Нефилим

James Bay — Move Together

Любые раны нужно обрабатывать.

•••

Тёмные улицы были пусты. Только редкие фонари пытались прорваться сквозь тьму, но их свет был бессилен против глубины отчаяния, в котором плавал Минхо. Каждая мысль была тяжелой, как каменная глыба. Каждая тянула на дно. Внутри царствовало безмолвие. Хан Джисон буквально высосал из него все силы, эмоции, чувства… Оказавшись на своём этаже Минхо молча встает недалеко от лифта и безэмоционально смотрит на брата, сидящего у двери с опущенной головой. Чёрные капри из грубой ткани, белая рубашка с запáхом от Версаче — точно такая же без дела висела где-то в шкафу Минхо, пиджак и эксклюзивные Мартинсы — всё это никак не вписывалось в образ этакого бездомного страдальца. Минхо в моменте задумался: зачем Сынмин остался сидеть под дверью как сторожевая псина? Знал, что младший вернётся? Далеко не убежит? Да какая разница? Стараясь зачем-то не шуметь, Минхо крадучись подходит к двери и дёргает крышку замка вверх. Сынмин так и сидел без движения, и поднял голову лишь тогда, когда младший аккуратно потянул дверь на себя. Короткая переглядка закончилась недовольным причмокиванием Сынмина и резонным вопросом: — Который сейчас час? Минхо молчал по двум причинам. Во-первых, он не знал и смотреть ему было лень, потому что сил и правда было недостаточно. А во-вторых, желание общаться с братом и с его психическими патологиями осталось где-то около малышки. Вместо ответа Минхо задирает голову не выпуская ручку двери и просто ждёт… Ждёт, когда Сынмин свалит и ждёт не дождётся, когда этот день наконец-то закончится. — Обиделся? — не ехидно (что очень неожиданно), а растерянно спрашивает Сынмин. — Долго тут сидишь? — хрипит свой встречный вопрос младший. — А у меня на лице не написано? — а вот этот вопрос выходит колким. Минхо стреляет взглядом вниз — на помятого и заспанного брата, и впивается зубами в край губы, чтобы не ляпнуть в ответ гадость. — Прости… Я не знаю, сколько я тебя жду. — А зачем? Зачем меня ждать? — Поговорить. Объяснить. Однако гадкого в отношении Сынмина оказалось так мало… Неожиданно и несправедливо мало. Минхо вновь поднимает лицо к высокому потолку и вздыхает. — Чай? Кофе? — Этого тоже у меня на лице не написано? — аккуратно улыбается Сынмин и с трудом встаёт, поддерживая занемевшую поясницу. Парни проходят в тихие апартаменты. У обоих рты на замке. Скинув кроссовки, Минхо первым делом идёт в спальню, чтобы убедиться, что Хёнджина нет. Он хочет доломать себя и у него прекрасно это получается. Ни в гостиной, ни с ванной комнате, ни в спальне никого нет. Остался только ангельский запах и появился аромат горького разочарования. Он возвращается на кухню, где застаёт старшего брата за столом с двумя полными кружками чёрного кофе. Этот кофейный аромат немного бодрит уставший организм, и Минхо хватает энергии дойти до стула и не упасть. Первые осторожные глотки были в похожей тишине. Сынмин то и дело крутил головой и молча пытался найти предлог заговорить в слабо освещённой кухне, а Минхо смотрел прямо в стол в одну точку, которой и не существовало. Он думал как найти Хёнджина. — Знаешь… — Минхо, я… Братья заговорили в один и тот же момент и как по команде синхронно закрыли рты, услышав встречный голос. — Говори, — тихо просит младший и делает два больших и громких глотка кофе. — Давай ты. Но так просто «дать» то, что хотел Сынмин, Минхо не мог. Какое-то время он молчал, уставившись в ту же абстрактную точку, глотал уже остывший кофе, жевал губу и кончиком языка полировал зубы. Минхо пытался собрать