Удерживая огонь

Синяки на теле, Смерть на самом деле, Плакали и пели В страшном сентябре. И кружили мысли В ожидании смысла, А теперь зависло, Пересохло дно Детского колодца, Солнце не вернётся, Ветхое оконце, Вечное кино. Обе-Рек – Колодец

Название избранного перевалочным пунктом мотеля вылетело из головы за несколько минут. Оно и к лучшему – изначально странствующая троица не планировала останавливаться до первого крупного поселения, однако где-то всё-таки требовалось перевести дух и сменить безнадёжно испорченную одежду. Дети в окровавленных вещах привлекли бы слишком много внимания. Номер (читай: затрапезная комнатушка) был рассчитан на одного человека, но места им хватило сполна. Добравшись до кровати, Вергилий сразу задремал. Регенерация отняла у него достаточно сил, в чём тот не признавался весь путь из Литл-Рока, передвигаясь самостоятельно, стоило только ногам срастись. При этом несколько раз кашлял кровью, думая, что никто не видел, но Данте-то видел всё прекрасно. Скорее всего, сломанные рёбра повредили внутренние органы. Будь брат человеком, умер бы давно от таких ранений, а так ему просто требовалось чуть больше времени и отдыха. Модеус комнату покинул практически сразу, но Данте кожей улавливал его присутствие – оно было как зуд в недосягаемом для рук месте. Наверное, следил за тем, чтобы они вновь во что-то не вляпались. – Ты же здесь, правда? – отравился в пустоту вопрос. – Модеус? Несколько мгновений ничего не происходило, а затем из заливших углы теней соткался силуэт. Кивнув подопечному, демон передвинул в середину помещения единственный стул и устроился на нём, закинув ногу на ногу. Данте думал, что взорвётся, стоит только Литл-Року превратиться в название на дорожном указателе. Не взорвался – поэтому предположил, что это случится, когда они окажутся в стенах мотеля, но прошло несколько часов, за которые не только не случилось. И вот, теперь, глядя в лицо Модеуса, на которого собирался злиться, он ощущал лишь накатившее опустошение. Стимулирующие как-то трепыхаться эмоции лопнули воздушным шариком, оставив после себя звенящее ничего. Он скинул износившиеся кеды и забрался на кровать, устроившись у ног Вергилия, стараясь его не потревожить. Брат не проснулся, то ли демонстрируя так доверие, то ли поддавшись напору усталости. – Расскажи о том, что случилось в Литл-Роке. Ты ведь знаешь гораздо больше нашего. Много не рассказывающий наставник мог и дальше придерживаться своей тактики – Данте ждал, что он ответит либо очень кратко, либо уклончиво, но прогадал, вскоре узнав и про расположенный под городом портал, и про ведьму с её фамильяром и ведущими в Ад благими намерениями. Определиться с отношением к Фэй стало совсем сложно, но ненавидеть её почему-то не получалось. Хотя бы стало понятно, что ведьмы существуют, и почему часто кружила рядом странная ворона – ведьмовской фамильяр, глаза и уши одарённой хозяйки. Голова у Данте потяжелела – он потёр лоб, понимая, что попозже придётся пересказывать всё Вергу; едва ли Модеус снизойдёт до повторений, так что возможности запомнить как можно больше упускать не стоит. Они долго говорили на очень приглушённых тонах. На памяти младшего близнеца это был первый продолжительный диалог, лишённый умалчивания и многозначительных пауз. Подобный контраст заставлял задумываться о том, как они вообще общались раньше. – Ты встречал других полукровок? Они все такие… как Бен? – Встречал, и нет, не все. Зачастую демоническая и человеческая части в них не вступают в