Руки.

***

Чан не загоняется, но загоняется. Периодами, временами, с определённых моментов. Они с Сынмином вроде бы встречаются, но он не уверен точно, потому как вслух это ни разу не звучит. Чанбин зовёт их «женатой парочкой» и закатывает глаза всякий раз, когда они оказываются непозволительно близко для его ранимой души сидящими рядом. — У тебя взгляд такой влюблённый — тошно, — морщится Чанбин, но Чан уверен, что тот просто завидует. Вечерами входит в привычку раздумывать — является ли навешивание ярлыков на отношения подтверждением сути этих отношений? Надо ли проговорить вслух, или поцелуи украдкой в шею от Сынмина и его присутствие рядом, когда душевно плохо — это то, что не требует слов. И так понятно. Чан поднять тему боится. У Сынмина проблема с разговорами через рот, зато способностью сливаться с важных разговоров он обладает в совершенстве. Шатать фундамент, на котором он сейчас крепко стоит, не хочется. По крайней мере Сынмин не возмущается, когда Хёнджин кличет его «бойфрендом Чан-хёна», и вполне явно предъявляет свои права, когда кто-то слишком долго виснет на Чане — подходит так тихо и молчаливо отцепляет чужие руки, замещая их своими. Такая молчаливая ревность немного греет душу, как и недовольное пыхтение Сынмина в ухо. — Он тебе скажет «люблю», когда состаришься, — смеётся Хёнджин, когда Чан под действием располагающей доверительной атмосферы в общежитии вдруг делится своими переживаниями. — Хотя ты для него уже старик. Чану в новинку делиться слабостями перед тем, кого призван защищать и оберегать, но не у сестры же спрашивать про взаимоотношения с парнями? А эти трое хотя бы знают Сынмина как облупленного и видят с другой стороны нежели зашоренные любовью глаза Чана. — На твоём месте я бы тоже сомневался. Это же Сынмин, — вставляет своё веское слово Чанбин. — Что у него на уме, не знает даже он сам. Не мог себе выбрать кого-нибудь попроще? — Ты думаешь, я расклад делал на вас семерых и выбор упал на Сынмина? — язвит Чан, дёргая бровью. Чанбин притворно хватается за сердце — видимо, представил, что было бы, если выбор пал на него. — Сердце мало повинуется разуму. — Могу сказать, — негромко произнёс Джисон, привлекая к себе внимание. Он просидел почти всю беседу непривычно тихо, находясь в своём мире. — Что ты для него точно на особом месте. Даже если не брать в расчёт, что вы спите. — Чанбин ухмыляется и пару раз чмокает воздух, за что отхватывает от Хёнджина по затылку. — Он заботится о тебе не так как о нас. И говорит про тебя иначе. И всегда ищет тебя взглядом, как точку опоры. Ты не видишь его улыбок, когда он на тебя смотрит, а мы видим. Ну, я. Добавляет он последнее сконфуженно и делает большой глоток потеплевшего пива. Вот уж точно. Ухватить улыбку от Сынмина равно радугу поймать: обычно это милые гримасы, сморщившийся нос или высунутый язык, но редко — искренняя улыбка. Сказанное Джисоном немного успокаивает и дарит веру в то, что Чан не сошёл с ума и не придумывает себе небылиц: ведь с самого начала у них с Сынмином было иначе, и не стоит сейчас подгонять под единый стандарт. Время, проведённое вместе, становится чуть ли не сакральным: личное время наедине, а не когда вас восемь и воздуха не хватает, чтобы дышать. Потому что вместе со всеми Сынмин такой как и всегда — саркастичный, убийственно спокойный, редко инициирующий контакт. А наедине — ласковый, тактильный, заботящийся. Эта его сторона открывается не сразу: проходит значительное количество времени, чтобы Сынмин посчитал их отношения достаточно доверительными для проявления новых для себя качеств. Попытки утешить себя тем, что действия лучше слов, носят кратковременный характер, потому что слов Чану, как человеку, привыкшему орудовать и выражать чувства именно через них — не хватает. Тем не менее он готов признать, что Сынмин вкладывается в их отношения равносильно, а это лишь часть доказательства, что ему не всё равно. Стал бы он усердствовать, если бы не считал это важным? Сынмин не оставляет впечатление человека, который использует свой ресурс понапрасну. Чану невообразимо приятно, когда Сынмин таки надевает короткие шорты и посещает студию. Они записывают последнюю версию песни, Чан лезет под стол, чтобы примотать отходящий штекер изолентой, в который раз давая себе обещание к следующей записи купить новый, а когда вылезает обратно то ударяется спиной обо что-то непонятное, что на поверку оказывается чужой ногой. Обнажённой чужой ногой. Чан точно помнит, что ещё пару минут назад Сынмин был в огромных спортивных чёрных штанах — Чанбин ещё шутил, что тот так прячет свою потолстевшую задницу. Наполовину оказался прав — прячет, но не задницу. — Ты же сказал, что в агентстве мы этим не занимаемся, — прочистив горло, напоминает Чан, скручивая провод в круг и зажимая его с одной стороны хомутом. Привычная невозмутимость сменяется лукавой улыбкой. — Мы ничем таким и не занимаемся, — пожимает плечами Сынмин, упираясь руками в столешницу между раздвинутых ног. — Ты хотел меня увидеть в шортах на столе. Увидел? — Увидел. И в памяти закрепил. Шорты максимально короткие: от натяжения их можно принять за нижнее белье. Они совершенно не прикрывают большую часть бедёр, к которым взгляд так и липнет. На правом до сих пор виднеется жёлтое пятно от падения на тренировке. — Подойдёшь? — наклоняет голову набок Сынмин и дрыгает ногами как пятилетний ребёнок, забравшийся на качели. Чан, ведомый гипнотическим воздействием от созерцания красивых чужих ног — он совсем недавно жарко исследовал губами вот эти выемки на медовых коленках — подходит. Сынмин притягивает его за шнурки от толстовки — любимое дело — и целует. Властно, влажно, рождая своим языком дрожь по всему телу. Чан до боли впивается пальцами в мягкие бёдра, мнёт их, гладит, старается подлезть под край шорт дальше, пока чужие руки обвивают его шею и прижимаются ближе, распаляя желание. Но в агентстве действительно таким заниматься не стоит. И точно не в этой студии, хранившей другие, отяжеляющие сейчас безрассудным выбором воспоминания. Потому что здесь всегда были интрижки, которые плохо заканчивались, а Сынмин для Чана не интрижка, а уж про конец и вовсе думать страшно. — Дверь я закрыл, — мазнув по щеке мокрыми губами, Сынмин подбирается к уху и нежно всасывает в горячий рот мочку с серёжкой-гвоздиком. Предусмотрительный всегда. Чан никогда не думал, что эта черта Сынмина будет его настолько возбуждать — до дрожащих коленей и пламени в груди. Сынмин крепко сжимает его бёдра ногами , подаётся ближе — ладони Чана сжимают уже ягодицы. Желание не накрывает с головой, но держать эту самую голову в трезвом уме становится сложно. Носом соскальзывает к мягкой щеке, в которую следом и утыкается. — Ещё никогда так не жалел, разрешая сегодня ребятам устроить киномарафон в нашей квартире, — расстроено бормочет Чан и дёргается, когда прохладные ладони лезут под футболку и своевольно ощупывают каждый сантиметр тела. — А у нас Феликс и Минхо угорели приготовить праздничный ужин в честь получения прав Чонином. Меня на кухню не пустили. — Поэтому ты пришёл ко мне? — улыбается Чан, представив масштабы не свершившейся трагедии. — Я изначально хотел к тебе и просто воспользовался поводом. Выгодно иметь репутацию разрушителя, — просто отвечает Сынмин, короткими поцелуями одаривая открытый участок шеи. Вдоль позвоночника проходит дрожь: непонятно — от поцелуев или от сказанного. Не соврать, как приятно, что Сынмин изначально хотел к нему. — Шорты у Ликса взял? — Это мои со школы. Думал не влезу, но влез, — голос звучит довольно. Чан охает от неожиданности, когда острые зубы прикусывают нижнюю часть подбородка. Надо остановить эту шикарную во всех отношениях прелюдию, пока контроль не испарился — Чан отстраняется, упираясь взглядом в недоумение. — Я обещал тебе, что в агентстве не будем. Значит, не будем. Сынмин слишком долго молчит, глядит испытующе, передёргивает затёкшими плечами, пока Чан прибирается рядом на столе — на самом деле просто ищет чем занять руки, стремящиеся прикоснуться к теплой коже рядом сидящего. Чужое недовольство осязаемо. — Я не против, — наконец произносит Сынмин, недовольно растягивая гласные. И судя по тому, с каким скрипом это было произнесено внутри шла борьба, не отразившаяся ни одной дрогнувшей мышцей на лице. Хорошо. Чан объяснит вторую причину. Он откладывает исписанные пометками бумаги в сторону и поднимает взгляд. — Ты же знаешь, что у меня были отношения до тебя? — вздыхает Чан и скрещивает руки. Держать зрительный контакт сложно — голые колени так и манят. Задумавшись на мгновение, Сынмин кивает. — И знаешь, что в том числе со многими я встречался здесь. В студии. Странное ощущение налипшей грязи в лёгких коробит. Чан кашляет, чтобы их прочистить. Новый кивок и прорезавшая лоб морщина. — И все мои отношения закончились не очень. Поэтому я не хочу заниматься сексом здесь с тобой. Не хочу, чтобы это тоже закончилось. «И приравнивать тебя к тем отношениям тоже не хочу», — мысленно договаривает Чан, не в силах произнести это вслух. — Ты суеверный что ли? — удивлённо выдаёт Сынмин, а Чан торопеет. — Суеверный? — Ты думаешь, что расстаёшься из-за секса в этой студии? Она — причина раздора? Это смешно, Чан. Сынмин качает головой, как качала бы мама на его глупый проступок. Невообразимой тяжести камень придавливает Чана сверху. Хорошо, он объяснит вновь. — Никаких суеверий. Я имею в виду то, что это место ассоциируется у меня с быстрыми страстными связями, которые ни к чему хорошему не привели. И за которые сейчас мне немного стыдно. Ты для меня больше, чем просто страстная связь, а значит это место нам не подходит. Камень падает с плеч с появлением румянца на припухлых щеках — кто-то снова зачастил в макдак по ночам. Молчание затягивается, Чан разводит руками, мол извини, что я такой заёбный. А ещё он подсознательно ждёт подтверждения с другой стороны, что их связь действительно нечто большее, чем просто страсть. — А это уже глупо, — отзывается Сынмин. Взгляд его полный серьёзных намерений. — Твои, так называемые, связи начинались в этой студии и в ничто большее не выливались. У нас не только началось по-другому, но и идёт совершенно иначе, чем у тебя с твоими, — Сынмин запинается, жуёт губу с секунду и почти презрительно выплёвывает, что рождает у Чана микро-улыбку: — Партнёршами. — Снова жуёт губу и добавляет уже тише и зло, пиная ногами воздух. — Мне не нравится, что место, в котором ты проводишь большую часть времени и которое является для тебя чуть ли не вторым домом, связано с такими эмоциями. Но если тебе ок, то и мне ок. Сынмин спрыгивает со стола и одёргивает край шорт — всё равно достаточно короткие, чтобы прикрыть хотя бы половину бедра. — Если ты думал, что после того, как мы здесь переспим, я сразу начну себя ассоциировать с твоими подружками, то нет. Не начну. Я выше этого. И эта студия для меня сейчас — место, где я бы хотел просто хорошо провести с тобой время, а не оглядываться на призраки прошлого и бояться, что меня бросят сразу, как только твой член окажется во мне, пока я буду лежать на этом диване. Чан не осознаёт весь спектр эмоций, который его охватывает после чувственного монолога, но как только Сынмин заканчивает, то притягивает к себе его и целует до боли в дёснах и губах. Это всё ещё не признание в любви, но явно что-то более личное и сокровенное, чем возможно вообще добиться от Сынмина. Сомнения, которые сжирали Чана в последнее время, развеиваются с каждым пылким ответом на поцелуи. — Поступим иначе, чтобы найти компромисс, — лукаво поджимает глаз Чан, пока Сынмин тыльной стороной ладони вытирает влажный рот. — Это я лягу на диван и твой член окажется во мне. — Из нас двоих я подготовленный. — Быстро сбегаю в душ, тут недалеко комната практик. Подождёшь час, не растаешь. — Ты что, клизму с собой носишь? — А это не твоего ума дело, — быстрый чмок в лоб. — Жди.

