Будь мы богами...

       ༄༄༄       Как только я покидаю императрицу с её ягуарами и выхожу в холл, понимаю, что тут меня ждёт Лоретто. Все советники и стражники разошлись, и мой куратор теперь один в пустом коридоре — замер в тени колонны, так что и не разглядишь, если будешь мимо спешить.       Тэйен выглядит напряжённо, стоит неподвижно как статуя, и светильники разливают своё бледное сияние на складки Тэйеновой мантии, окутывая силуэт многослойными, призрачными тенями.       Заметив меня, однако, Лоретто забывает о своей неподвижной позе.       — Пошли, — говорит, развернувшись и зашагав прочь до того, как я успеваю раскрыть рот.       — Куда?       Молчание.       Не нравится мне это. Но оставаться у императорских дверей, где меня полчаса назад чуть не отправили за решётку, мне нравится ещё меньше. Так что, позволив себе один изнурённый выдох, я засовываю руки в карманы и волоку ноги следом.       В тишине мы минуем галереи и лестницы, и однообразные коридоры, и ничего кроме эха наших шагов не слышно. И не видно. Уже давно за полночь, и свет приглушили, чтобы не тревожить ночь. Знаю, этот храм мои предки однажды называли дворцом, родным домом, когда правили и жили в этих стенах, но я не чувствую ни капельки уюта.       Или спокойствия.       — Куда мы идём? — повторяю я, когда ловлю на себе очередной Лореттов взгляд, брошенный через плечо. Сложно прочесть выражение лица в темноте. Может, там упрёк. Или обида. Или злость?       Спустя натянутый момент, Тэйен всё же отвечает:       — В мои апартаменты. Ты не можешь жить на месте преступления. И спать на улице до того, как тебе подыщут новое жильё, тоже не можешь. — Пауза. Эта явно с упрёком. — К тому же, я за тебя теперь ручаюсь. Твои неприятности будут моими, а только неприятности ты и способен найти, когда остаёшься один.       «Неприятности».       «Один».       Сердце щемит.       Громко топнув, я останавливаюсь посреди широкой, утопающей во мраке лестницы, по которой мы поднимаемся.       — Но с чего тебе вообще захотелось за меня ручаться? — спрашиваю. Если Марисела права, и Лоретто использует некое тёмное ремесло, требующее кровавых жертв, чтобы усиливать свою магию, я не пойду. И если они действуют сообща, чтобы через меня подобраться к моей семье, я тоже не согласен покорно стать их марионеткой. Даже если мне не выиграть в войне с шаманами, я всё равно не подарю им удовольствие от возможности уничтожить меня без боя.       Не оборачиваясь на меня, Лоретто тоже замирает.       Мои руки инстинктивно сжимаются в кулаки, стиснув в кармане сломанные часы. Чудо, что я их до сих пор не потерял на самом-то деле, потому что вечно всё где-нибудь забываю. Чем дольше Лоретто стоит неподвижно, тем сильнее мои ногти впиваются в золотой корпус часов и в ладонь, будто предчувствуя угрозу. Не знаю даже почему: может, из-за Лореттова хладнокровного поведения во время собрания и попыток игнорировать меня до нынешнего дня, а может, из-за беспричинного обещания внезапно взять теперь за меня ответственность.       Однако того, что происходит дальше, я точно не предчувствовал.       — Скажи, что не убивал Валто, — говорит Лоретто. Тихо. Неуверенно. Буквально в мольбе.       — Ч-чего?       Тэйен наконец поворачивается. Дёрганно, резко и хлёстко, и длинные волосы рассекают воздух за плечами точно шёлковая вуаль черней самой ночи. Когда наши взгляды встречаются, от Лореттова выдрессированного спокойствия уже ни следа. Если о возрасте Мариселы я мог хотя бы догадаться по её лихой, независимой манере держать себя, то у Лоретто каким-то образом получилось растерять всю свою уверенность и чувство превосходства в мгновение ока. Нечто новое, незащищённое, почти подростковое блестит в глазах моего куратора. Уязвимое.       Страх.       «Лоретто думает, что я убил Валто, — понимаю, опешив. — Лоретто, шаман из числа сильнейших, боится меня».       Я прибыл на совещание последним, а значит, у Мариселы было предостаточно времени, чтобы наговорить Лоретто всё то, что она говорила мне, когда всех выпроводила. Намекнула мне, что убийцей может быть Лоретто, и похоже, сказала Лоретто то же самое про меня.       