Нефилим

Lana Del Rey — Gods & Monsters

Нужно гордиться, что пережили все те

дни, которые, как вы думали, не сможете.

•••

— Хан? Минхо перебросило из холода в дикий жар. — Хван, — чуть громче, но всё же не так уверенно поправляет парень. — Хван Хёнджин. — Точно не Хан? — Не знаю, вроде бы Хван, но, может, и… — Давай без «но» и остановимся на Хване? — немного нелепо корчится Минхо. — Почему? — Тебе эта фамилия больше подходит. — Ну ладно. Парень ведёт плечом. Видимо ему не так важно Хан он или Хван. А вот для Минхо — это действительно сродни снятию проклятия — жизненно необходимо. Того Хана он уже сам проклял и не раз, и пусть тот иногда восставал из могилы воспоминаний таким же притягательным и соблазнительным змеем искусителем, всё же Минхо не хотел бы с ним больше встречаться в реальной жизни. Было и было. Отравились и переспали. Покурили и обоюдно вылизали друг друга. На этом всё. Пусть этот червь живёт себе свою жизнь дальше, только подальше от него. Иначе… Иначе нет стопроцентной гарантии, что прошлое не повторится и Минхо не забудется в другом человеке. — А что это?.. Вынырнув из очередного водоворота памяти, Минхо следит за взглядом ангела. Тот озирается по сторонам и недоверчиво косится на букеты роз у кровати. — Сюрприз, — сверкает зубами организатор цветочного фестиваля. — Подумал, что они помогут тебя разбудить. И, как видишь, сработало. Поморщившись, Хёнджин ещё раз пробегает глазами вдоль стены по ровному ряду вёдер, полных цветов, и открывает рот. Но Минхо его опережает: — Ты вроде говорил, что тебе нравятся розы, и я подумал, что… Чем больше — тем лучше. — Прости, но мне не нравится. — Нет? — Мне неприятно, — ссутулившись, парень обнимает себя, будто пытается от холодного ветра защититься, и опускает голову. — Я не помню почему… «Чёрт с ними, с этими розами». — А помнишь тот момент в лесу? Почему ты вдруг потерял сознание? Хёнджин опять смотрит исподлобья походя больше на демона, чем на ангела из поднебесного мира. Минхо от подобного контакта глазами ёжится и прикусывает язык. Видимо он поторопился с расспросами. — Вчера я… — Позавчера, — поправляет Минхо. — Ты пролежал так два дня. — Два дня? — и из пугающего загробного, взгляд превращается в печальный и окончательно потерянный. — Два дня. Помолчав немного, Хёнджин выпрямляется. — Тогда… Когда ты начал говорить про вспышки, я будто бы тоже вспомнил что-то похожее. И я попытался понять, разобраться, но… Потом резко мне стало плохо и я… — Чуть не упал. — Ты снова меня спас, — осторожно улыбается ангел. — Сынмин успел тебя поймать. Это он. И он же отнёс тебя в машину. Этими словами Минхо признавался в собственной беспомощности. Ему нужно было проговорить это вслух, чтобы отлегло, но кажется, стало только хуже. И если бы не своевременная протянутая рука, он бы совсем сломался от тяжести, надавившей на плечи. Хёнджин держит ладонь открытой, и Минхо принимает её, касается, переплетает пальцы в своеобразные узелки. Ангел не помнил большую часть своей жизни, зато запомнил, что Минхо нравится держаться за руки. Это не просто прикосновение из вежливости. Это самый настоящий пластырь на душу. — Я всё равно благодарен тебе, — заключает Хёнджин. — И не сердишься? — А почему я должен? — бровь резко взмывает вверх. — Ну, — Минхо хотел бы сказать прямо о своей бесполезности, но ловко перевёл стрелки на другое. — За цветы, например? Хёнджин слабо хмыкает с тенью улыбки. Его глаза снова прикованы к пышным букетам. — Зато я проснулся, — не разрывая переплетения пальцев, он накрывает их руки второй рукой. — Спасибо за это, а теперь, если можно, давай уберём это всё и проветрим комнату? Иначе я задохнусь. И часть ночи парни провели за освобождением спальни от дьявольских роз. Минхо подумывал о том, чтобы позвонить в ту же службу доставки и заплатить теперь за вынос цветов, но Хёнджин предложил своими силами выставить поскорее всё за дверь. Так и ждать не придётся и соседи порадуются. Взвесив «за» и «против», хозяин апартаментов согласился на второе, соблазнившись идеей что-то сделать вместе с парнем. Только перед операцией «зачистка» он уговорил на ужин. В холодильнике было почти пусто и почти, это на самом деле «почти». Хёнджин в этот раз настоял на том, чтобы не заказывать еду, а приготовить, и Минхо и эту идею встретил положительно, пока не открыл холодильник. Там два яйца, бутылка соевого соуса, рядом — устричного, перья зелёного лука и сушёные водоросли непонятно для какого события оказавшиеся между пачкой сливочного масла и упаковкой кимчи. На этом всё. Не густо, но и почти не пусто. Обнаружив в лабиринтах шкафов и полок пропаренный рис, Минхо прикинул, что вполне может сообразить полноценное блюдо, а именно жареный рис с яйцом и острой капустой. Пока в глубокой керамической посудине бурлила крупа, Минхо рубил чеснок и лук в вязкую кашу. Гость его сидел за столом и болтал ложкой в кружке остывшего кофе. — А ты случайно не повар? — Нет, — бросив к рису перцовую пасту, кимчи и пюре из чеснока и лука, Минхо аккуратно перемешал содержимое, накрыл всё крышкой, убавил температуру и занялся мытьём доски, ножа и рук, само собой. — Я редко готовлю что-то сам, ведь проще заказать, но мне