Удерживая огонь

Вдох через нос, выдох ртом, замах, оставивший на стволе одной из особенно высоких ив идеально ровный разрез. Ещё замах – ещё один разрез, ничуть не отличающийся от своего собрата. В совершенстве – суть; в совершенстве – безоговорочное превосходство. Модеус говорил, что порой для победы достаточно единственного удара, нанесённого с нужной силой в правильное время и место, однако до этого требуется освоить и тысячу раз повторить множество самых разных приёмов. Вот в чём заключалось совершенство – в мельчайших деталях, отработанных до блеска. Узкие листья, отрываясь от вечно склонённых ветвей, опадали на землю. Вергилий наблюдал их падение, зная, сколько раз любой листок может перевернуться в воздухе до того, как достигнет бугрящейся корнями почвы. Приняв нужную стойку, он прикрыл глаза. Дыхание выровнялось, а сразу после замедлился весь окружающий мир. Он сделал несколько шагов вперёд прежде чем крутануться вокруг своей оси. Тонкий клинок рассёк воздух, и спокойно кружащая в нём листва рассыпалась во все стороны мелким зелёным серпантином. Вергилий вложил Ямато в ножны, но не отпустил рукояти, возвратившись в стойку. Когда Модеус впервые показал ему этот приём, он толком ничего не успел понять – вот слегка показалось лезвие, вот исказилось пространство, куда, видимо, был нанесён удар, и всё находящееся там вдруг разорвалось в клочья. Клинок же будто вовсе не покидал ножен. Тогда Вергилий решил, что должен как можно скорее овладеть этим способом аннигиляции всего живого и не очень, вот только какая жалость – всё по обыкновению упиралось в ясность ума и невероятную концентрацию. Не то чтобы у него были с этим настоящие проблемы. Постоянно держаться собранно стало сложнее только в последнее время. Словно прорвало невидимую плотину и из пролома хлынул бурный поток ощущений, на которых он прежде не обращал внимания, и мыслей, за долю секунды приобретающих преинтереснейшее направление и побуждающих тело жить своей жизнью. Если именно это и представлял из себя так называемый пубертатный период – очередное определение, извлечённое им из какой-то посвященной физиологии книги, – то Вергилию хотелось хорошенько приложиться головой о ближайшее дерево. Самоистязания, впрочем, никак не повлияли бы на естественные процессы. С некоторыми вещами оставалось только смириться – это была как раз одна из них. Но если что-то вставало между Вергилием и достижением мастерства, место смирения лихо занимало упрямство. Перебарывая всё отвлекающее, он пытался пресечь неправильные мысли и на всякий случай держался подальше от Данте, который уже начал подозрительно на него поглядывать. Как объясняться с братом оставалось открытым вопросом. Вергилий не отметал в сторону вариант сказать ему всё напрямую, но это даже в голове выглядело ужасно, а в реальности – и того хуже. Хотелось, чтобы странный период прошёл сам. Вместе с ним наверняка исчезли бы слишком яркие воспоминания о щекочущем шею дыхании и таком родном, но вместе с этим непривычно жгучем тепле. Ох, ну вот опять. Данте умудрялся отвлекать его, даже не находясь поблизости. Что за сверхспособность такая? Раздосадованный, он попытался перенаправить в приём скопившееся раздражение. На миг оно его захлестнуло. Воздух вокруг одного из самых толстых стволов действительно исказился – лишь Вергилий знал о множестве неимоверно быстрых ударов, послуживших этому причиной. Сильно запахло озоном. Щепки и обломки древесины взорвались шершаво-острым фонтаном, страдальчески застонала крупно пошатнувшаяся ива, перед которой прямо в воздухе появилась узкая трещина, сразу же начавшая видоизменяться, расходясь по сторонам, как рвущаяся по шву ткань, по ту сторону которой не было ничего, кроме чернильной темноты. Мальчик инстинктивно отшатнулся, выставляя перед собой гудящую, переполненную энергией Ямато, и в этот же момент изрубленное дерево не просто рухнуло – окончательно развалилось на куски, падая на вспульсировавшую трещину. Кто-то схватил Вергилия за шиворот, дёрнув назад, а потом его лицо обожгла поразительно холодная ударная волна. Он судорожно вздохнул ртом, напоминая себе ныряльщика, доплывшего до поверхности на последних