Нефилим

Duncan Laurence — Someone Else

Есть два пути избавиться от страданий:

быстрая смерть или продолжительная любовь.

•••

— Долго будешь молчать? Рассвет за окном красиво подсвечивает лицо Сынмина нежным алым. Минхо, сидящий на полу гостиной в тени плотной шторы поднимает голову, стреляет глазами на настенные часы, снова смотрит на брата мрачным и пустым взглядом, потому что сказать ему на самом деле нечего. В голове пусто. В душе темно. Сердце затихло. Парень, которого Минхо сбил, сейчас здесь, в районе Чхондам, в его спальне, на удобной кровати с ортопедической подушкой и под присмотром семейного врача. Он жив — и это главное. А Минхо умирает медленно, но верно, из-за своей ошибки. Он увядает и погибает под презрительным взглядом брата. — Скажи хотя бы, видел ли тебя кто-то? Свидетели были? Время и пяти утра нет. Сынмин не сомкнувший глаз нервно расхаживал вдоль и поперёк длинной комнаты, то и дело бросая на брата убийственные взгляды. Он же говорил, предупреждал. Нет. Он знал, что рано или поздно так и будет, что Минхо вляпается по уши, и за собой потянет на дно болота всю семью. За себя и свою репутацию Ким Сынмин переживал во вторую очередь. Сперва его волновал имидж отца. Пострадает он — пострадают все. И любой здравомыслящий человек это понимает. Любой, но не Ли Минхо, у которого вместо мозгов сопли. — Какой же ты идиот! — парень пинает спинку углового дивана, затем ещё раз. Его злит молчание. Ему нужны оправдания. Он требует извинений, но не перед тем пострадавшим, который никак в себя прийти не может, а перед отцом в первую очередь. — Если он умрёт… Боже, да ты хоть представляешь, что будет, если он не проснётся? — Он жив, — еле размыкая губы выдавливает из себя Минхо, собирая в памяти секунды, как он тащил податливое промокшее насквозь тело к сидению, как старался аккуратно уложить его, не стукнув случайно головой о дверцу малышки, как трижды проверил пульс (в том числе и у себя), и как просил брата без лишних вопросов приехать к нему с господином Муном. — Очнётся. Надо подождать. Моменты воспоминаний будто кадры замедленной съемки — доказательства, что всё происходящее не сон. — Три часа ждём, — Ким косится в сторону закрытой двери и молится, чтобы доктор Мун всё сделал правильно, чтобы помог и вытащил беднягу с того света. — Что ты вообще забыл в том месте? Как тебя туда занесло? Стоило бы Сынмину подумать о другом: что делал в той лесополосе парень, чья внешность ангельским ликом впечаталась в сетчатку, стоило лишь мельком взглянуть на него? Приличная одежда, ухоженные руки, лёгкий макияж никак не вязались в образ бродяги, шатающегося между деревьев в поисках грибов или прочей гадости. Минхо вот как раз думал о том, откуда этот красавчик вышел? Куда так торопился, что не заметил машины? От чего он бежал? И главное — почему до сих пор не пришёл в себя? — Я просто ехал… — А вот не надо было просто ездить, Мин, — Сынмин сжимает кулаки от бессилия и бесконтрольного гнева. Ещё немного и он точно врежет. Под удар сначала попадёт стена, а после, скорее всего, нос Минхо. — Я тебя предупреждал, что это ничем хорошим не закончится. — Я ехал медленно, а он… А тот парень прыгнул под колёса сам. Почему-то хочется верить именно в это. Плевать зачем и с каким умыслом, но Минхо пытается отмотать время мысленно, словно кассету, и убедиться, что он остановился вовремя. Ему важно убедить себя, что та кровь — не его ошибка. Он просто ехал прямо… А тот красавчик просто упал рядом… — Ты скоро поедешь за решётку. Ты оправишься в тюрьму, брат, и на этом моменте мы точно попрощаемся, — фыркнув, Сынмин уходит к двери, чтобы забрать ключи от Ламборгини с полки. — Отец больше не будет тебя выгораживать, будь уверен, — Ким возвращается, глазами-стрелами расстреливает никудышного брата — позор его семьи — и пыхтя отходит к двери. Прислушивается. — Я ехал… Просто ехал и всё, — по воздуху рассыпаются объяснения. Минхо прячет лицо, готовое треснуть от напряжения. Он чётко помнит первые капли дождя, припоминает спор с Сынмином, а также вспоминает про вспышки. Дальше только стрелка на спидометре, чётко указывающая на двадцать и ливень стеной по-лобовому. А потом ещё одна недовспышка, тормоза, удар и… И