Нефилим

Lana Del Rey — God Knows I Tried

Chris Grey — ALWAYS BEEN YOU

Где-то между «не было» и «не стало».

•••

Мир, в котором жил Ким Сынмин, был самой простой картиной, висящей на стене души. Каждый мазок, каждый оттенок были знакомы, понятны. Это была его реальность, его убежище, которое он создавал годами. Но однажды в этой рамке расползлось пятно. Сынмин почувствовал отторжение, дискомфорт и ступор. Как будто кто-то (абсолютно точно это был Ли Минхо) коснулся его картины мира горячим железом, и оставил на полотне непривычный духу след. Он был не просто тёмным, он был непонятным, и не поддающимся никакой критике. Мир стал чужим.  Сынмин попытался отвернуться от этой картины, закрыть глаза на чужеродное пятно, но грязь уже проникла внутрь, дальше и расплавила кусочек души. Голова кругом от таких перемен. Сынмин сбежал. Просто выбежал из апартаментов брата, хватаясь за грудь — за уцелевшую часть своей картины. Он отрицал. Всю дорогу из того дома отрицал как мог. Минхо наверняка сорвался с поводка, обезумел и решил сделать больно — больнее, чем обычно. Младший как никто другой знал его отношение к «не таким». Сынмин к ним не относился, не понимал и честно сказать понимать не хотел. Всё, что ненормально и все, кто не гетеросексуален пробуждают лишь тупую злость. Сынмин привык к нормам. Он и есть норма. И всё, что за рамками нормальности — ненужное, лишнее и опасное.  Не верилось… Просто не верилось, что Минхо действительно «не такой» — больной и окончательно поехавший. Наверняка он наговорил это всё, чтобы разозлить. Он всегда делал всё не так, наоборот и наперекор. Этот раз не исключение? Сынмин не забыл ту порнографичную мерзость, которую застал в притоне, и теперь легко мог поставить брата на место одного из… Минхо сказал, что Хан его опять чуть не трахнул, и стало в разы хуже. Значит, Минхо даже в этом деле уступал и позволял себя унижать. Закат прошёл даже не обрадовав яркими красками. Всё серо и тускло. Сынмин не торопился домой, ходил вокруг да около по улицам и переулкам, и старался не думать. Однако думал. Думал о Минхо и Джисоне. Мысли эти безбожно укачивали. Нужно было отвлечься. Хоть как-нибудь. В его случае любые средства хороши. — Мин?  Проходя мимо станции метро Мёндон, Сынмин набирает друга — его личную службу спасения. Туристы и местная молодёжь спешат забиться в бары, кто-то наслаждается отсутствием дождя и медленно прогуливается со стаканами снеков в руках. Никто не обращает внимание на стоящего посреди этой человеческой реки молодого человека в белой рубашке и тёмных брюках. Сынмин затыкает свободное ухо, чтобы избавиться от громкой вечерней суеты, но голос не повышает. Не может. — Ты слышишь меня?  — Говори, бро, — у Минги на фоне тоже шумно, только кричат отнюдь не люди, а гудит мотор. — Что-то срочное?  — Выпить хотел.  — Выпей, разрешаю, — хмыкает друг. Наверняка он по подавленному голосу понял, что с Сынмином что-то не то, он какой-то другой. — С Минхо виделся?  — Ага.  — И как? Поругались? Помирились?  — Не-а, — Сынмин вздыхает. Ему так хочется вылить другу в уши всё то, что беспокоит, но при этом ему стыдно о таком говорить.  — Есть план Б? — Не-а. Рация трещит на заднем плане. Сынмин не разбирает слов. Слишком, слишком шумно. Минги недовольно басит оператору, а затем возвращается к другу со своим серьёзным тоном. — Слушай, у нас тут… — Он гей. — А? — Минги почти взвизгнул и громко рассмеялся от своей же реакции. — Это как понимать?  — А как ещё это можно понять? — Сынмин старается говорить ровно и даже отчасти безразлично, но то, что касается его не родного брата всё же личное. — Он такой, да. На самом деле такой… Сам сказал.  — Может, позлить хотел? — речь Минги ощущается быстрой, как и вой включившейся полицейской сирены. — Типа он экспериментировал или что-то вроде? — Кто вообще будет ставить такие эксперименты? Тихое возмущение едва не потерялось в гуле проходящей толпы девушек. Однако Минги услышал всё чётко.  — Ну я, — короткая пауза с оттенком «зря я это сказал». — Слушай, бро, а ты разве нет?  — Что, нет? — Не пробовал? Я во время студенчества вот попробовал.  — Ты? — чем больше Сынмин погружался в шок, тем тише становился его голос. — Господи, ты с мужиками спал? — Почему с мужиками? Некоторые были даже моложе, чем я, но всё же с девушками мне нравится больше. Они такие, знаешь, мягкие, пахнут вкусно и «друг» мой скользит лучше. Ну ты понял о чём я, да? — Минги отвлекается на возмущённый женский голос рядом и виновато смеётся. — Бро, это не конец света, поверь или?.. Ты же не собираешься послать меня из-за того, что я только что сказал?  Нет, Сынмин не понял и понятия не имеет, о чём Минги говорил, и да, он хотел бы послать на хуй его и весь остальной мир со своими сюрпризами. Он отходит в сторону, подальше от дороги и бесконечных пешеходов, прилипает спиной к стене и просто молчит какое-то время, прикрыв ладонью глаза.  — Сынмин? — Я не понимаю, ничего не понимаю. — Релакс, бро. В этом нет ничего такого. Может, тоже попробуешь и сравнишь? — Минги по-доброму шутит, а как без этого? — Или ты?.. Ты же не девственник? — в трубке тишина, даже посторонний шум стал как будто бы в миллион раз тише. — Бро, тебе уже двадцать три. Не говори, что… — Мне всего двадцать три, — перебивает Сынмин.  Перебивает и сбрасывает вызов. Хотелось следом бросить телефон куда-нибудь подальше, и самому сброситься не в выдуманную пропасть обиды отчаяния, а вполне себе реальную и скалистую. Сынмина быстро начало заполнять раздражение, и это не к добру. Он подавлял в себе ярость с самого утра, вёл себя спокойно (ну относительно) с Минхо, и после своего бегства пытался совладать с гневом, но чувства, как и прежде оказывались сильнее. Сынмин плюётся, пинает стену, стонет и пинает ещё раз, чтобы наверняка. Всё не то. Физический дискомфорт не перекрывает душевный. Внутри не больно, а мерзко… Мерзко, что Минхо ко всем своим многочисленным недостаткам к тому же и ёбаный гей.  В свои двадцать три Сынмин действительно был девственником. Ну не сложилось, не получилось. Он искренне считал и свято верил в то, что секс равно любовь. Нет любви — нет секса. А любовь найти тяжело. Или полюбить трудно? В школьные годы Сынмину нравилась одна девочка, но он ей — нет. В университете всё время занимала учёба и, если можно так сказать, Ким Сынмин ебался с конспектами, чтобы его не выебали на семинаре. Пока другие пробовали и экспериментировали (привет, Сон Минги), Сынмин прилежно учил законы, строил всевозможные графики, изучал статистики, делал расчёты, подтягивал свой английский и вместе с этим латынь. Сейчас он тоже учится, хоть и не так усердно — второе высшее всё же даёт поблажку, однако Сынмина имеют работа и обязанности. Личную жизнь к тому же изо дня в день насилует Минхо своими выходками…  «Всё ещё хочешь быть моим другом?» Сынмин в замешательстве. Этот вопрос — финальная точка, последний уровень в игре, заключительная глава истории или… Или пролог броманса? Может, это уровень, который откроет другой, не такой сложный и заковыристый? А что, если не точка, а запятая?  «Бро, это не конец света» Это Армагеддон — место последней битвы сил добра с силами зла. Сынмин не был добром, как и Минхо лютым злом, однако же они боролись. И кажется, Сынмин проиграл. Окончательно. Он больше не позвонит брату, не ответит на его звонок, за семейным столом не передаст тарелку, не попросит подлить вина, забудет про День рождения и вовсе сотрёт все воспоминания связанные с Минхо из своей жизни.  Нет человека — нет проблем.  «Ты девственник?» Растерянно взирая со стороны на толпы людей, Сынмина вдруг уколола обида, что даже в этом вопросе Минхо его опередил. Он там счастлив со своим Ханом и Хваном, а Сынмин — нет. К чему вся правильность привела? К смущённому румянцу, холодному поту и горькому поражению. День и так был испорчен. Была не была? Сынмин переходит улицу, сворачивает наугад в более тихий переулок и изучает вывески. Оно должно быть где-то здесь — место, где он испортит ночь. Он испортит самого себя. Найдёт что-то или потеряет… «Мне уже двадцать три» Пока Сынмин искал гостиницу «на час», где спят совсем в другом смысле, Сон Минги мчал по Санму-роуд игнорируя красные сигналы светофоров. Рядом его напарница — Ли Черён — девушка с мозгами и стальными яичниками — скроллила ленту новостей, не останавливаясь ни на одной из них. Она сегодня не в духе. Настроение к тому же подпортил и разговор, свидетельницей которого девушка стала против воли. Во-первых, за рулём, что запрещено, а во-вторых сама тема возмутила и взбудоражила её воспитанность. Эти мужики… Минги понял, где просчитался, поэтому рулил молча, благодатной тишиной извиняясь за подробности своей интимной жизни. Свернув на мостовую, молчание всё же сломалось из-за того, что Черён тихо выругалась. Увиденное и правда побудило вспомнить интересные матерные слова. На горизонте собрались все: скорая помощь, две патрульные машины, пожарная фура и даже эвакуатор.  — Какого хрена? Передали же, что обычный висяк.  Минги подъезжает вплотную к ограждению, выставленному криво-косо и глушит мотор. Красный вперемешку с синим заливают магистраль и лица двоих хмурых полицейских. Минги никак не прокомментировал увиденное, по крайней мере вслух, зато в уме подумал, что раз все экстренные службы города здесь, то должно быть «висяк» — знаменитость.  Новоприбывших встречает невысокий мужчина в форме, с абсолютно седыми волосами, отменным пивным животом и густыми бровями, заползающими на маленькие поросячьи глазки. Этот старый патрульный знаком Минги — пересекались и не раз. Он был обычным полицейским из участка Кванджу, прославившийся своей стабильностью. Всю жизнь посвятил работе в полиции и всю жизнь на одной и той же должности. Кажется, даже Сон-старший будучи мелким подчинённым в главном управлении Сеула, застал этого старика, изо дня в день патрулирующего улицы города. Что это, если не успешная стабильность? — Приветствую. Ну и что здесь у вас? Несмотря на то, что Сон Минги был старше по званию этого служащего, так ещё и являлся сыном действующего министра юстиции, он всё же приветственно поклонился. Черён простаивать не стала и поздоровавшись, тяжёлой походкой отправилась увидеть всё собственными глазами.  — Парень повесился, — кивает старик на перила, обмотанные цветным тросом. — Хоть сейчас не сезон самоубийств, однако это уже не первый случай за неделю.  — У вас?  — Так точно. Молодая пара вот с крыши общежития спрыгнула. Умерли держась за руки, романтики хреновы. Соседка моя тоже того, — как-то нервно усмехнувшись, старик подавился и закашлялся. — Извините… О чём я?  — О соседке.  — Женщина была пожилая, добрая, а тут оставила записку, что устала, что грустно и того этого… Снотворного наглоталась.  — Родственников проверили? — на автомате выдаёт Минги, прекрасно понимая, что за каждым вторым случаем самоубийства может крыться настоящее убийство.  — Не было у неё никого. Одна жила, вот и устала, — громко прокашлявшись вновь, старик вдруг перешёл на тон чуть тише. — Это я вот к чему. Все обычно пишут записки перед смертью, иначе какой смысл умирать молча? Студенты вот тоже написали, пожаловались как несправедливо правительство и время, винили всех в своих бедах. А вот этот парнишка ничего не оставил. — А он точно сам? — Минги, ростом почти под два метра, становится ещё выше, вытягивая шею, чтобы найти, где камеры видеонаблюдения.  — Вон свидетелей целая толпа, — старик машет вдаль, где собралась весомая куча взволнованных людей, а потом указывает на ближнюю опору моста. — Эта камера захватила момент падения, а вон та, — обернувшись, полицейский теряется на секунду, ведь и так зрение не очень, а в темноте и подавно, и показывает на высокий фонарный столб у начала моста. — всё записала. Он сам справился. — Тогда, к чему вся эта суета? — Минги хмурится, а собеседник наоборот глупо улыбается. — Мост ваша территория. Зачем передали всем постам?  — Говорю же, свидетелей много, вот они и дозвонились даже до службы спасения. — Личность установили? Минги продолжал свой допрос, краем глаза замечая, что напарница, стоящая у кареты скорой, была чем-то очень недовольна.  — Документов с собой нет. Чистый. Лицо распухло, поэтому по базе никаких совпадений не выдало. — А отпечатки? — Как раз об этом… На фоне бригада медиков из трёх человек пыталась громко переспорить Черён. Рядом крутился ещё один полицейский, и не было понятно, на чьей стороне он был. Минги стало куда интереснее, что происходило там, чем стоять тут и продолжать вытягивать информацию из этого старика. Хлопнув своей огромной ладонью по жухлому плечу, он пригвоздил служащего к месту, а сам быстрым шагом пошёл в эпицентр скандала. Чёрный мешок на каталке дёргался из стороны в сторону. Черён держала с одной стороны, парень в форме медработника — с другой.  — Что происходит? — Минги в первую очередь обращался к напарнице, но при этом оглядывал всех и каждого из присутствующих.  — Ещё один, — фыркает полицейский примерно одного роста и комплекции с Минги. Однако, если Минги форма была к лицу и по фигуре, то этот тип выглядел как дешёвый стриптизёр с фуражкой из магазина приколов. Черён смотрела на него так же — с полным непониманием, что он тут забыл. — Это наше дело и наше тело. Занимайтесь своими трупами.  — Вы не занимаетесь делом, — стоит на своём девушка. — Списывать всё на суицид без тщательно расследования — не дело.  — Ты меня ещё будешь учить как мне работать?  Парень с угрозой двинулся в её сторону. Минги на автомате поспешил встать между двумя во избежание ещё одного трупа. Ли Черён хоть и выглядела хрупкой, маленькой и миловидной, однако могла в два счёта уложить на лопатки даже такого здорового и крепкого, как сам Минги.  — Йоу, — выставив ладони вперёд, он загородил собой напарницу и тут же напоролся на неприятный острый взгляд полицейского ака стриптизёра из другого участка. — Полегче, Суёль.  — Хонджун, — подняв верхнюю губу и обнажив острые клыки, парень выплюнул своём имя с порцией яда. — Помощник инспектора Ким Хонджун. — Да мне всё равно, Диего. Остынь, — Минги тоже не пальцем деланный. Все знают, кто он такой и чей он сын, и до этого момента ещё не находилось смельчаков, осмелившихся разговаривать с ним столь неуважительно. Не оборачиваясь, он обращается к напарнице более мягким тоном. — Что не так с трупом?  — Камеры зафиксировали, как он сам прыгнул, — влезает Хонджун. — Есть десяток свидетелей. Что вам ещё надо?  