***

Возвращаться домой с каждым годом всё волнительнее. Чан начинает переживать уже в зоне досмотра, а в самолёте так вообще сходит с ума, пока уставший от чужих нервных дёрганий Хёнджин не меняется местами с Сынмином под раздражённое «Успокой уже своего бойфренда». Сынмин успокаивает тем, что даёт сжать свою ладонь так крепко, насколько возможно, и тихо напевает что-то из джазового репертуара. Чан успокаивается на одну треть, но это достаточно, чтобы перестать трястись замёрзшей псиной. Австралия встречает удушающей жарой и счастливыми родителями. Сынмин в этот раз едет с ребятами заселяться в гостиницу — они это обсудили ещё будучи в Корее. Чану грустно, особенно если вспомнить, чем закончилось предыдущее проживание с Сынмином в собственной комнате. По крайней мере они договариваются приехать всей группой в один из дней на ужин. Дом пахнет домом настолько сильно, что щемит грудную клетку. Чан обнимается с родителями неприлично долго для взрослого мужчины, но не может отнять рук — хочет пропитаться сполна их энергией. Телефон разрывается от количества сообщений от Сынмина — скидывает сотню фотографий в минуту и восторженно пишет про места, где уже успел побывать. Чану приятно, что Сынмину нравится в его стране, но немного грустно, что не может показать её сам. Надеется, что Феликс и его семья хорошо справятся с этим заданием. За сутки до приезда группы, одним вечером Чан заглядывает к отцу в кабинет, чтобы поболтать. Мама, отказавшись от помощи, уезжает закупаться свежими продуктами для ужина. Разговор вьётся вокруг музыки, достижений группы и лично Чана, плавно переходит на обсуждение всей индустрии в целом и дальнейших планов. Отец слушает вдумчиво и внимательно, задаёт вопросы, беспокоится о здоровье. Приятная атмосфера и неторопливая беседа расслабляет, окутывает домашним уютом и воспоминаниями о прошлых таких разговорах, когда Чан был намного младше. Но она рассеивается, стоит отцу затронуть тему, которую Чан оказывается не готов обсуждать. — Ты давно ничего не говорил о личной жизни, — лукаво улыбается Бан Джек. — Я понимаю, что загруженность высокая и некогда отвлекаться на девочек, тем не менее, вдруг ты нашел себе кого-нибудь. Любимая работа — это прекрасно, но я не хочу, чтобы эта часть жизни прошла мимо тебя. К такому повороту Чан не был готов. Он с Сынмином-то толком не достиг совместного взаимопонимания по вопросу отношений, а уж признаваться родителями, не обсудив это с ним, было совсем странно. Между тем, после того разговора в студии Чан был уверен, что и для Сынмина их связь, не просто связь, а что более сокровенное и долгоиграющее. И пусть ртом он это так и не произнёс, но в целом можно было охарактеризовать их отношения, как «мы встречаемся». От одной мысли теплеет в груди. Позвонить Сынмину и уточнить, не будет ли он против раскрытия, он вряд ли уже успеет, судя по тому как тяжелеет от любопытства взгляд Джека — затянувшийся ответ даёт ему понять, что что-то имеется в жизни сына, раз он так долго раздумывает. И Чан решается. По крайней мере, родители — самые близкие люди, и его никогда не журили за подростковую влюбчивость или излишнее внимание к девочкам. Соль правда в том, что Сынмин — не девочка. Но Чана всегда понимали и принимали его решения, он надеется, что примут и сейчас. — Нашел, — наконец, кивает Чан, пока в груди заворачивается смерч от переизбытка чувств, желудок липнет к рёбрам. — Я встречаюсь с Сынмином. Как же хорошо звучит — ладно, правильно и до трепета в душе. Трепет, правда, скорее тревожный. И тревога, и ощущение неправильности принятого решения о раскрытия своих отношений лишь усиливается, когда лицо отца становится каменным — улыбка уродливо сползает с губ, глаза удивлённо распахиваются. По спине проходит предвещающая беду дрожь: совсем как в детстве, когда Чан по неопытности расколошматил отцовский шкаф в гараже и боялся признаться в содеянном. — С Ким Сынмином? — уточняет бесстрастным голосом отец, шумно сглатывая. По его лицу проходит тень… нет, не презрения, но что-то близкое — Чан не может определить, от того ему сильнее становится некомфортно. Он напрягается, почуяв опасность и вину перед Сынмином за излишнюю болтливость. — Да. — То есть ты… встречаешься и спишь, — Джек вновь сглатывает и скрещивает пальцы в замок, впиваясь в смуглую кожу. — Со своим одногруппником? Звучит так, будто Чан совершил самый неприличный поступок на свете. — Встречаюсь и сплю со своим одногруппником. Все верно, — подтверждает он, добавляя кивок головы. — Кто еще в курсе? — голос отца становится жёстким. — Вся группа точно. И, возможно, менеджер. Мы никогда прямо на этот счет не говорили. Не говорили, но Чан уверен, что тот догадывается, но предпочитает хранить молчание. Что это — доверие, что они не сотворят хуйню, или сомнение в том, что всё же встречаются? Чан не знает, но тему не поднимает. С Сынмином у них был общая договорённость о контакте на публике, которую оба исправно выполняют, а следовательно и нервов стаффу не подкидывают. Им сами эти нервы ни к чему. — Чан, это безрассудно и глупо заводить интрижку с одногруппником, — достаточно спокойно, но с нажимом произносит Джек и после паузы добавляет обманчиво равнодушно: — Тем более мужского пола. У Чана мгновенно закипает кровь. Совсем как в дебютные времена, когда кто-то из группы ошибался или делал не так, как было нужно, и Чан заводился с полоборота. С возрастом эта опция внезапного гнева перестала быть актуальной, а сейчас к его удивлению вдруг снова возникает. Но непонятен источник этой сильной эмоции. — Во-первых, это не интрижка, — копирует недавний жёсткий голос отца, Чан стискивает зубы. — Во-вторых тебя смущает, что Сынмин одногруппник, или то, что он мужчина? — Меня смущают оба этих факта. И то, что это Сынмин! Он всегда был… странным, — спустя некоторую заминку добавляет Джек, брезгливо передергивая плечами. Чан еле сдерживает себя, чтобы не сорваться в крик, ладони сжимаются в кулаки, пальцы сводит судорогой от давления. Щёки горят. Приятные ощущения от беседы, которые окутывали тёплым надёжным одеялом, рассеиваются до конца. — Странным? Сынмин нравился тебе больше всех остальных. Ты его всегда выделял и хвалил! — напоминает ему Чан, выплёвывая слова. — Что изменилось? — Тогда он не спал с моим сыном! — звучит слишком отчаянно и яростно, раздается стук чужого кулака о стол. Отлично — в ярости не только Чан. — Думаешь секс со мной меняет людей? — Думаю, что секс с тобой открывает людям новые возможности! — огрызается Джек. Голова дёргается, как от хлёсткой пощёчины. Чан распахивает глаза в ужасе — ему мерзко только от одной мысли о том, что отец думает, что он настолько не умеет контролировать ситуацию и с ответственностью подходить к выбору партнёра, а не пихать свой член кому попало. — Если ты намекаешь на то, что мной пользуются, то это не так, — скрипит зубами Чан. — Иначе бы спали друг с другом с самого дебюта — это раз. А два — ты его совершенно не знаешь, чтобы кидаться такими обвинениями. — А ты, конечно, очень хорошо знаешь, — у Джека вырывается саркастический нервный смешок. Он хлопает себя по колену, словно ранее прозвучала хорошая шутка. — Я вижу их чуть ли не каждый день. Я их знаю всех семерых лучше, чем кто-либо ещё в компани. — Но спишь с одним! — язвит Джек и морщится, будто увидел что-то неприятное. Чан срывается, вскакивая. Да какого чёрта?! — Потому что люблю я Сынмина. И сплю с ним, а не со всеми! Джек отшатывается резко как от удара. Чан и сам не ожидал, что слова вылетят так быстро и легко, не задержавшись на мгновение в голове. Его хвалебный самоконтроль испаряется дымкой, стоило отцу надавить. Чана нисколько не задело бы, если бы такой разговор случился с менеджером или директорами, но слова одного из самых близких людей на этом свете ранят сильнее. — Чан, я повторяю — это безрассудно и может закончиться плохо! — Джек повышает голос, вставая со своего места, и осекается после раздавшегося стука. — Мальчики я дома! Взяла у Сэма свежайших креветок, так что креветкам на гриле быть! — Джессика Бан залетает суетливым вихрем в кабинет и резко останавливается, замечая напряженные лица и неблагоприятную атмосферу. Она вмиг становится серьезной. — Что случилось? — Ты в курсе, что твой сын спит с одногруппником? — спрашивает Джек — не в правилах семьи замалчивать проблемы. Чана накрывает необоснованной волной стыда, когда родители ругали за плохой поступок. Но черт, он не должен так себя чувствовать! Потому что не совершил ничего плохого, и он вполне в трезвом рассудке, чтобы самостоятельно отвечать за свои действия. Да и ему не пять, чтобы родители искали ему пару на детский праздник! Чан избегает смотреть в глаза маме, поэтому она сама ищет с ним зрительный контакт, и когда устанавливает, то задаёт лишь один вопрос. — Это Сынмин? По напряжению в голосе не разобрать чувства, да Чан и не пытается — слишком ошеломлён проницательностью. Кончики ушей смущённо горят. Неужели он настолько