сильный конфликт – такие дети способны относительно нормально жить. Твой знакомый – пример обратного случая. – Это возможно как-то исправить? – Данте спросил без надежды. Он вообще не знал, что хотел услышать и какой в этом смысл. Того, кому пригодилась бы эта информация, уже нет. – Исправить собственную природу? Бессмысленная затея – даже самые тёмные ритуалы не гарантируют успешного исхода. Значит, то, что делала Фэй, не имело смысла изначально, – отстранённо подумал Данте, больно укусив себя за внутреннюю сторону щеки. Целый город оказался во власти монстров, и из-за чего? – Ты ведь мог остановить её наверняка. Не убить, но хотя бы как-то… обезвредить. Почему этого не сделал? По непроницаемому лицу Модеуса прошлась рябь. В воду кто-то бросил камешек – по воде пошли круги. – Не сразу понял, чего она добивается. Недооценил её, если тебе угодно. Думал, угрозы и уничтожения источника её знаний хватит, – он покачал головой. – В одном женщина была права: я далёк от понимания некоторых аспектов человеческого поведения. В дикой природе, как и в мире демонов, всё проще – больных детёнышей бросают на произвол судьбы. – Мы не в Аду. – И там, и здесь слабых пожирают – с той разницей, что люди научились оттягивать неминуемое. – Но ты мог бы это остановить, и никому бы не пришлось умирать, – сорвалось с губ куда ровнее, чем Данте ожидал. Ничего от этого не поменялось, легче не стало, но под прищуром прозрачных глаз дискомфорт прошёлся по телу стайкой мурашек. В такие моменты вспоминалось, что Модеус не человек, и человеческого в нём не прибавится даже если он проживёт среди людей ещё две тысячи лет. – Может и так, но точно ли эти слова предназначались мне, а не тебе самому? Данте пожевал губы, понимая, насколько точно попал вопрос в цель. На чьих плечах было больше вины? Кто имел возможность сделать больше и упустил её? Нечто холодное и мерзкое поселилось у него в животе, протягивая щупальца прямиком к сердцу и сжимая до размера горошины – непробиваемую стену вокруг несчастного органа не построишь, никак не спрячешься и не закроешься, пусть и хочется. Сделать это – значит струсить, предать память погибших, пускай тем уже всё равно. Голос Данте дрогнул, стоило ему заговорить, но быстро выровнялся. Он заговорил, вырывая из себя глухую жажду замкнуться и тусклую ядовитую злобу, как вырывают из плодородной почвы сорняки. Но всё зловредное имело свойство глубоко запускать свои корни. – Скажи, у нас с Вергом на самом деле никогда не было выбора? Даже с человеческими эмоциями и… нежеланием принимать наследие отца? – Птенец ястреба может поначалу может быть неоперившимся, слабым созданием, но хищником от этого являться не перестанет. Присутствие человеческой части хорошо тем, что делает тебя гибче. Вырвавшийся из грудной клети сухой смех больше походил на карканье. Данте смеялся, прижав обе ладони туда, где находилась рана. Сейчас от неё не осталось ни следа, но фантомный зуд ошпарил кожу, пробуждая неосознанное желание разодрать обновившуюся плоть когтями. Заворочался потревоженный Вергилий. Изначально неглубокий сон прервался в мгновение ока – мальчик приподнялся на кровати, заспанно промаргиваясь. – В чём дело? Данте, с трудом утихомирившись, повернулся к нему – смех завершился, а вместе с этим его покинуло всякое веселье. Впрочем, о нём изначально не могло заходить даже речи. – Ни в чём, брат, – он покачал головой и перевёл на Модеуса бесконечно тяжёлый, лишённый даже малейшего намёка на теплоту взгляд. – Мы возвращаемся домой.