нравится процесс. Готовка отвлекает и все мысли упорядочивает. — Тогда, чем ты занимаешься? Кем работаешь? Сжимая в руках пушистое полотенце, Минхо оборачивается, лукаво ухмыляется и щурится. — А на кого я похож? Хёнджин, одетый, как и Минхо в белую футболку, повторил за ним и тупую эмоцию, растянув губы. — На красивого актёра. Неправильный ответ отпечатался едва заметным при слабом жёлтом освещении розовым румянцем на кончике носа и ушах. — Ты правда считаешь меня красивым? Проблем с самооценкой у Минхо не было. Как минимум критичных и саморазрушающих проблем у него нет. Он был хорош собой, и ангел далеко не первый, кто обращал внимание на его внешность, почти на сто процентов подходящую под современные корейские стандарты красоты. Но даже у красивых и стандартных людей есть свои комплексы. — Я про то, что ты иногда переигрываешь, — мягко смеётся Хёнджин, спрятав лицо за волосами. — Это называется искренность. Запомни, — пытается защититься Минхо, но оборону держит слабо и тоже смеётся. — Это ведь хорошо, — Хёнджин думает недолго и снова задаёт тот же вопрос. — Так кто же ты всё-таки? — Гений, миллионер, филантроп, — ответом Минхо продлевает беззаботный смех. — Ладно. На самом деле я не работаю. Официально у меня есть процент акций одной компании, но я не заинтересован в этом. Отец настоял, — умилительно поджав губы разъясняет он. — Сынмин тоже акционер, но он в отличие от меня ходит на собрания и принимает активное участие в делах компании, решает там что-то, увольняет кого-то. — Ладно, а кем бы ты хотел работать? — Наверное, я хотел бы быть астронавтом, — улыбается Минхо, хотя говорит о вполне серьёзном. — Но я не слишком умный для всего этого космического, — он отвлекается на пару секунд, чтобы проверить как там рис, и возвращается к столу. — Родители отправили нас на юридический, потому что престижно. Мы оба закончили один и тот же факультет. Сейчас брат продолжает учиться на заочном, получает второе высшее как дипломат, а я… Я вот готовлю рис. Детство — это время, когда звёзды падают в ладони, а луна — верный друг и спутник в ночных приключениях. Во времена, когда небо не барьер, а открытая дверь, Минхо правда мечтал стать астронавтом, покорить бездну и затеряться в пучине звёздной межгалактической пыли. Он строил космические корабли из коробок молока и бабушкиных туфель, сам рисовал карты млечных путей полагая, что в таком бескрайнем космосе звёздных дорог должно быть много, и хранил их как таинственные свитки, пряча за шкафом. В приюте он продолжил мечтать о том, как будет бороздить бескрайние просторы Вселенной когда вырастет. Отыскав в библиотеке клад в виде энциклопедии о космосе, Минхо страницами-ступенями был всё ближе и ближе к воображаемому полёту. Но время, как коварный вор, украло его детские старания, оставив лишь грусть и разочарование во взрослой жизни. Минхо с возрастом понял, что не суждено ему быть героем, прокладывающим путь среди звёзд. Оказалось, что смотреть документалки, знать всё о созвездиях и гореть мечтой о полёте недостаточно, чтобы на самом деле отправиться в космос. Его мечта, как и сотни тысяч других, застряла в бесконечности, став лишь нежной мелодией, звучащей в памяти время от времени. Теперь он смотрит на ночное небо иначе. Оно уже не кажется доступным. Звёзды-подруги, когда-то манящие и близкие, стали холодными, далёкими и безразличными. Они больше не светят так, как в детстве, а будто бы насмехаются, над тем мальчиком, который, увы, не силён в математике, вычислениях, да и с цифрами и законами физики враждует до сих пор. Проще думать, что преломление света, магнетитизм, гравитация и прочее — это чудеса. Проще и веселее. Иногда мечты так и должны оставаться мечтами. — Ну а ты помнишь, на кого учился или кем хотел стать? — Пока нет, — вполне буднично отвечает Хёнджин. Кажется, страх перед потерей памяти сошёл на нет. Это либо блаженное смирение, либо настоящий стокгольмский синдром. — Последнее, что вспомнил было про школу. — Значит, ты учился в интернате для мальчиков? — Почему в интернате? — Обычные государственные школы давно не делят по половому признаку. Но есть несколько закрытых частных школ и интернатов. Если ты не против, Сынмин узнает. — Не нужно. Я хочу сам всё вспомнить, — Хёнджин привычно горбит спину и сжимается. На плите мелко дрожит керамическая крышка, удерживающая ароматный пар. Минхо возвращается к процессу приготовления ужина и снимает пробу. — Расскажи мне что-нибудь ещё, что вспомнил? — просит он, аккуратно выкладывая изумительное на вкус и на вид рисовое месиво, пропитанное кунжутным маслом. И во время трапезы Хёнджин делится оставшимися рваными воспоминаниями из детства. Начал он с того, что очень скучает по маме. Чувствует тугую боль между рёбер, едва только представляет её образ. Она была красивая, высокая, добрая, но в меру строгая. Для неё был важен этикет и хорошее поведение. Сама она всегда держала осанку и улыбалась даже тогда, когда ей грубили. Миру не хватает вежливых людей с хорошими манерами и золотым сердцем, поэтому она старалась вырастить сына именно таким — достойным членом социума. Женщина также пыталась приучить сына к музыке. Хёнджин поставил пальцы на край