Нет, не действуют они сообща. Никогда не будут — вижу это кристально ясно в Лореттовой хрупкой осанке. Это осанка одиночки, загнанной в угол души, которая скорее спрячется от всего мира, чем станет вверять кому-либо свою жизнь.       И у Мариселы ведь почти получилось настроить нас, двух изгоев, друг против друга: мы теперь косимся, подозреваем, робеем, поведясь на её провокацию. Может, я последний, кто способен ранить шамана, но все мои недавние выходки наделили меня дурной славой человека, который сначала делает, а потом думает. Кроме того, мы с Тэйен оба знаем, что каждая сила имеет слабость, — куратор сам мне это сказал. Вероятно, мой наставник думает, что я вычислил таковую и у него.       — Не убивал, — говорю, заставляя себя разжать кулаки и отпустить успокаивающе знакомые грани часов. — Я не убийца.       Лореттовы плечи расслабляются, пусть и совсем чуть-чуть.       — Говоришь так, будто себе веришь, — но голос у Тэйен всё равно сомневающийся. — Полагаю, я тоже могу. Пока иного выбора нет.       — А ты? Ты же не из тех, кто мог бы спутать меня с Валто в темноте, так?       — Нет. Если б мне хотелось от тебя избавиться, ты бы давно уже лежал в могиле.       — Тогда почему Марисела соврала нам обоим?       Внимательно на меня посмотрев, Тэйен внезапно улыбается. Улыбка выходит кривая и такая циничная, какой на губах у Лоретто я ещё ни разу не видел. Она ни в коей мере не бесстрастная, какой была на собрании, и сопровождается чем-то, что похоже на щедрую порцию нецензурной брани на языке, который мне вряд ли когда-либо вообще приходилось слышать. Улавливаю лишь своё имя, пролитое среди слов, как скисшее молоко.       — Ты думаешь, что всё ещё жив после того, как тебя с поличным поймали с аурой, потому что особенный, да? — сердито спрашивает Лоретто, спускаясь на пару ступенек, но замирая на безопасном, недоверчивом расстоянии от меня. Достаточно близко, чтобы смотреть мне в глаза, но и достаточно далеко, чтобы никто из нас не смог дотянуться для потенциальной атаки и, например, сунуть серебряный нож меж рёбер незаметно. — Да если бы ты и правда был далёким родственником шамана, ничего не смыслящим в магии, необученным и обладающим иллюзорным талантом, от тебя бы избавились в тот самый момент, как ты ступил на наш порог, Елисей. Шаманы, может, и являются видом на грани исчезновения, отчаянно жаждущим увеличить свою численность, но не настолько отчаянно!       Когда продолжает, Лоретто качает головой:       — Простокровки, наделённые силами, но не получившие должной подготовки с рождения, не живут долго. Они случайно сами себя поджигают или камни на голову себе роняют. Или молния их насмерть бьёт. Пытаться их обучить в сознательном возрасте — почти наверняка пустая трата времени и сил.       В моих мыслях пустеет. Никогда не думал обо всём этом.       — Тебя взяли из-за твоей родосло-о-овной, — растягивает последнее слово с горькой насмешкой Тэйен. — Война длиной в сотни лет — последствия спустя поколения. Хоть ты и носишь нынче другое имя, Елисей Тамм, но предков своих ты изменить не в состоянии, Монтехо. Как только Мариселе удастся доказать, что ты потомок старых королев и королей, чудом унаследовавший магию от забытого родственника, то из тебя выйдет нерушимое доказательство: извечный враг, ставший одним из нас. По своей воле преклонивший колено пред шаманской властью, признавший наше величие, присоединившийся к нам вопреки всему, за что боролась столетиями твоя семья.       — Но…       — Но если одним из нас сделать тебя не получится, — обрывая меня, куратор вскидывает окаймлённый кольцами палец, — то можно повесить на тебя преступление, тем самым напомнив народу о проступках твоих предков и заткнув всех простокровок, которые до сих пор желают восстановить прежний режим. Марисела тебя казнит, догадываешься? Избавится от тебя, а заодно и от неугодного шамана, не сумевшего взрастить из тебя что-то годное. Две ламы одной стрелой.       «Значит, они не знают, что мои братья задумали переворот», — однако эта новость теперь не утешает, и встревоженный озноб бежит ледяным дуновением по затылку. Я до сих пор жив не потому, что такой выдающийся обманщик, а потому, что единственное выдающееся во мне — имя предков. Я не обвёл шаманов вокруг пальца — они обвели меня. «Снова». Вот почему советник Аргирос расспрашивал о моей матери, когда я очутился здесь: вовсе не для того, чтобы похвалить сшитые ею мантии, а убедиться, что я нужный им человек — что дочь последнего сидящего на престоле Кабракана Монтехо и впрямь была прабабкой прадеда моей матери.       А удостоверившись, что я тот, кто нужен, шаманы устроили всё элементарно: не дали мне иного выбора, кроме как остаться и изучать магию.       И Лоретто, очевидно, тоже не предоставили возможности отказаться от шефства надо мной.       Вот почему и сегодняшнее собрание закончилось так быстро: это был лишь спектакль, разыгранный, чтобы припугнуть меня и загнать Лоретто в ловушку. «Потому что если бы Тэйен вздумалось не ручаться за меня, моего куратора бы всё равно обвинили в моих ошибках. Причём тут же».       — Так что сделай мне одолжение, Монтехо, — добавляет Лоретто кисло и колко, — и впредь не высовывайся. Ещё одна твоя оплошность, и мы оба пойдём ко дну.       Вновь сжав и разжав вспотевшие от нервов ладони, я заглядываю Лоретто в глаза. В блестящие, чёрные и кладбищенски серьёзные глаза. Моя семья, может, и стала ныне для императрицы клоунским каламбуром, бессильным символом былых правителей, однако Лоретто является угрозой реальной — неизведанной, непредсказуемой, окружённый ореолом тайн и поддержкой внушающей всем благоговение слухов о богине. Это дарует Лоретто как неслыханную силу, так и право претендовать на шаманскую корону. Если Тэйен что-то предпримет — народ, вероятно, поддержит.       «Тебе тоже нужен трон?» — но я не могу спросить вот так прямо. Если ответ «нет», то истинная цель моего куратора может оказаться куда опаснее. А если ответ «да»… с чего бы Лоретто признавать правду? Это информация, способная всё изменить, о таком не сбалтывают каждому встречному.       Может, Марисела приказала убить Валто, а может, для неё это стало удачным совпадением, хотя её последние слова и были точно нацелены на то, чтобы убедить меня, что совпадений тут нет. Теперь мы с Лоретто вынуждены держаться вместе, но в то же время и сомневаться друг в друге. Если один из нас будет верить Мариселе и дальше и, боясь расправы от другого, поспешит пролить кровь первым… Как ни взгляни, один из нас окажется мёртв, а второй заработает казнь. «Две ламы одной стрелой».       Пульс заикается в горле от одной мысли о том, что я собираюсь произнести. Но я всё равно выталкиваю слова из глотки:       — Пообещаешь, что сможешь гарантировать нам обоим безопасность, куратор, и отныне буду беспрекословно выполнять всё, что скажешь. — «Пока иного выбора нет».       Глаза Лоретто недоверчиво сужаются.       — Будешь выполнять, что прикажет шаман, Монтехо?       — Не называй меня так. И поверь, сам себе с трудом верю.       Однако в этих стенах, при этом дворе, играют по правилам, отличным от тех, в которых я вырос; здесь манипулируют, убивают и строят заговоры, и я никогда не играл в подобное. А каждый раз, когда пытаюсь, кажется, только насылаю на себя больше бед. Нет у меня другого выхода, если хочу выжить.       Я делаю шаг на ступеньку вверх, ближе к Лоретто, и протягиваю ладонь для рукопожатия.       — Но не жди, что буду тебе слепо подчиняться, — говорю. — Мою верность нельзя купить.       В первый миг Лоретто смотрит на мои пальцы растерянно, точно видя что-то, с чем прежде сталкиваться не приходилось. С запозданием вспоминаю, что здесь не разделяют обычая пожимать руки — это прикосновение, не только неуместное для воспитанного шамана, но и способное быть воспринято как оскорбление.       Тем не менее, в следующую секунду Лоретто уверенно стискивает мою ладонь в своей.       — Верность любого можно купить, — отвечает. Рукопожатие выходит на удивление крепким для того, кто должен был привыкнуть защищать себя магией, а не мышцами. — Вопрос даже не в том, что взамен предложить, а в том, как заставить человека отчаянно нуждаться в том, что уже предложено.              ༄༄༄       Не обменявшись больше по пути ни словом, мы приходим в Лореттовы покои. Здесь всё так же, как я помню: скромный диван, письменный стол, несколько книжных полок. Тихо и предсказуемо. «А главное — безопасно, в отличие от моей комнаты, которая теперь похожа на ритуальный алтарь, залитый кровью Валто».       — Спать будешь на диване, — сообщает Лоретто, зажигая аурные лампы по углам взмахом руки. — Можешь прикарманить нож, который не сумел спереть в прошлый раз, если не доверяешь мне, но имей в виду, что я запру дверь спальни магией на ночь, ибо тоже не до конца доверяю тебе. — Повернувшись ко мне, Тэйен морщится. — И тебе бы помыться.       Проследив за Лореттовым взглядом, я опускаю глаза на свою рубаху. По ней по-прежнему размазана кровь, красные пятна, уродующие хлопок, а когда смотрю на руки, то осознаю, что и на пальцах её засохшие следы. Я не заметил тела во тьме поначалу, а когда заметил, стало уже поздно. Конечно, все таращились на меня на собрании. Я похож на маньяка.       «Валто мёртв», — повторяю мысленно, теперь с каким-то новым уровнем осознания. У меня не было времени всё обдумать как следует; нужно было объясняться и защищаться, и разум словно отгородился от всего остального, а сейчас… Комната неподвижна, ночь беззвучна. «Мёртв».       Что-то внутри обрывается.       Сердце начинает стучать, переживая прошлое вновь, и я уже не могу отделаться от воспоминаний о пустом, остекленевшем взгляде Валто, смотрящем словно в невидимый для меня, жуткий мир, полный хищных тварей. О хаотичных, резаных ранах на его шее, о лужах крови вокруг… «Это по-настоящему». Когда умер папа Умар, то выглядел умиротворённым, спящим, но Валто? Валто точно был заточён в клетке нескончаемой боли. Заперт в собственном теле, в отчаянии переживая момент предсмертной агонии вновь и вновь.       Я никогда не задумывался о собственном отдалённом будущем, но никогда и не думал, что отсутствие будущего означает, что сначала придётся в муках прожить момент смерти. В голове у меня это всегда было так, будто свет отключили: чик. «Мёртв». Ни печали, ни разочарования, ни страха. Интересно, о чём Валто думал, когда понял, что его жизнь вот-вот будет кончена? Верил в загробный мир? Где его душа теперь, если верил?       «Я должен был быть на его месте…»       Где-то на границе своего онемевшего сознания понимаю, что Лоретто до сих пор за мной наблюдает. Выражение лица у куратора странное, мечущееся. Отчего? А может, это мои мысли мечутся. Не находя смысла в разорванной, как узор на холсте, канве жизни. «Мёртв…» — больше ничего в голове.       — Пошли, — говорит Лоретто. — Нагрею тебе воды.       Скорее машинально я шагаю следом в ведущий из гостиной короткий коридорчик, ведущий в свою очередь в просторную ванную комнату, выполненную под стать традиционным шаманским интерьерам из металла и камня, с медной ванной в центре. Мне даже уже неважно, опасно ли находиться наедине с Лоретто или нет. Если жизнь столь хрупка, мне свою всё равно не удастся беречь вечно.       «Мёртв…»       Вода наполняет ванну со сверхъестественной скоростью, когда Лоретто поворачивает кран, и горячий пар поднимается над поверхностью, когда Тэйен держит над ней руку. «А я всё это время мылся ледяной водой». Забавно. Шаманы используют магию, чтобы нагревать жидкость, напрямую, без всяких бойлеров и кипятильников, а я даже на такую банальщину не способен. Как мне тогда среди них выжить вообще?       «Мёртв…»       — Чистые полотенца в корзине в углу, — не подозревая о моих мыслях, деловито продолжает Лоретто. — Я подыщу тебе что-нибудь из своих вещей, в чём можно спать ночью, и… — Осекается, когда я скидываю ботинки и залажу в ванну в одежде. — Эм-м. Ладно. Так тоже можно.       