***

Наступивший ноябрь наконец разогнал сочащиеся влагой тучи, открыв высокое холодное небо, на фоне которого скаты крыши особняка казались чернильными. Тёмные окна были пустыми глазницами давно почившего мертвеца. Вергилия передёрнуло. Выжженный на внутренней стороне век образ охваченного пламенем родительского дома гноился, призрачное дымное удушье ело обоняние. Пожар догорел в доме, но в моей памяти ему никогда не будет конца, – наверное, что-то внутри него тлело с того самого рокового дня, превращаясь в пепел и восставая из него, чтобы снова сгореть. Он не желал сюда возвращаться. Данте хотел этого не больше, но всё же именно по его инициативе Редгрейв распахнул для них свои неласковые объятия. С момента выселения из мотеля брат не проронил ни слова, целиком погрязнув в несвойственном ему молчании. Вергилий периодически косился на него, пытаясь прочесть хоть что-то на невыразительном лице – когда попытки проваливались, он сосредотачивался на той невидимой нити, с рождения их связывающей, и даже там наталкивался на глухую стену, за которой, всё же, сердцебиением пульсировало что-то вязкое, холодное и топкое, как трясина. Надежда на то, что брат прервёт тишину – давай же, сморозь какую-нибудь глупость, чтобы всё стало как раньше, – растаяла как лёд на солнцепёке, и Вергилий, кашлянув в кулак, обратился к неустанно следующему за ними наставнику. – Несколько лет прошло. Мне казалось, дом за это время должен был разрушиться сильнее. – Не сомневаюсь, что Спарда установил на него защиту. Некоторые глифы могут до сих пор действовать, сохраняя здание в относительной сохранности. Значит, шансы обнаружить Мятежник немного возрастали. Хотелось верить, что меч там, в глубинах оружейной, а не ходит по рукам недостойных людей – в ином случае как его искать вообще не представлялось. Что неизбежное оттягивать больше нет шансов, Вергилий понял, оказавшись на подступах к дому, неприветливому, суровому, растерявшему всю свою теплоту и уют. Впереди, за покрытыми копотью стенами, пролегала черта, пересекать которую не хотелось даже мысленно. В этом месте жили привидения, видеть которых могли только они с братом. Избавившись от тяжёлого навесного замка на дверях, Модеус надавил на створки. Петли заржавели, поддаваясь с оглушительным скрипом. Грань между настоящим и прошлым стёрлась, и Вергилий полностью осознал: даже если он зажмурится изо всех сил, страшное напоминание о трагедии не исчезнет. В такие моменты ему начинало казаться, что он вот-вот поймёт желание Данте забыть обо всём и жить чужой жизнью. Однако в итоге он никогда к этому даже не приближался. – Оружейная внизу, – свой голос он услышал словно со стороны. – Отец не пускал туда никого без лишней необходимости. – Стало быть, эта необходимость настала, – проронил Модеус, пропуская молчаливо вырвавшегося вперёд Данте. Брат первым скрылся на спускающейся к подвальным комнатам лестнице, в то время как Вергилий слегка задержался. – Ты мог бы заставить нас прийти сюда за мечом в любой момент. Демон скосил на него взгляд, сцепив руки в замок за спиной. – Полагаешь, всё так просто? – Вергилий непонимающе вскинул брови, а Модеус только качнул головой. – Твой брат противится той части своей сущности, что равнозначна человечности. Оставленные вам мечи – не простое оружие, они – сила вашего отца, разделённая и запечатанная им в клинках, – глаза мужчины остановились на лице Вергилия, по-хищному внимательные, – и приводя в этот мир вас. Ямато отзывалась на твой зов, делилась заключённой внутри мощью потому, что ты страстно этого желал. Твой брат охотнее всё это отвергал. Полагаешь, Мятежник был бы чем-то, кроме куска металла в руках отворачивающегося от своей сути мальчишки? – Он слишком упрямый, чтобы просто согласиться с тем, что он не человек. – Вы с ним в этом очень схожи, – хмыкнул демон, – но сейчас он, по крайней мере, желает вернуть принадлежащее ему по праву. – А если