Mangled hearts

      Просыпаться от чьего-то плача — это странное чувство. Особенно, когда мягкая перина и пуховое одеяло буквально обнимают тебя со всех сторон, не давая выскользнуть из цепей сна. Всхлип, звук удара резины о дерево, еще один захлебывающийся всхлип, еще удар… Да господи, кто же это так ревет то, а?..       «Наннали!»       Продрать глаза бы… Сквозь пелену сна донесся дрожаший, едва слышимый призыв:       — Лулу, пожалуйста, Лулу, они…             Встряхнувшись сквозь сон, я оторвал голову от подушки, попытался рывком подняться с кровати и обнаружил, что я — дрищ. Не важно, не важно все! Там кто-то плачет, потом разберусь, все потом! Ночной полумрак скрывает цвета, рука автоматически включает торшер на прикроватной тумбочке. Откуда я знаю, что там выключатель? Мягкий желтый свет заливает комнату с пушистым бархатным ковром, огромной двухспальной кроватью, столом с недоигранной партией в шахматы, стенкой, сплошь обставленной книгами, и юной девушкой, почти девочкой, в инвалидном кресле, дрожащими, тонкими белыми руками пытающуюся толкнуть колеса каталки, чтобы переехать через высокий деревянный порог. Вскакиваю, чуть ведет в сторону. Привычно опираясь на тумбочку, я в несколько шагов буквально долетаю до каталки.       «Наннали»…       — Лулу… — тихий вздох облегчения срывается с тонких губ на красивом, утонченном, аристократичном лице. Лице, повернувшемся на звук. В уголках закрытых глаз блестят слезы, мокрые дорожки стекают по щекам на длинную шейку. Дрожащая рука слепо тянется в мою сторону… Вспышка узнавания…       «Наннали»…       — Ш-шш-ш, тише, принцесса, что случилось?..       Ее бровки собрались в кучу, плач прервался на полувздохе. Беру ее холодную руку в ладони… Где бы я ни был, кем бы я ни был, я не настолько выжил из ума, чтобы устраивать нервные срывы с криками и метаниями в попытках разобраться, когда такое крошечное, изящное и нежное существо плачет на моем пороге. Вспышка чего-то в голове:       «Не существо, Наннали!!!»…       — Лулу, братик, они… Они опять… Я во сне вновь видела, как они стреляли, эти вспышки… Б-больно… Не оставляй меня больше, не надо, прошу…       Так, она считает меня своим братом, говорит на аглийском, в нее стреляли. Девочка с глазами из самого синего льда тает под огнем пулеметов… Должен же остаться хоть кто-то. Скоро рассвет, выхода нет…       — Э-эй, ты чего! Вот он я, проснулся, все хорошо, это просто сон…       Вторая ладошка пару раз хватает воздух, прежде чем тонкие холодные пальцы находят мое лицо: нежно проходят по лбу, бровям, ресницам, и губе, и щеке, и так и остаются на ней. Лишь большой пальчик, подрагивая, гуляет по подбородку. Невольно улыбаюсь и убираю языком с губ влагу, оставшуюся от ее пальцев. Соленая… Она, пытаясь вытирать слезы, тихо плакала, по всей видимости, пока могла терпеть.       — Лулу, можно… Можно я посплю у тебя, как раньше, на вилле? — русые волнистые волосы разметались по тонким плечам, прядка завилась на проглядывающей через полупрозрачную шелковую ночнушку ключице.       Дурашка, я ведь даже не твой Лулу… От мысли сдавило грудь. Больно. Почему мне так больно?.. Она такой беззащитный, слепой котенок… Вместо вдоха получается какой-то сдавленный хрип. Моргаю, чтобы не заплакать, опускаюсь на колени перед каталкой.       — Конечно можно, хочешь, хоть целый день завтра проваляемся в кровати? Позовем Саёко, попросим включить нам кино и будем лежать и смотреть фильмы…       Девушка растеряно улыбается, будто представляя нас вдвоем, и нервно поправляет сорочку, пытаясь прикрыть шрамы. Ночнушка достает ей едва ли до колен, а ее тонкие ноги все испещрены следами от пуль и операций. Даже кости срослись чуть неровно: на правой нет коленной чашечки, под белоснежной кожей дрожат в спазмах от перебитых и так и не сросшихся нормально нервов мышцы. Боже, она, наверное, сейчас должна выть от боли, но нет — улыбается сквозь слезы, гладит указательным пальцем взмокший уголок моего глаза.       — Лулу, пожалуйста, не плачь из-за меня, мы с Саёко соберем тысячу журавликов и мне станет легче, только не плачь…       Старая легенда о девочке из Хиросимы. Еще вдох, уже не хрип. Эх, ну почему я такой дрищ?.. Встаю, так и не отпуская ее руку из своих.       — Я постараюсь, договорились? Сейчас переберемся на кровать и будем отдыхать, сегодня суббота (откуда я это знаю?!), еще очень рано, так что выспишься вдоволь: плакала всю ночь, наверное… — в ответ слыша «угу», я отпускаю тонкую ладошку, протискиваюсь справа от коляски и рывком всего своего тщедушного тела толкаю застрявшую конструкцию вперед. Глухой удар колес по дереву, еще один — уже за порогом, тонкая фигурка чуть вздрагивает от боли и расслабляется, когда колеса с шуршанием выкатываются на мягкий ковер. Подкатываю коляску к кровати, откидываю левый поручень и присаживаюсь у ног девушки:       — Потерпи немного, я помогу закинуть ноги и пересесть, хорошо?       Легкий кивок головы, в теплом свете торшера качнулись русые прядки. Лишь только теплая улыбка осталась та же… Теплая, будто солнце. Пропускаю руки между сиденьем и ножками, ее мышцы под кожей пару раз хаотично вздрагивают и снова замирают.       — Раз… Два… Три! — сцепив зубы, одним плавным движением приподнимаю легкие даже для моего нынешнего тела икры и закидываю их на мягкую перину.       — Все хорошо, не больно? Давай дальше перебираться?       Улыбка стала только теплее, хоть и казалось мне прежде, что такого тепла в мире быть и не может:       — Не волнуйся, братик, все в порядке. Спасибо за то, что ты рядом, прости за беспокойство.       Я не знаю, где я, кто я, что я здесь делаю, почему я не такой, каким себя помню… Но… Вы бы смогли ее бросить? Просто плюнуть на ее боль, на все ее доверие вот так вот, оттолкнуть, ударить словами или бездействием, жестко, наотмашь?.. Перебираюсь на кровать, руки под бедра и под спину. Теплое изящное тело буквально опадает на мои предплечья…       — Принцесса, какое же тут беспокойство, позвольте вашему рыцарю позаботится о его прекрасной даме! — тепло само лезет в голос. Тепло и нежность.       В ответ — тихий смех, и пока она расслабилась, пока улыбка и счастье перебивает боль, плавным усилием подхватываю ее и заваливаюсь на спину, в мягкие обьятия пухового одеяла и перины: я слишком слаб, чтобы ее полноценно поднять, даже такую хрупкую и изящную. Девушка испуганно сжимается, придавливая меня своим теплым, чуть костлявым телом.       — Лулу! Братик, я и сама могла пересесть!       А мне откуда знать?       — Вы на моем попечении, прекрасная принцесса, поэтому прошу не утруждать себя понапрасну!       Тихий смешок, будто колокольчики зазвенели… И вот в это чудо стреляли? Каким уродом нужно быть, чтобы даже подумать о том, что ее можно ранить?       — Спасибо, мой рыцарь! Ты… Ты правда больше не уйдешь? — девушка перевернулась на живот, сжалась, пережидая волну боли в ногах и снова прошлась обеими руками по моему лицу…       — Конечно не уйду, давай, устраивайся поудобнее… Хочешь я массаж сделаю, чтобы ножки не болели?       