холодный дождь на незнакомом бледном лице мешается с кровью. Дверь открывается, Сынмин отскакивает пристыжено опуская голову и отходит, пропуская господина Муна. Единственный человек, в чьих руках здоровье семьи Ким, выглядит чуть более бодрым, чем в ту минуту, когда Минхо открыл дверь авто и коротко описал проблему. — Как он? — сгорая от нетерпения первым подаёт голос старший. — Живой. Подозреваю, что у него сотрясение лёгкой или средней тяжести. Я ввёл ему анальгетик. Это должно помочь снять боль, — мягко улыбается мужчина, как принято улыбаться добрым старикам. — Ещё я оставил у кровати ведро, вы проверяйте. Его может тошнить, — доктор прочищает горло, замявшись, и обращается к виновнику их ранней встречи. — Минхо, можно тебя на минутку? Сынмин громко цыкает, и не зная куда себя деть, заходит в спальню, тихо закрывая за собой дверь, чтобы пострадавшего не потревожить. Хотя ему наверняка хотелось ей хлопнуть со всей дури, и лучше, если бы в щели была голова брата. — Как ты? — мужчина проходит вперёд, прямо к сидящему на полу парню, у которого вместо лица застывшая паника. — Испугался? — Я просто ехал, — Минхо обнимает крепче колени и смотрит снизу вверх мокрыми глазами, точно забитая в угол дворняга. — Просто ехал, а он… — Повезло, что всё обошлось, — господин Мун пристраивается рядом на мягкий серый пуф, склоняет голову и по-отечески гладит Минхо по голове. Этот парень рос на его глазах и под его присмотром, и почему-то за него доброе докторское сердце всегда переживало чуточку сильнее. — Я оставлю тебе таблетки. Выпей, ладно? Это для нервной системы и для крепкого сна, — ладонь ложится на плечо и мягко сжимает каменные мышцы. — Тебе нужно отдохнуть. Всем вам нужно отдохнуть. — А он?.. — С ним всё будет хорошо, — улыбка сглаживает колкие переживания. Минхо поддаётся эффекту и тоже кисло улыбается. — Ты же позаботишься о нём? — Да. — Ну вот и славно, а теперь скажи мне… — выпрямляясь, мужчина лезет в карман, достаёт телефон и через пару секунд поворачивает экран к Минхо. — Твоих рук дело? На фото оголённый торс, лишь две нижние пуговицы держат рубашку и скрывают всё, что ниже пупка. Минхо щурится, внимательно изучает детали и качает головой. Красноватые, а местами ярко бордовые пятна в области груди и на пике рёбер — не его вина. Это не он. — Так выглядят следы ударов, — как бы невзначай намекает господин Мун. — Ты бил его, Минхо? Может, уронил, пока тащил в машину? — Нет, — кое-как утихомирившаяся паника снова включилась. Сердце тревожно застучало и виски сдавило. — Это не я… Я просто ехал и всё… — Пока я осматривал его, он пару раз пытался схватиться за грудь, будто бы закрыться от ударов, — Минхо поднимает взгляд, ошарашено смотрит на доктора и продолжает мотать головой как заведённая игрушка. — Он не приходил в себя, и делал это скорее рефлекторно. Так работает мышечная память, — мужчина выдерживает паузу, блокирует телефон и поджав губы с жалостью в голосе заканчивает. — Ты уверен, что ничего не хочешь мне больше сказать? — Я… Я просто ехал… Минхо бормотал словно в бреду, размывая реальность. Когда он поднимал тело и тащил в салон, он был предельно осторожен. Этот хрупкий на вид, но тяжёлый парень с ровными бровями и острыми углами лица слабо мычал, и тоже пытался ладонью закрыть живот. Минхо об этом вспомнил лишь сейчас. Запоздало. Смысла озвучивать это уже не было. Дальше, прежде чем «обрадовать» брата, Минхо проверил карманы брюк. Там ничего. Ни телефона, ни бумажника. Ему бы очень хотелось узнать, как зовут этого ангела, свалившегося под колёса малышки, но, очевидно, не судьба. Минхо часто-часто моргает, в уме воспроизводя другие детали… Он вернулся под ливень, оглядел место столкновения, но и там не нашёл для себя чего-то стоящего. — При нём не было ничего, — кусая губу рассказывает Минхо. — Я проверял. — Значит, пока его имя останется для нас маленькой тайной, — щедро улыбнувшись, господин Мун поднимается с места. — Я вернусь вечером и проверю вас, а пока, — он трясёт блистером таблеток, и оставляет их на журнальном столике. — Отдохни. Сынмин уходит следом буквально через несколько минут, оставляя после себя похожее обещание вернуться позже и проверить обстановку. На часах пять