Нефилим

Lana Del Rey — Get Free

В светлое будущее из тёмного прошлого.

•••

На холсте общества, где деньги рисуют контрастные узоры — направления, богатые и бедные живут параллельными жизнями, словно реки, протекающие по разным берегам одного русла. Богатые, как правило, плывут по реке в роскоши. Их яхты, а может, и корабли, рассекают чистые изумрудные воды, оставляя за собой след из бриллиантов и брызг шампанского. Их дома — пузатые замки, полные экзотики и люкса. Их жизнь — один сплошной бесконечный пир, где изобилие и излишества переплетаются в пьянящий танец, а на десерт на блюдечке подают чужие мечты. С другой стороны, бедные борются в суровом течении, сражаются с условиями и лишениями на своих простеньких лодках. Их дома — скромные хижины, где стены пропускают холод, шум и болезни. Их жизнь — непрекращающаяся борьба за выживание без определённой награды. Каждое весло погружается в болотную воду с тяжестью бытия, а каждая миля-год преодолевается с трудом и потом. Однако, несмотря на эти яркие и пугающие контрасты, в глубоких водах их судеб есть поразительное сходство. И богатые, и бедные плывут по течению времени, подчиняясь его безжалостной силе. Время решает всё. Их лодки могут быть разных размеров и отличаться ценностью, но конечное место назначения одинаково для тех и других — бесконечный океан вечности. Счета в банках, безлимитные карты, коллекция ретро авто или одним словом — стандартное богатство — подобно ярким парусам, могут рассекать горизонт, помогать двигаться вперёд быстрее скорости жизни, но также это всё может и лопнуть, оставив позади лишь затонувшие надежды. Отсутствие денег в кармане, пустые полки на кухне и последняя чашка риса на двоих — бедность — подобно рваным парусам, может ограничивать движение, однако она также может закалить дух, научив его стойкости и выносливости. Не все богатые изначально были богатыми, как и не каждый бедный был таковым от рождения. В конце концов, и те, и другие — лишь человеческие существа, качающиеся на волнах жизни. Под их блестящей или поношенной внешностью бьются одинаковые сердца, полные схожих надежд, страхов и идентичных желаний. На холсте общества они могут казаться чужими, но на безграничных просторах человеческого духа — связаны бесчисленными нитями чего-то одинакового, чего-то жизненно важного и чего-то такого, на что не могут повлиять даже золотые горы. Парень выходит из спальни с мокрым полотенцем в руках в том, что Минхо любезно предоставил: серые штаны, складками давящие на ступни и белая свободная футболка (ведь белый был придуман для людей с такой ангельской внешностью). Волосы от влаги блестят настоящим дорогим нефритом, пропаренная кожа местами переливается нежным розовым, а в глазах плещется интерес. Он оглядывается, продолжая потирать кончики волос, и смотрит на окружающий новый мир восьмая ярким взглядом. — Нравится? — сидя на угловом диване в самом центре гостиной, Минхо тоже решает покрутить головой, хотя всё здесь ему так знакомо, что он с закрытыми глазами может показать и рассказать что и где лежит. Безымянный медлит с ответом, проходит вглубь широкой и длинной комнаты, изучая по очереди каждый предмет: напольные торшеры нестандартной изогнутой формы, тот самый длинный и даже на вид удобный диван с обилием пухлых подушек, чёрный матовый экран в стене и продолговатые ряды полок с книгами и пластинками под ним. Он молча рассматривает однотонный ковёр, в который предположительно можно было бы завернуть целую машину, и бежит глазами по чёрно-белым постерам в тонких серебряных рамках, натыканных со вкусом на белых стенах то тут, то там. Обстановка была самобытная, но сочетающаяся между собой, гармоничная как инь и ян. Элементы дерева хорошо дополняли кирпичную кладку на стенах, а меховые пятна в виде ковра и подушек смягчали всю серость и разбавляли дорогое серебро ламп и элементов декора до чего-то обычного. Обычными были и книги с пластинками — то, что может позволить себе каждый, но именно на них взгляд гостя задержался, будто он увидел сокровище из гробниц, а