Легкий румянец смущения на белых щеках, чуть запрокинутая головушка.       — Лулу?! Ты же не умеешь: когда у меня ноги болят, ты просто зовешь Саёко и уходишь! — растерянное русоволосое чудо. Что же, если ей нужен брат, я постараюсь сделать все, что смогу. Не то, чтобы наши мать с отцом хоть в какой-то мере ее любили.       — Для тебя научился, а раньше не хотел тревожить неумелыми попытками, чтобы не причинять боль,       Снова смущение, ладошки дрожат на моих щеках. Безумие какое-то, я же даже имени ее не знаю…       «Наннали!»       Еще одна неясная вспышка в голове.       — Братик, ты правда?.. Для меня? Но я же только доставляю тебе проблемы и не могу ничего, только… Только улыбаться, сам же говорил… — точно дурашка. Перевернулась на спину, поджала ручки к груди, лежит, подрагивает от смущения…       — Вот и улыбайся. Потерпи немного, я отойду за массажным маслом,       Масло обнаружилось в тумбочке, рядом с зип-локом с белым порошком, бутылкой бурбона, смазкой и несколькими кусками латекса замысловатой, смутно знакомой формы, и пачкой влажных салфеток. Не-а, я не хочу даже думать о том, чем занимался тут сам с собой предыдущий хозяин тела. Главное, что масло хорошее, с лавандой и легким согревающим эффектом. Остальное дерьмо, кроме зип-лока и бутылки Maker's Mark-а, выкину потом: такие «шалости» не по моей части. Взяв бутылочку и капнув несколько капель масла на руки, растер, чтобы согреть и размять пальцы. Бросаю взгляд на кровать: девушка растерянно мнет угол одеяла… Опускаюсь к ногам, аккуратно наливаю подогретое теплом тела масло на правую ножку и приподнимаю ту к груди. Пальцы скользят по коже, разминая дрожашие от спазмов мышцы и тонкие, хрупкие связки, массируя шрамы. Вздох то-ли смущения, то-ли облегчения:       — Лулу… Мой Лулу вернулся… Ты в последние года полтора был такой замкнутый, серьезный, ездил вечно на «шахматы» с Ривальзом. Я еще с виллы помню, что дворяне с молодыми мальчиками делают под этим предлогом… Тебе это правда нравится? Ты хочешь так жить?       Продолжаю нежно и аккурано делать массаж, прислушиваясь к ее участившемуся дыханию. Головушка повернута вправо, волосы рассыпались по подушке… М-да уж, нет, «мне» эти поездки точно не нужны. Интересно, что думал ее братец? Что его сестра дура? Или ему просто в какой-то момент стало на нее плевать? Нет, вряд-ли, скорее всего у него появился какой-то план, и он решил его придерживаться. Или просто тащился от подобных «развлечений». Скорее последнее, учитывая содержимое тумбочки.       — Я… Прости… Не волнуйся, я больше никуда не поеду, слышишь? Это все была ошибка.       Выдох облегчения, мягкий румянец, до этого украшавший лишь щеки, расползся на шейку, в полумраке и тенях от лампы видно, как подрагивает кожа чуть ниже ушка от ударов сердца. Пальцы находят выше правого колена узел сведенных судорогой мышц, стон облегчения вырывается из тонких бледных губ:       — М-м-мф, спасибо… Нам не нужны деньги: дедушка Руби вывез мамины драгоценности и диадему свадебную, она одна миллионов тридцать фунтов будет стоить на аукционе.       Тридцать миллионов фунтов — это много. Хватит, чтобы до конца своих дней не думать о деньгах. Купить где-нибудь домик в тихом месте и просто жить. Нет, определенно стоит все выяснить, поговорить с этим «дедушкой». А пока нужно ее успокоить и убаюкать, пусть отдохнет. Вот как уснет, тогда и буду разбираться, во что мы влипли.       — Хорошо, я поговорю, все выясню, ты просто отдыхай и не волнуйся…       Покрасневшее растрепанное чудо медленно засыпало, утопая в подушках, пока я заканчивал массаж левой ножки. Устала плакать, небось, да и боль уходит: на правой ноге мышцы уже расслабились, сейчас осталось разобраться с левой. Аккуратно, нежно, чтобы, не дай бог, не сделать хуже, начиная со свода стопы и сжавшихся пальчиков ног…