Не до конца отдавая отчёт своим действиям, я опускаюсь в воду, подтягиваю колени к груди. Одежда липнет к телу, тяжелея словно доспехи, а я просто смотрю в пустоту перед собой, не в состоянии насладиться теплом и паром, по которым так скучал с тех пор, как обитаю в Тик’але. «Мёртв, мёртв, мёртв…»       — Что ж, не буду тебе мешать.       «…мёртв!»       — Стой. — Мой голос выходит сиплым, лишённым эмоций, когда останавливает Лоретто уже на полпути к двери. Руки до сих пор в крови; сжимаю ими медные края ванной, но ведь не могу же я рисковать, отпустив реальность, чтобы всё смыть, так? Если отпущу, если останусь один и закрою глаза… снова увижу смерть. — Не уходи. Пожалуйста?       Чувствую Лореттово смятение. Меньше часа назад мы обвиняли друг друга в убийстве, а теперь я прошу меня не оставлять одного. Я думал, что был неудачником и прежде, но сегодня мне даже смелости не хватает, чтобы признать поражение с достоинством. Но какая уж разница?       Поколебавшись, Лоретто всё-таки кивает. Медленно подходит и садится на пол, прильнув спиной к ванне у моих ног, поглядывая на меня краем глаза.       Никто из нас ничего не говорит, и мы долго, неподвижно сидим в тишине в ожидании неизвестно чего.       По крайней мере, я не один. С шаманом, с заклятым врагом, но не один. «Вот, что такое война? Кровь, боль и смерть? Этого хотят Кайл с Кофи?» Потому что так всё и будет, когда наши люди выступят против шаманов: некоторые погибнут — невинные, беззащитные в первую очередь. «И я в этом помогаю, их кровь будет на моих руках».       Кровь уже на моих руках.       Я всегда воображал революцию как нечто героическое и величественное, с громом аплодисментов и отполированными золотыми кубками, наполненными сладким вином, но насколько наивна эта картинка? Всё это время я жил в беззаботной фантазии, малодушно гоняясь за жизнью храбреца.       Почему я никогда не думал о том, что смерть также подразумевает отчаяние? Страх. Боль. Никакого больше солнца над головой. Вместо любимого одеяла будет смердящая, сырая, полная жующих тебя червей могила, вместо сахарных пряников — гниль, а вместо тёплых объятий родных и друзей придёт сосущая, навеки одинокая пустота… «И мамины слёзы».       Может, родители были правы, говоря: «Оставь всё как есть, Елисей. Что, если сделаешь только хуже?» Да, императрица безжалостна и деспотична, но мы же справились до сих пор. Может, лучше всё оставить как есть?..       И я мог бы. Бросить всё это и начать жизнь с чистого, мирного листа. Уехать в Сент-Дактальон к отцу, поступить в один из простокровных университетов, забыть о шаманах и, раз уж мне не сидится на месте, изучать другие религии, где нет аурных богов и императриц, например. Я бы научился верить в единого Господа, Рай и Ад, дьявола и его демонов, грехи и пороки, которые, наверняка, упрощают жизнь, потому что их нет. Ничего у них нет, кроме священных писаний, которым поклоняйся, как чувствуешь, пока у нас ходят полубессмертые аурокровки и устанавливают свои ритуалы. И тогда крови на моих пальцах не будет, верно? Тогда… Тогда?..       — Мы не можем так сидеть вечно, — Лореттов голос выдёргивает меня из пучины траурных мыслей. Замечаю теперь, что мои руки по-прежнему сжимают края ванны, да так сильно, что пальцы затекли и костяшки побелели.       Когда я ничего не отвечаю — и не двигаюсь, — Лоретто кладёт свою правую ладонь поверх левой моей, не заставляя, дожидаясь, пока мышцы отреагируют и расслабятся под прикосновением. Затем неспешно берёт мою руку в свои и опускает в воду, начиная оттирать засохшую кровь.       Это чуточку успокаивает.       — Тебе когда-нибудь приходилось видеть убитых? — спрашиваю, наблюдая за методичными, бережными движениями куратора. Вода вокруг наших рук раскрашивается алыми всполохами. Вопреки всем моим усилиям слёзы собираются в уголках глаз, и хотя я до сих пор умудряюсь сдержать их, кажется, будто они тоже из крови. «Я не готов к войне. Готовился всю свою жизнь… и не готов».       — Приходилось, — кивает Лоретто. — Но какими бы хорошими или плохими ни были воспоминания, они тускнеют, Еля. — «Еля». Только дома меня называют так. — Главное, не позволять плохим пускать корни и кормить твои страхи.        ༄༄༄