Руки.

Подготовка к предстоящему туру занимает всё свободное и не очень время. Организационные вопросы сносят лавиной, накрывая Чана плотным куполом головной боли на оставшийся месяц. А между делом ещё съемки, передачи, трансляции, записи демок — тошнотворный круговорот, после которого в конце дня валишься с ног. И только лежа в постели выдыхаешь, когда скроллишь ленту и видишь положительные комментарии и слова поддержки от тех, для кого даришь всего себя. Это даже как-то несправедливо, что он один, а фанатов слишком много на одного его. Ему всегда казалось и кажется, что он делает мало. Согласовав точное расписание тура, Чан долго думает над одной мыслью, сидя перед экраном ноутбука с открытой вкладкой сайта покупки билетов на бейсбольные матчи. Этот вопрос беспокоит его которую неделю, и он маньячно обновляет билеты, проверяя, остались ли места, так как он всё ещё не определился до конца. Места есть, а губ у Чана нет — он их сжевывает в нервном истощении. После концерта в Лос-Анджелесе у них есть в запасе один день, на который как раз и выпадает игра Энджелс и Янкис — таким удачным совпадением грех не воспользоваться. Уже года три как участники перестали дарить подарки друг другу на дни рождения, предпочитая тихо отмечать с тортом и закусками. И если дарили, то спонтанно и обычно какую-то нужную, но незначительную мелочь. Например, как дакимакура с лицом одногруппника, с которой Чан не расставался. Билеты на матч, стоящие, как четыре билета на их концерт, выглядят значительно и не мелочно. Сынмина хочется порадовать. Учитывая, что это будет практически конец тура и все они будут уставшими, то положительные эмоции не помешают. Чан не может решиться вплоть до того момента, пока его случайно не застаёт Минхо, зашедший в комнату, чтобы позвать присоединиться к ужину. Своим бесцеремонным носом он лезет сразу к экрану, и Чан не успевает прикрыть вкладки. — Бери, — только и произносит Минхо, многозначительно хмыкая, — и пошли есть. Два билета тут же попадают в корзину, где Чан их оплачивает, ждёт, когда придет электронное подтверждение, и присоединяется к ужину. Тур наступает слишком внезапно даже для них, хотя готовились, ждали, мечтали. Рутина переездов, вечных аэропортов, отелей, бесконтрольного недомогания не сжирает Чана до конца только потому, что эмоции от концертов перекрывают все минусы. Когда в каждом городе он видит сотни, тысячи людей, которые пришли ради них и того, что они создают. И ещё. Не даёт скатиться в рутину Ким Сынмин, который вновь ночует с ним на его кровати и позволяет себя обнимать. Чан даже предлагает заменить все выпадающие им номера на номера с двуспальной кроватью, чтобы не ютиться вдвоем на узкой полуторке. Но Сынмин отказывается, сказав, что ему нужно пространства для маневра. Чан не задумывается о смысле этих слов ровно до середины тура, который длится уже месяц. Он вообще старается не быть навязчивым, да и сил хватает только на то, чтобы лежать и обниматься. Истощенный организм, выпустивший из себя все силы и эмоции, должен за пару дней до следующего концерта напитаться новым ресурсом. Они подрочили друг другу лишь раз, после первого концерта в туре, а потом только спали рядом, валясь безжизненными сосисками рядышком. А потом за три недели до Лос-Анджелеса Сынмин лишает Чана части опоры. — Мы можем поговорить? — тон у Сынмина до пугающего серьёзный. Они только вернулись с концерта, помылись, провели трансляцию в комнате Минхо и Джисона, и теперь готовились ко сну. — Давай, — Чан не ждёт чего-то сверх ужасного, решив для себя, что что бы не сказал Сынмин, примет это достойно. Сердце пропускает удар от вида собранного и одновременно потерянного Сынмина, кусающего себе губы и пилящего взглядом его голые колени. — Скорее всего то, что я скажу, тебя расстроит или обидит, но я должен это сказать и сделать. Чан напрягается весь, как перед прыжком, мышцы на ногах покалывает, в груди начинается ледяная вьюга. Хочется резко оглохнуть, чтобы не слышать то, что говорит рот Сынмина. — Мне нужно пространство, — собравшись с мыслями и установив прямой зрительный контакт, сообщает Сынмин. Его лицо очень