бы ничего в Литл-Роке не случилось? Данте вполне мог бы ещё сотню лет упираться, а ты бы всё это время ждал? – Не ждал бы, – кратко ответил Модеус, и только Вергилий собрался задать очередной вопрос, на нижних ступеньках лестницы возник младший близнец. – Вы куда пропали? Момент был упущен – оставалось только взглядом сверлить наставника между лопаток, мысленно ведя отсчёт уходящим вниз ступеням. Среди прочих комнат особняка, оружейная всегда считалась местом сакральным. Еву оружие не интересовало, близнецы допускались туда лишь по особенным случаям, и один лишь Спарда не ограничивал себя в пребывании за тяжёлой, окованной металлической рамой дверью. Незадолго до своего исчезновения отец пожелал видеть их с Данте здесь, и когда дети, изнывая от любопытства и благоговения, пришли, показал пару клинков. Тогда, в сиянии отполированной стали, они показались Вергилию совершенными, и мнение его с тех пор не переменилось. Разве что, не терпелось вновь увидеть второй меч, лишь бы просто убедиться, что символ их разделённой надвое силы не потерялся бесследно. Внизу, впрочем, их ждал сюрприз. – А… где? – Данте недоумённо озирнулся, да и Вергилий начал удивлённо хмуриться. Где соседствовала с входом в подвал дверь оружейной, насмешкой над воспоминаниями стояла абсолютно гладкая стена, не дающая ни намёка на нахождение там ещё одной комнаты. – Она точно должна была там быть. Я помню… – не могла же целая комната просто исчезнуть, правда? Цепляясь за эту мысль, как за спасательный круг, Вергилий ощутил, как подъедает его изнутри отвратительный червячок испуга. – Всё на месте. Вы лишь смотрите на мир человеческими глазами, – прикосновение подошедшего сзади Модеуса опрокинулось на него ушатом ледяной воды. Вены изнутри ошпарило холодом, дрожью откликнувшимся в теле. На мгновение он вновь ощутил себя посреди урагана энергий и буйства цветов, настигнувшем его в Литл-Роке, но на сей раз всё было словно… концентрированней. – Что ты делаешь? – едва различимый шёпот Данте находился где-то на пересечении испуга и восхищения. – Концентрирую в вас демоническую энергию – вашу и собственную. Смотри вперёд. Вергилий взглянул, и оторопь охватила его. Стена больше не была гладкой, теперь на ней чётко вырисовывалась ниша прохода и знакомая металлическая полоса рамы, по всей длине которой голубоватым сиянием привлекала внимание череда символов. Некоторые Вергилий узнал, наученный наставником, другие остались для него неизвестными, но суть была одна – в своём комплексе они прятали за собой нечто важное. А ещё он почувствовал отца – или отголосок его присутствия, далёкого и нереального, как эха, вытекающего сквозь переплетение линий сигилей. Спарда давно пропал, но его энергия продолжала существование. Замок поддался так просто, будто всё здесь ждало их появления. Дыхание Вергилия застряло в глотке. Продолговатое помещение оружейной занимали стеллажи – многочисленные, но в большинстве своём отчего-то пустующие. Вергилий помнил их хранящими клинки, кинжалы и даже нунчаки, излучающие какое-то уж слишком зловещее сияние; сейчас коллекция заметно поредела. Забрал ли отец всё с собой прежде чем исчезнуть или была этому другая причина? Ямато слабо ужалила кончики пальцев, послав по ним разряд электричества. Подскочив на месте, мальчик ни на мгновение не разжал ладони, крепко уцепившись в рукоять. Катана не давала ему спуска, и сейчас он был особенно благодарен ей за приведение в чувства. Нужно было найти Мятежник. Если оружия здесь и так почти нет, то сделать это не так уж и трудно, правильно? Они миновали ещё несколько стеллажей, лишь один из которых был занят массивным, но при этом поразительно изящным клинком, словно сделанным из слоновой кости, а потом Данте остановился, шумно выдохнув. Украшающий эфес череп незряче смотрел на них, скаля безгубую пасть. Казалось, в любой момент он оживёт, обретая хоть сколько возможную для такого существа