Черён молча открывала пакет решив, что лучше Минги сам увидит раз, чем сто раз услышит. Под чёрным полиэтиленом лежал парень на вид от двадцати до тридцати. Волосы тёмные, довольно длинные и слипшиеся на концах, лицо синюшное, а при таком красно-синем освещении выглядело даже чересчур фиолетовым, глаза закрыты, язык вывернут… — На руки смотри, — подсказывает девушка.  Медики в количестве уже двух человек тяжело вздыхают.  От шеи с тёмными следами от троса, Минги пробегает глазами и по одежде. Белая рубашка — изумительно белая, словно только что из магазина, чёрные брюки без ремня, на руках никаких украшений, шрамов… — Вот, — поддев карандашом запястье, Черён ловко перевернула руку ладонью вверх. — Смотри.  — Может, всех остальных позовём посмотреть? А? — язвит неугомонный помощник инспектора. — Не зря же приехали на вызов.  — Можешь просто не мешать? — тем же приторно-тошнотворным тоном спрашивает Ли.  Минги не вмешивается и изучает запястье, не скрытое за белоснежной манжетой. В глаза первым делом бросилась маленькая татуировка. «Хан». Что это? Имя или прозвище? Значимый номер или обычная цифра? Это по приколу было набито или со смыслом? Вторым, на что Минги обратил внимание, были пальцы. Точнее то, в каком состоянии они были.  — Ожоги, — озвучивает он свою мысль, и достаёт телефон, чтобы сделать фотографии и рук, и тела заодно. — Тут свежие, а тут — нет.  Пальцы были изуродованы, но лишь с внутренней стороны ладони и по большей части только на подушечках пальцев красовались ожоги. Там, где виднелись красные пятна — травмы были свежими — маленькие волдыри подсказывали. Мизинец, к примеру, был сморщенным и гладким — это явно старая рана, успевшая затянутся и неравномерно обрасти новой кожей. — На второй то же самое, — подсказывает Черён. — Зачем самоубийце намеренно обжигать себе пальцы?  — Какого чёрта вы оба устроили? Какое это имеет отношение к его смерти? Мы пока не знаем, чем он занимался. Может, он был поваром или механиком, отсюда вся эта красота.  На сгибах между фалангами кое-где засохла кровь. Под ногтями торчали следы краски с перил моста. Наверняка парню было больно держаться с такими-то ожогами. На двух пальцах точно лопнула кожа. Сукровица всё ещё блестела жирными каплями.   — Вам на практике не рассказывали о случаях, когда преступники намеренно портили кожу, чтобы нельзя было откатать пальчики? — Минги повернулся к неприятному старшему инспектору. — Они царапали мягкие части или срезали кожу со всей фаланги, заливали ладони кожным клеем, а некоторые прижигали руки.  — Самоубийство у нас теперь преступление?  — Вопрос в другом. Зачем он себя убил?  — Возможно до этого он совершил что-то, — разбавила диалог Черён. — Убийство, кража, изнасилование. Наверняка поэтому он не хотел быть опознанным.  — И что ты предлагаешь мне сделать? — Хонджун напрягается вновь. — Расклеить по городу эту рожу и ждать, пока кто-нибудь придёт и скажет, что он украл из магазина жвачку?  — Сбавь тон, — рявкает Минги. — Иначе завтра же снимешь форму.  — Ты мне угрожаешь?  Помощник инспектора вплотную подходит к Минги. Два хищника. Два самца на одной территории.  — Я говорю тебе работать, а не позорить своё звание, — тихо, лишь для одного Хонджуна злобно шепчет он, едва не протаранив того лбом. — И если тебе это не по зубам, передай дело моему участку.  — Отсоси, — скалится Хонджун.  Прошла доля секунды, а Минги успел не только оттолкнуть гада, но и замахнуться. Спасла ситуацию Черён, которая не прочь была и сама врезать этому недоинспектору, однако не положено. Они уже все тут нарушили устав и субординацию, и до отстранения или (боже упаси) больничного доводить не хотелось.  — Парни! Парни! — девушка почти повисла на руке напарника. — Эй! Минги! — парень застыл со стеклянными глазами и заострёнными как мечи бровями. — Нельзя, слышишь?  — Забирайте, — Ким кивает медикам паковать тело и грузить в карету, и не двигаясь с места указывает пальцем на Минги. — Надеюсь, больше не увидимся. — Ублюдок, — шипит явно обиженный Минги, когда все расходятся и он остаётся с напарницей наедине.  Та всё не отпускала его, держала под руку и даже гладила против шерсти — лишь бы не брыкался.   — Ты не лучше. Обязательно было цеплять его?  — Это ты мне говоришь? — Минги вовсе не иронизировал — не то настроение. — Он первый начал.  — Какая разница, кто начал: ты, он или я? Ты разве не знаешь, кто он такой?  — Какой-то мудак, нет? Черён мягко толкает парня, пока они медленным шагом возвращаются к своему джипу. Всё, что происходило за их спинами уже не интересовало. — Мы учились вместе, и Хонджун всегда был мудаком, — девушка тихо ухмыльнулась. — Как и его папаша.  — А кто?.. — Ким Уджин, — вполголоса ответила девушка и сделала паузу, чтобы дать Минги время вспомнить, кто этот человек. — Бывший премьер-министр, а сейчас министр сельского хозяйства. — Ой, зай, — Минги наиграно кривится. — Моя мама всё равно круче какого-то министра свиней и рисовых полей. — Вам мужикам лишь бы чем помериться.  На этот раз девушка бьёт Минги сильнее. Намного, намного сильнее. Оглянувшись и проводив взглядом уезжающие полицейские машины, Черён выключает свою игривость.  — Думаешь о том же, о чём и я? — Минги от напарницы взгляд не отрывал, поэтому и заметил эту перемену в лице.   — Думаю, что сегодня не усну, — кукольное личико, вполне пригодное для того, чтобы сверкать улыбкой с рекламных баннеров, грубеет.  — Давай по сладенькому? — обхватив маленькие плечи, Минги разворачивает девушку к водительскому месту. — Только теперь ты за рулём.  — Эй! — Ты же сильная и независимая, — он галантно открывает перед Черён дверь и застывает в приглашающем жесте. — Давай прыгай. Будешь независимо рулить и сильно давить на газ, потому я голод… Сука! Минги не успевает закончить мысль и сдавленно стонет. Черён перехватила дверцу и мягко потянув на себя резко толкнула в направлении от себя. Дверная ручка чётко попала в цель, а именно в уязвимое место всех мужчин. Довольная собой, девушка садится за руль совсем не женской машины, заводит мотор и ждёт, когда с лица Минги сойдёт вся краснота, а вместе с ней и болевой шок. Ждёт и выжидает, когда напарник наконец закроет дверь, рот и устроится молча рядом, не забыв пристегнуть ремень безопасности. За этими мужиками нужен глаз да глаз… Ночь наступила, как всегда, медленно, укутывая город в туманную от влажности вуаль. Но под этой материей крылась некая тревога — предвестница событий, что разольются по улицам, как вино, оставляя за собой горький осадок или же жаркое опьянение.  Для одних этот вечер стал неприятным сюрпризом: не в тот момент, не в том месте и не с теми людьми. Планы двух полицейских на спокойный патруль разбились как хрустальные стаканы — за одно мгновение. Трещины прошли далеко вперёд, намереваясь затронуть их дальнейшую жизнь, однако пока работают круглосуточные кофейни, ни один, ни вторая не думают об этом. Всему своё время. Для других или точнее сказать для другого — Ким Сынмина — пограничье между вечером и ночью стало ожившим эротическим кошмаром. Он сошёл с привычной дороги и сделал шаг в неизвестность, отчаявшись и соблазнившись силуэтами, что танцевали в свете неона у мутных окон. Тела девушек отнюдь не были инструментами