крохах кислорода. На долю секунды всё вспыхнуло слепящими красками, а затем погасло, и мир вернулся к прежнему виду. Развернувшись на пятках, Вергилий уставился на вовремя явившегося наставника, но не смог оформить мысли в слова. Запах озона оставался силён, но прорыва как не бывало – только выглядывал из-под раскинувшейся по земле кроны изрубленный ствол. – Что… ты это чувствовал? Конкретики в вопросе не было никакой, благо, Модеусу не потребовались объяснения. – На миг между миром людей и демонов возник мост – и Ад протянул сюда свои длани. Разумеется, я не мог этого не почувствовать. – Это оглушающе. – Вергилий зажмурился и потёр веки пальцами. Когда подобное случилось в прошлый раз, буйные энергии мира демонов буквально вжали его в землю. Нынешние впечатление не сильно уступали предыдущим в яркости. – Со временем привыкнешь. В конце концов, Ад не более чужд тебе, чем мир людей, – выступив вперёд, наставник осмотрел поваленное дерево так, будто то могло пожаловаться на его воспитанника, а затем спросил: – Знаешь ли ты, что ещё только что произошло? – Ямато открыла портал. – Сформулируй по-другому. – Я открыл портал с помощью Ямато. – Другое дело. Как не выстрелит висящее на стене ружьё, так и клинок не рассечёт ткань реальности без твоего воздействия. Давай ещё раз. Повторить успех, хоть и весьма спорный, у Вергилия не вышло. Ямато продолжала гудеть, призывая высвободить заключённую в ней силу, но едва начинало казаться, что лезвие вот-вот оставит за собой электризующую воздух бело-голубую черту, всё выливалось в пшик. Разочарование переходило в раздражение, которое быстро становилось наполняющей тело, как сосуд, злостью. Когда она подошла к самому горлу, мальчик не выдержал и, развернув катану лезвием вниз, вогнал её в землю. – Почему ничего не получается?! – Так будет постоянно, это суть любого обучения. Какова нужда в учёбе, если всё выходит с первого раза? – Но я ведь почти сумел, ты сам видел, – риторические вопросы не впечатлили Вергилия. – Нестабильный, взрывающийся портал – это не "почти сумел", а подтверждение того, что голова твоя находится не на поле боя, – веско возразил Модеус, скрестив руки на груди. – Чем заняты твои мысли? Отчего-то стушевавшись, Вергилий потеребил обхватывающую ножны ленту. – Нежеланием того, чтобы моя голова однажды оказалась вне боя по-настоящему. – Что ж, у меня есть кое-что, способное помочь. Верни клинок в ножны, в ближайшее время ты будешь разить не им. Вергилий вскинул брови. Упражняться с Ямато в ближайшее время казалось ему задачей куда более важной, чем медитации, заучивание оккультно-магических опусов, коими он исписал уже несколько пухлых тетрадей, и даже чем демонология. Конечно, без этого не обойтись, но Данте с каких-то пор от наставника не отставал, в спаррингах всё ловчее обращаясь с Мятежником. Даже спектральные клинки немного призывать научился, однако, очарованный огнестрельным оружием, быстро потерял к ним интерес. Уступать брату было нельзя – старшему, тем более, и так постоянно казалось, что он старается недостаточно. Направившийся к дому Модеус догадался, что подопечный собирается спорить, глянул на него через плечо и красноречиво прижал указательный палец к губам. – Нет. – Но я ничего не говорил… – Нет нужды озвучивать то, что я могу прочитать у тебя на лбу. Поторопись. Ты же хочешь отточить своё мастерство, или всё желание таинственным путём сосредоточилось исключительно в Данте? – …Иду. Говоря о Данте – тот обнаружился во дворе. Первым, что увидел Вергилий, были его устремлённые к небу ступни. Чуть ниже виднелись слегка согнутые колени и напряжённый до предела живот; брат стоял на одной руке, футболка на нём задралась, по лицу пошли красные пятна. Сколько времени он провёл вверх тормашками? – Судя по грохоту, вы либо сражались, либо Верга своим существованием оскорбило какое-нибудь дерево, – бодро протараторил он; на кончике его носа повисла капелька пота. – Но я не помню, чтобы деревья хоть раз были нашими врагами. – Не отвлекайся. Когда столько же продержишься и на другой руке, придёшь в дом, – страдальческий вздох младшего погас за наставничьей деловитостью. Плывущее высоко в небе летнее