напряжено. А Чан не понимает, — тебя слишком много. Ты везде — на концертах, в самолетах, в свободное время, и здесь. Я… — он запинается, облизывая губы, — извини, правда. Это не значит, что я тебя не хочу и мне неприятно с тобой находиться. Мне приятно, но тебя правда очень много, я не вывожу. — Что ты хочешь, чтобы я сделал? — голос сводит от хрипа и сковавших от ледяной вьюги внутри эмоций. Челюсти крепко сжимаются от бессильной беспочвенной злости. — Я пока поживу с другими. В следующем городе заселяюсь с Феликсом. Чан автоматически кивает, бездумно пялясь на цветастый ковер под босыми ногами Сынмина. Ему не дали отворот поворот, и в целом желание Сынмина можно понять, потому как он всегда искал для себя уединенные места и любил проводить время в одиночестве. Возможно их отношения поэтому так долго и продержались, потому что они живут в разных общежитиях, и Чан мозолит ему глаза только на работе. — Окей, — кивает Чан. — Ты расстроен? — Сынмин присаживается перед ним на корточки, совсем как недавно, когда подкармливал бродячих кошек, и заглядывает в лицо. — Я расстроен, но понимаю, почему ты этого просишь. И буду чувствовать себя монстром, если запрещу тебе меня бросать, — Чан силится улыбнуться, но сил на это нет, да и фальшивая улыбка Сынмину не нужна — он его и так чувствует на сверх-уровне. — Извини. — Всё хорошо, правда. Сегодня же ты спишь со мной? — С тобой, — скромно улыбается Сынмин, и Чан не сдерживает порыва его обнять и прижаться носом к ложбинке между шеей и плечом, как в последний раз. — Ты мне нравишься, Ким Сынмин. — Ты мне тоже. ** Конечно, то, что они вместе больше не делят один номер, замечают все. — Вы поссорились? — тревожно спрашивает Чанбин, поглядывая на Чана, пока он забирает ключи с ресепшена отеля. — Нет. Он попросил, я согласился, — Чан кладет ему в руку ключ-карту и поправляет сумку на плече, — наш на третьем этаже. Триста одиннадцатый. — Если честно, то он последние пару концертов выглядел сильно измотанным, — делится своими наблюдениями Чанбин, Чан морщится. Да, был измотан концертами, перелетами и Чаном, которому собственная навязчивость сейчас стоит поперек горла. — Ему нужно время, — продолжает Чанбин, когда они поднимаются по лестнице, и Чан не выдерживает. — Чанбин, всё хорошо. Я это понимаю. Прекрати уже беспокоиться. — Ты выглядишь, как брошенный хозяином щенок. В себя приходишь только на сцене. Не усугубляй его чувство вины своим внешним видом. Понабрал в группу доморощенных психотерапевтов — Чан скрипит зубами. Не далее как вчера к нему с этой же темой подкатил Минхо. — Почему Сынмо делит номер с Феликсом? — прямо и бесцеремонно — в стиле Минхо. — Потому что он так захотел, — устало и нервно — в стиле Чана в последние дни. — Вы поругались? Что-то произошло? — теперь в голосе появляется тревога. — Да ничего я не сделал ему! Он сам попросил! Почему все вокруг считают, что это Чан сделал что-то плохое? — Из вас двоих это ты выглядишь несчастной брошенкой, поэтому я скорее за Сынмина спрашиваю — что он сделал? — Ему нужно время и пространство. Этот ответ Минхо удовлетворил, и он больше не лез с расспросами. А теперь Чанбин решил поиграть в лучшего друга. Кто дальше Чану укажет на его отвратительный вид и усомнится в невиновности — Чонин? Лос-Анджелес приближается, и электронные билеты прожигают Чану несуществующий карман — он так и не подарил их, не предупредил. И вообще думал, что пойдут вместе — он даже правила прочитал и пару игр глянул, — но сейчас понимает, что лучше вместе не идти, чтобы не навязывать себя. Обида затапливает горло — не надо было слушать Минхо и покупать их. За сутки перед вылетом до Лос-Анджелеса, Чан не находит себе место, и в конце концов решает, что отдаст билеты, а если Сынмин решит не идти, то невелика потеря. К двери его номера Чан подходит трижды, трижды уходит. На четвертый раз с ним идет сердитый Минхо, держа за ручку, как маленького ребенка, и сам стучится в дверь, оставляет его стоять и быстро скрывается. — Открыто, — слышится из-за двери задорный голос Феликса, и Чан, набрав побольше воздуха в легкие, заходит. Ребята сидят на кровати Феликса