очевиден для собственной матери, но не очевиден для отца? Получив утвердительный кивок, Джессика вздыхает с мольбой переводя взгляд на ошеломленного мужа. — Не знала, но догадывалась. — И ты это поощряешь?! — взрывается тот, недовольный, что она мало того, что не присоединилась к нему, так еще догадывалась и скрывала от него важную информацию. — Джек, они взрослые люди. Не наше дело, с кем спит наш сын. Этот выбор должен делать он, а не мы. — Я… вы… Чан впервые становится свидетелем того, что у отца, обладающего природным даром красноречия, не находится слов. Он краснеет от злости, резко крутится вокруг своей оси и выходит из кабинета под напряжённое молчание. Хлопает дверь, ведущая во двор. Чан хочет пойти следом, но мягкая рука мамы его останавливает. — Не трогай его пока. Пусть остынет, а потом я с ним поговорю. — Он думает, что Сынмин со мной спит из-за каких то привилегий! Голос звенит от обиды; Чан звучит по-детски, не в силах контролировать придавивший его эмоциональный багаж. Джессика гладит его по руке, успокаивая. — Он о тебе беспокоится. Я не защищаю его мысли и метод, но это так. — Она вздыхает и делает шаг в сторону двери, преувеличительно весело добавляя: — Помоги мне достать продукты из машины. Остаток дня проходит в смятении от прошедшего разговора. Джессика так распределяет работу по подготовке к ужину, что Чан не встречается с отцом до самого вечера, но зато улучает минутку, чтобы написать Сынмину и признаться в опрометчивом поступке. Он поймёт, если Сынмин останется в гостинице и не приедет на ужин. Поймёт, если Сынмин разозлится и отругает за спешность. Сообщение оказывается прочитанным спустя несколько часов, когда ребята должны были собираться к выезду. Чан пялится на краткое «Я приеду» с несколько минут, чувствуя, как с плеч падает невидимый груз, но в то же время в груди расползается едкое, противное чувство вины. Тревога после сообщения никуда не исчезает, а усиливается: очевидно, что отцу половины дня мало, чтобы успокоиться и принять новый стандарт жизни Чана, и за ужином может произойти что-то, на что Чан будет не в силах повлиять и защитить Сынмина. — Машина подъехала, — кричит Джессика с гостиной. Чан пружинистым шагом подходит к двери, открывает и оттесняется в сторону шумной толпой, дружно впихнувшейся в его дом. Чудом он вылавливает из галдящей толпы нужный затылок и тянет за футболку к себе, чтобы крепко обнять. Сынмин пахнет солнцем и немного бензином, словно провел весь день в автомастерской. — Чан, мы всего два дня не виделись. Сынмин ворчанием пытается замаскировать смущение. Чана же накрывает чувством безграничного умиротворения, когда он сжимает чужую сухую ладонь, найдя в ней опору для себя. До сильных покалываний в языке хочется сказать, как он рад видеть его здесь — рядом с собой. Слова тают, стоит ощутить, как внезапно напрягается Сынмин, а руки впиваются в плечи, чтобы отстранить. Направленный на них в упор взгляд Джека не предвещает ничего хорошего. Обычно непоколебимое лицо Сынмина сейчас излучает неуверенность, смущение и совсем каплю стыда. — Мне уйти? — шепчет он Чану в ухо, не прерывая зрительный контакт. Двойственные желания рвут грудную клетку: часть просит, чтобы Сынмин остался — вдвоем, ощущая близкого человека рядом, будет легче пережить вечер; другая часть здраво рассуждает, что их совместное присутствие может ситуацию лишь усугубить. Чан медлит с ответом. За него всё решает мама. — Сынмин-а, очень рада тебя видеть! Так вырос! — стрекочет она, мягко оттесняя Чана в сторону, чтобы обнять застывшего смущённой статуей — боже, как мило горят его уши — Сынмина. Его взгляд мечется от Чана до его отца и обратно, будто загнанный в клетку зверь, но он добровольно сдаётся в ласковые объятия женщины и позволяет потрепать себе макушку. — Проходите. У нас всё готово, — оповещает всех собравшихся Джессика, наклоняется ближе к уху Сынмину и шепчет так, чтобы и Чан слышал тоже: — Ох, Сынмин, ну и фрукт тебе достался. Но я уверена, что ты сможешь управиться с моим сыном. Она заговорщически подмигивает зардевшемуся Сынмину, отходит назад и мчится на кухню, пока Чан благодарно смотрит ей вслед. Отец руки Сынмину не пожимает, несмотря на глубокий поклон. Заметив некую тревожную неловкость, Чанбин забирает Сынмина и Хёнджина выгуливать Берри, пока Минхо и Феликс помогают Джеку с барбекю и грилем, а Чан находит возможность приткнуть свои руки на кухне. Когда подходит время к ужину, и все усаживаются за общий стол, то Чан уверенно усаживает рядом с собой Сынмина, который хотел затесаться между Феликсом и Чонином и не отсвечивать до конца вечера. Их нервное состояние замечают все участники, но на все их вопросительные взгляды, Чан лишь качает головой, мол всё нормально. Естественно, ничего не нормально. У него внутри готова взорваться граната с гвоздями, которые только и ждут повода вонзиться в чувствительные внутренности и перекрыть возможность дышать. Джек сидит на противоположном конце стола и не сводит с них хмурого взгляда. Чан надеется что отцу хватит такта не устраивать разборки за общим столом. Разговор обтекаемо льётся вокруг работы, новой музыки, предстоящего тура, Австралии и семейных рассказов. Активно вовлечённый в беседу Чан немного выдыхает, позволяя себе проглотить кусочек мяса. Он скашивает взгляд на почти пустую тарелку Сынмина и снова чувствует острую вину за то, что оставил его с собой и вплёл в эту ситуацию, не обсудив и не подготовив к важному разговору. То, что после вечера их ждёт важный разговор — он не сомневается. — Да, у нас сейчас стало больше свободы, — довольно воркует Джисон на вопрос Джессики о том, как обстоят дела с их контрактами. — Мы больше имеем влияния на решения, которые касаются личного продвижения. Это здорово! Даёт возможность заняться тем, чем всегда хотелось, и реализовать свой потенциал. Много крутых занятий, которыми теперь можно заняться в свободное время. — Например, спать со своим парнем-одногруппником? — саркастически вылетает у Джека. По секундному испугу на лице видно, что вопрос вылетел вслух случайно. Разговор мгновенно затихает, нагружая комнату давящей тишиной. Участники перестают болтать и жевать, обращая безмолвные взгляды в сторону Чана, который в свою чередь смотрит на выпрямившегося и побледневшего Сынмина. Чан может стерпеть плохие слова и гнев в свою сторону от незнакомых людей, улыбаться им в лицо, когда сильнее всего хочется по нему треснуть. Но не от отца — родного и близкого человека. У его гранаты подрывает чеку. — Ты хочешь что-то сказать? — сквозь сжатые зубы голос выходит надрывный. Его колено крепко сжимают. Мама зеркалит жест, накрывая лежащую на столе ладонь отца своей и сжимая. — Я уже сказал, — отрывисто бросает Джек и морщится: неприятно, что не сдержался и высказался, или неприятно по другой причине — неизвестно. Чану неприятны оба варианты. — Я правильно понимаю, что это камень в мой огород? — Чан! — раздается резкое предупреждение сбоку любимым голосом, колено сжимают крепче. Сынмин пытается его остановить и не создавать больше трудностей и дискомфорта за столом. Но затопившие под самое горло обида и злость не оставляют и шанса на самоконтроль. — Скорее в твою постель, — ядовито отвечает Джек и поднимает взгляд. У них битва ни на жизнь, а на смерть. Чан не готов сдаваться просто так. — Джек! — следом раздается возмущенный рык Джессики. Её красивое лицо искажено напряжением, растерянностью и каплей стыда за поведение мужа. — Вот уж не знал, что твой родительский контроль распространяется и на мою постель. Ты продолжаешь думать, что это простая интрижка? Объятый яростью Чан вскакивает от невозможности сидеть на месте, чужая ладонь сбрасывается от резкого скачка. — Я уверен, — твердо отрезает Джек и хмыкает, переводя взгляд за его спину, чтобы смерить им сидящего там человека. — Это не так! — С жаром отвечает Чан, упираясь кулаками в стол. — Я уже это пояснил и… — Чан! — Сынмин встаёт следом и крепко сжимает его плечо, давит вниз, вынуждая сесть. Его голос звенит от напряжения. — Хватит! — Согласна с Сынмином. Хватит! — подхватывает Джессика, взгляд которой с растерянного становится сердитым. Он направлен в упор на мужа, но тот не смотрит на нее, продолжая играть в гляделки с Чаном. Ей приходиться рукой повернуть его лицо к себе за подбородок и, выразительно глянув, повторить с нажимом. — Хватит! — Сядь! — вновь Сынмин, с силой давящий на плечи. Разорвав с отцом зрительный контакт, он в ярости оборачивается и смотрит на Сынмина, как бы спрашивая, почему его останавливают. В темной радужке разлит океан тревоги и испуга. Краем глаза он замечает, как смотрящие в их сторону Минхо и Чанбин солидарно качают головами в отрицательном жесте. — Пожалуйста, сядь! — с нажимом повторяет Сынмин — его голос глушится эмоциями, — добавляя холодное и твердое: — Хён. Хён. Триггер-слово, которое может, как подлить масла в огонь, так и отрезвить. Приём на грани, но сейчас он работает. Выпустив