солнце раскаляло наружную сторону стен, но внутри стояла спасительная прохлада. К темноте, когда воздух начинал остывать, накопленное за день тепло не позволяло продрогнуть. В единственной – не считая крохотной кухни и узкой ванной, – жилой комнате стоял камин, который они, впрочем, растапливали лишь единожды, а в кривоватой пристройке, стоящей в задней части двора, нашлось некоторое количество бензина, которым заправлялся обеспечивающий дом электричеством и тёплой водой генератор. Вот за что, а за душ близнецы частенько устраивали войны. Центр комнаты занимал невысокий стол – Модеус придвинул его к разложенному дивану и жестом указал Вергилию присесть. Вскоре на покрытой истеревшимся лаком поверхности появился сероватый лист бумаги и наполненная неизвестной тёмной жидкостью рюмка. Тушь – быстро определил мальчик, вопросительно глянув на опустившегося рядом мужчину. – Проведи линию. Вергилий было начал искать ручку, но наставник остановил его. Меж длинных пальцев, скользнув по коже, заблестели искры, среди которых появилось большое чёрное перо. Не требовалось долгих гаданий, чтобы понять, кому оно принадлежало. – Вот этим. – А оно не изорвёт бумагу? – Не изорвёт. И впрямь – взявшись за перо Вергилий почувствовал, что остов у него хоть твёрдый и упругий, но подрезанный у основания, да и непосредственно мягкая часть пера, которая спокойно могла вонзиться в камень, даже не поцарапала ладони. После всех необходимых объяснений, он обмакнул перо в импровизированную чернильницу и, только поднеся его к бумаге, поставил жирную кляксу. Казалось бы, провести линию – что может быть проще? Наставник же словно в насмешку над его потугами не проронил ни единого комментария. Оставалось делать то же, что в любой другой ситуации – пробовать снова. Следующая линия к концу своему расплылась пятном, схожая участь постигла и другие попытки Вергилия, терпение которого истощалось пропорционально количеству чистых участков на бумаге. – Зачем всё это? – наконец вспылил он, резко откладывая перо. – К чему все эти линии, это не поможет мне открывать стабильные порталы или быстрее убивать демонов. Мы просто тратим время. Модеус смерил его нечитаемым взглядом, после чего сам взялся за перо и, стряхнув излишки туши, провёл безупречную черту. – Линия – это маленькая жизнь, а жизнь – это целая история, в которой ты не можешь сосредотачиваться только на начале или лишь на конце. Это путь, который должно осознать, осмыслить и прочувствовать. Без этих трёх форм то, что ты делаешь – не больше чем механическая работа, пустая погоня за результатом, далёкая от спокойствия разума и полной концентрации. Периодически обновляя тушь, Модеус продолжал выводить черту за чертой, из которых складывалось витиеватое, но его, Вергилия, имя. – Это не то же самое, что изображение сигилей, но – тут мальчика хорошенько кольнула иголка стыда, – очень схоже с медитацией, выстраивающей барьер между невозмутимостью духа, страстью и гордыней. Ты, Вергилий, переполнен страстями и балансируешь на грани падения в пучины гордыни, – демон протянул перо подопечному, – погрузись в момент и проведи новую линию. Иного варианта, кроме как повиноваться, просто не существовало. Ничуть это не просто – отпустить всё, что распирало черепную коробку изнутри. Вергилий, превращающий своё внимание в прямую, тонкую стрелу, указывающую исключительно на происходящее за этим столом, через какое-то время обнаружив, что не такая уж это и невыполнимая задача – наносить тушь точно и аккуратно. Выписать целое слово витиевато-красиво на данный момент у него едва ли бы вышло, но если взяться за какую-нибудь букву – вполне. – Чем на сей раз были заняты мысли? – Я думал лишь о том, как ощущается перо в моих руках и как линия ложится на бумагу. Я был… сконцентрирован. – Открывая порталы с помощью Ямато ты должен концентрироваться втройне, – проронил Модеус, поманив с грохотом распахнувшего входную дверь Данте к себе. – Спарда создал воистину необычайное оружие, вложил в него свою силу, и пользоваться им следует со всей осмысленностью, – на кончике языка у старшего вертелся новый вопрос, задать который сразу не получилось; восклик брата его