это странное желание: вылизать всего Ким Сынмина будто он леденец какой-то. Чана рвет вновь от многозадачности и несовпадения ритмов, потому как рука на члене двигается всё быстрее и быстрее, в то время, как пальцем другой руки он боится делать резкие движения, хотя Сынмин скулит и просит быстрее, пока Чан раздумывает, стоит ли добавлять второй палец, так как первый входит и выходит уже очень свободно, блядски хлюпая каждый раз. Перед глазами незванная картинка, где пальцы заменяются его блестящим от смазки членом и.. чёрт, а на сколько надо будет растянуть Сынмина перед этим? Сколько это в пальцах? Будет ли ему больно? — Скажи, — на выдохе бормочит выгнувшийся в пояснице от острого импульса удовольствия Сынмин, отвлекая от мыслей и хватаясь руками за его плечи, — скажи что-нибудь. — Ты красивый. Очень красивый, — сразу же отвечает Чан, моментально забывая о насущных вопросах, и ни капли не кривит душой. Только «красивый» это совсем не то слово, чтобы описать то, что он видит перед собой, его мало для описания дрожащего от возбуждения, что-то шепчащаего Сынмина, с запрокинутой назад головой и крепко сжатыми глазами, с содрагающимися от волн наслаждения мокрым от выступившего пота телом. Красивый, притягательный, очаровательный. Его. — Ещё скажи. Чан задумывается на мгновение, останавливаясь и получая от Сынмина зверинный утробный рык — он сам толкается бедрами в его кулак всё интенсивнее и меж тем насаживается на палец, постанывая от удовольствия. Красивый в своей нетерпеливости. Чан наклоняется к его уху, когда чувствует, что разрядка близко и ткнувшись носом в местечко чуть выше ушного завитка, шепчет, крепко сжимая одной рукой набухший член, а пальцем второй с усилием надавливая на простату: — Люблю тебя. До звезд перед глазами люблю. Ответом ему служит оглушающий, сочный стон и резкий рывок тела наверх, словно им в постель бомбу подложили: Сынмин вытягивается в линию, с силой скрещивая ноги и поджимая пальцы, мышцы на руках его натянуты как струны. На ладонь Чана падают вязкие теплые капли и в следующий момент Сынмин шумно выдыхает, обмякает и падает назад, раскидывая руки в стороны. Чан аккуратно вытаскивает палец, обтирая его об простынь, а второй рукой ведет по гладкому вспотевшему телу, чувствуя как сокращаются мышцы живота, и как бешено стучит чужое сердце. Разгоряченная кожа покрывается мурашками от легких холодных колебаний воздуха. О своем возбуждении он почти не думает, предпочитая целовать голые плечи, шею, красные щеки. И нагло смотреть, голодно пожирая взглядом каждый миллиметр любимого тела. Этот момент стоит запомнить. Возможно когда-то у них получится лучше, но именно сейчас имеет важный вес во всем том, что у них было и будет, как граница между околосерьезным и тем, когда стоит завести настоящие отношения. Чан увидел, каким может быть Ким Сынмин с ним, он пропитался увиденным, как губка водой, и хочет напитываться чаще и больше. Ему нужен этот наркотик, нужно смотреть, как кончают от его рук, от его слов и от его голоса. И не кто-то иной, а конкретно один, что лежит сейчас расслабленной обездвиженной морской звездой под ним, трепещит ресничками и пытается совладать с дыханием. — Красивый, очень красивый. — Я, — грузно дышит Сынмин, рукой придерживая Чана за плечи, — я... слишком... мне не хватит... сил... чтобы тебе... — Не волнуйся. То, что мне нужно, я сейчас получил сполна, — отвечает Чан, целуя искусанные губы. Тело под ним продолжает мелко подрагивать от продолжающихся конвульсий, а сердце стучит очень громко, когда он прикладывается ухом к обнаженной груди. — Нам... я должен тебе сделать так же как-нибудь потом. — Сначала расскажешь, как подготовиться, — хихикает Чан и ложится рядом на бок, чтобы не давить его сверху своим весом — Сынмин не может восстановить дыхание. — Обязательно. Чан обязательно позже, когда Сынмин успокоится и сможет нормально дышать, скажет, как он ему благодарен за то, что они всё же решились, несмотря на то, что нервничали и боялись оба. Он удивлен, какого эффекта добился лишь одним пальцем (окей, при активной помощи дрочки, но всё же), как пылал Сынмин от его вроде бы несложных действий и одновременно боится и до сладкой дразнящей щекотки в паху представляет, что может с ним стать, когда придет время заменить пальцы на член. Или. — Теперь мы можем рассмотреть вариант, где палец заменяется моим языком? — смешливо спрашивает Чан, убирая мокрую челку с чужого лба, чтобы рассмотреть дрожащие реснички. — Боже, — стонет Сынмин, запрокидывая голову назад, и метко бьет кулаком в плечо, — я тебя... — Ненавидишь, да я помню, — не сдерживаясь, смеётся в голос Чан, кусая его за ключицу, — старый, брюзжащий, прилипчивый. Мы обязательно найдем тебе лучше. — Нет! — пронзительно вскрикивает Сынмин, распахивая глаза. Чан завороженно рассматривает их блеск. — Что нет? — Не надо мне никого искать. Я уже нашел, — ворча, отвечает Сынмин, собрав все тлеющие в своем теле силы, крепко обнимает Чана, пряча лицо на груди, в которой сердце, замерев на сотую секунду, разгоняется до сумасшедших скоростей. Нашел. Они оба нашли.