и смотрят какое-то видео на телефоне. У Чана сердце реже сокращается от вида уютного, улыбающегося Сынмина — широкая футболка сползла с его плеча, на котором как раз покоилась голова смеющегося соседа. — О, хён, что-то хотел? — Феликс приподнимает голову, продолжая ярко улыбаться. — Сынмин-а, можно тебя на пару минут? — кивает сразу нахмурившемуся Феликсу и выходит за дверь в коридор. Распечатанные билеты жгут теперь существующий карман, и спину прошивает электрическими разрядами. Сынмин появляется через пару минут, плотно прикрывая дверь и вопросительно воззряясь на него. Его волосы отросли и вечно падали на глаза, Чан давит порыв их поправить. — Что-то случилось? — Нет. Да. в общем, — Чан облизывает губы, бегает взглядом за спиной Сынмина и лезет рукой в карман, чтобы достать несчастные бумажки, — ещё в Корее я взял тебе билеты на бейсбольный матч, который пройдет после концерта в Лос-Анджелесе. У нас как раз будет свободный день. Я не знаю, какие команды ты любишь, но надеюсь, что тебя не разочарует. Билета два — возьми с собой Хёнджина, он вроде тоже с твоей подачи начал интересоваться бейсболом. Или можешь не ходить совсем. Я не расстроюсь, и не бу… Громкий нечеловеческий визг обрывает угрюмое бормотание Чана. Его чуть с ног не сшибает напором, когда Сынмин, посмотрев огромными от шока глазами на билеты, запрыгивает на него и крепко обнимает своими сильными руками. Чан еле успевает сделать шаг назад, чтобы сохранить равновесие и подхватить его под ягодицы, чтобы не сполз раньше времени. Душа теплеет от такой реакции. Ледяная вьюга, морозящая ему внутренности сменяется теплым восточным ветром. Из-за двери осторожно выглядывает заинтересованная мордочка Феликса. Сынмин спрыгивает с Чана и скачет уже на месте, предъявляя Феликсу под нос билеты. — Я узнал о матче слишком поздно, и не смог купить билеты, — возбужденно тараторит Сынмин. Его покрасневшие от возбуждения щёки кажутся Чану очень привлекательными. — это лучший подарок, хён. ой. Чан. Спасибо! И даже кланяется пару раз, что лишнее. — Я рад, что получилось тебя порадовать, — улыбка против воли растягивается на губах, взгляд становится нежным. — Ты не расстроишься, если я пойду с Хёнджином? — вдруг уточняет Сынмин. Улыбка пропадает и появляется морщинка меж бровей. — Нет, — Чан кривит душой, но эта ложь сейчас обоим во благо, — Я рассчитывал, что мы пойдем вместе, но я очень плохо разбираюсь в этом и буду отвратительным напарником. А с Хёнджином вы оторвётесь. Сынмин закусывает губу, бегло оглядывает коридор, задерживаясь взглядом на всё ещё торчащей из-за двери голове Феликса, с умным видом изучающего билеты. Мягко толкает растопыренной ладонью прямо в веснушчатое лицо соседа, заставляя зайти внутрь, и, схватив Чана за руку, утягивает за собой в комнату. Феликс возмущенно ворчит, потирая лицо, дверь захлопывается, а Сынмин, обхватив руками шею Чана, целует его до бабочек в животе и молниями перед глазами. Возможно, и не такой уж плохой идеей было послушаться Минхо и купить билеты. Их прерывает тактичное покашливание и возмущенная фраза, брошенная стоящим рядом Феликсом. — Эй! Я сейчас ослепну! Когда Чан смотрит в глаза Сынмина, то находит их еще более красивыми, чем раньше — они блестят радостью, счастьем и детским восторгом. — Проболтаешься — обнулю все твои уровни и снесу профиль в играх. — Сынмин поворачивается в сторону Феликса и грозит ему пальцем. Тот дуется обиженным ежом, а Чан, таки потрепав Сынмина за волосы, уходит из комнаты, чтобы завалиться к себе и затерроризировать визжащего от внезапной атаки Минхо обнимашками, потому как его распирает безграничным счастьем. — В день матча Чан с легкой душой отпускает Сынмина и Хёнджина с парочкой людей из охраны, а сам идёт с Джисоном и Чанбином познавать город. Минхо с мелкотней погнали в какой-то музей искусств по просьбе Хёнджина, который чуть не порвался на части, когда услышал, что Сынмин приглашает с собой на матч, а на другой чаше весов стояло посещение музея искусств и приобретении важной для него картины. В итоге матч победил, а Хёнджин половину вечера инструктировал Минхо и Феликса на предмет