стола будто бы собрался пародировать Чо Сонджина — самого популярного пианиста Южной Кореи на сегодняшний день, но «играть» не стал. Рассмеялся расстроенно и сказал, что его пальцы лучше держат кисть, чем бегают по клавишам. Минхо не мог не взять на заметку брошенное просто так «я любил рисовать». Всё, что говорил Хёнджин, он принимал с таким же аппетитом, как и рис собственного приготовления. Когда тарелки опустели, Минхо подал к столу кофе: себе горячий, а ангелу небесной (то есть ледяной) температуры. Оказалось, что у Хёнджина «кошачий язык», но он был так голоден, что глотал горячее и только потом думал о последствиях. Медленно подтягивая холодный крепкий напиток, он поделился и тем, что никогда не был в Сеуле. Как минимум в раннем детстве мама никуда не выезжала за пределы Ульсана, и, значит, сын тоже оставался на одном месте. Что касается отца… Ангел отчаянно пытался вспомнить хоть что-то про второго родителя, но ничего так и не вышло. Оба пришли к выводу, что скорее всего отца в жизни семьи просто не существовало. Следом за чужими откровениями Минхо добавил своих. Без сожалений отделил мать и отца, не вдаваясь в подробности кто они и куда пропали, и щедро посыпал рассказ воспоминаниями о жизни с бабушкой. Та тоже была доброй (впрочем, как и девяносто девять процентов бабуль), улыбчивой и внимательной до поры до времени. Иногда она душила внука опекой, а порой забывал какой сегодня день и почему это Минхо ещё не позавтракал, когда на часах полдень. Разговор вышел лёгким и ни капли не триггерным. Всё закончилось общими впечатлениями от церкви — жирной точкой соприкосновения. Минхо посмеиваясь рассказал как сбегал, оставляя брата скучать в одиночестве на дальней скамье, а Хёнджин вспомнил, что никогда не думал о подобном. Он добровольно сидел всю службу. Его мама иногда играла в церкви на пианино, и сын всегда был самым главным слушателем. Освободив после ужина комнату и устроившись под одеялом, Хёнджин привычно занял лишь одну половину кровати, предлагая Минхо полежать с ним немного. Крупицы прошлого продолжали сыпаться вниз будто в обычных песочных часах. Почти до рассвета парень бормотал о мелочах, перечислял те игрушки и комиксы, что вспомнил, и остановиться не мог. Словно если замолчит, то непременно забудет. Минхо тем временем рыцарем боролся со сном, но проиграл, ведь рыцарь из него такой же, как и астронавт. И если он всё же занял первое место в списке засыпающих, то в списке просыпающихся оказался на втором. К обеденному часу телефон начал бесперебойно вибрировать. Хёнджин сонно подтолкнул его к Минхо, лежащего в позе наглой морской звезды, и немного потрепал за плечо, с целью поскорее разбудить. Звонил доктор Мун. Минхо хрипло и томно ответил на все заданные вопросы, сообщил, что «пациент» пришёл в себя и дал обещание сегодня же отвести его на обследование. Адрес и время он получил немногим позже коротким сообщением. Они опаздывали к назначенному часу, но Минхо это не волновало. Он был само спокойствие. Доехав до частного медицинского центра Каннама за двадцать с небольшим минут, он даже предложил сначала выпить кофе в Старбаксе, и только потом идти на «пытки». Какая-то проснувшаяся часть ответственности Хёнджина была против. Сперва дела — потом удовольствия. Однако, пока они поднимались в лифте на пятый этаж, парень успел поменять свой лёгкий настрой на тяжёлую задумчивость. По одному виду было понятно, что больницы и прочие медицинские учреждения — не его место. Тут ему некомфортно, даже учитывая, что это самый современный и комфортабельный частный центр с безупречной репутацией. У стойки их встретили две девушки: обе миниатюрные, в одинаковых белых костюмах по фигуре с вышитым логотипом на нагрудном кармане выше сердца, и идентичными зализанными причёсками-пучками. Тон голоса, улыбки, манера речи и даже кажется парфюм — всё было как под копирку. — Добро пожаловать, господа, — поклонилась одна, а вторая там временем выкатила из-за высокой стойки вполне себе неплохое брендированное кресло-каталку. — Прошу, садитесь. Пока Хёнджин тупо переглядывался с Минхо, вторая девушка подала голос: — Господин Ли, вашего друга уже ожидают. Главная задача нашего центра — забота о каждом, поэтому будьте уверены, мы позаботимся и о вас, — она махнула рукой в сторону. — Свободное перемещение по центру запрещено. Пока идёт обследование, пожалуйста, располагайтесь в комнате для ожидания. Всё к вашим услугам. — И будьте спокойны, — продолжила вторая девушке тем же милейшим голосом. — Мы позаботимся о вашем друге как подобает, — улыбнувшись, она отточенным жестом попросила пациента присесть. Минхо давно не был в этом центре, куда вхожи только люди с высоким достатком. Если он правильно помнит, то последний раз он посещал это место вместе с Сынмином лет в пятнадцать или шестнадцать. Оба тогда покрылись красными пятнами буквально за одну ночь, а утром лежали здесь на седьмом этаже по разным вип-палатам и листали брошюры про ветрянку. Что тогда, что сейчас больные или даже люди проходившие обычное обследование без явных признаков болезни действительно были окружены чрезмерной заботой. Ходить сами они не могли — их буквально перевозили из кабинета