слова в кучу или, точнее, он пытался из кучи всего выбрать самые необходимые. Раньше не составляло проблем сказать то, что первым придёт на ум, а теперь… Теперь Минхо сидит и ювелирно перебирает мысли. И начинает он с того, что Сынмин прав. Его старший всегда был прав… — Я вёл себя ужасно, — прикрыв глаза, Минхо двумя руками сжимает кружку до слышимого скрипа. — Всё это время… Всегда… Я так часто ошибался, что ошибки стали нормой. Хотя о чём речь? Я сам ошибка. Одна большая и серьёзная ошибка двух незнакомых мне людей. Не вдаваясь в подробности своего несчастливого детства, Минхо перескакивает во времена приюта. Времена, когда он действительно был один. — Ты спросил: насиловали ли меня? А что, если да? — не открывая глаз, Минхо не ждёт ответ от брата и после сказанного устало смеётся. — Меня насиловали, но наверное не так, как ты думаешь. Меня пинали, били головой о стены, пару раз пытались задушить и знаешь, что? Я не считал это ошибкой. В меня плевали. Меня ломали. В какой-то момент я подумал, что заслуживаю этого. Кто, если не я? Я ведь ошибка. И всё это не прошло. Это со мной. Это часть меня. И иногда это приходит в кошмарах или рандомно во время плаксивого фильма, — допив остатки холодного чёрного кофе, Минхо прочищает горло. Горчило то, что он уже сказал и то, что собирался. — Когда твои родители забрали меня, я тоже считал это ошибкой. Но мама… Твоя мама была такой милой, что я поверил ей. Тогда я впервые поверил, что я кому-то нужен. Она сказала, что ты будешь рад мне. В это я тоже поверил. Но с каждым днём в вашем доме я чувствовал, что меня обманули. Я снова ошибся. — Мин, я… — Тебе не нужно извиняться, — с той же горькой ухмылкой Минхо затыкает брата. — Мои ожидания — мои проблемы. Я не рассчитывал на многое. Я расстраивался, да, но я продолжал верить… Верить, что возможно однажды, я буду кому-то нужен, — открыв наконец глаза, Минхо не моргая смотрит мокрым взглядом на Сынмина и заглядывает прямо в душу. — Всё, что я пережил, вся эта боль, проблемы — это я. Это я, брат. И ты прав. Я больной. И Хёнджин делал меня здоровым, потому что рядом с ним я не мог думать ни о чём, кроме него. Я спал и не видел, как меня избивают до потери сознания. Я завтракал и не вспоминал, как в меня бросали камни. Всё, о чём я мог и хотел думать — он. Понравится ли ему каша? Какую дораму предложить на вечер? Или, может, почитать вместе? Я думал… Постоянно думал, что мне сделать нормального, понимаешь? На последних словах губы младшего дрогнули. Следом позорно задрожал и голос. Минхо заплакал. Ким Сынмин в своей жизни успел повидать многое, но он не помнит, чтобы хоть раз видел слёзы брата. Те, что были пролиты в периоды отходняков не в счёт. Сынмин избегал истерик, и оставлял младшего захлёбываться в рыданиях одного. А теперь всё по-другому. Больше не хочется сбегать и бросать. Сынмину захотелось заплакать самому. Младший продолжил скакать от испорченного насилием детства к настоящему времени, в котором он чувствовал безопасность и какой-никакой комфорт. И всё это «нормальное» так или иначе упиралось в того проблемного парня… Сынмин остался у порога как раз за тем, чтобы поговорить о Хёнджине. Чтобы высказать очередное сумасшедшее предостережение на счёт него, но слова Минхо испортили идеально запланированную картину. Откровения младшего залили всё густой чёрной краской. План по спасению брата от очередной ошибки теперь сам казался Сынмину ошибкой. Если Минхо с ним и правда хорошо… Если брат счастлив… Если он наконец живёт относительно нормально… Поймав момент, когда младший