перебил. – Я отстоял! – Теперь придётся отсидеться. Подойди. После пришёл братов черёд мучиться над красивым письмом. Вергилий мог бы позлорадствовать над тем, что у младшего под руками плыло вообще всё, но памятуя про собственные мучения, он скорее испытывал сочувствие. – А можно я своё имя тоже так нарисовать попробую? – Мы начинаем с простого. – Ха, так неинтересно. – Данте. – Понял, пишу. – Каким был наш отец до того, как ушёл в мир людей? – препирающиеся наставник и брат синхронно к Вергилию повернулись. Тот и сам не до конца ожидал, что интерес его произведёт настолько огорошивающее впечатление, но вытянувшееся братово лицо и задумчивость Модеуса говорили сами за себя. Что сверхъестественного в желании больше знать о собственном родителе? – Мудрым управленцем. Превосходным бойцом, даже слишком благородным рыцарем и самой недосягаемой фигурой, которую мне когда-либо доводилось знать, – последнее он буквально выплюнул, в следующий миг мастерски выравнивая тон голоса. Вергилий засомневался, не показалось ли ему это. – В Аду ценится могущество – со Спардой считался сам Принц Тьмы, а значит, считались и другие высшие демоны. Обучаться у него было честью. – А сильно мы на него похожи? – вдруг выпалил Данте. Уголки губ Модеуса приподнялись. – И да, и нет. Если ты не говоришь исключительно о внешнем сходстве, разумеется. Было видно, что это не совсем тот ответ, которого Данте ожидал, и всё же, выражение его лица неуловимо изменилось. Они с Вергилием встретились взглядами, беззвучно отмечая, что наставник сегодня в хорошем настроении. Возможностью этой следовало воспользоваться. Но как же много было вопросов – если б старший знал заранее, то приготовил бы список. – И… долго вы с братом обучались у него? – Время в мире демонов течёт по-другому. Могу сказать лишь то, что после нас больше учеников он не брал. – А он только сражаться учил? – А кто был до вас? Свои вопросы близнецы задали одновременно, почти в один голос, и тут же друг на друга рассердились. – Сейчас моя очередь спрашивать. – Кто сказал? – Это и так понятно! – Просто не сбивай меня с мысли. – Да это ты меня сбиваешь. Чуть позже Вергилий подумал о том, что ругаться прямо под носом у Модеуса, возможно, было не лучшей их идеей, но в тот момент наставника подобные мелочи не волновали. Он просто смотрел на них немного затуманенным взглядом, уйдя разумом в места слишком далёкие. – Мы с братом тоже были близнецами, – вдруг проронил он негромко, едва ли не шёпотом, и усмехнулся. В льющихся через окна солнечных лучах танцевали пылинки, комната купалась в тишине, а ничего более фальшивого, чем невозмутимость замершего над столом одинокого существа, на данный момент в мире просто не существовало. – Что с ним случилось? – спросил Данте. Старший тревожно нахмурился; они становились на слишком зыбкую почву. Но Модеус говорил, будто только и ждал мига, когда наконец получит возможность облечь всё таящееся в нём в слова. Будто собственная отстранённость – его крест, а не черта характера. Узнать об этом было почти как нащупать кончик золотой нити в лабиринте, потянуть за него, разматывая клубок и подбираясь ближе к сокрытой на пересечении всех запутанных коридоров тайне. – В день, когда Спарда провёл ритуал, разделяя не только свои силы, но и два мира, Баул вознамерился его остановить – чтобы этого не произошло, мне пришлось с ним сразиться. Затем явился Мундус, наградил меня проклятьем, а его, признавшего поражение, увлёк в глубины Ада. Что случилось позже, мне неизвестно. – Должно быть, ты скучаешь по нему. – Скучают ли люди по ампутированной руке или ноге? – наставник покачал головой и потянулся к отложенному перу, острым когтем подтачивая его остров и вручая в руки младшему. – Скучать – это слишком поверхностно и, пожалуй, по-человечески. А я, хочу заметить, не человек. Теперь проведи мне ещё одну линию. Люди не скучают по отрезанным рукам и ногам, людям без них плохо – подумал Вергилий, но не проронил ни слова, при себе оставляя как мысли, так и разлившееся в груди облегчение. Наивное, дурацкое и настоящее – будто факт того, что множество веков назад Модеус не убил своего близнеца, что-то по-настоящему менял.