не то, что продают в каждом книжном. — Пытаюсь представить, как жил я, — объясняется за своё долгое и напрягающее молчание безымянный. — Получается? — Нет, — голова плавно раскачивается из стороны в сторону. — Но не думаю, что я жил как-то так. Кусая губу Минхо пытается представить сам и прочувствовать как это, когда ничего в голову не приходит. И конечно же у него ничего не выходит, ведь его память в порядке. Он с неё пылинки сдувает, когда перебирает и сортирует воспоминания, отправляя некоторые в утиль. И он просит объяснить ему это чувство пустоты в голове. Нет. Сначала он приглашает красавчика сесть рядом, и только после выпрашивает больше подробностей в озвучке бархатного голоса. Как описать тотальное «ничего»? Минхо представлял это (или, точнее, пытался себе вообразить) бездонной пропастью, падение в которую бесконечно без ожидаемого дна. Зеркалом без отражения или пустой рамой, где когда-то красовалась картина. Библиотекой, в которой все книги сожжены и остались лишь пустые грязные полки. Может, и комнатой с чёрными стенами, в которой света нет. Ну или компьютером, у которого начисто стёрли все данные с жёсткого диска. А парень, что сидел рядом, пристроив подбородок на склеенные вместе колени, описывал свои ощущения иллюзии воспоминаний как будто он пытается нарисовать чёрными густыми чернилами на чёрной плотной бумаге то, что никогда не видел. Он правда старается, закрывает глаза и вглядывается в непроглядную тьму внутри, но разве можно увидеть что-то будучи слепым к прошлому? Невозможно. Вот он и не может «рассмотреть» даже мельчайшую, незначительную деталь. Когда Минхо спрашивает о предпочтениях в еде, и чем бы он хотел поужинать, грустный ангел безразлично отвечает «мне всё равно», не меняя положения и эмоций. У Минхо сердце сжимается в который раз за вечер. Жалко. Просто жалко парня. Но уподобляться печали и травиться смирением он не думает. Улыбается скромно лишь одним уголком губ, листает меню, выбирает в ближайшем ресторане всё самое яркое и экзотичное, и не переставая думает, что ему происходящее очень и очень по вкусу. Это его шанс — реальный шанс попробовать вернуть другому жизнь, вывести из кромешной тьмы на свет за руку и сделать чуточку счастливее. Не закусками из устриц и улиток, и даже не дорогой говядиной, а чем-то обычным, к чему тот наверняка был привыкшим. Отсутствие воспоминаний у другого — зелёный свет взять себя в руки, и заполнить пустое место новым, ярким и даже радужным. И пока Минхо продолжает выстраивать в уме грандиозные планы, безымянный устраивается перед полками с литературой и музыкой. Молча он разглядывал обложки, вчитывался в аннотации, листал свежие хрустящие страницы или пальцами дотошно ощупывал каждую старую пластинку в коллекции, будто незрячий. Каким бы этот парень ни был бы в той прошлой жизни до встречи с Минхо — меломаном, вредным критиком, абьюзером, мизантропом, веганом или великим скромнягой — есть шанс сделать его новым человеком без предрассудков и отголосков прошлого опыта. Какой-то частью души Минхо данной возможности позавидовал, но лишь немного. Будь у него выбор добровольно лишиться всех воспоминаний, включая личных и более менее приличных, он бы поколебался, но отказался. Но если бы судьба преподнесла такой сюрприз неожиданно и без повода, он попробовал бы смириться, оптимистично взглянуть на ситуацию, напрочь забыв, что он вообще-то жуткий пессимист от рождения в третьем поколении. Стрелки настенных часов тихо стучат, а из-за входной двери, тем временем, раздаются громкие писки. Это не доставка. Это Сынмин. Пока он вводил длинный пароль, наверняка обыденно проклиная кое-чью фантазию за такую подлость, Минхо лениво поднялся, потянулся утомлённым котом, и ещё раз решил озвучить важное. — Это мой брат. Он вредный и противный, но безобидный, — игриво подмигивая, Минхо протягивает руку парню, помогая встать и заботливо поправляет его неаккуратно высохшие волосы. — Если будет бесить или пугать, то просто кинь в него что-нибудь. Шутка, в которой лишь только доля шутки, стёрла