минут седьмого, а на лице Минхо жизни нет. Он не просто серый или бледный от переутомления. Он никакой. Когда-то въехав в небольшой магазин, он мысленно перекрестился за рулём авто, чтобы в этих развалившихся стенах не оказалось никого живого. Он не хотел быть убийцей. Даже случайность на дороге в виде ливня — не оправдание. Он бы себя не простил. Всё обошлось, и в ту ночь пострадали только овощи и фрукты, а вот сегодня… Сегодня снова адский ливень капает на мозг и капля за каплей собирает в пустоте не лужу, а целое море вины. Минхо стоит на пороге своей спальни, обустроенной не дизайнером, а им самим — всё без изысков и в сдержанном минимализме — и смотрит запредельно виновато на парня. Тот тоже ни бледный, ни нормальный — никакой, и Минхо находит в этом странное утешение. Он подходит ближе, мягко ступая по ламинату, и замирает рядом с той половиной кровати, на которой пытается выжить человеческая душа. Глаза закрываются, давление повышается… Минхо помнит, как держал руль одной, как во второй руке был телефон, и как Сынмин тараторил заезженную пластинку… Он пытается восстановить посекундно момент «до» и «после» столкновения. Не выходит. Блок какой-то. Но в душе есть слабый лучик надежды, что это чистая случайность и парень действительно сам упал под колёса. Те кровоподтёки на теле и губы в крови не могут быть его оплошностью. Бред. Минхо фыркает, закатывает глаза и лепит себе пощёчину не жалея сил. Какой же бред. Что вообще такому красивому парню делать в лесу? И зачем бросаться на дорогу, будто бы намеренно пытаясь покончить с жизнью? — А вдруг?.. Всё будто бы складывалось в приличную правдоподобную картинку. Красавчик-неудачник, дальний район города, ночь, случайная машина на дороге, никаких вещей при себе… — Неужели ты один из тех, кому жить надоело? — обращается он к спящему, изучая волны чёрных волос на своей подушке. Следом взгляд спускается и Минхо рассматривает очертания круглого, но при этом фактурного лица. Вроде подросток, но тянет на взрослого. Руки, что лежали поверх одеяла, точный возраст никак не выдавали. Пальцы тонкие, царапин нет, кожа гладкая и без намёков на трудовые мазоли. — И зачем тебе это? В Минхо сейчас говорила отчасти обида, что его решили подставить и втянуть в чужую неприятную историю. А отчасти за него выражалась зависть, но не жуткая и чёрная, а другая. Он будто смотрел на произведение искусства и по-доброму завидовал рукам мастера, которые смогли сотворить подобное. Минхо исследовал лицо, шею, всё, что не спрятано под одеялом, и любовался приоткрыв рот. Парень хорош собой, даже слишком. Не слишком женственный, но и не пещерный — золотая середина. И Минхо такое по вкусу. Минхо такой типаж любит. Минхо такими пользуется… Благо Сынмин не знает, иначе точно явился бы к отцу гонцом с плохой «нетрадиционной» вестью. Кажется, что Ким-старший мог простить приёмному сыну всё, начиная от подросткового бунта и наркотиков, заканчивая расчленением человека или изнасилованием крупной рогатой скотины (упаси боже). Всё подобное мерзкое и бесчеловечное могло бы сойти с рук, всё, но не любовь к своему полу. С этим было всё строго. Бог создал мужчину и женщину ради продолжения жизни. Так какой толк быть с тем, кто другой жизни не даст? Тут даже не в любви дело. Библия — это не роман, а путаная инструкция как стоит жить, с кем дружить, а кого и убить разрешается. Именно такое умозаключение Минхо держит в голове с тех самых пор, как решил посмотреть не только картинки в книге «как у всех» прихожан в руках, а пробежаться по тексту глазами. И отец, считающий библию не плохо прописанным сценарием к комиксу, а самым настоящим священным писанием, наверняка не сомневался бы в намерении убить даже родного сына, что уж говорить о приёмном. Бог приказал Аврааму убить своего отпрыска, так чем Ким Донмин хуже? Он лучше, потому что ему и приказывать не нужно. Узнал бы о мужеложстве, задушил бы Минхо, и в тот же вечер попросил индульгенцию за кругленькую шестизначную сумму. Всё просто. Ужасно просто… Ужасным, или даже скверным было и то, что разглядывая спящего, Минхо заблудился в его тонкой шее, пухлых губах и в тихом дыхании. Он оказался в плену эфемерной красоты, которая затуманила его