замолчал, чтобы стереть с лица непрошенные слёзы, старший взял своё слово. В первую очередь Сынмин извинился, и извинился сразу за всё: за испорченное детство, за подростковые годы, когда им управляли гормоны, а не рациональность. Он так же просит прощения за настоящее — за эту глупую слежку. — Я говорю это всё не для того, чтобы оправдаться. Я хочу, чтобы ты меня понял, Мин, — Сынмин опускает голову, скрепляет пальцы в замок и выдыхает на удачу. — Обычно я сначала думаю, а потом делаю. Иногда это всё происходит одновременно. Но с тобой у меня не получается. В этом плане ты особенный, — он слышит, как брат тихо всхлипывает и зачем-то улыбается этому. — То, что я думаю касаемо тебя никогда не делается. А то, что я делаю… Это просто невозможно… Когда на часах, невидимых уставшим глазам большая стрелка и маленькая равняются на тройке, Сынмин переходит к главному откровению. Наверное, он всегда подозревал нечто подобное, но никогда не признавал. Никогда, до сегодняшней ночи. — Когда ты попал в аварию, первое, о чём я подумал, что ты… Что ты мог погибнуть. Или ты мог пострадать так, что вся твоя дальнейшая жизнь была бы такой, словно ты умер. Я испугался, — Минхо поднимает голову с теми же блестящими глазами и губами от тихих слёз. Сынмин делает то же самое, и смотрит упрямо на брата, буквально впихивая в его голову свою правду. — Я никогда не был тебе настоящим братом, но тогда… Тогда я понял, что ты как раз был им. Ты был мне братом. Наверное тогда до меня дошло, что если не будет тебя, то я действительно буду одиноким. Помнишь?.. Помнишь, как мы поругались потом? — Минхо кивает и Сынмин вместе с ним. — Я не знал, как нужно правильно. Я думал, что ты поймёшь меня, если упрекну тебя родителями. Я правда думал, что только через них я могу хоть как-то на тебя повлиять. — Почти сработало, — поджимая губы улыбается Минхо. — Нифига у меня не получилось, — со смехом поражения признаётся старший. — И тогда я разозлился. Я не понимал тебя. У тебя было то, о чём другие могли только мечтать, но тебе это всё было не нужно. Я считал, что ты конечная ветвь эволюции. Ты живёшь просто так. Прости, но я тоже считал тебя ошибкой… — Всё нормально. — Нет. Не нормально. Подобное притягивает подобное, так? И я ждал, когда ты совершишь что-то такое, что навредит нам всем. Я в это верил. И только поэтому поставил тот маячок. Чтобы знать… Чтобы успеть предотвратить беду или знать заранее, где тебя искать, — эту реплику Минхо побоялся комментировать. И Сынмин его понял. Всё прочитал по влажным глазам. — После притона я был уверен, что ты сорвёшься и это будет последний твой провал. Я ждал. Просто ждал, когда ты… — Я похож на того, кто мечтает умереть? — Я слышал. Ты был в таком состоянии, — парень крутит у виска пальцем. — и ты кричал, что ненавидишь меня. Ты хотел назад, туда… К нему… Ты бил себя и просил тебя убить. Не помнишь? Возможно, что-то из того, что рассказал Сынмин, сохранилось где-то в уголках подсознания, но Минхо даже не попытался вспомнить о том страшном времени, когда он горел во льдах от дикой ломки. — А что насчёт детства? И той камеры? — Считай, что это была моя ошибка. — Так просто? — У меня нет оправдания. И я уже извинялся… — Не извинялся, — прерывает Минхо скорее по привычке. — А ты намеренно запоминаешь только плохое? Сынмин тоже привычно язвит, будто между ним и братом сейчас нет пропасти недопонимания и всё ровно так, как в том детстве. — Учился у лучшего старшего брата. Это его заслуга, — мягкой улыбкой острых губ Минхо сглаживает этот неполноценный конфликт, который вполне