Нефилим

Adele — Set Fire to the Rain

Одна роза может быть садом. Один человек — целым миром.

•••

Финансовые ограничения и отсутствие доступа к качественному медицинскому обслуживанию создают бездонную пропасть, в которую падают бедные. Богатые же отмахиваются от болезней как от назойливых мух, уверенные в том, что деньги защитят от всех бед. Минхо не был обложен благами роскошной жизни с пелёнок. Со времён детских колготок он понял, что можно бояться как болезни, так и здравия. Бабушка не жаловалась на недуги и не выглядела больной в свои годы, а чувствовала себя прекрасно. Поэтому было странно одним утром обнимать уже холодный труп, а не тёплое здоровое тело. Минхо знает, что болезни бывают неочевидны, и поэтому страшно переживает за ангела. На кухне тихо, будто жизни нет, но она есть. Сынмин, например, сидящий на стуле и упрямо смотрящий сквозь французское окно на ночной Сеул. Он дышит, живо мыслит о чём-то своём и временами шмыгает озадаченно носом. Минхо рядом тоже на мёртвого не похож: на коже румянец выступил от волнения и пот собрался на лбу (а мёртвые точно не потеют). В спальне над другой жизнью печётся доктор Мун, которого снова выдернули из семейного гнезда. Мужчина от позднего визита не отказался, но явно был недоволен этим приглашением. — Сынмин? Минхо надоедает молчание. Будто в тишине и правда хуже. — М? — Ты счастлив? — после продолжительного молчания Минхо переиначивает вопрос. — Что для тебя счастье? — Не знаю, — вполне спокойно отвечает брат. — Не то время, чтобы думать об этом. — А до этого не думал? — Тебе поговорить больше не о чем? Минхо в тишине плохо, ведь в ней слышен шёпот вины. Парень взвалил на себя ответственность за жизнь другого и не справился. На самом старте споткнулся и сидит сейчас, подперев голову руками, боится, что дальше будет только хуже. — Просто я… Я вот несчастлив. — А кто с таким образом жизни был бы счастливым? Ответ придумать не получается, да и надо ли? Дверь из спальни открывается. В бархатной тишине хорошо слышны сердитые шаги доктора Муна. Мужчина оказывается на кухне, наливает себе стакан воды. Ещё один. Оба брата сидят не шелохнувшись, как нашкодившие дети. И если оцепенение Минхо оправдать можно — реально ведь накосячил — то почему замер Ким Сынмин — непонятно. — Как он? — старший первым подаёт голос. — Жить будет? — У него жар, — бурчит господин Мун, потягивая прохладную воду маленькими глотками. — Температура почти тридцать девять. Я поставил капельницу, — глаза мужчины устремились прямо на Минхо. — Вынимать катетер умеешь? — Наверное, — теряется Ли. — Д-да. — Отлично, — стакан отправляется в раковину, а господин Мун — прямо за стол к братьям. — А теперь скажи мне, почему он всё ещё не в больнице? Если ты взял ответственность за него после аварии, то… — Он его не сбивал, — вклинивается Сынмин. Минхо после фразы резко поднимает опущенную от стыда голову. — Считайте, что он просто подобрал его таким на дороге. — Не сбивал? — Мы посмотрели видео с регистратора. Парень вышел из леса уже побитым и упал. Жизнь — непредсказуемая. Минхо никогда прежде не слышал, чтобы брат заступался за него. А тут… Он растерялся и одновременно с этим внутренне собрался в ожидании подвоха. — В любом случае, ему нужно обследоваться. У меня нет предположений, почему он потерял сознание, но с его мозгом явно что-то не так, — господин Мун оборачивается к Минхо, поджав губы. — Память сама не вернётся. Либо ты ему помогаешь, и вы вместе идёте на КТ, либо не мешай и оставь его мне. Я позабочусь о нём. — Что такое КТ? — Минхо тоже поворачивается к доктору. — Компьютерная томография. После результатов его необходимо показать неврологу и психиатру. Только они смогут поставить правильный диагноз и помочь ему, — выдержав