в кабинет между делом предлагая чай или свежевыжатый сок. Доктор Мун обо всём заранее договорился, за что ему конечно же спасибо, и избавил Минхо от необходимости объяснять персоналу детали. Остаётся только сидеть и ждать, когда ангелочка проверят и отпустят. — Всё будет хорошо, — Минхо садится рядом с креслом и легонько щёлкает угрюмого Хёнджина по кончику носа. — Тут хорошие врачи, полная анонимность и никакого вреда. Тебя не обидят, но если что — кричи и я тебя спасу, — мягкий смех растворяется в воздухе. Глаза вдруг стали влажными. Видеть Хёнджина таким окаменевшим и напуганным не впервой, но каждый раз по-новому. Минхо переживает. Минхо не хочет расставаться даже на час, за который парня должны исследовать вдоль и поперёк. — Я буду тебя ждать, — прежде чем встать, Минхо вкладывает это обещание в ладонь, погладив нежно чужую руку. Девушки увозят Хёнджина вдаль по коридору будто огромную выставочную куклу. Минхо игнорирует прочих пациентов, мелькающих на горизонте, следит только за своим ангелом и ждёт, когда закроется дверь кабинета. И только после уходит в комнату ожидания. Вот тут ему бывать не приходилось. Пребывая на карантине в изоляции он дальше палаты носа высунуть не мог. Страдал также как и брат за стенкой. А родители тем временем, оказывается, могли выпить в этой зоне кофе, перекусить, упасть в один из гамаков среди настоящих горшечных пальм или отдохнуть на мягком кресле с книгой в руке. Выбирая между гамаком, современным ротанговый диваном и креслом-подушкой, парень останавливается около набитого серого мешка и падает. В этот момент дверь за спиной открывается и в комнату входит молодой человек, чья аура спокойствия и безмятежности тут же расползается вдоль стен. Минхо оглядывается, видит яркие фиолетовые волосы, широкие плечи, узкую талию и примечает упругие мышцы ног, обтянутые джинсовой тканью. Лицо знакомое, но знакомыми эти двое точно не были. Вошедший медленно проплывает мимо и устраивается на диване, сгребая по пути со столика журналы о здоровье. Теперь перед Минхо точёный профиль этого юного дарования. В метре от него сидел тот, чьё лицо часто мелькало с рекламных баннеров, предлагающих новинки косметических средств для мужчин. Это был довольно известный в своих кругах айдол, но Минхо в круг его фанатов не входил, поэтому даже имени не знал. Но он точно видел эту мордашку и слышал его голос, когда включал музыкальный канал, на котором клип за клипом и шоу через шоу. Оба молчат. Не в их интересах заводить знакомства в медицинском центре. Минхо ничем собственно говоря не рискует, а вот знаменитость — да, очень даже. И Минхо понимает его отстранённость, принимает нежелание даже головы повернуть и уважает личные границы. Комфорт есть комфорт. Но пусть он молчит и не спешит занять себя пустой болтовнёй, он всё же громко думает о том, как этот парень хорош собой. Высокий, крепкий, наверняка рельефный и упругий в некоторых местах. Ещё немного и похотливые слюни точно начнут течь. Минхо в блаженной позе сидит и жадно рассматривает очертания чужой фигуры. Почему бы и нет? Он так отвлекается и никому не мешает, тем более посмотреть было на что… Под джинсами, заменяющими вторую кожу, действительно прятались чёткие икроножные мышцы и твёрдые квадрицепсы. Руки, перелистывающие глянцевые страницы, украшали набухшие вены, а запястья — свободные от ткани — обвивали массивные цепи, навевающие далеко не «лёгкие» фантазии. Кто бы мог подумать, что в такой умиротворённой атмосфере и здоровой спокойной обстановке он нездорово возбудится от первого попавшегося на глаза парня с телека? Ну кто? Никто. И сам Минхо отказывается верить, что несколько минут в тишине наедине с напудренным незнакомцем способны возродить в штанах жизнь. Отвернувшись, Минхо утыкается в телефон. По пути сюда он дал задание брату узнать что-то про Хван Хёнджина, ну и про Хан Хёнджина на всякий случай. Пока ответа не было. Занять себя кем-нибудь не получилось, поэтому он открывает ленту новостей и без интереса пролистывает одну новость за другой. Грядёт очередная неделя дождей, на острове Чеджу готовятся к ежегодному водному фестивалю, в Голубом Доме рассматривают вопрос о расширении дорог, связывающих ближайшие к столице города, чтобы исключить заторы… Ничего интересного. Всё, как и всегда. Где-то праздник, а где-то проблемы с дорогами. Проходит полчаса. На невозмутимого парня с фиолетовыми волосами (которые к слову Минхо очень и очень понравились) взгляд больше не падал. Минхо думал о Хёнджине, скучал, переживал, вспоминал его вчерашние слова про маму, рисование и море… Несмотря на это стояк продолжал держаться и из-за этого он жутко бесился, но внутри себя. Внешне он — само спокойствие. Одним словом — неловко, а описывая ситуацию двумя словами — очень неприятно. Свободная одежда пусть и скрывала от постороннего случившееся недоразумение, но никак не избавляла от ноющей, но, к сожалению, приятной боли. Как же долго он воздерживался и как же хотелось прямо сейчас пулей вылететь в уборные, закрыться там и спустить в раковину минуты за три. И мысленно Минхо уже был одной ногой за дверью, как в его планы вмешался Сынмин. Принимая вызов, Минхо плотно прижимает к уху