того, что ему нужно. Чонин прилепился к их группе только потому, что не хотел сидеть со «старперами». — Чан, — привлекает к себе внимание Джисон. Они зашли в местную кофейню, чтобы выпить прохладных напитков и дать Чанбину отдохнуть, — давай скооперируемся и напишем тоскливую песню о любви, чтобы Чанбин урыдался. — Эй, — Чанбин возмущенно подпрыгивает, пока Чан прячет улыбку в кулаке, — У меня всё хорошо с личной жизнью. — Ага. Чонин сказал, что ты полночи в туалете провел, общаясь по видеозвонку, а утром был опухший от слез, — играет бровями Джисон, покусывая трубочку своего айс американо. — Мелкий поганец! Мне просто соринка в глаз попала! — бухтит Чанбин и затыкает свой рот протеиновым печеньем, специально громко хрумкая. Он сам себе не верит. Чан следит за ними с легкой улыбкой и беспрестанно обновляет чат в какао, куда Хёнджин и Сынмин скидывают фото и видео с матча. — Песню будем петь друг другу, как Феликс с Чанбином поют свою Because? — спрашивает Чан, смеется, когда у Чанбина носом кофе идёт, и тихонько напевает, обращая вдохновленное лицо к Джисону, — Потому ты мне нравишься. Нет другой причины, ты мне нравишься. — Когда я смотрю, как ты улыбаешься, — тут же подключается к игре Джисон, томно закатывая глаза и выпячивая губы в сторону Чана, — я больше ни о чем не могу просить, ведь ты мне нравишься. — Придурки, — бухтит Чанбин, салфетками вытирая толстовку, и смотрит в упор на Чана, — не переходи мне дорогу, а то подобью стэй, чтобы они заставили её спеть тебя с Сынмином. — Скорее они попросят, чтобы я спел с Хёнджином или Минхо, — смеётся Чан, подавая новые салфетки Чанбину, так как кофе пролилось слишком много. — Йя, Минхо-хён — мой, — тут же включается Джисон, потом замирает и коварно добавляет, играя бровями в сторону Чана, — или сообразим на троих? И под тяжелый вздох Чанбина они переглядываются и заходятся диким хохотом, пугая посетителей кофейни. Свои силы на долгую прогулку Чан переоценил. Одно резкое движение в сторону при попытке ухватить чьего-то ребенка бегущего на красный свет светофора прошивает его спину и поясницу насквозь острой болью. Поясница начала болеть ещё два концерта назад, но её получалось приводить в порядок каждый раз и снимать болевое ощущение. Джисон и Чанбин быстренько дислоцируют его обратно в отель, сдавая под белы рученьки медика. Чан обкалывают, обмазывают и заставляют лежать маслянистым пельменем на кровати минимум до вечера и не шевелиться. Свободное время он посвящает просмотру фотографий и видео с матча, перематывая моменты со счастливым Сынмином раз за разом, и в который раз благодарит себя за идею, а Минхо за пинок; затем быстро серфит новости, социальные сети, и в конце концов откладывает телефон и прикрывает уставшие от долгого напряжения глаза. Ему снятся океаны людей вперемешку с собаками и почему-то тюленями, и всё это светится голубым светом, а сверху на них смотрит луна с лицом Чанбина. Это пугает настолько, что Чан даже просыпается. От этого и теплой ладони на лбу. В комнате темно — видимо слишком поздно, только огни улицы мягко подсвечивают интерьер. Повернув голову, он замечает сидящего рядом Сынмина со сложным выражением лица и поджатыми губами. На нем бейсбольный мерч, который он на пару с Хёнджином приобрел ещё до начала матча, о чем оба не преминули тут же сообщить в чат. Сколько он здесь сидит — непонятно. — И как тебя угораздило? — заметив, что он проснулся, буркает Сынмин, пытаясь скрыть тревогу в голосе, но получается плохо. — Возраст, — криво улыбается Чан и двигает немного размякшее ото сна тело. Поясница болит меньше, но болит. Он пытается свести всё в шутку, — ты же знаешь, что я старый. Слышится тяжелый вздох, показывающий, что шутка не оценена по достоинству, и шуршание постельного белья: Сынмин укладывается рядом, кладет голову на плечо, а рукой осторожно приобнимает. — Как матч? — Это было восхитительно, — счастливо выдыхает Сынмин, — спасибо за билеты. Я… мне кажется, я отдохнул за весь тур разом и выдохнул. Старался не сильно кричать, чтобы голос не сорвать. Всегда предусмотрительный. Чан улыбается, прижимаясь щекой к его макушке. Ему