короткую паузу, мужчина тяжело вздыхает. — Не думай, что пробелы в памяти это что-то несерьёзное, Минхо. — Я так не думаю. Он вспоминает сам, поэтому… — Минхо, — мужчина поднимает руку и жестом велит ему замолчать. — Ты не глупый мальчик. И ты давно уже не мальчик. Ты мужчина. Так веди себя подобающе. Будь разумным. Сынмин рядом напрягается. То ли из-за небрежных слов доктора, то ли из-за тона, с которым его брата отчитывали, он вылепил из лица самую серьёзную физиономию из возможных. Это ведь его обязанность попрекать, учить и унижать младшего, и делить эту ношу с другим человеком одним культурным словом — странно. — Господин Мун, я проконтролирую, — вместо младшего отвечает старший. — Если нужно, то я приведу врачей сюда, но помощь мы окажем, не сомневайтесь. На этой ноте их вынужденное ночное рандеву на кухне заканчивается. Сынмин уходит вместе с господином Муном, который напоследок оставил щедрую порцию рекомендаций по уходу за больным. Его просьба позвонить тут же, как бедняга очнётся, звучала как приказ, которого ослушаться нельзя. Сынмин же переступил через порог молча мрачной тучей, оставив после себя в воздухе смрад злости. Ту ночь Минхо решил не запоминать. Оставил в памяти лишь момент, как убрал капельницу, перевязал место укола, переплёл свои пальцы с чужими и уснул спокойным сном. Это была не беспечность, а обычная усталость. Его батарейка на нуле и ему нужен хороший отдых. Всем им нужен. Проснувшись к обеду и позавтракав чашкой кофе, Минхо созвонился с доктором, доложил, что температура в норме, но в чувства парень так и не приходил. Потом звонок от брата и сухие повторы того, что он сказал господину Муну. За окном жарило солнце, а в комнате было пасмурно. Минхо сидел на кровати рядом с ангелом и ждал чуда. Ждал, когда он в конце концов откроет глаза. Ждал и боялся, что с парнем случилось нечто страшное, что так просто не диагностировать. Минхо не страдал приступами ипохондрии, да и от пустой паранойи был крайне далёк, но пережитки опыта давали о себе знать, и словно уголь в печь подкидывали не самые светлые соображения. Наступил вечер. Сынмин потревожил сообщениями о завтрашнем ужине, а Минхо тревожили мысли как бы парня разбудить. Такой долгий бессознательный сон напрягал. А вдруг кома? Вдруг рак? Может, литаргический сон без шанса на пробуждения в скором времени? Каких только диагнозов Минхо не успел перебрать… Только стрелки на часах показали десять, как новый звонок выбил из раздумий. Отец. Видимо, Сынмин всё же не последний кусок дерьма, и решил помочь брату красиво избежать семейного ужина. Старший наплёл отцу о том, что Минхо заболел, и возможно даже коронавирусом, поэтому для всеобщего блага, лучше его не трогать. Ким-старший не мог не перезвонить, чтобы узнать о здоровье второго сына, который вообще-то далеко не актёр. Но ему и не нужно было притворяться больным, чтобы поверили. Минхо настолько чувствовал себя бессильным, что даже голос — жалкий и хрупкий — подтвердил слова Сынмина со всей болезненной точностью. Минхо трудно. Минхо болен. Минхо не готов быть человеком, пока рядом с ним лежит живой труп. Безымянный спал спокойно — относительно спокойно, если быть точнее. Временами его полупрозрачные веки дрожали, ресницы отбрасывали на бледную кожу длинные когтистые тени и скрывали едва заметную родинку под глазом. Из слегка приоткрытых губ — наверняка мягких как кожа персика — выходило лёгкое дыхание, подобное обычному летнему ветру. Волосы, которые тёмным ореолом не давали слиться с белым постельным бельём, из раза в раз ленивыми змеями вились вокруг замершего лица ангела… В спящем было больше чего-то небесного, чем в бодрствующем. Минхо не стеснялся и засматривался на это эфемерное существо в теле