***

      Она уснула под утро, в начале шестого. Уснула, прижав к груди мою руку, которую я аккуратно заменил своей подушкой. Тонкий, теплый силуэт под мягким одеялом. Пусть спит, отдыхает, чтобы я мог расслабится и понять, что за херня тут происходит! Закрываю двери в комнату и натыкаюсь на японку лет тридцати в строгом костюме горничной. А нет, это и есть горничная. Значит, Саёко.       — Саёко, утро доброе, сделай мне пожалуйста кофе со сливками и как обычно.       Она свежа и подтянута. Но подтянута не строгостью вышколенного персонала сети отелей Ритц-Карлтон или какого-нибудь поместья (бывал я ранее и в таких), а буквально так, как подтянуты кошки перед прыжком. Не горничная, куноичи. Офигеть, у «нового меня» есть прислуга.       — Доброе утро, мастер, как пожелаете. Вам как обычно в семейном варианте, или?..       Интересно, какое еще «или»? Поворачиваясь вполоборота, на автомате бросаю:       — «Наннали» спит, а мне нужно подумать.       Наннали.       Мою подопечную зовут Наннали. Красивое имя.       Куноичи кивнула и мягкой походкой удалилась из гостиной в коридор, легонько притворив дверь. Я плюхнулся в мягкое кресло за рабочим столом и засек время, сонно теребя ворот пижамы. Через семь минут и пятьдесят две секунды Саёко бесшумно проскользнула внутрь и опустила на стол перед клавиатурой поднос, накрытый крышкой, вежливо поклонилась в ответ на мой кивок головы, сняла крышку с подноса и так же бесшумно вышла из комнаты.       Поднос встретил меня чашкой кофе, парой клаб-сендвичей с курицей, бокалом виски со льдом, аккуратно построенной дорогой кокаина и изящной металлической трубочкой для, гм, интраназального употребления. Моргнув несколько раз, я вновь посмотрел на поднос. Все осталось так же, как и было: кофе парил, сендвич вкусно перекосился чуть набок, открывая сочную начинку, бокал виски с огромным куском льда начал запотевать, а невесомый колумбийский кокс был все так же бел и пушист. Так, утро определенно началось прекрасно, а теперь как в старые добрые времена, начнем с начала. Виски улетел в горло залпом, прокатившись огненной волной и послевкусием двадцатилетнего односолодового… Хорошо, твою налево, паренек-то знает толк в напитках! Вздрогнув, беру кружку с кофе и запиваю послевкусие томной горечью американо со сливками. Сендвичи тоже вполне неплохие оказались. Виски, упав теплом в желудок, разлился приятной расслабляющей слабостью по венам, будто отдаляя стресс и волнения куда-то в туман, пока кофеин снимает дурную сонливость. Что же, время звезд. Выдох ртом, резкий вдох через открытую ноздрю до половины, выдох, вдох через другую, до конца. В носу ползут холодные мурашки онемения, а под закрытыми веками взрывается россыпь звезд. Выдох, мир выкристаллизовался из звезд обратно, вместе с холодным звоном чистого разума, бесконечно сконцентрированного на одной единственной вещи: думать. Щелчок кнопки включения компьютера, пальцы сами пронеслись по клавиатуре, вбивая пароль, который я не могу знать, но знаю, и привычный «Виндовс» вывалился на экран. Однако… Нет, не совсем «Виндовс», называется «Роял Оук» и вместо кнопки «пуск» кнопка «правь», а так смысл тот же. Даже командная строка выбивается через «cmd» в окне поиска.       