уютно в повисшем молчании, и впервые не хочется с Сынмином разговаривать, потому что он соскучился по самому Сынмину рядом. Оказывается, надо было сорвать поясницу, чтобы к нему пришли. — Можно с тобой остаться на ночь? — робко задает вопрос Сынмин. — Не стоит. Я буду ворочаться всю ночь. Ты не выспишься. — Кто хуже: не выспавшийся я или Минхо-хён? — Для меня — ты. — А для группы? — настаивает Сынмин. — Минхо-хён, — передразнивает его манеру Чан и глухо выдыхает, когда получает в отместку локтем по ребрам. — Прости, — в голосе ни капли вины, — вот и решили. Перед сном в номер заглядывают медик и менеджер, Чан уверяет обоих, что ему намного лучше, и завтра он проснётся огурцом. Ему не верят ни медик, ни менеджер, ни стоящий у окна Сынмин, но Чан действительно чувствует себя лучше, и уверен, что завтра ему будет нормально. Учитывая, что рядом будет личное лекарство, то вообще не стоит сомневаться в его способности быстро выздоравливать. — Не могу поверить, — тихо говорит Чан, когда они лежат умытые и чистые в постели, укрытые одеялом. Теплый бок Сынмина греет его лучше обогревателей, — что мы спустя половину месяца снова лежим в одной кровати, к тому же двуспальной, а я тебя даже нормально обнять не могу. Это наказание какое-то. — Хён. — Я не жалуюсь, Сынмин, — прерывает его Чан, закрывает глаза, облизывает губы, собираясь с мыслями, — Хотя нет, жалуюсь, но не требую от тебя что-то с этим делать. Просто мне одиноко и я соскучился. — Эти слова нагружают меня виной. — Я в них её не закладывал. Спасибо, что на концертах не бегаешь от меня, иначе бы я совсем с ума сошел. Чану хочется сказать ещё много всего. Например, как он долго ждал этого тура и возможности спать вместе; как хотел сходить на чертов матч, даже толком не разбираясь в правилах; как мучается бессонницей который день, потому что крутящие от усталости мышцы и кости не дают расслабиться даже в кровати, а Минхо обнимать себе дороже. Но он давит в себе эти слова: Сынмин не виноват в том, что Чан создал себе комфортную среду и возлагал много ожиданий. — Знаешь, — подает голос Сынмин, находя ладонью его руку и переплетая пальцы, — почему я тогда пошел с тобой? — Потому что тебе было неловко мне отказать. Я помню, — морщится Чан, сразу понимая, о чем речь. — Больше так не делай. Если тебе хочется отказать — отказывай. — Я соврал, — вздыхает Сынмин. Чан хмурится, чувствуя, как поясницу прошивает неприятная боль и противное ощущение, — я бы отказал, если не хотел и не испытывал бы от этого неловкости. Но я хотел. Хотел пойти с тобой, хотел помочь, хотел прикоснуться к… — запинается. Чан не замечает насколько сильно его пальцы сжимают чужую руку. — в общем, да. Просто хотел. И не жалею, что пошел. — Ты жесток, — хрипит Чан, моргая. Взгляд от распирающих эмоций плывет, — говорить мне такое сейчас, когда я в немощном состоянии, и не могу на тебя наброситься и нормально расцеловать. — Давай я сам тебя поцелую. Сынмин поднимается, аккуратно перебрасывают ногу и руку через его тело, опираясь всем весом на них и практически не касаясь Чана, чтобы не сделать больнее. Его глаза красиво блестят в уличном свете. Поцелуй выходит мягким, нежным, напоминающим о том, как Чан соскучился по этим губам, языку, зубам и послевкусию поцелуев. — Да, вот это меня ждёт, получается, — говорит Сынмин, ложась обратно и возвращая руку на живот Чана. — мазать тебе спину гелями, содержать в порядке пояс из собачей шерсти и слушать твоё вечное кряхтение. — Извини. Мы найдем тебе лучше, — Чан грустно улыбается одними уголками губ, предпочитая не замечать, как щиплет глаза. — Как только Феликс исполнит свою угрозу и создаст агентство с профессиональными свахами, мы найдем того или ту, кто будет тебя достоин. — А если не создаст? На языке вертится ответ «‎тогда ты будешь мучиться со мной всю жизнь ха-ха», но Чан не так жесток. — Всё равно найдем. Не переживай, — целует в макушку, — спи, Сынмин-а. —- ‎Как и обещал, утром Чан чувствует себя здоровым, выспавшимся и счастливым, несмотря на подавленное состояние от вечернего разговора с Сынмином. Они улетают утром в новый город, к новым людям и новым