***

Их дыхания выровнялись нескоро. Сон долго не шёл – по крайней мере, к одному из них, и Модеус слышал это, устроившись на заросшей мхом крыше. Задрав лицо к выглядывающему из-за облаков серпу месяца, он обождал ещё немного, а после неслышно спустился на землю и скользнул в дом. Проходить глубоко в комнату не стал, замерев у дверей. Темнота не стала препятствием – не для нечеловечески зорких глаз, скользнувших по небрежно разбросанной обуви, исписанной дневными занятиями бумаге, по заботливо помещённой в рамку фотографии светловолосой женщины (её звали Ева, он узнавал) и, наконец, по спящим на диване мальчишкам. Вергилий клубком свернулся на самом краю, подсунув обе ладони себе под щёку, Данте занял оставшееся свободное место, раскинувшись звездой, причём, одна его нога лежала поперёк подобранных вергилиевых коленей. Отложившие оружие, тихие, юные, Модеусу они казались хрупкими, как стекло. Это беспокоило его, взращивающего их сыновьями своего отца. Всё созданное Спардой совершенно, но даже по самому крепкому стеклу могут пойти трещины. Тем не менее, пока что Модеус чувствовал, что трещины змеятся только по его телу и памяти, подтачивая первое и вскрывая самые тёмные закоулки другого. Всё чаще он думал о Бауле. Его воскрешённый в памяти образ обрастал деталями, пережитое рядом с ним стискивало нутро в стальном кулаке и давило на шею сдерживающими Цербера кандалами. Так же было под багряными небесами границы преисподней, где им пришлось скрестить клинки. Неумолимое время медленно убивало его, отнимая силы, но вместе с этим лечило, стачивая острые углы воспоминаний – ровно до этих пор. Теперь казалось, что все углы заострились похлеще мечей. В перепалках мальчишек ему виделись собственные конфликты с Баулом, в безоговорочном дополнении друг друга на поле боя – их единство. В конце концов, хаос породил их, сцепившихся когтями и крыльями, одновременно. Нечто неделимое, впрочем, имело свойство разбиваться на куски так же, как и стекло. Вергилий заворочался, неразборчиво пробормотав себе что-то под нос, и перевернулся на другой бок, подкатываясь поближе к Данте. В них течёт кровь Спарды,– напомнил себе Модеус, – могущественная, открывающая так много возможностей кровь, заставляющая самого Принца Тьмы снова и снова посылать на землю своих слуг. Ну а его работа – раскрыть заключённый в этих угловатых мальчишеских телах потенциал. Окончательно затянувшие небо облака скрыли собой лунный свет. Потянуло холодом, взбудоражившим Модеуса за долю секунды. Порыв остывшего воздуха и ледяное дыхание Ада он не перепутал бы никогда. Появились ли в окрестностях адские ищейки или просто дал о себе знать очередной прорыв в реальности, демон наверняка сказать не мог. Зато мог проверить и истребить возможную угрозу, что и сделал, выскользнув из дома и материализовав в ладони меч. Ни единого слуги Мундуса в округе не оказалось, как и свежеобразовавшегося портала. Лишь там, где Вергилий стихийно использовал Ямато, ткань реальности ощущалась недавно зарубцевавшейся, пульсирующей адских духом раной – последствием грубого использования демонического оружия, коих для проникновения на эту сторону дьявольских орд недостаточно. Модеус обошёл поваленную иву и застыл истуканом, когда могильный холод не просто прошёлся по коже, а заполнил собой изнутри, выпотрошив и сковав яростно влекущей на другую сторону цепью. Он снова слышал зов – самый знакомый в обоих мирах, – но не мог окончательно уложить это в голове. Веры в такие совпадения не было, только чутьё ясно и громко кричало о том, что звать его могло лишь одно-единственное существо. – Баул? Ночь поглотила это имя, не дав никакого ответа. Модеус вглядывался в темноту, долго хватался за переплетающиеся потоки энергий, но призрачный след рассеялся, смешавшись со свежим запахом осевшей на траву росы и оставив демону звенящую и гулкую пустоту.