телефон и тихо выходит из комнаты, тут же сворачивая к кожаному дивану в холле. — Да? — Как обстановка? — Мы в центре. Его забрали, а я жду, — покусывая изнутри щёку делится Минхо, и отворачивается лицом к стене, чтобы не смущать двух миловидных медсестричек, поглядывающих на него, и прочих посетителей своим стояком. — А у тебя как дела? Узнал что-нибудь? — Узнал. — И что? Хоть Хёнджин и заявил, что хочет вспомнить всё сам без посторонней помощи, Минхо ждать не хотел. Ему нужно было морально подготовиться к тому, что парень может вспомнить, ведь есть вероятность, что вспомнит он нечто страшное. — Мы нашли его. Действительно есть такой Хван Хёнджин из Ульсана, хотя и несколько по фамилии Хан тоже подходили под этого твоего… — Что нашли? — поторапливает Минхо кусая теперь сразу обе щеки. — Он на год старше нас с тобой. Родился в марте двухтысячного в районе Пукку, там же жил и учился в школе при католической церкви. К уголовной ответственности не привлекался, долгов на семье не висит. Единственным опекуном была Хван Сона, которая скончалась во время пандемии. В графе отец пусто. — Значит, его мать умерла? — сожаление сквозило между слов. — Он… Он сирота? У него никого нет? — Получается, что так. Нет ни братьев, ни сестёр, ни ближайших родственников, — спокойно отвечает Ким. На фоне суета, трель стационарных телефонов и звуки клавиатуры. Видимо он звонит прямо из участка. — Но это не всё… — Минхо на этот раз брата не торопит и готовится к чему-то более удручающему. — В базе есть только его справка о рождении и первое удостоверение. — Что это значит? — Он не обновлял айди после двадцати. Минхо так и застывает с приоткрытым ртом, в котором застрял вопрос «почему?». Сынмин вряд ли знает ответ. В шестнадцать каждый гражданин должен получить айди, а по достижению совершеннолетия поменять его. Но что пошло не так, раз парень остался без удостоверения личности, да ещё и оказался в другом городе? — Ладно, — хмурится Минхо и сжимает в кармане серых штанов кулак. — Это всё? — Нет, — растягивает Сынмин. — Тут тебе привет от Минги в виде бонуса, — после шороха и неразличимого шёпота, он продолжает. — Дом, в котором этот твой жил купила примерно два года назад другая семья. Мин связался с ними, расспросил, знают ли они что-то о предыдущих владельцах, но те ни сном ни духом. Риэлтор говорил, что жильё было заброшено, так как предыдущие хозяева скончались. Все вещи вынесли, стены подлатали, перестелили крышу и выставили дом на продажу. — Ты сказал два года назад? — Плюс-минус. Узнав скрытое закулисье жизни ангела, стало страшно за его будущее состояние, когда вся правда снежной лавиной свалится на него в один прекрасный (или нет) день. Сынмин о чём-то спрашивает брата, но тот по уши в своих мыслях. Он уже сейчас начал раздумывать как будет раскапывать и доставать из этих снежных завалов беднягу, который уже очень скучает по маме… По человеку, которого нет в живых. — Ты оглох? — гавкает в трубку старший после третьей попытки достучаться «по-хорошему». — А? Что? — Значит, такой же тупой, — ворчит Сынмин просто так. — Говорю, завязывай с ним. Оставь его в центре. Если хочешь, то оплати лечение, реабилитацию, и на этом всё. Мы не знаем, что он за человек и какое тёмное прошлое за ним тянется, поэтому держись от него подальше. — Нет, — коротко и резко Минхо отмахивается от всего сказанного. — Что «нет»? Опять вляпаться хочешь? Или снова подставить отца? — Я не хочу никого подставлять, — Минхо снова сжимает кулак с бешеным желанием ударить что-нибудь. — Но и оставлять его тоже не собираюсь. Он же… — Минхо, он подозрительный, — шипит старший явно с такой же силой сжимая пальцы. — Нам же говорили в детстве не тащить домой что попало, помнишь? — Он человек и ему нужно помочь, — Минхо сводит брови вместе с видом весьма оскорблённым. — Что ты, блять, несёшь вообще? — Помогай на расстоянии. Он не твоя забота. Всё, хватит. Оставь его там и уезжай, — немного погодя Сынмин цепляется за свои же слова. — Кстати об этом. В следующий раз я спрячу ключи так, что ты до них живым не доберёшься, понял меня? — Не понял, — протестует Минхо, оглядываясь назад. Вдали появились знакомые силуэты. Хёнджина везут назад, к нему, и значит, пора этот разговор заканчивать. — И понимать не хочу. — Господи, — брат предсказуемо вздыхает. — Я тебя точно прикончу… — Господи, помилуй, — огрызается младший и прерывает разговор. Как оказалось Минхо не только мог заводиться с пол-оборота, но и остывать быстро и без последствий. Незнакомая медсестра в сопровождении женщины в белом халате, катила Хёнджина вперёд. У парня был точно такой же отстранённый вид и испуганный взгляд. Когда его забирали лицо было таким, будто его укачивало, а теперь он походил на того, кого и правда укачало. Женщина в халате, наоборот, улыбалась и всем свои видом излучала фирменную «заботу» центра. — Здравствуйте. Мы закончили, господин Ли, — поклонившись, женщина, чьё имя было вшито в халат золотыми нитями, выпрямилась и поправила рыжеватые волосы. Минхо смотрел на одного лишь ангела, а все стоящие вокруг его не интересовали. Он не видел, как ярко пылали щёки молодой работницы и как трепетали её ресницы при взгляде на того