страсти. Сынмин видел в каждой предложенной лишь товар — куклы на любой вкус и цвет; куклы, внутри которых пусто. И эта кошмарная пустота отпугнула. Он не смог, даже под гнётом фантомных насмешек друга в голове, переступить через себя. Ему всего двадцать три, у него ещё есть время найти ту самую, влюбиться и лишиться девственности… А для третьих тёмное время суток было наполнено тревогой и волнением. Реальность была сравнима с морским дном перед штормом. Минхо и Хёнджин лежали на кровати, но при этом сердца их бились так, будто оба стояли на грани опасной неизвестности. Каждая минута молчания тянулась вечностью, а нервы колебались в ожидании неизбежного, которое (фигурально конечно же) могло либо остановить их сердцебиение, либо дать обоим новую жизнь.  — Голова ещё не прошла? После ухода Сынмина Минхо как и обещал приготовил завтрак для Хёнджина, и пока тот ел за тем самым столом, сам шеф повар торчал в ванной комнате у унитаза. Стресс, а точнее тот миг после двойной стрессовой ситуации, когда кишки наружу лезут, вылился в то, что Минхо тошнило и тошнило… Пока весь яд не вышел, пока гланды не опухли, пока в правом глазу не лопнул капилляр. Хёнджин тоже был не в том настроении, чтобы выпытывать подробности. Его ещё не отпустил вчерашний вечер и собственные потрясения. Поэтому он покорно был рядом, но лишь физически. Ментально Хван Хёнджин был рядом с мамой… К тому же, если Минхо что-то делал или делает, значит, так надо. Если он что-то говорит, то не просто так. Если молчит — стоит помолчать вместе с ним. Хёнджин это быстро усвоил. О том, что сегодня Минхо сказал брату, они так и не поговорили. Ещё нет. К вечеру, когда Минхо выбрался из ванной весь бледный, мокрый и опустошённый, настал черёд ангела похлопотать над ним. Минхо подсказал, где найти таблетки, и Хёнджин принёс все, что нашёл, потому что понятия не имел, что и для чего принимать. Он также сходил за водой, помог запить обезболивающее. Руки, которыми вчера помогал Минхо, теперь лежали будто бы отдельно от тела — совсем мёртвые. Оставшись в тишине, Минхо согнулся и растёкся по кровати бесформенной массой. Хёнджин же сидел на своей половине кровати и мог только наблюдать, как спина плавно поднималась и выгибалась. Из-за взлохмаченных волос и складок простыни он не видел лица, но будто чувствовал, что Минхо не спит. Он чувствовал, что ему плохо. Не понимая сути, Хёнджин спустя время вынужденного затишья решил разбавить чужое плохое самочувствие и отвлечь, точно так же, как Минхо отвлекал его. И всё потому, что что-то чувствовал… Что-то… Положив одну руку на влажные волосы, Хван мягко начал сжимать и разжимать пальцы. Это лишь капля в море, однако и она сработала. Минхо дёрнул головой и не меняя положения хрипло прошептал в матрас: — Что ты делаешь? — Проверяю, — будто бы опасаясь громких звуков, Хёнджин тоже понизил голос до мягкого хрипа. — Вдруг, у меня тоже волшебные руки. Показалось, что Минхо расслабленно выдохнул после ответа. Или только показалось? — Я вспомнил, что у меня нет аллергии на орехи, — тем же бархатным шёпотом Хёнджин убаюкивал парня, и не переставая гладил голову. — Мама не разрешала мне есть шоколад или конфеты с орехами, потому что боялась вдруг там попадётся скорлупа, и я сломаю зуб. Ещё она учила меня завязывать и развязывать узлы. Знаешь, всякие сложные и не только на руках, — едва слышно усмехнувшись, Хёнджин запрокинул голову, уперев затылок в стену. — Ещё я вспомнил как звали мою собаку. Ккоми. Это мама предложила похоронить её в море. Наверное, это было не совсем правильно… Я ведь мусорил потом, бросая в воду корм и игрушки. Минхо