рассудок и потерялся… Потерял контроль над здравым смыслом, как мотылёк привлечённый пламенем. Только между ним и мотыльком была разница: насекомое бы сгорело до обугленных крыльев, а Минхо просто сгорал от стыда. На место дикой вины перед содеянным пришло постыдное возбуждение. Не ситуация, а прямо-таки сюр. У него встал, как встали бы ядовитые цветы искушения в запретном саду, о котором написано в библии. У Минхо бессовестно встал на бледный лик парня, которого он чуть не убил… — Господи, блять… — усмехаясь этому, Минхо удерживает равновесие между истеричным смехом и порицанием самого себя. Совесть протестовала, но его вожделение было сильнее. Он чувствовал себя разрывающимся между отвращением к себе и непреодолимым влечением. Это был момент морального краха, когда чистота окончательно превратилась в грязь, а праведность пала в объятия порока. До счастья теперь ещё дальше. На пути сорняками взошли грешки. Пусть Минхо и не слепо верующий — вообще не верующий — но подобное физическое изменение он нормальным назвать никак не может. Ему жутко. Очень и очень паршиво быть таким испорченным, но у всего есть оправдание. Как и у этого ангелочка были причины оказаться в том лесу не в то время, так и у Минхо нашлись причины возбудиться в мгновение ока. До той аварии его образ жизни был мягко сказать безобразным. Отец бы сказал, что жизнь сына была празднеством греха и порока, а Сынмин бы вообще отказался комментировать всё то, что касалось когда-то жизни Минхо. Но вот после… После случившегося он нехотя начал строить отношения с апатией, ничтожностью и самобичеванием. Неплохой такой гарем, к которому позже добавились и признаки депрессии — венец уныния. Минхо закрылся от мира, пытался подружиться с самим собой, игнорируя других людей. Жертвенность — это не про него, но, однако, он всё же пожертвовал своими плотскими желаниями в угоду душевного равновесия. Выстроил стены вокруг себя и своих демонов и каждый день подвергался пыткам от собственной тени. Вот уже несколько месяцев он ни то чтобы ни с кем не спал, но и себя не удовлетворял. Как-то времени не было. Настроения — и подавно. С утра обычно он запивал тревожность крепким кофе, дальше размышлял о никчёмности бытия, по пятницам был особенно занят мысленным саморазрушением, а вечерами искусственно повышал серотонин незаконным вождением по пустым улицам, иногда и не в трезвом виде. Между этими делами он успевал и с Сынмином поругаться, и с отцом поспорить по поводу и без. Всё вроде стабильно — стабильно плохо или никак — но точно не хорошо. И тут такая неожиданная радость? Кто-то новый появился в жизни… Нет… Прямо в постели. Кто-то наверняка поломанный и со схожими жизненными позициями — зеркальное отражение его собственной разбитой души или кривая пародия. Кто знает? Минхо опять задерживается глазами на приоткрытых губах, напоминающих самые настоящие лепестки не то пионов, не то крупных роз, и глотает сладкую слюну, отправленную тоской. А что если он попробует вылечить этого парня? Не просто откупится от него наличкой на бинты, мази и психологов, лишь бы тот в полицию не пошёл, но и попробует исцелить то, что с первого взгляда не видно? Если теория верна, и этот ангелок решил разбиться в ту ночь, значит, бояться угроз и расправы не нужно. Сам Минхо хоть и не задумывался никогда всерьёз над тем, чтобы лишить себя жизни, но размышлять, зачем люди это делают — размышлял. В свободное время. То есть не часто. Если теория на самом деле такая, как Минхо себе представляет, то случится трагичный парадокс — его попытка излечения другого наверняка приведёт к ещё более трагичным последствиям. Он всегда всё портит. Но что, если… Что если всё не так и этот молодой человек стал самой обычной жертвой наезда? Он очнётся, оглянется, включит мозг, поймёт, что с Минхо есть что требовать, и до конца жизни станет паразитом? Тогда наверняка придётся задуматься о суициде всерьёз. Минхо подобной ноши не вынесет. Не в моральном плане уж точно. Но все дилеммы так и остались дилеммами. Минхо принял душ, выпил кофе, доел остатки кунжутного печенья, отправил брату нормальное сообщение, в котором поблагодарил за помощь и вернулся в спальню. Спать не хотелось, но продолжать