возможностям. Чан позволяет себе загрузить мозг работой и не думать о том, что Сынмин вернулся к Феликсу до конца тура. Надо было брать дакимакуру с собой. Правда Минхо бы застебал сразу, как увидел подушку. Трансляция в ночь перед последним концертом тура проходит на удивление легко и весело. Минхо и Джисон в своём непрекращающем флиртующем репертуаре, Чонин сидит милой булкой, Хёнджин что-то точит, похрустывая упаковкой, Феликс старается серьёзно читать комментарии, но срывается каждый раз в смех, когда попадаются очень странные, Сынмин с Чанбином играют в Тома и Джерри, где Джерри-Сынмин достаёт Тома-Чанбина, а тот его бьёт, визжит, применяет свои захваты, а потом садит себе на колени и держит крепко, чтобы не вырывался. Чан почти завидует. Концерт проходит ещё лучше, потому как выкладываются до последней капли пота с их бренных тел. Отпраздновать решают уже в Корее, так как тайминг не позволяет сделать это на месте в Америке. В самолете Чан вопреки правилам меняется местами с Феликсом, отсаживаясь от Сынмина и Минхо к Джисону и Чанбину, мотивируя тем, что надо обсудить песню. Песню они не обсуждают, потому что Джисон засыпает стоит им только взлететь, а у Чанбина просто нет настроения, и весь полет Чан пялится в темную родную макушку перед собой, в щель между креслами наблюдая за передвижениями красивой руки. Праздновать решают в офисе, чтобы не привлекать лишнего внимания, заказывают доставку и в общей комнате переговоров объявляют застолье. Чан отказывается от протянутой ему банки пива, налегая больше на еду, так как соскучился по корейским изыскам, и ещё схуднул со всем этим нервяком, и надо набирать массу. Стафф, менеджеры после трёх кругов поздравление и тостов расходятся, чтобы вернуться к своим семьям пораньше, ребята же остаются допоздна, вспоминая все неловкие, смешные или мурашковые моменты за тур, предлагая создать общее видео чисто для себя. У них уже одно такое есть с предыдущего тура, Чан его запретил выкладывать, потому что оно слишком личное и слишком много обнаженки — глаза фанатов точно не готовы к такому. Взгляд изредка выхватывает Сынмина из общей массы людей — он удобно устроился в кольце рук Чонина и периодически тоже кидает взгляды на Чана, но как только сталкиваются, то тут же друг от друга отворачиваются. Странное ощущение скребет Чану живот изнутри: сколько ещё Сынмину надо времени? Или раз они вернулись, то их общение возобновится? Насколько сильно Чану надо урезонить себя, что не заполнять собой эфир Сынмину? Как вообще совладать с тем необъятным чувством, что растёт внутри него, и которое как голодный зверь хочет поглотить всего Ким Сынмина навечно. Чан вздыхает, допивая свою воду, и тихо сообщает сидящему рядом Минхо, что пойдет в общежитие, так как устал. А им придётся убраться и добраться до общежитий в целости и сохранности. Минхо даже не язвит, кивает и просит быть осторожнее на улице. — Хён! Чан! — уже выйдя из здания его громко окликают, и когда он оборачивается, то наблюдает бегущего к нему растрепанного Сынмина в кофте Чонина. — Что случилось? — тут же хмурится Чан, думая, чего эти попугаи натворили, стоило ему только порог переступить. — Я с тобой пойду, — подбежавший Сынмин дышит прерывисто и морщится от укола в боку от бега. Чан замирает, не зная, что ответить, да и не отвечает, потому как не дают возможности. — Пойдем. Сынмин подталкивает его бедром, разворачивая. Чан вообще за всю дорогу хорошо если два предложения сказал, всё остальное время тишину заполнял щебечущий голос Сынмина. Он рассказал про перелет, про матч (они ведь так нормально о нем не поговорили), про выматывающие гастроли и то, как ему ночевалось с Феликсом, про купленные подарки родителям. Чан слушает, напивается, наполняется как волшебной манной, ему для того, чтобы стать феей и взлететь только крыльев и палочки не хватает. Сынмин уверенно поворачивает на дорогу к общаге Чана и его приходится остановить. — Давай я сначала тебя провожу, а потом вернусь. Слишком поздно. — Я с тобой иду к тебе, — просто отвечает Сынмин и продолжает путь как ни в чем не бывало, рассказывая дальше про гастроли. Сказанное