разряженный воздух из легких, Чан со свистом берет новый и успокаивается, усаживаясь обратно, с демонстративно громким стуком ножек пододвигается к столу. На колено возвращается ладонь. Атмосфера слегка разряжается. — Говядина просто восхитительна, госпожа Бан, — раздается в возникшей неловкой паузе голос Минхо, пытающегося вернуть разговор в спокойное русло. — Поделитесь рецептом? — О, конечно Минхо-я, — радостно откликается Джессика, и все присутствующие облегченно выдыхают. — Сложно было найти хорошую вырезку, мы объездили много фермерских рынков, чтобы найти подходящую. — А ты, Сынмин, готовишь? — не унимается Джек, преследуя непонятно какую цель. Чан снова вскидывается. Ладонь сжимается в кулак до боли в ногтях. — Не скажу, что люблю это делать, но могу, — спокойно отвечает Сынмин, продолжая крепко держать его колено. — И что же ты готовишь Чану? — Джек! — с предупреждающим рыком цедит Джессика сквозь зубы. У неё некрасиво краснеет шея от злости: Чан уверен — он выглядит сейчас так же. — Ничего, мы живем в разных общежитиях. — с ледяным спокойствием отвечает Сынмин и пожимает плечами. У отца на секунду брови удивленно подпрыгивают: Чан злорадно скрипит зубами. Они ведь так и не зашли в разговоре про их отношения дальше обсуждения персоны партнёра. Если бы отец проявил толику интереса, то узнал бы раньше, что они не живут вместе. — Разные? — Да, я живу с Минхо-хёном, Феликсом и Чонином. Сынмин поочередно показывает на своих соседей, и те с неловкими улыбками кивают, когда на них обращается недоумённый взгляд. Чан завидует спокойствию в голосе Сынмина — с самоконтролем у него явно лучше дела обстоят. — Хорошее соседство, — коротко замечает Джек. — Как же вы тогда встречаетесь… для этого? Для этого. Гвозди от гранаты сильнее впиваются в желудок, прошивают его насквозь, своим остриём щекочут рёбра. — Может, мы не будем обсуждать эти вопросы за общим столом! — У Джессики тот самый ледяной тон, которого в детстве Чан боялся и бежал, когда слышал. — А кого мы здесь стесняемся? Очевидно, что все за этим столом в курсе, кроме нас, — Джек обводит рукой стол — громкое молчание и опущенные взгляды участников лишь подтверждают его догадки. Чан не может сдержать порыва съязвить: — Хочешь узнать, как мы умудряемся спать друг с другом, живя в разных общежитиях? Отец бледнеет. — Чан! — в едином крике, призванном усмирить, сливаются голоса Джессики и Сынмина. У мамы скорее смущённый голос, в то время, как у Сынмина пропитанный отчаянием. Сердце пропуском удара реагирует на второй — мерзкое ощущение от его отвратительного поведения кислотой прожигает живот. — Прекрати, пожалуйста, — цедит Сынмин. Не прикасаясь, Чан чувствует, как напряжено его тело. В глазах мольба и паника, он просит не реагировать, но Чан — пороховая бочка, и его совсем чуть-чуть заземляет теплая рука на колене. Самую малость обидно, что Сынмин как будто бы не на его стороне, не дает защищать их отношения перед отцом, не дает доказать, что всё всерьёз. — Почему ты… — начинает он и замолкает, не зная, как продолжить. Почему ты не даёшь мне нас защитить? Почему ты не присоединишься ко мне? Почему тебе всё равно? — Потому что я не хочу стать причиной разлада тебя с семьёй! — Сынмин старается говорить спокойно, но панические нотки прорезаются в его внезапной шепелявости. Во взгляде отчаянная мольба. — Ты уже ею стал, Сынмин, — резко замечает Джек. Судя по убийственному выражению лица, Джессика хочет его задушить. Или воткнуть вилку, которую она крепко сжимает в руках, в горло. То как от слов отца дергается голова Сынмина и стремительно бледнеет его лицо, спускает у Чана все тормоза. Он будет защищать эти отношения до конца, даже если его сейчас выгонят из дома и отрекутся, как от сына. Медленно разворачиваясь к отцу, он готов к драке, но вдруг раздается смешок. Затем второй. — Простите, хах. простите, — Джисон закрывает рот руками, когда вырывается еще один, и краснеет. — Хан-а, ты не вовремя, — сконфуженно тянет Минхо рядом с ним. Сидящие за столом неловко переглядываются, не понимая, как реагировать. — Просто... это так забавно, — кашлянув, произносит Джисон и без страха смотрит прямо в лицо Джеку. — Вы говорите, что причиной стал Сынмин, и если глобально, то наверное да. Но конкретно сейчас, именно он спасает вас от конфликта, в результате которого вы можете потерять сына. Именно он сдерживающая сила Чана, которая не даёт ему разругаться с вами в пух и прах, хотя вы его провоцируете каждой фразой. Это конечно ваше семейное дело, но я бы не стал лишать Чана опоры только потому, что Сынмин для вас полом не вышел. Или чем там ещё. К концу монолога его бесстрашный запал немного спадает, он кашляет несколько раз в кулак. Тишина установившаяся после того, как произнесено последнее слово, звенит напряжением и излишним драматизмом. — Извините, — вдруг спохватывается Джисон, подскакивая и отвешивая хозяевам дома поклоны. — Я не хотел, чтобы это прозвучало неуважительно по отношению к вам. Но и неуважение к другу я тоже терпеть не буду. Он кланяется ещё раз и усаживается обратно под гробовое молчание и нечитаемый взгляд Джека, тут же запихивая в рот огромный кусок мяса и с силой стараясь его прожевать. Когда Джисон сильно нервничает — он ест. Незыблемое правило. — Кхм, — кашляет Минхо, привлекая к себе внимание. — Согласен с Джисоном. И с госпожой Бан в той части, что обсудить это надо вам вчетвером. Вы правы — мы в курсе событий, но мы были, есть и будем на их стороне. Потому что мы видели своими глазами, как это начиналось, и во что вылилось. Мы знаем, как они дорожат друг другом, хотя как минимум один никогда не произнесет это вслух. Мы видим, как они любят друг друга, и нам этого достаточно. — И кто же не произнесет? — ядовито интересуется Джек. Чан прикрывает глаза — ну, конечно, зацепился за самое больное. — Я, — поднимает голову Сынмин, уверенно встречая пронзительный взгляд с противоположного конца стола. — Я никогда не говорил Чану. Что люблю его, или что дорожу им, и… — Сынмин, я и так это знаю, — вздыхает Чан, потирая большими пальцами вдруг пронзившие острой болью виски. Тяжесть мира, которую ещё совсем недавно сошла с его плеч, снова обрушилась на них с особой силой. Как он хотел услышать эти слова, но не при таких обстоятельствах. То как Чан впоследствии виновато опускает плечи от осуждения в глазах Сынмина, которому не нравится, что его прервали, — вызывает короткий смешок у Джессики. Чан смотрит на нее недоуменно, но она качает головой и прикрывает глаза руками, большими пальцами упираясь в виски. Сынмин меж тем спокойно продолжает. Тепло его ладони разгоняет в Чане самые мерзкие и отвратительные мысли. — Я действительно не хочу, чтобы Чан из-за меня с вами ссорился. Вы многое ему дали и вложили, он очень сильно вас любит и считается с вашим мнением. То, чего он добился… уверен. Вы гордитесь им. У меня нет своих детей и я даже вполовину не могу понять, что вы чувствуете и чего опасаетесь… — Я опасаюсь того, что из-за вашей связи мой сын может потерять всё, над чем так усердно работал. И как отец я чувствую, что должен защитить его от опрометчивого шага, чтобы он не пожалел в будущем, — отрывисто объясняет Джек свои опасения. — Пап, — начинает Чан, но его вновь отвлекает рука, крепче сжавшая плечо. Сынмин взглядом умоляет не вступать. Чан чувствует себя ребёнком, который мешает разговаривать двум взрослым людям, один из которых его отец, а второй младше на три года. — Как вы думаете, сколько мы встречаемся? Вопрос вводит Джека в растерянность, он глупо моргает. — Полгода? — делает неуверенное предположение. Чан замечает, как мама с грустной улыбкой качает головой, и почему-то вспыхивает от смущения. Она всегда знала все его секреты, даже те, которые он никому не рассказывал. — Год и восемь месяцев, — припечатывает Сынмин. У отца взлетают брови вверх, а на лице отпечатывается тень сомнения с последующим смятением и немного — стыдом. — Мы не выпячиваем это, потому что не глупые и оба понимаем, что можем потерять. Это не интрижка, как вы полагаете, и даже если вы заставите его бросить меня, я все равно буду заботиться о нем, потому что как минимум мы в одной группе, а как максимум, — он делает паузу, глубоко вдыхая. Чан замирает в ожидании продолжения: — Я действительно его люблю. Сердце ухает вниз и сразу же взлетает с космической скоростью до небес, разнося искры счастья по венам и артериями. Вместо гранаты в животе взрываются фейерверки. — Сынмин… Чан не может сдержать порыва — он должен обнять того, кто спустя почти два года их отношений произнес вслух, что любит. Ладонями он ощущает напряженную спину и то, каким отбойником стучит его сердце: как всегда спокоен внешне, но слишком взволнован внутри. За столом вновь повисает тишина, но уже не такая звенящая и напряжённая, а больше неловкая и смущенная прозвучавшим признанием. — Черт, — коротко ругается Хёнджин, обращая на себя внимание. — Сынмин, наконец сказал, что любит Чан-хёна, а