бодрствовать и гадать «а что?» и «а если?» сил не было. Он ползёт под одеяло, переодевшись в хлопковые штаны и безразмерную майку, в которой спать удобнее всего, и старается не нарушать приличную дистанцию между собой и спящим. Усталость накрыла мгновенно, и Минхо будто в яму провалился — даже моргнуть не успел, как его вырубило. А проснуться под вечер помогла любимая тревога. Что-то рядом зашевелилось. Точнее, кто-то… Тот, кого Минхо чуть не убил, и об этом благополучно на время забыл. — Эм, — Минхо протирает глаза от сонной перхоти и неловко косит глаза вбок. Боится. И чувствует, что человек рядом с ним тоже боится и напрягается, натягивая одеяло на глаза. — Привет? Он пытается звучать дружелюбно, но ему дико находиться в кровати с жертвой своей невнимательности. Очевидно, что и сама жертва не в восторге. В какой-то момент незнакомец резко подскакивает, путаясь в одеяле, и с тупым мычанием пытается встать. Ноги путаются в простыни, а руки (само собой) в складках одеяла. Парень скатывается на пол не аккуратно, а безобразно и даже комично нелепо, гремя костями. Следом на пол водопадом стекают остатки одеяла и вишенкой на торте падает подушка. Минхо второпях ползёт по-собачьи с одного конца кровати к другому, на ходу придумывая следующие слова, но что говорить, блять? Он в шоке. Пострадавший тоже в шоке. Соседи снизу сейчас возможно тоже удивлены внезапным грохотом. — Эй, эй! Стой! — Минхо тянет руку, и тут же одёргивает её, заметив проблеск первобытного страха в смотрящих на него снизу глазах. — Я тебя не обижу, не бойся, — «уже обидел и больше не хочу» — Я… Прости меня. Голова камнем тянется вниз. Это всё чёртова вина, которая с плеч каким-то чудом перекочевала на шею и свесила ноги. На этого лохматого, невинного и перепуганного до лопнувших капилляров в уголках глаз парня смотреть невыносимо. Если бы скорость была хоть немного выше, то сейчас эти огромные кукольные глаза не смотрели бы на него с испугом. Если бы Минхо нажал на газ, позволяя своей малышке зарычать, то это милое личико абсолютно точно размазалось бы по асфальту. — Прости? — прорывается через шорох одеяла и сонную хрипотцу. — Прости, что… — Минхо дышит часто и громко, едва ли не задыхается от тех объяснений, что пытался подготовить к моменту, когда незнакомец откроет глаза. Вот он очнулся, живой и вроде как подвижный, но слов «живых» всё нет и нет. — Я не хотел и я… Я всё исправлю, ладно? Парень, к которому обращался Минхо, с каждым словом весь сжимался и выглядел точно так же, как и любой мелкий зверёк (будь то хорёк или кролик) попавший в клетку. В глазах ни упрёка, ни понимания — ничего. Только проблески беспокойства. Просторная спальня с голыми стенами едва ли походила на клетку или капкан, но всё же… Всё же страх беспомощности рассеивался по воздуху. Растерянность передалась и Минхо. Он тоже почувствовал себя в ловушке, где любое неправильное слово или двоякий жест могут стать причиной апокалипсиса. Хотя… Разве сложившаяся ситуация уже не является катастрофой? Чем-то вроде реального конца света? — Давай поговорим? — Минхо усаживается на кровати, и намеренно избегает встречаться глазами с парнем на полу. А тот смотрит… Таращится как олень на приближающуюся фуру и молчит. Это самое поганое. Минхо мастер диалогов, но неудачник в красивых монологах. — Как ты себя чувствуешь? Ни звука. Точнее, парень лишь отползает назад, к стене поближе, под подоконник с открытыми шторами, и шумно дышит. — У тебя болит что-нибудь? Голова или… — он замолкает, потому что видит, как плавно незнакомец мотает головой. — Тебя не тошнит? Может, есть хочешь? Пить? В эту минуту Минхо бы и кроха в горло не пролезла, но он ведь не знает, как справляется со стрессом этот красавчик. А стресс очевидно сильный, раз тело начинает потряхивать. Минхо краем глаза замечает, как ладонями парень ощупывает грудную клетку, пальцами осторожно исследует шею и делает то же самое — изучает — только понимающим взглядом. — Больно? Та фотография красных пятен встала перед глазами ширмой. Спасибо господину Муну, что после осмотра он застегнул все пуговицы на рубашке, иначе было бы вдвойне неловко. Минхо бы точно пялился прямо на следы неприятностей, упуская из виду куда более