зависает ошибкой в голове Чана, и он боится обдумывать эту фразу, боясь снова себе понапридумывать, а потом разочароваться. В квартире тихо, спокойно, темно и пахнет пылью и затхлым воздухом, что неудивительно — давно не проветривали. Они сразу идут в комнату Чана, где ему становится совсем неловко перед Сынмином — он не знает, что разрешено и что ему можно делать, а что не стоит. Но ведь зачем-то Сынмин сюда пришел? — Я могу тебя поцеловать? — спрашивает Сынмин, когда Чан, вместо основного включив боковой свет, идёт открывать форточку. — Можешь. Его теснят к столу вынуждая бедрами оперется о край, мягко обхватывают ладонями лицо, но целовать не торопятся. Долго смотрят друг другу в глаза, как в корейских дорамах когда прелюдия к поцелую дольше самого поцелуя. — Будешь целовать или нет? — задает вопрос Чан и облизывает губы, которые тут же накрываются губами Сынмина. Мягкими, теплыми, на вкус почему-то фруктовыми. Руки Чана нежно обвивают его талию, ладони останавливаются на ягодицах. С каждой секундой поцелуй становится глубже, настойчивее и требует конкретных последующих действий. Вот только. — Сынмин, — говорит Чан, прерывая поцелуй, он смотрит в темные глаза и тонет, выпадая из реальности, — я не буду с тобой сегодня спать. — Почему? — отросшая челка продолжает атаковать глаза и Сынмин кивком отбрасывает её, открывая гибкую шею. — Точнее я бы просто с тобой поспал, — исправляется Чан, понимая двусмысленность слов, — я соскучился по самому тебе больше, чем по сексу. — Я больше тебя не привлекаю? Разница в росте у них вроде бы не то чтобы большая, какие-то четыре сантиметра, но как же она значительна, когда один смотрит сверху, а второй ловит это взгляд снизу. — Я не это сказал, — губы пересыхают от волнения и приходится каждый раз их облизывать, в конце концов взгляд Сынмина прилипает к ним намертво, — я сказал, что соскучился по тебе. По твоим объятиям, по твоему присутствию рядом, по поцелуям, по ощущению теплого тебя рядом, по твоему дыханию. Я хочу тебя обнять и лежать с тобой сто лет, не вставая, пока не наполнюсь до конца, чтобы можно было снова отпустить. Темные глаза прикрываются на мгновение, Сынмин не отвечает, только наклоняется слегка вперед и очень громко дышит Чану в ухо. Мурашки полчищами атакуют его руки и спину. Чан не может сдержать улыбки и прижимает его к себе крепче, упираясь лбом в плечо. — И вот по этой твоей невыносимости тоже соскучился. — Хорошо, давай поспим вместе, — перестает дышать Сынмин и выпрямляется, хлопая по чужим плечам. Всё то время, что они готовятся ко сну, Чан передумывает сотни мыслей, но одна бьётся ярче всего: ему хочется, чтобы Сынмин вслух сказал, что тоже соскучился, пусть не так развернуто, как он сам недавно. Хватило бы и одного слова, чтобы перестать сдерживать порыв щемящего трепета внутри. Но Сынмин молчит и очень тщательно перебирает его гардероб в поисках подходящих вещей в качестве пижамы. Когда Чан возвращается с ванной, то немеет, замечая его в своей старой футболке, которую вообще давно пора выкинуть, но она дорога ему, как память. Но немеет он не от этого, а от потрясающе длинных, красивых ног. — Штаны не нашел? — давя хрип, спрашивает Чан, откладывая вещи в сторону. — Решил, что тебе так больше понравится, — невинно пожимает плечами Сынмин и исчезает за дверью. Вот уж точно — понравится. Чан сам находит ему штаны в шкафу Джисона, надеясь, что тот не будет возбухать, когда обнаружит пропажу. Вернувшийся Сынмин игнорирует брошенные на кровать серые штаны, и шарится в косметичке Чана, ища увлажняющие крема. — Это Джисона и они чистые, — поясняет Чан, забираясь под одеяло. От открытой форточки дует прохладный ветерок, но закрывать он её не будет, — ты же спишь в пижаме. — Сегодня не хочу, — отмахивается Сынмин, заканчивая с косметическими процедурами, убирает штаны на стул и немного неуклюже забирается на кровать, подкатываясь к Чану колбаской. — Тебе хочется побыть противным? — Разве я противный? — Сынмин невинно мигает глазками. — Ладно. Я тебя понял. Ухмыляясь во всё лицо, Чан встаёт и быстро натягивает на себя первую попавшуюся футболку с длинным рукавом, а