мимику, и вопьётся клыками слишком близко подошедшему в горло. Широкое лезвие, длинной своей превосходящее Ямато, не лежало на подставке и даже не скрывалось в ножнах – последних вообще не было поблизости, – а вонзалось прямиком в землю. Там, где клинок входил в пол, по бетону поползла сетка мелких трещин. Глядя на оставленный в странном положении меч, Вергилий против воли вспомнил, как в прочитанной им однажды книге легендарный Артур вытаскивал Экскалибур из камня. Данте точно не походил на короля, но Мятежник… притягивал взгляд, даже если он пытался не смотреть. Ямато всё равно красивее, – назло собственному восхищению подумал Вергилий. – Бери его. Он твой, – голос Модеуса был как вода в безветренную погоду. Казалось, Данте вот-вот огрызнётся в ответ, но тот лишь неуютно повёл плечами, сделав шаг вперёд и обеими руками взявшись за рукоять, которая навершием своим доставала ему до подбородка. Вергилий сам не знал, чего ожидал. Вспышки магической энергии? Взрыва? Сопротивления демонического меча? Ничего из этого не случилось – брат просто заметно напрягся, вытаскивая лезвие Мятежника, который, несмотря на кажущуюся непоколебимость, поддался так, будто весил с пёрышко. Разве что, тёмные глубины отсутствующих в черепе глаз всего на миг вспыхнули красным. – То, что он не показал свой нрав ещё не значит, что он тебя принял. Советую быть начеку, – заметил демон, и Данте неопределённо качнул головой. – Знаю. Случившееся здесь и сейчас было важным, Вергилий знал это, однако вместо того, чтобы торжествовать, понимал лишь одно: в скопившейся в солнечном сплетении тяжести не было ни радости, ни облегчения. Преодолев одну вершину, он оказался у подножия новой. – Можно мы задержимся здесь? Ненадолго. Вергилия от братова вопроса, заданного самым будничным тоном, аж передёрнуло. Казалось, Данте в последнюю очередь должен хотеть оставаться в стенах, хранящих в себе ночные кошмары – этого можно было от него ожидать; сам Вергилий не желал задерживаться в доме дольше необходимого, однако теперь всё было по-другому, и изменения эти – в Данте, в нём самом, да даже в окружающем мире, – уже не получалось остановить. Что-то сломалось, и на опустевшем месте зародилось нечто иное. Природу этому мальчик пока не понимал, на инстинктивном уровне зная, что так должно быть. Модеус не стал им ничего запрещать. Даже когда они отправились на выход из оружейной, он оставался у стеллажа с красивым белым мечом, странно зачарованный. Вергилий хотел окликнуть его, но передумал – впервые за несколько лет ему показалось, что за фасадом невозмутимости есть что-то ещё.

***

В раннем детстве Данте, ещё не понимающий, что безопасно, а что нет, схватил голыми руками угли из камина. Обжёгся он так, что кожа слезала с ладоней лоскутами, до смерти перепугав мать. Заживало всё на нём тогда не настолько быстро, и с перевязанными ладонями пришлось ходить нескольких дней. Прикосновение к Мятежнику чем-то напомнило сомкнутую вокруг раскалённых углей хватку. Но больно было только поначалу – затем жар плавно растёкся по всему телу, ластясь пытающимся подлизаться псом. Совсем не как кусачая, злая Ямато. У него даже закружилась голова. Пол и обветшалые стены до сих пор плясали перед глазами, когда Данте брёл наверх, оставив позади брата и наставника. Беги отсюда, беги, пока есть шанс, – шептал периодически пробуждающийся внутри голосок, насквозь пронизанный паникой, но мальчик не разделял этого настроя, хотя это место душило его привязанным к шее камнем. Мёртвые, в отличие от живых, не так уж и торопились его убивать. И всё же, почему он до сих пор здесь, слоняется по незнакомо-родным комнатам? Что ищет, если нужное уже тяжестью лежит на руках и оставляет остриём длинную царапину на полу? Пройдя без оглядки место, где лежала мама тогда, замедлил шаг лишь в гостиной, уперевшись взглядом в прибитое к стене массивное полотно. Знакомые лица взирали на него оттуда, вечно