я даже это не заснял! Как мне его теперь шантажировать? — Я потом лично для тебя повторю, — добродушно отвечает ему Сынмин, скаля зубы в улыбке. Фраза, как спусковой крючок сбрасывает всех в пучину дикого хохота, скидывая объявшее напряжение. Краем глаза Чан замечает, как трясутся плечи мамы от сдерживаемого смеха, и даже отец позволяет себе прыснуть в кулак — его лицо разглаживается от улыбки, становится мягче. Чан обнимает Сынмина крепче и носом трется за ухом, потому что ему надо как-то обличить тот порыв нежности, что захватил душу, и показать Сынмину, как он рад его словам. Вслед за носом идут короткие поцелуйчики. — Хён, ну что за нежности?! — в попытке отстраниться, раздраженно шепчет Сынмин, мило краснея щеками. Его взгляд воровато убегает к родителям. — Мы же за столом! — Спустимся под стол, чтобы я тебя там обнял? — игриво отвечает Чан, чувствуя как возвращается легкость, как сердце успокаивается, а по вискам не стучит молоток. Тяжелый взгляд отца он ощущает спиной, но как будто бы он больше не имеет над ним власти. Сейчас над Чаном имеет власть лишь человек, который фыркает ему в ухо, чтобы он вел себя воспитанным человеком, а не поехавшим влюбленным. Но Чан и есть поехавший влюбленный, как прикажете с этим жить? — Успел! — радостно восклицает Чонин, пряча телефон и показывая большой палец заговорщически подмигивающему ему Хёнджину. — Чонин-а, мне тоже скинь, — слышится голос Джессики, переглянувшейся с тем же заговорщическим видом с Чонином. — А у меня есть, где они спят вместе у нас в общежитии. Надо? — спохватывается Хёнджин, вспоминая о самоотверженном поступке Джисона, и под возникшее молчание решает уточнить: — Если что, они оба в одежде и просто спят. — Конечно, надо! — Джессика достает телефон, писком предупредивший о новом сообщении, и цокает, судя по всему возмущённая, что они смели предположить, что она не будет рада такому компромату. — Когда вы… — недоумевает Чан, пиля Хёнджина испытывающим взглядом, и вдруг понимает: — Это когда вы шушукались под дверью половину ночи и чуть мне Сынмина не разбудили?! — Не разбудили же, — веско замечает Чанбин, выгибая бровь, и приступает к порядком остывшей из-за их душевных разговоров еде. Остаток ужина проходит в менее дискомфортной обстановке, Чану удаётся покормить Сынмина, навалив на его тарелку всего по чуть-чуть. Он почти не смотрит в сторону отца, но чувствует его взгляд — щеками, ухом, плечом. Понимает, что тот наблюдает за ними, ищет повод зацепиться за что-то ещё, но сейчас Чан готов отбить все летящие в него шары с осуждением, потому что теперь он более чем уверен в ответных чувствах и крепко стоит на этой земле. Чан помогает маме убрать со стола, и как только они остаются одни, то задаёт беспокоящий его вопрос: — Ты покачала головой, когда папа ответил, что мы встречаемся полгода. Ты поняла раньше? — Ну, — Джессика колеблется, стряхивая воду с рук в раковину. — В ваш прошлый приезд, за где-то сутки до прилета Сынмин написал мне, что будет жить у нас, так как ты расстроен, что остальные будут в городе, и попросил гостевую комнату. Тогда я просто подумала, что он хороший друг. Но Чан, — она улыбается, вздыхая. — Я уже видела тебя влюбленным, пусть ты был маленьким, но поведение не меняется. Смотришь нежно, всегда ищешь его взглядом, садишься рядом, ходишь хвостом. Прям как твой отец, когда ко мне подкатывал, — хохочет она, вспоминая былое. — И как мило Сынмин пытался не сразу согласиться на мое предложение переночевать вам вместе в одной комнате, хотя его взгляд говорил о том, что он согласился в тот же момент, когда я спросила. И возможно ты не замечаешь, но когда мы созваниваемся, то его имя из твоих уст звучит чаще, чем другие. И я тоже переживаю за вас. — Она хватается за край раковины и тревожно сводит брови к переносице. — Но я достаточно уверена в тебе и в нем, чтобы понимать, что вы не допустите глупых ошибок. Ни одни таблетки в мире не смогли бы сейчас так успокоить Чана, как слова мамы, которую он обнимает со спины и прячется лицом в плече. Она треплет его волосы. — Он не забывает поздравлять меня с днем рождения и всегда передаёт приветы бабушке и дедушке, с которым виделся лишь однажды в ваш ещё самый первый приезд. Он будет хорошим зятем, — Джессика не сдерживает смешок, когда лицо Чана вытягивается от последней фразы, но тут же становится серьезной. — А с папой мы ещё это обговорим. Извини его за вспыльчивость. Ты и сам такой, когда загоришься, то тебя ничего не остановит. — Сынмин останавливает, — бездумно бросает Чан. — Хорошо, что он был рядом, — мягко улыбается Джессика. — Надо будет у него взять пару уроков по укрощению строптивых.

***

От присутствия огромного количества не самых спокойных людей в доме очень шумно — Чану это напоминает рождественские праздники, когда к ним в дом стекались родственники. Правда сейчас праздничной атмосферой совсем не пахнет: пусть в конце ужина и произошла некоторая разрядка, но в воздухе до сих пор клочками витало напряжение. — Спать будешь со мной, — категорично заявляет Чан, когда они делят гостевые комнаты и количество спальных мест. — Не уверен, что это хорошая идея, — с сомнением отзывается Сынмин, дёргаясь в сторону разговаривающих на улице родителей — сквозь панорамное окно, видно лишь их силуэты в освещении уличного фонаря. Ужин закончился на спокойной ноте: взгляд отца больше не был налит свинцом, а скорее казался задумчивым, погруженным в себя, что-то решающим. Он достаточно мягко спросил у Сынмина про его планы на будущее, игнорируя нервозное состояние Чана рядом, спросил про здоровье родителей (этот вопрос вызвал у Сынмина непонятное смятение), уточнил за какие бейсбольные команды тот болеет и хотел бы сходить на матч при случае. Слишком гладко стелил — Чан это понимает, но пока Джек не позволял себе новых неприятных высказываний в сторону их отношений, то он спокойно реагировал на их разговор. И, наверное, действительно не стоило ворошить тлеющие угли и поспать в разных комнатах, но Чан настаивает, а Сынмин в итоге соглашается. Когда они оказываются вдвоём в спальне, Чан в первую очередь крепко прижимает к себе, целует в плечо и раз семь повторяет «спасибо», в надежде, что Сынмин поймёт, за что было каждое. Спасибо, что пришёл. Спасибо, что был рядом. Спасибо, что хорошо держался. Спасибо, что сдерживал от непоправимых слов и поступков. Спасибо, что заступился. Спасибо, что ты есть. Спасибо, что любишь. И один раз говорит: — Прости. — Ты не виноват, — тут же отзывается Сынмин, куцо обнимая его в ответ. — Не считая твоей вспыльчивой реакции, которую можно было придержать. — Я должен был обсудить с тобой, прежде чем рассказывать родителям. Этот шаг мы не проговаривали, — Чан отстраняется чуть назад, чтобы рассмотреть лицо Сынмина и замечает странную смесь эмоций, где главенствующая — вина. Странно, ведь это Чан виноват в том, что произошло за ужином. Сынмин прячет взгляд, нервно дёргается щека. — Я рассказал своим родителям полгода назад. — Ты что? — Чан глупо хлопает ресницами. Внутри ощущение опасной невесомости, когда всё застыло на мгновение, чтобы затем с оглушительной скоростью упасть вниз. Послышалось, наверное. Не мог же Сынмин признаться родителям, не признавшись сперва в своих чувствах Чану? — Я рассказал своим родителям полгода назад, — повторяет Сынмин, морщится будто от неприятности и усаживается на кровать, широко расставляя ноги. Мог. Локти его упираются в колени, пальцы сцепляются в замок, на который Чан и пялится, чтобы усмирить рой хаотичных вопросов в голове. — Заезжал к ним на выходных и к слову пришлось. — Это к какому такому слову? — хмыкает Чан. Осознать своё отношение к прозвучавшей новости не получается. Он вроде бы и рад, что Сынмин не только признал факт их отношений, но и признался в этом родителям. А вроде бы и что-то противное грызёт под рёбрами. — Они заговорили про свадьбу, и я сказал, что в Корее пусть на свадьбу не рассчитывают, ибо нас не зарегистрируют, — тихо отвечает Сынмин, скрещивая руки на груди, а ногу закидывая на ногу — типичная поза, когда сильно нервничает. Пытается сжаться в комок как при избиении — как щенки сжимаются, когда их бьют хозяева. Но Чан, во-первых, ему не хозяин, а во-вторых, бить его точно не собирается. Только обнимать. Долго и обстоятельно. — Отреагировали мягче, чем твой папа, но не без проблем. Меня попросили быть с тобой аккуратней, — фыркает Сынмин, а когда брови Чана удивлённо вскидываются, то поясняет: — Если кратко, то они выразили обеспокоенность твоей несерьёзностью по отношению ко мне. — Чего? — вылупляется Чан, приоткрыв рот. Сынмин позволяет себе крохотную ухмылку. — Что я тебе нужен чисто ради развлечения. Они не назвали тебя «ветреным», но что-то близко к тому. Возможно, до их ушей дошло твоё баловство с девочками в студии, — вторая ухмылка уже не крохотная, а очень даже широкая и провоцирующая. Щёки стыдливо горят, пока внутри Чан пытается заглушить волну возмущения волной