приятное для глаз зрелище. — Где я? — еле хрипит парень, трогая своё лицо. — Что?.. — Ты у меня дома, — ответ выходит быстрым и даже будничным, но парень интерпретирует его по своему и из лица лепит жалобную гримасу. Напуган. Чересчур испуган. Минхо голову ломает, как быть? Уйти и оставить его наедине с собой, а потом вернуться с поздним завтраком? Или же поговорить сейчас, извиниться, не отходя от кровати и уже потом предложить круассаны и кофе? — Ты помнишь, что произошло? Решение «здесь и сейчас» перевесило. Минхо закусывает губу в ожидании ответа и жуёт её продолжительно долго. Ответа нет. Ответом является молчание. — Помнишь, где ты был? Помнишь, что был дождь и?.. Он пытался аккуратными вопросами подобраться к чужим воспоминаниям — к чужой правде. Ступал осторожно, будто по тонкому льду, боясь проломить тонкую грань между ночным происшествием и нынешним вечером. Чужой приступ удушья, последовавший после сказанного, отзвуками боли сказался и на Минхо. Теперь он точно словно кающийся грешник готов даже на колени встать, чтобы эту агонию в чужих глазах погасить. Ему нужно всё исправить и желательно поскорее, пока его самого не настигла Кара. — Эй, эй, слушай… — спускаться с кровати и подходить ближе Минхо побоялся, и в первую очередь за себя. Кто знает, вдруг этот красавчик псих или убийца? Волк в симпатичной овечьей шкуре. Поэтому он прикрикивает, пытаясь овладеть ситуацией хотя бы голосом. — Я виноват, прости, и я… Тебя осмотрел мой врач и с тобой всё хорошо. Слышишь? С тобой всё нормально! Не паникуй, прошу! — Нормально? Минхо на грани того, чтобы не рассыпаться по кровати пылью. Дрожащий тихий голос был насквозь прошит сомнением и страхом. Окажись он сам в подобной ситуации, наверняка бы паниковал и психовал похлеще этого бедняги. Минхо понимает, не осуждает, но чужие огромные глаза на мокром месте начинают его напрягать. В конце концов, все живы и вроде бы здоровы. Так в чём проблема? — Послушай, я понимаю, что случившееся это мягко сказать «не очень», но… Позволь мне тебе помочь, ладно? Давай всё решим мирно, без полиции и прочего… — А что?.. Что случилось? У Минхо не выходит держать лицо невозмутимым или мягким, как прежде. Он хмурится и снова закусывает губу до белизны. — Что последнее ты помнишь? — парень обнимает себя за плечи, сжимает со скрипом ткань рубашки и знакомо водит головой из стороны в сторону. Ничего? — Ты ничего не помнишь? Может, лес? Дорогу? Дождь или… Машину? — Не помню, — пряча за ресницами влажные глаза, парень виновато опускает голову. — Ничего не помню. — Ладно, а вчерашний день? Что делал утром или днём можешь вспомнить? — не может, а Минхо не может понять: ему несказанно повезло или ему досталась задачка повышенной сложности? — А имя? Как тебя зовут? — Имя? «Видимо, у него сотрясение третей степени со всеми вытекающими». — Ты хоть что-нибудь можешь мне рассказать? Адрес? Школу? Университет? Кто твои родители или твой любимый цвет? — на всё Минхо получает молчаливое отрицание. Кровь по венам начинает течь быстрее. Сердце заходится мотором. В уме лишь одно слово «пиздец» с колокольным перезвоном. — Скажи ну хоть что-нибудь? Хотя бы имя? Попробуй вспомнить? — А у тебя есть имя? — вяло двигая губами, парень на долю секунды улыбается — проблеск солнца среди ночи, и для Минхо это мимолётное видение как бальзам на душу, ну или капля масла для засохшей надежды, покрытой ржавчиной. — Меня зовут Ли Минхо. Мне двадцать три года и ты сейчас в моих апартаментах. Окинув комнату и самого Минхо новым взглядом — менее тревожным и чуть более вменяемым. Спокойное море снова спокойное после быстрой бури. Парень хрупко улыбается вновь, но не через силу, не вымученно, а с оттенком облегчения. — Тут тихо, — беззвучно, но всё же слышно шепчет безымянный. — А что я… Что я делаю у тебя? Ты мой друг? — Эм… Ну как тебе сказать… И врать не хотелось, и правду говорить было опасно. Да и к тому же, как такую правду в безопасные слова оформить? Минхо сводит брови сильнее и думает-думает-думает… Сказать, что не друг, но не прочь им стать? Жутко. Рассказать про то, что всего несколько часов назад он сбил его? Сомнительно. Придумать свою версию происходящего и каждое воскресенье в церкви