налёт испуга и заставила невинно посмеяться. Минхо новый звук в стенах апартаментов понравился до заминки в сердцебиении. Светло улыбнувшись и тепло усмехнувшись, он решил добавить: — Он вообще по натуре своей та ещё псина, а собаки безумно боятся котов, поэтому можешь ещё зашипеть на него. Ты ведь знаешь, как выглядят собаки и как шипят коты? — наглядно продемонстрировав, как и в какой тональности нужно шипеть на гостя, Минхо улыбнулся шире, потому что парень рядом засмеялся ещё ярче. Кодовый замок поддался и в момент взаимной радости, на пороге показался совсем нерадостный Ким Сынмин с бумажным пакетом в руках и нервным тиком под глазом. Минхо решил сделать вид, что не заметил его присутствия и плюхнулся на диван, даже не поздоровавшись. А вот парень, для которого новый человек равно возможная угроза, застыл прекрасной статуей, сцепив за спиной пальцы и потупив взгляд. — Я принёс лекарства от господина Муна. Сегодня он приехать не сможет, — без приветствий и приличных расшаркиваний, Сынмин бросает Минхо хрустящий увесистый пакет, в котором гремели таблетки, и встаёт столбом, рассматривая нового человека нечитаемым взглядом. Молчит и щурится. — Вы уже поговорили? Всё обсудили? — Поговорили, — лениво отвечает младший. — И ещё поговорим, но без тебя, — пакет с таблетками отправляется на столик. — Спасибо за доставку. Ключи оставь у двери и можешь быть свободен. Сынмин шумно вздыхает, цокает злобно и подходит к брату ближе. Он хватает его за ворот футболки на загривке и без словесных угроз тянет в сторону спальни. Посмеиваясь, Минхо втягивается в эту игру, и извиняясь перед гостем весьма красноречивым взглядом, идёт следом не противясь. — Какого чёрта ты себя так ведёшь? — старший хлопает дверью так, как мечтал сегодня утром, и толкает брата в грудь. — Прислугу во мне увидел? Унизить меня решил перед этим парнем? — А что ты так переживаешь? — склонив голову, Минхо пытается сдержать глупую улыбку, за которую может получить по лицу. — Боишься, что из-за моих слов он не увидит твоего павлиньего хвоста? Переживаешь, что он не будет трястись от твоего грозного вида? У Сынмина с детства проблемы с самооценкой. И нет, он себя не недолюбливал, а наоборот, очень и очень перелюбливал. Его эго было раздуто, как воздушный шар, готовый вот-вот лопнуть. Он считал себя центром Вселенной, а всех остальных — второстепенными персонажами в своем грандиозном спектакле под названием «жизнь». Самовлюбленность была настолько сильна, что затмевала всё остальное. Сынмин смотрел на мир не сквозь розовые очки, а явно зеркальные, видя только то, что подтверждало его превосходство — себя во всей красе. Критика и косые взгляды отскакивали от его блестящей брони самодовольства. Но внутри, глубоко-глубоко в душе этот парень был хрупок и уязвим. Слишком. Его раздутое эго было лишь фасадом, скрывающим хрупкое чувство собственной неполноценности. Он отчаянно нуждался в одобрении и восхищении от всех и вся, но его ненасытный показательный нарциссизм отталкивал людей. Минхо это лет в пятнадцать понял, когда узнал значения слов «нарцисс» и «эгоист», и получил чит-код к эмоциям брата. Он разбивал его иллюзии, сдувал воздушный шар раз за разом и был собой доволен, когда удавалось на фасаде оставить царапины. Сейчас он тоже гордится собой, а вот Сынмин краснеет, ведь его опять не слушаются. «Лишний» и ничтожный смеет насмехаться над ним. — Сделаю вид, что прощаю тебя, — Сынмин расправляет плечи и задирает подбородок. Руки привычно прячутся в карманах строгих брюк, а где-то под дизайнерской рубашкой обиженно колотится сердце. — Теперь расскажи, о чём вы говорили? Он будет писать заявление? — Какое заявление? — Минхо! — Ты сегодня такой нервный, — парень обходит кровать и садится на угол, не стирая с губ язвительной ухмылки. — Что-то случилось? — Чёрт возьми, ты можешь быть серьёзным? На кону не только твоя жизнь, но и репутация моей семьи! — Да всё с репутацией твоей семьи в порядке, — Минхо зевает, последними намёками показывая свою беззаботность. — Он ничего не помнит. Поэтому