самого господина Ли. Он также не заметил, как две дамы на стойке регистрации блестели не менее очевидными жадными взглядами в сторону пациента и его сопровождающего. — Всё хорошо? — присев, Минхо задал этот вопрос именно Хёнджину — ответы от других он бы не принял. Парень просто кивает и опускает глаза на свои сцепленные в замок руки. — Всё правда хорошо. Вам не о чем переживать. — Вы можете ему рассказать, — тихо просит Хёнджин, поднимая глаза на женщину. — С вашего позволения, — вежливо улыбнувшись, госпожа Кан склонила голову. — Мы провели КТ и ЭЭГ. Из известной нам клинической картины и по расшифровке результатов, мы пришли к выводу, что у пациента диссоциативная амнезия. Минхо краем уха зацепился за новый для него диагноз и поднял голову. — Это опасно? Это же можно вылечить? Кинув долгий взгляд на свою помощницу, женщина выждала момент, когда под предлогом «подписать кое-какие бумаги» та увезёт пациента и оставит их вдвоём наедине, и только потом решилась ответить: — Не стоит поддаваться панике. Этот тип расстройства, характеризуется неспособностью вспомнить важную личную информацию, которую в обычной ситуации человек забыть не может. Только и всего, — сложив руки за спиной и выпрямив спину, госпожа Кан объясняла всё довольно понятным для обычного человека языком. — Диссоциативная амнезия может быть вызвана травматическим или стрессовым событием, свидетелем которого человек стал или которое пережил сам. — То есть с ним что-то произошло? — Либо с ним, либо на его глазах, — подтверждает она кивком. — Воспоминания при таком типе расстройства вернутся быстро, и от более старых к новым. Стоит отметить, что скорее всего, предшествующие шоку события так и останутся заблокированными. В случае если это необходимо, то психотерапия в сочетании с гипнозом и лекарственными препаратами может помочь вернуть воспоминания, но… — Но? — Я бы не советовала делать это. Мы взяли кровь пациента для общего анализа и результаты меня немного поразили, — поджав губы, женщина выдержала паузу, нагнетающую на Минхо лютую панику. — Дело в том, что в крови мы обнаружили следы седативного препарата. Если быть точнее, то долгое время пациент принимал клофелин. К нашему сожалению, он не помнит об этом и не может дать нам каких-либо сведений. — Принимал? Клофелин? — Клофелин — это антигипертензивный препарат. Механизм его действия обусловлен стимуляцией постсинаптических-адренорецепторов сосудодвигательного центра продолговатого мозга, чтобы уменьшить поток симпатической импульсации к сосудам и сердцу на пресинаптическом уровне… От этих непонятных слов у Минхо волосы на затылке встали дыбом, закружилась голова, а по спине рассыпались мурашки. — А вы не могли бы… Ну… Я не совсем понимаю. — Прошу извинить. Если говорить простым языком, — госпожа Кан вежливо улыбается, признавая свою ошибку. — этот препарат уменьшает мозговой кровоток и оказывает выраженное седативное действие. Минхо с серым лицом пытался сам расшифровать сказанное и понять заразно ли всё это? Смертельно? Насколько плохо звучит это «уменьшает мозговой кровоток» по шкале от одного до десяти? В уме человека совсем далёкого от медицины это твёрдая десятка. — А этот клофелин, он… — Вот, что я вам скажу, господин Ли, — женщина пристально посмотрела прямо в глаза парня и наконец-то стёрла с губ неуместную улыбочку. — У него истощение, гипотония, амнезия и весьма подавленное состояние. Сейчас вам нужно сосредоточиться на этом. Больше сна, отдыха, никаких физических нагрузок. Кроме того сбалансированное питание без пропусков, витамины и особенно группы В, — Минхо на сказанное заторможено кивает и переводит взгляд вдаль, на своего бедного ангела, у которого вместо крыльев столько проблем за спиной. — Вам выдадут рецепт. На первом этаже аптека, там вы сможете забрать необходимые препараты. Пожалуйста, проследите за тем, чтобы ваш друг их принимал в указанное время и в правильной дозировке, — взгляд снова фокусируется на серьёзном лице женщины. — Рекомендую показать его психиатру после первого курса приёма таблеток. Я тоже буду ждать его. — Спасибо, — Минхо кланяется, ощущая тяжесть в ногах, в груди — да повсюду. — А вы… Вы ведь не расскажите господину Муну? — Я сделала исключение только для вас, господин Ли, — притворная улыбка доброго доктора возвращается на губы. — Спасибо вам, — Минхо ещё раз нагибается и прощается, желая поскорее унести отсюда ноги. Пусть не он больной и обследуемый, однако быть тут здоровому и полноценному всё равно не то. Запах больницы полной болезней и в государственной клинике, и дорогом частном медцентре такой же, если не хуже. Хёнджин так и сидит в кресле-каталке, безразлично листая страницы, которые ему всучили в руки. Лицо преображается лишь тогда, когда рядом оказывается Минхо, и то всего на долю секунды. — Я могу встать? — хмуро спрашивает он у одной из двух милашек. — Конечно, господин. Обе порываются помочь пациенту подняться, но Хёнджин справляется сам. Он хватает Минхо за руку и не задерживаясь тянет в сторону лифта. Оставшись наедине в запретом пространстве он наконец рвано выдыхает, будто только что вынырнул из глубины, в которой пробыл катастрофически долго или же осилил