мог перерасти в катастрофу и бой посуды. Они ведь не за этим сели за стол переговоров… А, собственно, зачем? Поймав себя на мысли сегодня, что отчасти он понял Сынмина, Минхо всё же не был готов полностью ему открыться, довериться, понять и простить. Однако, всё же у основания моста к нормальным взаимоотношениям он встал и даже сделал несколько шагов навстречу. И это что-то, да значит. — Однажды родителей не станет, — вдруг напоминает Сынмин. — И я хочу остаться тебе старшим братом. Без всяких, понимаешь? Он снова машет руками, вырисовывая нечто невообразимое. Минхо понимает и смиренно кивает, в уме поправляя Сынмина. «Остаться лучшим старшим братом». — Со временем многое понимаешь, оказывается. Я считал себя одиноким человеком, но я никогда не думал о тебе. Ты ведь… Это ведь ты поистине одинокий, — протянув правую, Сынмин накрывает левую руку брата. — Прости, но… Ты с детства один и мне жаль, мне правда очень и очень жаль, что я не понимал, каково тебе. — А сейчас понимаешь? — Может быть, — уголки губ дёргаются и глаза стремятся закрыться. — А может, и нет. Одиночество у всех такое разное. — Тебе тоже нужен свой человек, чтобы вылечиться. Минхо в отличие от брата не стал сдерживать улыбку и растянул губы до предела. Но от воспоминания о своём человеке, вдруг защемило в груди, губы снова задрожали, а на глаза накатили слёзы. Цепляясь за руку старшего, как за последнюю верёвку в воде, Минхо отчаянно делает ещё несколько шагов вперёд по несуществующему мостику дружбы. — Я так скучаю… Мне так плохо без него, брат… Он меняет вектор разговора и возвращается в тот вечер на берегу, но не для того, чтобы похвастаться и поиграть на чувствах Сынмина. Нет. Точно нет. Минхо даже не пытался заглушить свою боль этими воспоминаниями. Любую рану нужно обрабатывать. Пусть у него она там, глубоко и на душе, но её тоже нельзя оставлять гнить. А высказанное помогает… Так глупо, но иногда чтобы стало легче, нужно просто поговорить. Вот Минхо и говорит… Говорит так много и слезливо, что никто не замечает надвигающийся рассвет. Сынмин тонет в чужой истории, пересаживается на другой стул, чтобы ничего не отделяло его от брата, который нёс весь этот кошмар навзрыд. Когда Минхо вспомнил их встречу в больнице, плотину прорвало окончательно. Слова брата о том, что он триггер триггернули его самого. Бриллиантовые слёзы намочили всё лицо, а голос в конечном итоге сломался. Но это не остановило историю. Минхо вывалил в уши Сынмина то, что делал с Хёнджином. Он не смотрел на старшего — перед глазами плыло всё, но он чётко себе представлял отвращение на чужом лице. Стоит сказать, что Сынмин даже не поморщился. То ли дело в шоке, то ли в усталости, но эмоции на лице были относительно нормальными. Конечно его передёргивало от резких всхлипов и ненормальных хрипов, но это всё с непривычки. Не каждый день увидишь как тот, кто всегда улыбался, готов удавиться в истерике. Также стоит отметить, что подробности чужой личной жизни никак не изменили собственных убеждений. Сынмин как считал «такое» ненормальным и аморальным, так и остался при своём, но… Но то, как Минхо говорил о «своём человеке», поменяло его отношение к самому младшему. Минхо абсолютно нормальный. Он умеет любить… В плане чувств его брат более, чем нормальный, в отличие от него самого. К тому моменту, как Минхо в своих рваных рассказах добрался до сегодняшнего утра, на столе оказались ещё две кружки кофе, рукава белой рубашки были завёрнуты по локоть, а на спинке стула остался отдыхать дизайнерский пиджак. — Как это, они отпустили его? Минхо