ставить свечки не за здравие, а за плохую память до конца дней этого бедняги? Непростительно. — Мы не друзья, но… — парень снова вздрагивает и колени поджимает ближе, перевоплощаясь в комок страха и проблем. — Но я тебя не обижу. Если честно, я тоже немного боюсь, но… Вдоль стен, от потолка до пола разносится долгий гул вибрации. Минхо оглядывается. Телефон на прикроватной тумбе медленно съезжает в сторону, угрожая громким паданием. И чтобы этого не допустить, Минхо срывается на звук, ползёт к телефону и не глядя отвечает на звонок. Почему не глядя? Кроме брата и отца ему никто не звонит и не пишет. Даже проклятые рекламные рассылки обходят его стороной. — Да, слушаю. — Проснулся? Голос Сынмина не такой нервный и даже озлобленный, как накануне. Минхо про себя улыбается этому чуду. — Проснулся. — Почему не написал? — Мне нужно за каждое своё действие перед тобой отчитываться? Пауза. Старший предсказуемо недовольно вздыхает и фыркает, а Минхо привычно умилительно ухмыляется. — Пока ты просыпался, я узнал кое-что. Тот район сейчас числится как заповедная зона. Раньше там был пансионат для стариков, но спонсоры перестали поддерживать на плаву это место, поэтому его прикрыли. Администрация выкупила землю и собиралась обустроить там что-то вроде зоны для кемпинга, но строительство затянулось… — Зачем ты мне это рассказываешь? — перебивает Минхо. В то время как он слушал брата, он также успевал следить и за незнакомцем. Тот совсем раскис за эти недолгие секунды без внимания, и Минхо хотелось вернуться к нему, продолжать говорить с ним и только с ним, и не тратить минуты на Сынмина с его лекцией по градостроительству. — Какой ты невыносимый, — новый вздох негодования. — Я узнавал, есть ли там камеры, ясно? И камер нет, так как место сейчас… — Спасибо за заботу. Это всё? — Минхо, я не пойму, ты поругаться хочешь? На скандал нарываешься? — Ты меня с кем-то перепутал, — хмыкает парень и жестами показывает своему гостю, что закончит через пару секунд (если повезёт). Милое личико становится ещё милее от продолжительной улыбки. Незнакомца позабавили гримасы Минхо, которые он строил по время звонка. И пока улыбался один, второй впитывал эту энергию как росток от солнечного пятнышка, случайно попавшего в его поле, и гнул губы в ответ. — Это ты что-то перепутал. Я вообще-то стараюсь предотвратить беду, придурок. Из кожи вон лезу, чтобы о твоём косяке никто не узнал, — выговорившись, Сынмин обречённо вздыхает. — Кстати, он проснулся? Подавал какие-нибудь признаки жизни? — Да, пришёл в себя, — отвечает Ли с ехидной ноткой. — Мы даже поболтать успели. Три… Два… Один… — И ты молчал?! — не крик, а настоящий рёв ударил по слуху. Сынмин бесится, а Минхо радуется. — Ты не спрашивал, а как спросил, так я и ответил. В чём проблема? — Самая главная проблема — это ты, Минхо! — наверняка Сынмин уже одной ногой выходит из своего места обитания, чтобы поскорее ворваться в райский уголок брата и превратить его в ад. — Ты, и всё, что касается тебя всегда проблема! Одна сплошная, чёрт возьми, головная боль! — Это я уже слышал, — хмыкает младший, прислушиваясь к тому, как на другом конце города Сынмин открывает дверь и вводит код сигнализации. — О, ты собираешься в гости? Не забудь взять ключи. — Какие ключи? — От моей крошки. — Если я и возьму их, то только в качестве инструмента, чтобы тебя кастрировать. Звонок прерывается. Минхо слышит короткие гудки и кидает телефон на подушку. Свидетель этого небольшого спектакля продолжал невинно улыбаться, устроившись в изгибах одеяла прямо на полу. — Это был мой брат, — Минхо считает нужным объясниться и рассказать новому человеку про закулисье своей жизни. — Мы с ним не очень ладим, но он не плохой. И он скоро сюда приедет… Губы-лепестки бледнеют. С лица сползает вообще весь цвет. Парень опускает взгляд, очевидно пытаясь спрятать свой новый страх, но следующие слова Минхо не дают ему попасть в этот капкан. — Послушай, — он вновь устраивается в углу кровати. — Вчера я… Ночью я встретил тебя. Ты был на дороге и я тебе помог. Был дождь и я не мог тебя оставить просто лежать и… Мой брат тоже помог, позаботился о тебе и позвал нашего семейного врача. Так что не бойся, ладно? Он приедет, чтобы