марафон длиною в жизнь. Минхо в этих звуках и попытках вдохнуть слышит волнение, неприязнь и отторжение. — Всё хорошо, — он крепче сжимает руку и большим пальцем мягко поглаживает чужие пальцы. — Обещай, что больше мы сюда не приедем. Такого Минхо обещать не мог, хотя и сам не рад всем этим больничным процедурам и клиническим испытаниям. — Если хочешь, в другой раз я могу пригласить врачей к нам. — К нам? — Мы ведь живём вместе, забыл? — попытка приободрить хотя бы крохотной глупой шуткой успехом не увенчалась. Хёнджин ещё больше сник. — Дай мне рецепт, я пойду куплю… — Нет, — бумаги в левой руке мнутся с громким хрустом, напоминающим звук переломных напополам сухих прутьев. — Я не буду ничего пить. Не заставляй меня, — Хёнджин находит глаза Минхо, чуть наклоняет голову и давит из себя последние слова с дрожащей улыбкой. — Пожалуйста, не надо. Хёнджин был готов заплакать прямо сейчас, лишь бы никаких врачей, таблеток и прочего. То, что сказал Сынмин и то, что вывалила на Минхо госпожа Кан жалостью отпечаталось на душе и проявилось на лице. Двери лифта открылись и Хёнджин молча потянул Минхо на улицу, избегая даже смотреть в сторону зелёного креста. Он уверенно вёл его к машине, ни на секунду не останавливаясь и не спотыкаясь. Минхо только и мог, что плестись, отставая на полшага, и смотря ангелу в спину, сожалеть о его непростой судьбе. Такое подавленное настроение у обоих сохранилось вплоть до окончания дня. Минхо решил дать парню время побыть наедине со своими мыслями, договориться с самим собой как быть дальше и пересмотреть своё отношение к лекарствам. Про то, что рассказал брат и про путанные слова доктора о травмирующих стрессах и клофелинах, воздействующих на мозг (что бы это ни значило) Минхо умолчал. Переварил. Подумал. Погуглил. Как оказалось этот препарат снижает внутриглазное давление, оказывает седативное и анальгезирующее действие, уменьшает проявления опиатной и алкогольной абстиненции, чувство необоснованного страха… Из всего прочитанного Минхо кое-как представил себе только внутриглазное давление и на этом решил остановиться. Вроде не ничего смертельного за этим средством не числится, и слава богу. Просидев за ноутбуком в одной горбатой позе около двух часов, Минхо лениво потянулся. Стрелки на часах указывали на начало первого. Хёнджин всё это время не выходил из спальни. Минхо слышал, как тот гремел ящиками и включал воду в ванной комнате, но это было кажется… Час назад? Или все два? Подкравшись к двери парень сначала прислушивается, тихо стучит по двери и не услышав протеста открывает её. Ангел почти спал. Он лежал на спине, спрятавшись с руками и ногами под пухлым одеялом и через полузакрытые веки смотрел в потолок иногда дёргая ресницами. — Как ты? — Минхо бесшумно крадётся к кровати и аккуратно залезает на свободный край. — Могло быть и лучше, — кое как раскрывая слипшиеся губы признаётся Хёнджин. — Хочешь поговорить? Парень берёт минуту на раздумья. — Хочешь убедить меня есть таблетки? — грустный смешок срывается с губ, которые Хван тут же поджимает. — Мне просто нужно время вспомнить остальное. — Хорошо, — Минхо конечно же соглашается с этим, ведь думает так же. — Я дам тебе время. Сколько потребуется — всё твоё. Очередная тишина легла на плечи — тяжёлая, как бобина шёлка, но без шелковистой мягкости. В ней таилась не просто немая пустота, а бездна невысказанного. Слова, словно уставшие птицы, замерли в клетке разума, не находя выхода. Минхо пытался их выпустить на волю, но они лишь впустую бились о прутья, а потом снова тихо опускались, безжизненные, на дно и замирали. У Хёнджина в голове явно творилось нечто похожее. Эта непроницаема тишина для него была подобна зеркалу, отражающему совсем не его чувства, а чужие, явно не родные. И он никак не мог обозначить это всё простыми словами. Видимо, он ещё не вспомнил как выражаться правильно. — Мне холодно, — прошептал он, когда Минхо собрался молча удалиться, решив, что парень уснул. Хёнджин садится. Одеяло легко соскальзывает с плеч и оголяет грудь. После душа он ничего не накинул наверх, а теперь вот мёрзнет. Хотя это странно, ведь Минхо очень жарко, будто он сидит прямо перед солнцем, да так близко, словно может запросто дотронуться до него рукой и сгореть. Минхо уже сгорает от старого и совсем недоброго жжения в паху. «Чёрт возьми. Ну почему это происходит со мной?», скрипя зубами думает Минхо. «Может, я в прошлой жизни умер девственником?». Вернувшись на кровать с мягким кашемировым свитером, он помогает парню одеться. Хёнджин действительно походил на куклу: фарфоровый, хрупкий, на первый взгляд не живой вовсе. И с ним — с этим хрустальным созданием — судьба, как неловкий ребёнок, обошлась плохо. Роняла, швыряла, била. Трещины — едва заметные — расползались картой жизненного пути. Улыбка — редкая словно рассвет в сумраке — быстро гасла, оставляя после себя лишь грустный полусвет. Хёнджин был очень красивым и опасно ранимым, как редкий цветок, выросший в тени, и его красота, как тонкая нить, могла порваться от одного неловкого движения. Минхо аккуратно поправил парню волосы, вобравшие в себя электричество, коснулся пальцами фарфоровых щёк и завис. Каждое слово, каждое