беспокойства. — Не волнуйся, я смог убедить, что я для тебя не развлечение, — вкидывает спешно Сынмин, почувствовав, что в Чане готова взорваться бомба и разразиться громкими нелестными комментариями, чтобы обелить своё поведение. Бомбу заливает ушатом ледяной воды. — Это как же? В ожидании ответа Чан затаивает дыхание: все беспокоящие его вопросы по поводу признания Сынмина родителям отходят на второй план. Интуиция подсказывает, что сейчас будет произнесено что-то более важное, чем простое объяснение. Но Сынмин медлит, отворачивает лицо в сторону: Чан замечает как дёргается нерв на щеке от сильного сжатия челюстей. Внутри этого человека идёт нешуточная борьба за «унести с собой в могилу» или «признать что-то вслух». Чан наклоняется, с любопытством заглядывая в потемневшие глаза, но Сынмин снова отворачивается, прячась за чёлкой и рукой пихает в плечо, отталкивая от себя. Воздух наливается тяжёлой духотой от молчания и невысказанных слов. — Я, — спустя минуту, которую Чан ему великодушно даёт, начинает Сынмин, опуская плечи, будто сдаваясь. — Кхм. Сказал, что я плохо подхожу на роль человека «для развлечения». И если наши с тобой отношения длятся больше года, то это однозначно что-то больше, чем просто секс. — Объясни сразу про «‎не подхожу на роль человека для развлечения», пока я не подумал, что ты себя оскорбляешь? — быстро, внезапно строго спрашивает Чан, сводя брови к переносице и не обращая внимание на забившееся чаще сердце. Вздох, следующий за вопросом, показывает, как Сынмину тяжело говорить. — Это не оскорбление, а констатация. ‎Я явно не из той категории, которая «валить и трахать». Окей, ты повёлся на меня однажды, ну второй раз мы друг другу подрочили, а дальше-то что? Я не считаю, что я какая-то уж секс-машина, чтобы за меня долго держаться, — фыркает Сынмин и, наконец, поднимает свои глаза. Страха в них нет, только какая-то непонятная мольба. — Особенно учитывая, что я скорее неопытный пробник секс-машины, и у тебя были явно лучше партнёры. Тем не менее, мы встречаемся больше года, заботимся друг о друге, ты пишешь мне дурацкие, но милые сообщения перед сном, у нас секс раз в две недели и, это явно больше, чем просто «развлечение». Чан хлопает ртом на «дурацких сообщениях», собираясь возмутиться — он же от всей души — но вовремя прикусывает язык, понимая, что Сынмин его сейчас не осуждает за внезапные приступы нежности, а наоборот поощряет и показывает их ценность для себя. (Пусть всегда и отвечает зелёным смайлом, вредина такая). Сынмин смотрит на него испытующе, верхняя стопа нервно дёргается в ожидании ответа, который Чан задерживает, потому что чувствует одновременно слишком много ярких чувств и не может сосредоточиться на чём-то одном. Ему будто вырвали сердце и вставили его обратно, но не запустили. Сказанные слова до сих пор будто эхом отражаются от стен, а Чан жалеет, что они не в студии, где можно было нажать на кнопку и включить запись. Ведь Сынмина же хер заставишь повторить всё то, что он сейчас сказал. А сказал он многое. Ценное. Важное. Дающее ту самую опору, которая нужна Чану, как воздух. — Или я не прав? — резко задаёт вопрос Сынмин и весь будто каменеет. Стопа перестаёт качаться. По лицу проходит судорога. Чан отмирает. — Прав. В той части, что это действительно что-то большое, чем просто секс. Но не прав в той, что ты не из категории «валить и трахать». — Расслабившийся после первого предложения Сынмин закатывает глаза и громко хмыкает — не верит. — И если бы ты не останавливал меня каждый раз, то я бы тебе это давно доказал. От того, как мило вспыхивают стыдливым румянцем щёки напротив, Чану становится очень хорошо. — Ты — не целевая аудитория! — шипит Сынмин. — У тебя вместо мозгов спермозавод! — Нет, просто ты для меня сексуально привлекательный, — ухмыляется Чан, делая шаг вперёд. Сынмин дёргается в сторону, чем рождает маленькую хищную улыбку. — И если бы — я повторю — если бы, ты позволил, то такие порочащие твою сексуальность мысли никогда бы в твоей голове не задержались. — Сексуально привлекаю я только тебя! — Не уверен, что это так, — качает головой Чан, делая шаг вперёд и оказываясь перед Сынмином, которому приходится задрать голову, чтобы выдержать битву взглядов. — По крайней мере, в рамках группы я даже рад, что сексуально ты привлекаешь только меня. Хотя Минхо и Хёнджин стали в последнее время слишком часто лапать тебя за зад. Мне стоит начать беспокоиться? — Собственник, — комически кривляется Сынмин, а Чан даже не собирается оправдываться, потому что действительно собственник. Да, он безусловно доверяет Сынмину и в целом не против, чтобы того щупали за зад (Чан явно щупает больше), но когда частота шлепков со стороны других участников по одному заду, в котором он заинтересован, увеличивается, то он не может не испытывать лёгких тычков ревности. Чан в ответ несильным ударом по плечам вынуждает Сынмина упасть на кровать и довольный усаживается сверху. — Получается, теперь наши родители в курсе, и мы самая настоящая пара? Ты сводишь меня на ужин к себе домой? — мурлычет Чан, наклонившись к лицу Сынмину. Кончик носа упирается в чужой. Тело под ним ощутимо напрягается, на боках появляются ладони, не до конца определившиеся, что хочет их хозяин — скинуть с себя человека или сжать его до хруста. — Твой отец против, — в тёмных глазах нефтью разлит страх. — Мы с ним не с того начали и оба вспылили. Тем более я был в подвешенном состоянии, так как не знал, как ты относишься, — запинается. — К нам, и стоит ли… — А ты думал, что я отношусь как-то иначе, раз не только сплю с тобой, но и гуляю, хожу к тебе в студию просто так и терплю твои тупые сообщения? — перебивает Сынмин. — Знаешь, иногда всё же лучше обозначить причину своих действий словами, чтобы я не додумывал, — отвечает Чан, уязвлённый насмешкой в вопросе. — Но в своих чувствах я уверен. Меня взбесило, что он назвал наши отношения интрижкой, и дальше как в тумане. — Госпожа Бан сказала, что мне ещё предстоит увидеть тебя таким же бешеным и неуправляемым, и чтобы я готовился, — задумчиво тянет Сынмин, пальцами соскальзывая под край футболки. — А ты что? — Сказал, что уже видел тебя таким, и не единожды. Она ответила, что раз после этого я всё ещё хочу с тобой встречаться, значит, действительно люблю, — договаривает он с милым румянцем на щеках, в одну из которых Чан зарывается носом и тихо смеётся. Сынмин немного приподнимается и неловко целует — скорее мажет губами — в ухо. От такого нежного трепетного жеста у Чана подло щемит сердце. Он отвлекается от щеки, проводит языком по губам, смачивая их и наклоняется, чтобы поцеловать, как дверь в комнату резко открывается. — Чего устроили?! — сердито басит вошедший, а Чан за мгновение слетает с Сынмина, чуть не зацепившись ногой в свисающем пледе. Чёрт, дверь не закрыли! — Ты шёл последний, — поднимает одну бровь Сынмин, указывая Чану на его непредусмотрительность, и почему-то не испытывает стеснения, глядя на возмущённого Феликса, который дверь закрывает сразу же и дёргает задвижку. Чан так-то тоже Феликса не смущается — он уже целовались на его глазах — но вероятность того, что на пороге мог оказаться кто-то другой скручивает кишки в узел. — Минхо-хён, как чувствовал, когда отправил меня сюда. Я буду спать с вами, — бухтит Феликс и смотрит на них, как на нашкодивших детей. Или как старший брат на неразумных младших, за которыми его отправила приглядывать мать. — Оу, мы конечно, хотели разнообразить нашу сексуальную жизнь, — ожив, лукаво замечает Чан, бросая мимолётный взгляд на Сынмина, в надежде, что тот подхватит его игру. Сынмин его надежды оправдывает: — Но планировали пригласить другого. — Эй! — эмоционально выкрикивает Феликс, дует щёки и смотрит с лёгкой паникой в глазах. — Руки держать при себе! Иначе пожалуюсь Минхо-хёну, а он вас быстро разведёт по разным комнатам. Для большей убедительности Феликс грозит каждому своим коротеньким пальчиком. Это выглядит настолько комично, что даже Сынмин не может сдержать смех, что говорить про Чана, который заголосив касаткой, скатывается куда-то под кровать в приступах смеха. Феликс никуда не уходит и действительно ложится спать вместе с ними. Точнее между ними. — Хоть одно малейшее движение в сторону друг друга и можете попрощаться с ночными встречами в нашем общежитии. — Феликс, не уподобляйся Минхо. Ты же добрый. — мурлычет Чан, перекидывая одну руку через него, чтобы дотянуться до Сынмина и тут же по этой руке отхватывает. — Айщ! — Вот именно поэтому сплю с вами я, а не Минхо-хён, как планировали изначально. — Группа диктаторов. Никакой личной жизни с вами. — взвывает Чан. — Ликси, ну можно хотя бы за руки подержаться? До уха доносятся тихие смешки от Сынмина. Феликс глубоко вздыхает. — Ладно. Но чтобы без глупостей. Без глупостей, так без глупостей. Так и засыпают втроём, зажав с обоих сторон Феликса, на живот которого Чан и Сынмин кладут свои сцепленные руки, накрытые крохотной ладошкой самого Феликса.