человека. Сидел и рассматривал лицо в мельчайших деталях. Нос с маленькой горбинкой, впалые щёки с набухшими скулами, прямые брови, ещё одна едва заметная точка на щеке… Он лежал рядом, сомкнув веки, и в памяти лепил свою скульптуру из увиденного. Ему нравилось быть рядом, но всё же, рядом с живым куда интереснее. Минхо шептал… Нет. Он настойчиво просил ангела очнуться. Нежно гладил его лоб, перебирал пряди волос, даже оставил заботливый поцелуй между бровей, чтобы температуру проверить, и всё просил и просил открыть наконец глаза… Наступило второе утро. Доктор Мун разбудил своим звонком и завалил Минхо вопросами о каком-то вирусе. А у того ещё мир не загрузился, поэтому до него не сразу дошло, в чём собеседник его обвинял и о каких срочных тестах тараторил. А когда дошло, то он пробормотал историю, созданную Сынмином, вроде как успокоил семейного врача и отключил телефон насовсем, во избежание прочих нежелательных разговоров. С кем Минхо хотел бы поговорить всё ещё лежал на спине, не двигаясь и не переворачиваясь. Не человек, а кукла. В животе туго закручивались гайки. Он голодный, и спящий наверняка голоден. Чтобы иметь ещё одно глупое и даже нездоровое сходство, Минхо намеренно забыл о еде, дабы быть с ангелом на одном уровне. Честно сказать, он не морил себя голодом намеренно, просто аппетита не было, значит, и есть не обязательно, но желудок, однако, болел. Вместо того чтобы дальше впустую сидеть, держась за впалый живот и ничего не делать, кроме как дальше придумывать безымянному страшные болячки, Минхо решил с пользой провести время и убраться. Обычно наведение чистоты в апартаментах занимало у него не больше минуты. Достаточно было отправить одно сообщение в клиниговую службу и ждать, когда феи частоты явятся к нему с чудо-швабрами и волшебными порошками. Сегодня же Минхо хотелось утомиться самому, опять же, как и спящему красавцу, ведь он наверняка в своём бессознательном состоянии не только голоден как волк, но и утомлён, как мул. Лежать и ничего не делать — не так-то просто, как может показаться. Тело после долгих часов начинает неметь, конечности отекают, шею и области вдоль позвоночника обязательно скрутит от боли. Пролежав однажды в застывшей позе больше десяти часов (именно столько понадобилось времени, чтобы оклематься после первой пробы чистого снега), Минхо чувствовал себя так, будто его переехал поезд и несколько раз, чтобы наверняка. Двигался он с трудом и со скрипом в костях, а голова — чугунная, но при этом абсолютно пустая — жила отдельную жизнь от тела. Рефлексы забыли, что они рефлексы, а мышцы решили, что не так уж они и важны для опорно-двигательного аппарата… Странно, что о себе Минхо ни тогда ни сейчас не беспокоился, а вот о незнакомце, спрятавшимся в потёмках души — да, очень. Расставив всё на свои места, загрузив посуду в посудомоечную машину, а грязные вещи в стиральную, Минхо занялся пылью на полках. Её было не много — можно было вообще её проигнорировать, но установка утомиться двигала им. Поправив книги, подушки и пропылесосив ковёр, парень решил устроить отдых за чашкой американо. Непонятно откуда в нём так много сил и энергии, раз скучная домашняя работа никак его не изморила. Извилины крутились во всю. Минхо по фрагментам вспоминал ночь, когда ангел повторно упал (или почти упал) на дорогу. Почему? Как? С какой стати? До произошедшего он улыбался, тихо смеялся, был обычным, а потом отстранился, замычал ту песню и… И будто выключился. Резко. Так быстро, что Минхо понять ничего не успел, и если бы не брат… Если бы не его реакция, то наверняка к амнезии добавилось бы сотрясение или перелом черепа. Пришлось включить телефон. На часах ещё не было и шести. Никто не звонил за это время. Сообщений и уведомлений, если