тебя проведать, — Минхо ждёт какой-то реакции, то перед ним обычная статуя — не мёртвая, но и на живую не похожа. — Я понимаю, что тебе должно быть страшно, но позволь помочь тебе? Ты ничего не помнишь, даже имени и… Думаю, Сынмин может узнать что-то в полиции, вдруг ты пропавший и тебя ищут родные. — В полиции? Минхо снова обескуражен выборочной внимательностью парня. — Ты знаешь, что такое полиция? — голос пропитан жалостью и в какой-то степени обречённой решимость действительно не оставлять этого парня в таком положении. — Тебе известно это слово? Помнишь его? — Я пытаюсь… — так и не поднимая глаз, незнакомец метает взгляды по сторонам. — Так тяжело вспоминать, — сухие губы еле двигаются. — И я ничего не помню. — Не переживай, память должна вернуться, возможно у тебя сотрясение от удара и амнезия как следствие… — Удара? Приоткрытый рот быстро захлопывается. Минхо запоздало осознал, что только что ляпнул. — Эм… Ты лежал на земле, и я подумал… Наверное ты ударился или что-то вроде того, — с волнением в голосе Минхо выпалил это на одном дыхании и сам себя похвалил, опять же мысленно. — Давай сейчас не будем об этом, а подумаем о чём-нибудь другом? Безымянный встречает это предложение кукольным взглядом исподлобья. На лице явно написано «я сейчас вообще думать не могу», но отвечает он совершенно противоположное: — Есть хочу, — он показательно сглатывает, гнёт брови в ужасно милую выспрашивающую гримасу и поджимает губы от неловкой улыбки Минхо. — Мы можем подумать о еде? Сердце Минхо сжалось, словно в тисках. Он не был эмоциональным человеком, но вид этого потерянного, растерянного, побитого и к тому же голодного парня, имя которому должно быть Ангел, выбивал из колеи. Он выглядел не лучше щенка, которого бросили на обочине дороги: напуганный, одинокий и отчаянно нуждающийся в помощи. Его глаза, когда-то полные света и радости, теперь были тусклыми и затуманенными, как окна заброшенного дома. Минхо видел своё отражение в них, чувствовал, как слезы подступают — горячие и щедрые — и не мог сдерживать их. Не хотел. Это были слезы сострадания, бессилия и чего то ещё, что чувствуется всегда душой и никогда не описываются словами. Чтобы не дай бог снова не напугать своим всплеском влажных эмоций, Минхо улыбается через «не хочу», встаёт и подаёт руку незнакомцу с предложением приготовить что-нибудь вместе или заказать доставку, но предварительно выбрать блюда тоже вместе. Идея или даже ощущение быть с кем-то и что-то делать с кем-либо другим, кроме пустого вымышленного одиночества, зажгла Минхо. Бак заполнился энергией и переполнился решимостью. Он позаботится об этом красавчике, и не беда, если тот до конца жизни не вспомнит своё имя. Они смогут придумать новое и обязательно вместе. — Я дам тебе вещи, — забывая все старые мысли и домыслы о том, какой он плохой и несчастный, Минхо вполне себе жизнерадостно и даже воодушевлённо скачет к шкафу. У него теперь есть шанс на счастье — вот его новая мысль — движущая сила. — Ванная комната за дверью. Я буду в гостиной. Передавая стопку чего-то мягкого в пастельных спокойных оттенках, Минхо возбуждённо покусывает губу через улыбку. И это не то возбуждение, после которого он себя стыдил. Другое. Перед ним сейчас стоит будто бы не новый человек, а шанс жить по-другому. Не падший ангел, а настоящее божество, рядом с которым сердце не то молится, не то мантру отбивает. Этот незнакомец манит не только внешностью, но и тайнами — наверняка такими же красивыми, как и хрустальные глаза, как узоры голубых вен под прозрачной фарфоровой кожей или как эти губы, которые видятся тёплыми и бархатными. В эту обычную минуту Минхо отчего-то счастлив и всеми силами пытается этим тупым счастьем заразить другого. У него внутри пир во время чумы. Навязывать себя другом — дело такое себе, а учитывая обстоятельства, из-за которых они сейчас находятся в одном шаге друг от друга — смешно и грешно. Но Минхо — дурак — сейчас об этом не думает. Провожает улыбающимся взглядом парня до ванной и как только дверь за ним тихо закрывается со звучным щелчком, он стекает лужей на пол… Потому что незнакомец очень красивый, а Минхо безобразно счастливый от сложившегося стечения обстоятельств.