шорты сменяются домашними серыми мягкими штанами. Когда он поворачивается, то не может сдержать довольного смешка, глядя на возмущенное лицо Сынмина. — И зачем? — Я форточку открыл. Боюсь простудиться, — Чан возвращается на место, — пойдем ближе ко мне, не хочу, чтобы и ты заболел. Недовольное пыхтение Сынмина Чана сильно веселит, он дотягивается до выключателя, погружая комнату в темноту. Он обнимает его крепко, практически заваливая на половину себя, фырчит от лохматых волос, что норовят попасть в нос, и ощущает себя спокойно и умиротворенно впервые за долгое время. Сон настигает слишком быстро, темным полотном с яркими звёздочками вставая перед глазами. Уже готовый опустится в эту утопающую мягкую синь, Чан слышит краем уха тихий шепот, прорывающий реку щемящего трепета и наполняющий его капсулу волшебной манны до конца: — Я тоже соскучился. —-- ЗА КАДРОМ. Трагедия в трёх лицах. (прим. Прошу прощения, мне нужно было это обстебать, чтобы моя психика не умерла) — Это что… кроссовки Сынмина? — Только не говори, что не заметил, как они вдвоем исчезли! — И что... они тут... фу! Совсем стыд потеряли! — Не завидуй. — Кому?! Я наоборот Чану сожалею! — А они закончили? Мы их не прервем? — Время два часа ночи, они ушли в двенадцать. Думаете, настолько выносливые оба? — Давайте, не будем это обсуждать! — А что, заводишься? — Завожусь я только от тебя Хёнджин-и. — Давайте вы ещё потрахайтесь, ага. — Мы позовем тебя к себе третьим. — Не будем мы его звать. Пусть сидит, смотрит и свечку держит. — Да я этой свечкой тебе... — Тише вы! За дверью тихо, значит спят. — Хёнджин, сфоткай их! Нам нужен компромат. — А если они там голые! — И кого из них ты не видел голым? — Да обоих видел, но это как-то… сейчас как будто неловко. — Давайте я. Двери у них в квартире хорошие, смазанные, не скрипят. Джисон ужом проникает в темную комнату, осторожно приоткрывает шторки, чтобы пустить немного уличного света, и подходит ближе. Сначала молча умиляется увиденной картине, а потом делает пару снимков и сайгаком выскакивает из комнаты, тут же тихонько прикрывая дверь. — Ну как? — Даже не шелохнулись. — С каких пор Чан спит не голый, а в кофте? — Сынмин его праведником сделает, я вам говорю! Мы теряем Чана! — Так, всем кидаем? — Кому всем, только нашим! — В плане в общую группу, или этих двоих удалим пока нафиг. — Чан тебя потом сам удалит из этой группы и заставит сдать телефоны на проверку. Создавай новую. — Охереть. — Что там? — Феликс пишет, что наконец-то он может рассказать, что эти двое целовались на его глазах! Но просит молчать, иначе Сынмин удалит его игры. — Пиздец. Он ещё и ребенка запугал! — Тебя только это удивило? — Ну не трахались же на его глазах. — В самом деле. — А Минхо говорил, а я ему не поверил! Мы когда в Австралии были и ночевали у Чана дома, Минхо ляпнул, что эти двое спят вместе. Так они реально тогда спали в одной комнате, но я даже не срастил, что он про другое. — Это ещё оттуда тянется? Офигеть. Я думал в Японии началось. Они тогда так стонали, что даже я завелся. — И не наигрались ещё? — Ну... Сынмин — парень с выдумкой, а Чан просто безбашенный. Видимо, им есть чем друг друга заинтересовать. — А что с последней девушкой, с которой Чан встречался. — А там что-то пошло не так, ревновали друг друга и разошлись. — А здесь он значит не ревнует?! — К кому? К тебе? Ты же кончишься, если Сынмин тебя в щеку чмокнет. — Он кончится, а Чан в прямом смысле кончает. — Фу, давайте без этого. Отвратительно. — Ой. — Что. — Чан-хён пишет, что если мы сейчас разбудим ему Сынмина, не закроем свои рты и не свалим в закат, то он встанет и вырвет нам языки. — Глянь, как переживает! А то что эта хуйня на ножках его морозила большую часть тура! За это не переживает? — Давайте в комнате поговорим, он же реально сейчас выйдет! — Нет, вы серьёзно? Вы же понимаете, что происходит? Ким Сынмин нагибая нашего лидера, нагибает всю нашу группу! — Пойдемтее! — Я так и знал, что мы под его каблуком все окажемся! — Чан-хён пишет, что это последнее предупреждение. Чанбин, пойдем! — Ладно, идем. Но завтра ему не отвертеться! — Так. А где мои штаны?!