не считать спам-рассылку, тоже ноль. И как раз на эти рекламные кричащие заголовки он обращает долю внимания. Минхо заходит в приложение по доставке, но не еды, а цветов. Скидка на розы навела его на мысль, что они могут ему помочь. Ангел однажды обмолвился, что аромат этих цветов кажется ему знакомым или даже любимым. Так если этим ароматом пропитать комнату, то, может, он откроет глаза хотя бы из любопытства? Попытка ничего не стоила. Точнее, пятьдесят букетов в каждом из которых ровно пятьдесят рубиновых роз обошлись в круглую шестизначную сумму, но что не сделаешь ради… Ради благой цели, конечно же. Ждать доставку пришлось недолго. Примерно через пятьдесят минут вся комната была заставлена вёдрами с ярко пахнущей красотой. Воздух дрожал от этого сладковатого аромата, переполненного живой силой, что буквально отдавала вибрацией на кончиках пальцев. Цветки-рубины, словно красные звезды, пылали яркими огнями по всему пространству комнаты лишённой вырвиглазных оттенков. Их бархатные лепестки источали дурманящий аромат сладкого меда и садовых плодов. Минхо упивался в этом цветнике и задыхался… Помимо «хорошей» сладости в воздухе также висел и удушающий запах, похожий на то самое облако любви и страсти, которое однажды обволокло его тело коконом. Розовый аромат был подобен крепкому вину, которое пьянило не только обоняние, но и душу. В этой атмосфере сладострастного опьянения время как по щелчку пальцев остановилось, реальность растворилась в густой волне запаха прошлого, создавая иллюзию безмятежной, но слегка опасной бездны, в которой Минхо однажды побывал… Звёздная пыль, дорога в рай, свежий снег, сладкая мука… Каких только изощрённых слов Минхо в уши не пихали, лишь бы он соблазнился, попробовал, занюхал или размазал пудру по дёснам. Чёрный мир вокруг растворился, словно капля чернил в воде, расплываясь нечеткими контурами и бесформенными пятнами. Тело стало чужим, тяжелым, словно набитым свинцовыми опилками, движения — медленными и затрудненными. Первое ощущение было похоже на хождение по дну болота, где каждый шаг отзывался липким, тяжелым откликом. Минхо дышал жадно, унимая перед глазами пляшущие фантомы ярких пятен. Мысли вихрились в беспорядочном танце, словно экзотические птицы в тесных клетках, отчаянно старающиеся вырваться на волю. Он не жалел, он смеялся, он хотел сам закружиться в танце. Наркотик породил искаженную реальность, где краски сливались в нелепые комбинации, люди слипались в единую массу голых тел, а звуки перемешивались в грохочущий хаос между техно и японским фонком. Среди безлицых, но светящихся фигур Минхо существовал вечность. Он забыл про время, про реальность, про действительность и позволил птицам не только выпорхнуть, но и унести себя. Его несло к берегам, о которых он раньше даже не думал всерьёз. Медленно снимая с себя тяжёлую одежду, Минхо обнажался, мечтая стать частью массы горячих и голых. Внутри тела вспыхивали огни, но вовсе не от тепла, а от невыносимой холодной лихорадки, которая пронзала до костей. Бытие и небытие. Рай и ад. Небо и земля. Мир оставался за стеклом глаз. Люди липли к нему и оставляли следы кошмара на памяти, отравленной порошком. Среди этого дурманящего и сладкого ужаса Минхо обонянием ощущал шипы и лепестки. Это были розы — чистые белые, кроваво-красные, иссиня-чёрные и медово-жёлтые. Время тянулось бесконечностью, где не было ни прошлого, ни будущего — вообще ничего. Лишь застывшая моментность, похожая на потное порно в рядах оранжереи… Тряхнув головой, Минхо вышел из странного оцепенения. Губы от воспоминаний пересохли, а во рту скопилась горькая слюна. Он чист, но его так и тянет снова испачкаться. Хотя бы раз, чтобы попрощаться… Хотя бы… Знал бы старший брат, что не всю