никакого заявления, никакого шантажа, никаких шокирующих новостей. Ни-че-го, Сынмин, не будет. Выдохни. — Не помнит? — Ни имени, ни адреса. Вообще ничего. Придуманные кошмары только что развеялись. Старший смог выдохнуть, но на этот раз без признаков негодования. — Тогда почему он всё ещё здесь? — А мне что, нужно было выставить его? — сейчас самое время ударить себя по лицу, чтобы скрыть испанский стыд за брата — за мифологического нарцисса, любящего только себя. — Ты за кого меня принимаешь? — Ну на роль матери Терезы ты явно не подходишь… — Конечно, — Минхо перебивает и ловит на себе оскорбительно-вычурный взгляд. — Та была той ещё дьяволицей. Я таким быть не хочу. — Что ты несёшь? — Хвастаюсь тем, что я всесторонне развит и иногда смотрю документалки. А ты? Что ты несёшь, Сынмин? — намеренно выдавливая из себя яд, Минхо мечтает отравить брата. — Как я могу его выгнать? Ты видел его? Минхо не спрашивает про красоту — это на поверхности, это очевидно. Он задаёт более глубокий вопрос, уходящий к корням… Видит ли Сынмин, как тот пострадавший разбит внутри? Потому что если да, то почему он никогда не замечал трещин внутри Минхо? А если замечал, то почему делал вид, что слеп? Как он смеет даже думать о том, чтобы выставить беднягу на улицу, когда весь мир для него сейчас — ребус? Что за человек его брат? Да и человек ли? Наигранная весёлость испаряется, будто её вообще никогда не было. Погода в комнате намекает на дождь — пасмурно и возможны осадки в виде мата. Сынмин не знает, что ответить, а Минхо думает, как бы выставить брата вон и побыстрее. Надоел. — Ещё вопросы будут? Или претензии? Старший молчит. Долго и излишне драматично. — Ты решил о нём позаботиться только потому что чувствуешь вину? Или что ты задумал? Прибить его в тот момент, как он всё вспомнит? Минхо задумывался о счастье. Но разве можно простыми словами объяснить это тому, кто счастье видит лишь в себе самом? Сынмин его не поймёт. Минхо сам если честно не до конца себя понимает, но он определённо не хочет отпускать безымянного в мир, в котором даже будучи готовым трудно выжить. Он не понимает, ребячески отказывается понимать, протестует и не планирует копать глубже обычного «хочу так, и никак иначе». Пусть будет эгоистом, подлецом в чужих глазах, да кем угодно. Плевать. Минхо хочет новую жизнь и он попробует её добиться сам. — Я просто хочу помочь ему, брат. Вот и всё. Если хочешь быть полезным, можешь присоединиться и разузнать что-нибудь в полиции, только без лишнего шума. — Узнать что? — Подходит ли его красивая мордашка под описание какого-нибудь пропавшего без вести, например. — И что тебе это даст? От мыслей Минхо переходит к делу и действительно бьёт себя по лицу. — Ну как минимум я буду знать как его зовут, и, может, он что вспомнит, если узнает имя, фамилию и адрес проживания. Сухим «ладно» Сынмин признаёт за Минхо правду. Это не победа, а всего-навсего стратегический ход. Сейчас он проиграл сражение, но обязательно отыграется в будущем. «Всему своё время» — любимое изречение отца. Настанет день, когда в проигрыше будет Минхо. Сынмин это знает, а пока… Самое время прощаться. Когда привозят еду, младший брат не предлагает старшему остаться и даже поторапливает уйти. Но напоследок внезапно обнимает его со всеми братскими чувствами, которые только способен был из себя выдавить после такого короткого и в то же время долго дня. От прилива нежности Сынмин открещивается, отталкивает Минхо и принимает ещё одно поражение, а безымянный, стоящий неподалёку с полными пакетами еды, задаёт вполне уместный вопрос, после того, как хлопает входная дверь и автоматический замок закрывается с особенной трелью. — Это что сейчас было? Из освещения в пространстве у двери были лишь отблески света из гостиной и проблески чужой улыбки. Минхо решил добавить пару лучиков своей, продемонстрировав парню автоматический ключ и механический в одной связке с брелоком в виде белой заячьей лапки. — Ловкость рук и никакого мошенничества, а в нашем случае никакой сентиментальности, — припарковав ключи от