Саёко через полтора часа вновь принесла поднос с кофе и кокаином. И повторила еще через час сорок пять минут, будто точно зная, когда мне это будет нужно. И даже зная, сколько. Хотя, думаю, знала. А вот то, что я нашел на компе… Досье на всех членов студсовета вплоть до того, как звали их первого домашнего питомца, их сильные и слабые стороны, методы манипуляции, к которым они сильнее всего склонны, списки «клиентов», поделенные между Лелушем и Ривальзом с суммами, которые с них можно стрясти за час, день, ночь, сутки и даже, что смешно, за партию в шахматы или ужин на Авалон-авеню. Компромат на Ривальза и графа Эспера Харди, двадцать восьмого лорда Адмиралтейства, и на Рубена Эшфорда, на случай, если нужно будет спрыгнуть, и досье на Наннали ви Британия…       Огромное, подробное и страшное, потому что Лелуш ви Британия, изгнанный сын императора Чарльза, был психопатом. Поехавшим манипулятивным уебаном, самоутверждающимся за счет ее тихой, чистой и нежной натуры. Детальные разборы каждого ее жеста и движения проплаченными психоаналитиками и специалистами по НЛП, консультации с психиатрами, которые по доброте душевной предоставлял для «заботливого братика» Рубен Эшфорд, на самом деле использующиеся для того, чтобы держать ее в подавленном состоянии препаратами… Для ее защиты, естественно: ведь отец ненавидит слабаков и не имеет в них никакой нужды, а потому ее, в отличие от ее матери, не расстреляют. Благо, в эту сторону я-прошлый начал копать только месяца два назад, после очередного экзистенциального кризиса, вызванного пониманием, что я-прошлый не могу ее защитить, а потому ее проще уничтожить.       Досье на императора Чарльза зи Британия и на всех членов королевской семьи. На их слабости, на их уязвимости, на то, за какие ниточки их дергать, на всех, кто имел хоть какую-то ценность для них. Особенно меня поразил короткий очерк о Корнелии и Юфемии «Две влюбленные друг в друга и в самих себя лесбиянки. Для того, чтобы нейтрализовать их обеих, достаточно изуродовать и убить одну на глазах у другой, максимизировав чувство беспомощности и бросив несколько зерен вины». Или правда, в которой Лелуша выкинули в Японию не столько даже потому, что он пошел против Чарльза, сколько потому, что старина Чарльз ненавидил ложь и интриги по отношению к своей персоне, чем наш Лелуш занимался лет так с трех. Ну и для того, чтобы запустить свой «План», о котором его блудный сынок знал лишь то, что он существует и что из-за него убили его мать. Боже мой, во что я влип?.. А может оно и к лучшему? Перед глазами на мгновение возник образ сурового мужчины лет шестидесяти, еще крепкого телом с ухоженным каскадом седых волос, падающих на плечи. И вспышка в голове:       «Останови безумие будущего, мы все ошибались. Мы все ошибались, лишь Наннали была права. Останови безумие будущего».       Монитор подернулся рябью помех, мир померк на секунду и вновь вернулся в норму. Спасибо, Чарльз из будущего, что бы ты там не сделал, спасибо тебе за то, что ты смог понять свои ошибки. Какими бы они ни были, что бы ты не сделал со мной-прошлым, я-настоящий, в памяти которого всплывают ошметки двух людей, один из которых даже не из этой Британии, не намерен продолжать то, что планировал до всего случившегося. А теперь нужно аккуратно пробраться обратно в свою комнату, потому что Наннали уснула, обняв мою руку, и если она проснется одна, то будет чудовищно волноваться.