действие с ангелом требовало осторожности, ведь он был шедевром, нуждающимся в постоянной заботе. — Тепло? Голова, обнятая чужими ладонями, мягко кивает. Минхо этот кивок тоже согрел, хотя ему бы охладиться… Хёнджин был сломан, но в его ломкости таилась особая прелесть. Она нравилась Минхо, она притягивала его, мучила и не давала мыслить здраво. Глядя в сонные глаза сломанного ангела, упавшего с небес, но не потерявшего своей небесной обаятельности, Минхо тянуло поцеловать его. Наклониться, податься чуть вперёд, сократить дистанцию до незримого минимума и коснуться розовых губ. В чужой хрупкости, в этой «поломанности», было что-то особенно трогательное, что-то, что заставляло сердце сжиматься от жалости, нежности и возбуждения… Выпустив с шумом воздух через нос, Минхо отстранился. Нельзя смотреть на Хёнджина как на кусок мяса, способного удовлетворить его сексуальный голод. Нельзя трогать его когда вздумается, лишь бы получить сполна тактильных ощущений. Нельзя. Запрещено. Остатки самообладания спасают Минхо от ошибки по вине гормонов. — Не уходи, — просит ангел, когда Минхо всё дальше и дальше отходит от кровати. — Я схожу в душ и вернусь. Хёнджин забирается назад под одеяло и отворачивается к окну. Стрелки на часах в гостиной плавно плывут по волнам времени. Совсем скоро небо посветлеет, проснётся солнце, укрыв звёзды своими лучами. А эти двое всё ещё не спят. И опять Минхо не думает о себе, а переживает за состояние Хёнджина, которому спать, отдыхать и есть — важнее всего. Простояв под холодным душем с кипящими мыслями, Минхо приложил немало усилили и потратил уйму энергии, чтобы остыть. От затеи хотя бы однажды поцеловать парня (ну в качестве благодарности за помощь) он не отказался, но настроился притормозить. Сначала нужно Хёнджина на ноги поставить, крылья новые пришить, вернуть в нормальное жизненное состояние и только потом, если Хёнджин будет не против… Точно потом… Не сейчас. Встав посреди комнаты, Минхо замялся. Хёнджин не дождался его и точно уснул. Стоит ли ему лечь рядом? Или правильнее вернуться на диван? Просьба не уходить и обещание вернуться объяснили решение залезть на кровать и устроиться рядом. Под одеялом Минхо нашёл тонкое запястье, пальцами нащупал другие, переплёл и закрыл глаза. День был долгим, а ночь — короткой. Тёмных часов оставалось мало и стоило бы потратить их на сон, но Минхо — дурак такой — думает о поганом прошлом. Уже не о своём, что несомненно является маленькой победой, а о забытом прошлом ангелочка. Тихое дыхание сливается со вздохами парня. Хёнджин опять изредка подрагивает, конечности сводит от слабых судорог, пальцы то сжимаются, то разжимаются. Трудно быть нормальным рядом с ненормальным. Минхо до странного стыдно от своей «нормальности» и он (нет, ну правда дурак) роется в памяти и достаёт оскорбительные ярлыки, чтобы мыслено повесить на шею вместо медалей. Брошенный. Никому не нужный. Сирота. Наркоман. Проблемный. Зависимый. Слабый. Глупый… От всех этих не почётных званий становится чуточку легче. У него тоже есть трещины, хотя он далеко не безупречная кукла. Судьба тоже поиграла с ним, кинула в проблемы, словно ненужную больше игрушку, и чуть не разбила на мелкие щепки и осколки в том богом забытом притоне. Нервный смешок через плотно закрытые губы. Никто не идеален, а тот, кто считает себя таковым явно заражён комплексом бога. Хёнджин снова дёргается и переворачивается лицом к Минхо. Они лежали на разных подушках, но между носами оказалось такое расстояние, будто оба делили одну крохотную, размером не больше альбомного листа, на двоих. На таком близком расстоянии и в полумраке Минхо видит слёзы — серебристые следы кошмаров. Хёнджин опять плакал во сне. Если раньше Минхо не решался поднимать эту тему и спрашивать что ему такое снится, раз глаза на мокром месте, то сейчас очень захотелось разбудить ангела, стереть подсохшие солёные дорожки и расспросить обо всём. Они толком ещё не начали своё знакомство, но Минхо скоростным поездом несло вперёд. Согнув пальцы свободной руки, он легонько касается щеки и медленно ведёт вниз. Хёнджин не реагирует — лишь брови чуть напрягает. Минхо повторяет действие и стирает влагу под глазом. Капля по капле… Ладонь остаётся у лица на виске. Этим бесполезным действием Минхо будто защищает маленькую часть ангела и плюсом ко всему согревает. Дыхание у обоих выравнивается и почти получается уснуть, как вдруг тёплым воздухом кожи Минхо касается очередное бессознательное бормотание. — Сберегший душу… свою потеряет её… — почти не двигая губами шепчет Хёнджин. — Ибо по мере, как умножаются… страдания… — Хёнджин-а? — тихо зовёт Минхо между паузами. — Хёнджин? Бредни пугали. Минхо понимает, что это всё ересь из той самой книги, которую оба в детстве читали, но почему даже в беспамятстве Хёнджин цитирует эту бурду? — Умножается и утешение наше… — Хённи, — во рту пересыхает и имя звучит ломано и даже со скрипом. — Очнись, Хёнджин. — Не надо, — парень дёргает головой. Из-под ресниц прорываются новые слёзы. Голос продолжает дрожать. — Пожалуйста… — Хёнджин! — Я упаду к вашим ногам… Только больше не… — глаза за веками начали неистово метаться. — Мне не больно… Не больно…