****

Первую часть утра Чан пытается обдумать предстоящий разговор с отцом, а во вторую ругается по телефону с менеджером, стаффом и подрядчиком площадки, потому что план как обычно идёт по одному месту. Наспех позавтракав, все огромной кучей собираются у машин, чтобы попрощаться. Чан, обняв родителей — маму долго и крепко, отца быстро и неловко, — устремляется к менеджеру, чтобы обсудить последние вопросы, боковым зрением контролируя то, что происходит рядом. Когда очередь прощаться доходит до Сынмина, то Чан машинально напрягается, всматриваясь в его прямую спину, делающую поклон. Джессика обнимает его также крепко и долго, как Чана до этого, и по макушке треплет, будто родного сына. На лице Джека улыбки нет — брови хмуро сведены, губы поджаты, но протянутую руку он жмёт и наклоняется к уху Сынмина на несколько секунд. С места, где стоит Чан, не слышен разговор, но лицо у Сынмина спокойное и улыбчивое — значит обошёлся без гадостей и угроз. Сынмин делает ещё один поклон и отбегает к машине, где его тут же ловят за руку. — Что он тебе сказал? — шепчет Чан, стреляя подозрительным взглядом в обескураженного отца. — Что он постарается понять, а пока попросил продолжать заботиться о тебе. В ушах будто взрывается пузырь тишины после слов и мягкой сынминовской улыбки. Чан в три широких шага доходит до отца и крепко его обнимает, ощущая в ответ неуверенные прикосновения к спине. Им предстоит ещё многое обсудить, но Чан благодарен этому маленькому шагу со стороны не последнего в его жизни человека. Перед тем, как отбежать к машине, он ловит взглядом улыбку мамы и на душе совсем теплеет. Проблемы валятся одна за другой, как-то самое домино, которое Сынмин любит напевать, когда в хорошем настроении. Когда-то Чана погубит чрезмерная ответственность, но пустить всё на самотёк не в его правилах. Он без лишних слов заселяется в номер к Сынмину и пропадает весь день в разъездах от площадки до офиса и обратно, пока ребята гуляют по городу. Освободиться получается ближе к ночи, когда дороги пустынны, а огни ночного города полны вдохновения, которым Чан обязательно бы воспользовался, не будь таким опустошённым. Он тихонько прокрадывается в апартаменты, сразу замечая, что можно было и не стараться быть тихим — Сынмин всё равно не спит. Строчит что-то в своей тетради под неторопливо льющуюся из портативной колонки музыку. — Ты же ляжешь со мной? — вместо приветствия спрашивает Чан. — Здесь одна кровать, — тоном «ты слепой?» замечает Сынмин. — Конечно, лягу. Чан давит счастливый хрюк в горле и уходит мыться, чтобы, вернувшись, свежим, чистым и приободрившимся от контрастного душа, упасть звёздочкой на кровать. Сынмин кратко рассказывает, чем они занимались весь день, в каких местах он успел побывать и что поесть — указывает на стоящий у тумбы пакет. — Взял тебе твоих любимых снэков. Если можно было бы захлебнуться любовью, то Чан, весь монолог пропялившийся на оголённую часть чужого бедра, определённо ею захлёбывается. — И вещи твои разложил. Конечно, не так ультра правильно, как ты, но хотя бы не надо запинаться о чемодан посреди номера. Нет, Чан определённо захлёбывается любовью и бурлящим лавовым потоком счастья. Сынмин испуганно вскрикивает, когда на него сначала набрасываются с медвежьими объятиями, а далее сминают губы в голодном поцелуе — Феликс их вчера так некрасиво прервал, не дав насладиться ртом, из которого вышли долгожданные слова любви. Для баланса своего внутреннего Я Сынмин сопротивляется с полминуты, чем разжигает лишь сильнее азарт, а затем сам берёт руку Чана и запускает себе под футболку. Они целуются долго, со вкусом и громкими хлюпающими звуками, зарождающими возбуждение не хуже стонов. Сынмин трётся пахом о его бедро сильнее с каждым витком поцелуев, упрямо пихает язык в рот, вылизывая нёбо, прикусывая аккуратно — завтра съёмки — нижнюю губу, но и этого хватает, чтобы дрожь охватила тело, мурашками сбежала вдоль позвоночника и осела в коленках. Из-за тяжёлого дня у Чана тянет мышцы от каждого резкого движения, но с каждым погружением в состояние безграничного опьянения от чужих ласк, боль притупляется. — Я написал родителям про ужин, — шепчет Сынмин в губы, когда прижимается лбом к его лбу и заглядывает в глаза. — Они сказали в любое удобное для нас время, как вернёмся. — Представишь меня как своего парня? — улыбается Чан, чмокая нос, который тут же морщится. — Тебе не нравится? — вдруг серьёзно спрашивает Сынмин, отодвигаясь, чтобы окинуть взглядом его лицо. Он хмурится. — Мне очень нравится, — улыбается Чан и одним резким движением переворачивает не успевшего сориентироваться Сынмина на живот, сразу приникая губами к незащищённому волосами загривку. Стоны тонут в гостиничной подушке, но потому как извивается тело, как вжимается его ладонь в затылок Чана, убедительно доказывают, что Сынмину нравится. Прикусить, зализать, поцеловать — задняя часть шеи горит красным, а под неярким светом от висящих сверху бра видны следы зубов. Остаётся надеятся, что к утру они сойдут. Футболка летит в сторону, Чан вдавливает затылок было решившего приподняться Сынмина к кровати, а сам присасывается губами к тёплой коже спины. Ленточкой поцелуев спускаясь ниже по позвонкам, стараясь укусить каждый под неразборчивый не то стон, не то возмущённый вопль. Спина Сынмин ходит ходуном от ласки, его поясница так на танцах не выгибается, как гнётся сейчас от не самых страстных действий. На неё Чан и обрушивает тысячи мелких поцелуев, гладит пальцами неявные впадины по обе стороны от позвоночника, языком проходится по краю шорт, затрагивая и кожу. Сынмин дёргается, будто пронзённый ударом тока, приподнимается на руках, чтобы перевернуться, но Чан властно придавливает его за затылок обратно к постели — возмущённый вопль вновь тонет в подушке, — свободной рукой стягивая с одной из ягодиц шорты вместе с бельем. Делать это напряжно, потому как Сынмин извивается змеёй и шипит в тон ей же, руками пытается отодрать от своего затылка чужую ладонь. Чану удаётся освободить вторую ягодицу, в которую он с огромным удовольствием вонзается зубами. Ладонь соскальзывает с затылка вместе с самим Чаном, который соскальзывает ниже и седлает чужие ноги, чтобы облегчить себе доступ. — Что ты делаешь?! Освободившись от хватки, Сынмин тут же поднимает голову и пытается извернуться, но Чан крепко держит его за бёдра, вовсю работая языком и зубами, совершая любимый алгоритм: прикусить, зализать, поцеловать. На этой части тела можно оторваться — под одеждой будут не видны следы укусов. Вместо ответа Чан ткнётся носом в начало расщелины между ягодицами и делает короткий вдох, далее легонько касаясь кончиком языка. Сынмина потряхивает от столь невинного действия, Чан удовлетворённо мурлычет. Ладонью он гладит разгоряченную кожу спины, продолжая расцеловать ягодицы, прикусывать особо сочные места, тычась носом во впадинки. Сынмин всё ещё дёргается на каждое движение и хрипит. Чану стоит спросить разрешение всё же прежде, чем сделать то, о чём давно мечтал. Он резко подтягивается на руках, накрывая обнажённое тело собой и придавливая к кровати — слышится сиплый выдох — и ткнётся носом в местечко чуть ниже уха, куда следом мурлычет. — Можно? — Что? — вымученно спрашивает Сынмин, не в силах повернуть головы. Чану вдруг становится стыдно — ему придётся произнести вслух то, о чем он мечтает на протяжении длительного времени. Раньше это была скорее шутка, которой было весело дразнить Сынмина и смотреть на его реакцию, а сейчас Чан действительно хочет — до горячих покалываний на языке хочет и даже не испытывает брезгливости — спасибо учебным материалам. Чан снова вместо ответа использует действия: всасывает мочку уха, а указательным пальцем мягко раздвигает ягодицы и пару раз двигает им в надежде, что так будет понятно его желание. Он еле успевает отодвинуться, как Сынмин резко поднимает голову и, несмотря на тяжесть сверху, наполовину оборачивается, оказываясь к лицу Чана нос к носу. — Ты серьёзно? — непонятно отчего у Сынмина щёки горят — от возбуждения или от того, что он понял, что хочет сделать Чан и теперь тоже испытывает стеснение. — Абсолютно, — Чан бодает его нос своим, пытается передать взглядом часть затапливающей его нежности и приободрить. — Я там даже не брился, — вот теперь Сынмин точно краснеет от смущения. Чан тянется пальцами к торчащему соску и обводит его пальцем. — Это да? — спрашивает Чан, невинно поглядывая исподлобья. Этот образ всегда разыгрывается им как по нотам. Непонятно, почему Сынмин всегда ведётся, хотя точно знает, что Чан специально. — Я готовился, конечно, но точно не к языку в своей заднице, — стонет, прикрывая лицо ладонями, на которых Чан тут же оставляет по поцелую. Это всё ещё не ответ. — Так могу? — он обращается весь в ухо, чтобы услышать ответ. Сердце останавливается на короткий миг, чтобы забиться с огромной силой вновь после тихого «Да». — Только выключи один из