стучал зубами о край кружки и жал плечами. Знал бы он, как и зачем, наверняка бы озвучил. — Ты не просил его выписку? Возможно, там указан опекун, который его забрал? — уловив резкое дёрганье бровей, Сынмин признал, что сморозил чушь. Какой опекун может быть у сироты без памяти? — Прости. Не подумал. И пока Минхо решался: говорить ли ему про Джисона или нет, сказать про то, что абонент намеренно недоступен или промолчать, Сынмин думал о другом… О песне, слова которой не задержались в памяти надолго, зато мотив остался. Он размышлял о том «божественном пристанище», которое крутили по каналам. Он гадал: имеет ли какое-то отношение Хван к тем людям? Или это только его тревожные домыслы? — Мин, а у этого твоего была татуировка? — Тату? — Ага. На руке или на спине? — Нет. А почему ты спрашиваешь? — отставив кружку и освободив руки, Минхо снова хватается за руку брата. — Не бери в голову. Просто… — Просто что? — Тебе не понравится то, что я скажу. И это вообще не имеет отношения к твоему этому, — старший вздыхает, глядя на опущенную голову брата. И помочь хочется, и подбодрить, но никак не делать ещё хуже. — То, что сказал врач про триггер… Я не знал, — Сынмин в очередной раз решается извиниться. Он сопоставил все факты, и Минхо оказался точно такой же жертвой по незнанию. — Прости, что я тогда наговорил. — Ты ведь понял, да? — Что понял? — мыслей действительно много и перегруженный мозг просто не успевал обрабатывать информацию. Но в этот раз повезло и то, что Сынмин должен был понять быстро всплыло на поверхность. — Ты про ваш се… Про ту ночь и… — Да я про наш секс и про триггер. — Думаешь, что его?.. — Я не умею думать, но… Его насиловали? — заканчивает за Сынмином Минхо. Он знал, что старший наверняка отреагирует грубо, но всё равно озвучил то, о чём думал, но думать не хотел. Как и предполагалось, лицо Сынмина снова стало холоднее, чем погода за окном. В голове страшные картинки-диафильмы… Секта, дети, фальшивые улыбки, испорченные взрослые, тянущие свои лапы туда, куда запрещено… Это всё легко вообразимое и действительно аморальное стало чем-то вроде стопора. Минхо не обязательно знать о пустых домыслах, которые очевидны будто на раскрытой ладони. Очевидны ли? Или всё же Сынмин жуткий параноик до мозга костей? В любом случае, младший сейчас не в том эмоциональном состоянии, чтобы переварить всё это. А сам Сынмин… Ему тоже плохо, если честно. И всё, на что его хватает, так это простое объятие. Объятие, в котором всё: поддержка, сочувствие и обещание помочь. Было пять утра, когда нарыдавшись и намолчавшись, Минхо встал у кофемашины в ожидании очередного допинга. Это был первый день осени. Это было утро, когда тактичность Сынмина взяли верх над всем остальным. Это был час сомнений о том, что Минхо далеко не всё ему рассказал. Один-один. Свои неприятные домыслы Сынмин тоже не озвучил и оставил при себе. Испугался, и в первую очередь за младшего. Надежда, что Минхо отпустит со временем и забудет — высохла так же быстро, как солёные слёзы на рубашке. Подставив брату плечо, Сынмин негласно дал согласие помочь отыскать его недоразумение. Зачем? Чтобы подобных истерик больше не было, как и не было бы веских поводов для Минхо вновь вернуться к наркотикам и саморазрушению. — Я попробую найти его, — Сынмин подводит черту под всеми умозаключениями. — Минги поможет. — Правда? Поможешь? — Минхо садится на свой стул и с шумом тянет по столу кружки с кофейным кипятком. — Просто так? — С условием, — сделав глоток и прошипев ругательства по поводу ебучей адской температуры, Сынмин сам