не хотел отключаться, но этот мягкий шёпот несомненно успокаивал, а ангельские касания творили чудеса, и всё тревожное будто отпускало из своих когтистых лап. В темноте стало светлее, когда Хёнджин замолчал, чтобы едва слышно посмеяться. Становилось теплее от этих спонтанных рассказов. — Это так странно, вспоминать. Это ведь моя жизнь и мои воспоминания, но я не чувствую этого. Будто слежу за кем-то другим. Наверное, я очень изменился. Людям свойственно меняться. Ли Минхо об этом знает не понаслышке. К примеру, он сам завязал с наркотиками — изменился. Перестал налегать на фастфуд — это тоже перемена. Ещё Минхо поменял своё отношение к эгоистичному «хочу». Раньше его не особо волновало, что скажут другие. Он брал, не обещая дать взамен и забирал, когда отдавать не хотели. А теперь… — Минхо, расскажи мне, что сегодня произошло? Зачем приходил твой брат? — Хёнджин несправедливо резко меняет тему. Пальцы перестают двигаться. Ладонь застывает на голове лёгким грузом. — Пожалуйста. Ангел так напоминает про обещанное объяснение, отодвинутое на потом. Минхо всё понимает, но «понять» не равно «всё бросить и признаться». Сказать «нравишься» и объясниться можно и без слов, лишь одним взглядом, но он свои глаза спрятал, чтобы не выдать очевидного — Хёнджин ему нравится настолько, что не только член возбуждается, но и душа. А это другое. Это не просто желание брать и не отдавать. Минхо сам отдаёт ни на что не рассчитывая, но прямо сейчас он не способен дать тот ответ, которого так ждёт Хёнджин. Вообще ни на что не способен. Он «отвечает» без слов, плавно качнув головой, намекает тем самым, что ему нравится, как пальцы Хёнджина путают его волосы. Он наугад тянет и свою руку выше — на бедро парня. Ладонь останавливается выше колена. Пальцы мягко обхватывают упругое место. Ногти аккуратно царапают, выпрашивая ещё… Ещё немного волшебства. — Знаешь, я кажется ни разу не сказал тебе спасибо, — незнакомым и странным голосом ангел заполняет тишину. Рука вновь зашевелилась, пальцы скрылись за влажными прядями. — Спасибо, Минхо. За всё. Благодарить тоже можно без слов. Минхо чувствует, как Хёнджин будто бы сам тянется к нему, беспокоится за него, волнуется о погоде в доме и о температуре сердца. Это осознание представляло собой драгоценный камень на той опасной дороге, по которой Минхо шёл… И ангел тоже шёл, пробираясь сквозь канавы грязи и шипастые дебри, чтобы оказаться одной волшебной ночью на кровати с тем, кому он нравится-нравится-нравится. Эта ночь была как многоликая монета, каждая сторона которой отражала собственную реальность, свою правду и свой путь. Минхо страдал от прошлых выборов, но утешался возможным будущим. Будущим, у которого умопомрачительные пухлые губы и лечебный голос. В этом тихом, даже интимном моменте, он находил неповторимый оттенок правильности происходящего. Этот вечер, ангельский смех, руки, магнитные касания, от которых вся кровь приливала к мозгу, рассказы «между делом и сном» — всё это создавало историю. Всё это и многое другое, что было «до» вдруг подкинуло идею — влюбиться. Минхо захотелось отчаянно влюбиться уже в саму идею попробовать кого-то полюбить, чтобы подобные моменты стали обыденностью, а не исключением. Ему захотелось нормальности, но в его случае эта «влюблённость» — не норма. Он оказался меж двух миров, между льдом и пламенем, между необходимым и запредельным. Физически Минхо был на кровати, однако ментально он лежал на пороге нового. И ему либо позволят переползти мнимое препятствие и чувствовать свои ненормальные чувства дальше, либо вытрут об него ноги. Либо так, либо никак.