светильников, чтобы я не умер от стыда! — Главное не умри от наслаждения, — самоуверенно заявляет Чан, вовлекая было закатившего глаза Сынмина в поцелуй. Он действует по протоптанному когда-то пути — сначала расслабить и создать доверительную атмосферу, чтобы облегчить жизнь и Сынмину, и себе. Поэтому один из светильников всё же отключает — знал бы Сынмин, насколько полумрак делает его тело ещё более горячим и привлекательным. Долго целует, мягкими поцелуями пробираясь к уху, шее, чтобы потом осторожно перевернуть на живот и продолжить прокладывать себе путь губами, языком и зубами к вожделенным ягодицам. Избавляет полностью от одежды, нежно гладит покраснения внизу ягодиц от резинки белья, просовывает руку под живот. Сынмин немного приподнимает таз, чтобы Чану было легче добраться до твёрдого члена и пару раз ласково его надрочить перемежая с поцелуями выступающих лопаток. Он водит кончиком носа по линии между ягодицами, не раздвигая их — больше дразня, и как только Сынмин сам начинает тычется задом ему в лицо, понимает, что теперь можно. До ушей доносится невнятное протяжное бормотание, когда Чан раздвигает ягодицы и сначала проводит кончиком носа: посмеивается про себя — действительно готовился, раз личный запах тела перемешан с химической отдушкой интимного геля. Боковым зрением замечает, как Сынмин впивается руками в несчастную подушку, в которой и топит свои крики; заглядывается на то, как натягиваются мышцы на чужих плечах. На пробу лижет, сглатывает. Не противно, короткие тёмные волоски щекочут нос и губы. Сынмин что-то пищит в подушку и дёргается всякий раз, когда Чан касается чувствительных мест. — Давай-ка поднимемся, — просит Чан, когда понимает, что поза у них не то чтобы удобная. Сынмин покорный и мягкий, как пластилин — такое зрелище совсем редкое, поэтому Чан старается запомнить как можно ярче этот момент. — Чувствую себя, как на приёме у врача, — ворчит вставший на колени Сынмин, чтобы затем уткнуться головой и руками в подушку, а задницу оттопырить насколько это возможно. — А я чувствую, какой ты нежный там, — мурлычет Чан, оставляя невесомый поцелуй за правым ухом. Теперь значительно легче: и шея не устаёт, и держать ягодицы раскрытыми в руках легче, можно руками дотянуться до члена или яичек, чтобы добавить стимуляции и расслабить окончательно. Стоит коснуться языком сжатого колечка мышц, как у Сынмина резко меняется язык тела — его выгибает в обратную сторону, дрожь не крупная, а скорее мелкая и очень частая, оглянувшись назад, Чан замечает поджавшиеся пальцы ног. Он пропускает момент, когда стоны превращаются в тихий скулёж. Чан зарывается лицом меж ягодиц, руками крепко сжимая бёдра и подтягивая их к себе рывком всякий раз, когда Сынмин пытается ускользнуть. А потом он слышит и разбирает слова: Сынмин вообще редко разговорчивый, стоны и те чуть ли не под давлением Чан выпрашивает, не понимая, почему тот их стесняется. Сейчас же Сынмин совершенно не стесняется, выкрикивая обычные «Боже», «Блядь» и «Чан», в разных вариациях от «Боже, Чан» до «Боже, блядь, Чан» и всё это таким отчасти скулящим, отчасти просящим голосом, что Чан заводится, хотя думал, что возбуждение и стоящий колом член ему сегодня не светит. Его задача — сделать хорошо Сынмину, а не себе. Светит. И упирается в белье неприятно больно. Подтопленный волной желания Чан перестаёт быть осторожным: Сынмина хочется вылизать всего полностью, до скрипучей чистоты, до сорванного от стонов голоса (что, конечно, нежелательно, но когда разум уступает желаниям, контролировать себя сложно), до онемевшего от работы языка. От обилия слюны звуки всё чаще громкие и хлюпающие, она стекает по подбородку, Чан едва успевает убирать её рукой. Потому как стоит отнять руку от чужого бедра, как Сынмин, хрипя и постанывая, уползает вперёд, и приходится подтягивать снова, практически впечатывать зад себе в лицо. Чан не знает наверняка, какая реакция будет его ждать, когда язык протолкнётся вовнутрь, но точно не ожидает, что Сынмина тряхнёт, как при их первом проникновении пальцем, даже будто бы сильнее. На красивых руках от сильного напряжение выделяются вены, на ладонях образуя притягательную сеточку. Сам Сынмин, заскулив так протяжно и громко, прижмётся к постели, как провинившийся пёс у ног хозяина, и будет просить: — «Сделай так ещё раз!» Чан не знает, похоже ли проникновение языком в анус на проникновение языком в рот — ощущения всё же разные, да и рот пошире будет — там есть, где разгуляться. Но словно реакция от языка в заднице намного ярче обычного поцелуя. Чан не уверен, что его языка хватит чтобы дотянуться до простаты и что это вообще возможно, поэтому обхватывает ладонью сочащийся выделениями член. Он отстраняется на мгновение, чтобы хватить побольше воздуха, как чужая рука за затылок уверенно притягивает его обратно. Удовлетворённый мявк теряется в хлюпанье от частой работы ртом. У Чана горит, почти немет язык от непосильной работы, губы немного сводит, собственное возбуждение болезненно пульсирует в члене, но он не прекращает стимуляций, чувствуя, что конец близок. Сынмина как всегда перед крупным оргазмом сильно потряхивает, он громче стонет — и даже подушке уже не заглушить это звуковое мракобесие, — дёргается, его колени разъезжаются, сам он то приникает полностью грудью к постели, то резко выпрямляется, направляя истому по телу. Чан бездумно затрагивает большим пальцем купол головки, одновременно языком проталкиваясь дальше в горячее нежное нутро, и этого оказывается последней каплей, которая сначала подкинет Сынмина, затем обрушит вниз, выливаясь тёплой спермой на пальцы Чана, постельное бельё и частично собственный живот. Он обмякает очень быстро. Чан, вытерев рот, отстраняется, бережно укладывая. С нежностью и безмерной любовью в глазах наблюдает, как судорога от оргазма продолжает сводить красивое тело. Аккуратно гладит ладонью ягодицы, невесомо их целует, поднимаясь выше к пояснице, где губами собирает бисеринки выступившего пота и размазывает их по пылающей коже. Дышит Сынмин тяжело и отрывисто — словно отскакал трёхчасовой концерт без минуты на перерыв. Глаза его прикрыты, а рот открыт и дышит он скорее им, чем носом. — Спасибо, — мурлычет Чан на ухо и устраивается за спиной, приобнимая и прижимая крепче к себе. Под ладонью лихорадочно сокращаются мышцы живота. — Кажется, — рваный вздох и судорожное сглатывание. — Это мне. — Новый вдох, облизать пересохшие губы. — Надо тебя благодарить. — Но это же было моё желание. — Чтобы хорошо было мне. — А тебе было? — самодовольно уточняет Чан, будто только что не был свидетелем одного из самых ярких оргазмов. — Было. — Сынмин прижимает его ладонь своей крепче к животу, чтобы успокоить свихнувшиеся мышцы. Чан трётся пульсирующейся промежностью меж чужих ягодиц, стараясь унять немного возбуждение. Надо обтереть Сынмина, укрыть и оставить спать, а в ванной разобраться со своей проблемой. Чан уверен, что ему не потребуется много времени, чтобы кончить. Сынмин не собирается укладываться спать. Как только судорога сходит на нет, сердечный ритм приходит в норму, он переворачивается в руках Чана и спускается вниз. — Боже, у меня там всё хлюпает, — возмущённо ворчит, пока стягивает чужое белье. — Заканчиваем и идём в душ вместе. Чан не успевает сказать, что не нужно ничего заканчивать, и вообще он сам справиться, а Сынмину лучше отдохнуть. Он вообще ничего не успевает, только закусить ребро ладони, чтобы не застонать в голос и не схлопотать потом от одногруппников, что они опять были слишком громкие ночью. Сосать у Сынмина с каждым разом получается всё качественнее, да и Чану многого не надо на самом деле. Стоит только кончику члена упереться в чужое горло, как пульсировавшее в одном месте возбуждение вдруг рассеивается тысячами мелких щекочущих песчинок по всему телу — Чан едва успевает за волосы оттащить Сынмина, чтобы не кончить в рот. — Молодец, — вытерев рот и поцеловав кончик обмякшего члена, произносит Сынмин и оглядывается через плечо. — Идём мыться? Чан крепко — до цветных кругов перед глазами — зажмуривается, чтобы, когда откроет их, осознать, что происходящее реально. Что вот у него есть действительно парень, который наконец-то признался ему в любви; что у этого парня потрясающий рот; что этот парень буквально позволил вылизать себе зад и ещё и умудрился получить от этого оргазм, хотя Чан изначально в своих навыках не то, чтобы уверен. И что им вскоре предстоит ужин с родителями этого парня, где ему как-то надо собраться с силами и смотреть им в глаза, после того, как его язык наполовину побывал в анусе их ребёнка. Сынмин, конечно, не ребёнок уже, а вполне себе красивый взрослый парень, но чёрт. Родители, они и есть родители. А Чан просто счастливый человек. В голове жужжит что-то отвлекающее, не дающее загнаться на последней мысли. Его отвлекает тёплая ладонь, крепко сжавшая бедро с внутренней стороны. — Чан? — Да. Да, идём.