дурь выбил, наверняка бы сдержал свои слова и собакой сторожевой устроился бы на пороге квартиры, посадив младшего на цепь. Знал бы Минхо, что желание разбудить ангела цветами пробудит в нём самом животное, готовое на коленях облизывать стол — послал бы себя и это решение далеко и надолго. Но что сделано, то сделано, тем более сделано было не зря… Шелест простыней и хруст подушки надломили твёрдую тишину. Минхо вздрогнул, и безымянный тоже дёрнулся, но не от Минхо, а к нему. Холодные пальцы вцепились в колени крюками, а взгляд исподлобья добавил холодка по спине. Минхо бы стоило рот открыть и спросить парня, как он себя чувствует, ведь по прилипшим ко лбу ниткам волос создавалось ощущение, что жар вернулся, и холод в конечностях только удобрял эту уверенность. Но ангел опередил его. Глотнув розового воздуха, он первым задал свой вопрос: — Где я? Минхо пытался найти точку опоры в далеко не приятном чувстве дежавю, но не находил. Знакомые слова, фразы, действия — всё это вертелось каруселью с одной целью — свести с ума. Язык запнулся, слова застряли в горле, словно рыбные кости. Он пытался проговорить хоть что-нибудь, но, увы, вырвался только хриплый шёпот отчаяния — жалкое подобие собственного голоса. — Где я? — повторил свой вопрос парень, лицо которого быстро из мягкого сонного превратилось в хмурое и грубое. — Ты… — сипел Минхо, будучи запертым в круговороте уже былых событий. Время растянулось, стало тягучим как патока. С каждой секундой ощущение неумолимого повторения усиливалось, давя на разум, словно гигантский камень. — Ты ничего не помнишь? Ты забыл? — Вспомнил. Я вспомнил, — парень дёргает губами и отпускает голову. Пальцы чуть сильнее сжимают колени Минхо, застывшего в позе Будды. — Я кое-что вспомнил. — И что? — второе дыхание затрепетало бабочками в лёгких. — Что помнишь? — Я родился у моря, — начал перебирать парень воспоминания в абсолютно хаотичном порядке. — Мама хромала. Она была учительницей музыки. Я хорошо учился и, кажется, в моём классе были только мальчики, — набрав ещё воздуха он продолжил, так и не поднимая головы. Наоборот, он наклонился ниже и прижался щекой к ноге Минхо. — У меня была собака, но мама похоронила её в волнах. Я приходил к морю и бросал в воду остатки собачьего корма… А ещё у меня кажется аллергия на орехи. Мама запрещала мне есть шоколад. И я подрался с Гаоном из-за комикса. Я… — Тише, — поглаживая влажные волосы, Минхо то и дело задерживал дыхание на каждом сухом всхлипе бедного ангела. — Ты вспомнил детство? — Я родился у моря, в Ульсане, — путанное бормотание продолжилось. — А сейчас? Где я сейчас? — Ты в Сеуле. — В Сеуле? — невидимые крылья дрогнули. — А мама? Где моя мама? — Скажи, — Минхо закрыл глаза на вопросы о родственнице. — Ты помнишь, как тебя зовут? Имя? Возраст? — Помню, — парень поднимает голову, забирает руки, отстраняется, но на короткую дистанцию, чтобы в случае чего, быстро вернуться. — Мне… Я… Нет, я не помню, сколько мне лет. — А имя? — Имя? Минхо надолго зажал губу между зубами. Первостепенная боль уже и не чувствовалась. Парень продолжал молча думать, задумчиво покусывая свои пересохшие цветочные губы. — Ты помнишь меня? Глаза-стрелы выстелили прямо в сердце. Было видно, что помнит, но Минхо важно было услышать это. — Помнишь, кто я? Как меня зовут? — Минхо. — Хорошо, — улыбка растаяла сахарным сиропом и кислые мысли подсластила. — А ты?.. — Хан, — тише взмаха крыла бабочки прошептал парень. И привет из блядского прошлого дал затрещину, потому что один Хан (не менее красивый и соблазнительный, чем сидящий рядом) как раз таки и утянул его в неправильном направлении по белоснежной кривой дорожке прямо в ад… «Это что, проклятие какое-то?», горько усмехнулся про себя Минхо.