хватает руку брата. Как же быстро это вошло в привычку. С ума сойти… — Когда мы его найдём, тебе нужно будет ответить на вопрос: действительно ли тебе он нужен? — Что ты имеешь в виду? Подуспокоившийся Минхо с ссохшимися от соли ресницами, взъерошенными прядями на лбу и покрасневшим носом выглядел совсем поломанным. Он выглядел как тот, кого любое слово может убить. Отношения начали налаживаться, поэтому добивать младшего, пугать или безнадёжно топтать Сынмин боится. — Просто прими как факт, что он правда может оказаться кем-то… Не таким. Понимаешь? Он может быть убийцей, например, или… Психически больным ублюдком. Не отрицай, — просит Сынмин едва уловив протестный вздох. — Пока ты не знаешь наверняка, кто он такой, не придумывай. Просто не строй воздушные замки на его счёт. И когда ты узнаешь… Просто спроси себя, ладно? — Ты опять? — Я снова, Минхо. И я говорю тебе серьёзно, — крепче сжав руку младшего, Сынмин еле держится, чтобы самого себя не сломать, и не увезти Минхо куда подальше, пока это наваждение не пройдёт. Почему-то была уверенность, что окажись они оба на другом конце света, эта странная тяга к незнакомцу лишь усилилась бы. Бегством делу не поможешь. Тут вообще кажется без шансов, но Сынмин пытается. — Мы найдём его и вы поговорите. И после… После всего ты должен будешь решить: стоит оно того или нет? Бóльшая часть того, что Сынмин только что наплёл, пролетела мимо ушей. Минхо чувствовал себя не просто выжатым лимоном, а тем, кто как раз его и выжимал изо всех возможных сил. Переутомление, нехватка сна и стресс разом накинулись на организм, который также страдал от нехватки питательных веществ. За целый день Минхо ничего не ел и пил только кофе со вкусом отчаяния и слёзы с ароматом депрессии. Пока брат что-то мямлил о будущем и о каких-то вопросах, он почти засыпал сидя на стуле. Третий американо не взбодрил, а усыпил. Завтра… Они поговорят ещё раз завтра, а пока… Минхо из последних сил тянет Сынмину мизинец, еле-еле моргая. — Это что? — Клятва на мизинчиках, — тихо хмыкает младший с трудом разлепляя глаза. — Будем работать сообща. Как настоящие братья. Сынмин конечно же тянет свой мизинец в ответ, цепляется за чужой палец, сжимает и качает всю руку. — Ты же понимаешь, что клятва на мизинчиках — дело серьёзное. В его голосе тоже слышалась усталость вселенских масштабов и некий задор. — Это наша первая. А в первый раз всегда всё плохо получается. Считай, что мы просто экспериментируем, — усмехается Минхо и разъединяет пальцы ребром другой ладони. — А теперь отнеси меня на кровать. — Чего? Улыбка Сынмина всё росла и крепла. — Старшие всегда заботятся о младших, — размякая на стуле бормочет Минхо. — Они кормят, укладывают спать… — Мы уже взрослые. — Но у нас этого не было, — канючит Минхо, чем и правда напоминает надоедливого и капризного младшего братишку. Закрыв глаза и вытянув вперёд руки, он тянется к Сынмину не боясь больше получить отказ или подзатыльник. — Отнеси… Меня так рубит… — Размечтался, — без злобы фыркает Сынмин и отклоняется, но когда Минхо действительно вырубается на ровном месте, он всё же подхватывает его за корпус. — Какой ты!.. Тяжёлый! К семи утра, когда на город упали первые солнечные кляксы, Сынмин всё же относит своего младшего на кровать, стягивает с него одежду, пропахшую дымом улиц, и сам падает следом, промахнувшись мимо подушки. Незначительный удар привлёк внимание сопящего. Минхо вытягивает руки, пытаясь обнять брата, но натыкается на край скомканного одеяла. И это последнее, что запомнил Сынмин, прежде чем отключиться самому.