малышки на законном месте, Минхо забирает пакеты и бодро двигает в гостиную. — Пожалуйста, не запоминай этот момент и никогда не припоминай. Я терпеть не могу обниматься, а Сынмин тем более. У него вообще страшная непереносимость лактозы, меня и телесных касаний. — А мне он показался милым. Парень явно дразнит, а может, и в самом деле Сынмин со стороны выглядит мило… Прямо как грязная канализационная крыса, пойманная в сточной канаве с кусочком прилипшего сыра ко лбу. — Выпей таблетки. У тебя явно ещё и со зрением беда. Контейнеры из пакетов перекочевали на низкий столик, а из другого пакета — аптечного, на диван посыпались оранжевые пузырьки и картонные коробки со сложными названиями. Следом упала и инструкция ко всему этому фармакологическому фуршету. Минхо смотрит на эту гору и про себя вздыхает. Тяжело придётся. Отвратно. Смело решив, что на сегодня гадости хватит, он предлагает парню начать травиться всем этим добром завтра и двигает к нему поближе еду. Они сидят друг напротив друга на плоских подушках, и каждый раз отводят взгляды, стоит им встретиться. Одному до неловкого непривычно быть с кем-то наедине, второму скорее всего до сих пор страшно, пусть и в лёгкой форме. Первый контейнер, в который безымянный запускает палочки — баклажаны в остром соусе, щедро усыпанные чёрным кунжутом. Подперев щёку кулаком, Минхо глазами заботливой матери (не иначе) следит за каждым чужим движением и вздохом. Парень берёт на пробу маленький коричнево-красный мягкий комок, несмело нюхает и осторожно кладёт в рот, а ликование внутри Минхо уже запускает фейерверки… Но пиротехника оказалась дешёвой. Все залпы любования прекрасным погасли несправедливо быстро. — Что-то не так? Очень остро? Ты не любишь острое или… — Не понимаю, — парень сводит брови и изучает содержимое того, что только что проглотил. — На вкус невкусно. Мне кажется, я это не люблю. — Это баклажаны. — Фу, — кривясь, парень отодвигает контейнер в сторону. — Не люблю баклажаны. — Тогда попробуй это, — Минхо кивает на устриц и забавляется новым мнимым показательным отвращением на чужом лице. — Это устрицы и они безумно вкусные. — Выглядят не очень. — Мой брат тоже выглядит «не очень», — Минхо дёргает плечами и с большим энтузиазмом сам расправляется с неприглядным морским гадом, который на вкус оказывается слаще яблока. — но однако он тебе понравился. Ещё одна шутка, в которой лишь доля шутки, а всё остальное — намёк на ревность с привкусом уксуса, от которого Минхо тоже кривится, прямо как этот бедняга, вкусивший баклажаны за двадцать семь тысяч вон. — Я не говорил, что он мне нравится, но он милый, когда ворчит, — думая и решая, что подцепить палочками следующим, парень оглядывает еду, но смотрит будто бы сквозь. — Но если недостаток силы воспрепятствует ему навредить тебе, то он сделает тебе зло, когда найдет случай. Последнее было произнесено слишком быстро, на одном дыхании и неприлично монотонно. Минхо едва не закашлялся от чужой скорости, а после, чуть не удавился куском мяса, запоздало расшифровав услышанное. — Что ты сказал? — А что я сказал? — кинув в рот говядину, парень принимается быстро жевать с видом, словно на язык попали раскалённые угли. И Минхо в панике забывает про услышанный бессвязный бред и молча наблюдает, как парень отправляет в рот следующий кусок мяса и пережёвывает его так же кисло, как и первый. — Что с твоим лицом? — победив любопытство наглость подаёт голос. — Тебе больно? — Я просто ем, — набив щёки, бубнит ангелок совсем не ангельским голоском. — Тебе больно есть? Минхо явно перебарщивает с вопросами, но ему ведь нужно знать, что за человек перед ним и как с ним обходиться. А учитывая возможные травмы, которые возникли по чьей-то вине, а не по воле божьей, то расспросы о каждой мелочи и каждой недовольной морщинки обретают смысл. — Я просто ем, — повторяет парень то же самое, делая паузы между словами. — И ты ешь, — после мягкой улыбки блестящих от жира губ, немного грубоватый грудной голос смягчается. «Ладно, непонятный, попробую изучить тебя по-другому».