умиротворённые, вечно застывшие. Для семейного портрета позировать было невыносимо скучно, и в итоге он, так сильно испытавший терпение младшего из близнецов, не пережил пожар целым: образ Спарды размыло, да и сам нарисованный Данте лишился половины лица там, где повредился холст. Проще всего рассмотреть было только Вергилия и Еву. Данте отвернулся от картины, не простояв рядом и двух минут. На заднем дворе когда-то находился материнский розарий. Подавив спонтанное желание уйти туда и спрятаться между кустов, как это было в детстве – если от кустов, конечно, что-то осталось, – он продолжил путь наверх. Родительская спальня, с широкой, покрытой балдахином кроватью и старинной, но жутко красивой мебелью, нагнала тоску. Первая яркая эмоция словно разбередила внутри улей, и Данте пулей вылетел на коридор, желая оказаться как можно дальше от материализующегося в памяти запаха цветов, что так любила расставлять на прикроватных тумбочках Ева. Добежал до библиотеки, чуть не споткнувшись о поваленный шкаф – те же, что остались стоять, словно увеличились в несколько раз, нависая над ним зловещими, вжимающими в землю фигурами. Они раздавят его, уничтожат здесь и сейчас, и ничто, ни одна живая душа ему не поможет. А разве ты помог бо́льшим, когда в тебе нуждались? Данте заткнул бы уши руками, да голос принадлежал ему и звучал прямиком в голове, разрывая её надвое. Дышать вдруг стало невыносимо трудно, чувство преследования обострилось так, что вся кровь отлила от лица, когда он ворвался в следующую комнату, запоздало узнавая в ней отцовский кабинет. За письменным столом, ранее кажущимся просто огромным, стоял Вергилий. – Я кое-что нашёл, – сообщил он, и только тогда младший заметил в руках брата тонкий, плотный листок. В ушах шумело, начавшее отбивать дикий бой сердце давило на грудную клетку изнутри. Данте не понимал ничего, начав соображать лишь когда Верг повернул бумажку другой стороной, откуда ему второй раз за день улыбнулась прячущая всю свою любовь в уголках губ Ева. Внутренности Данте съёжились где-то в желудке и подскочили к горлу плотным, неповоротливым комом. Отрешённое ничего, сопровождающее его с Литл-Рока, рассыпалось застарелой, потрескавшейся краской на фасаде заброшенного здания. Если до этого он был пуст, как пересохший колодец, то сейчас в полость хлынула вернувшаяся вода. И его из-за этого разрывало. – Заберём фотографию с собой, – Вергилий запнулся, как будто старательно подбирал правильные, не рвущие нутро эмоциями слова, – если оставить её здесь, то она рано или поздно сгниёт. Только надо раздобыть рамку и… – Отлично. – Данте не стал его дослушивать, понимая, что воздуха в лёгких становится всё меньше. Резко развернулся, чуть не впечатавшись носом в по обыкновению бесшумно возникшему за спиной Модеусу. Демон подался навстречу сильнее – собирался что-то сказать? Зачем-то коснуться его? – и мальчик рванул вперёд, сорванно крикнув: – Не трожь! Не видя их лиц, не разбирая дороги и не чувствуя тяжести Мятежника он нёсся куда-то, желая, чтобы его не трогали и не видели таким потерянным, таким… жалким. Всё-таки запнувшись об очередной порог, Данте остановился, затравленно оглядываясь. Ноги сами привели его в детскую; две кровати, разделённые единственной прикроватной тумбочкой, на которой стоял поеденный временем светильник с зелёным абажуром, когда-то нравящийся Вергилию – если не брать в расчёт заброшенность, он словно никогда отсюда и не уходил. Именно здесь нечто рвущее Данте на клочки окончательно высвободилось. Непонятный импульс ударил ровно по внутренней стороне колена – подперевшего дверь Мятежником мальчика подкосило, и он опустился прямо на пол, не добравшись до голой кровати. Ему было нечем дышать, горло сводило спазмами; в попытке сделать хоть вдох, он ногтями впился в шею, расцарапывая кожу в бессмысленной, тупой попытке добраться до воздуха. Он умрёт сейчас – понял Данте, – медленно и мучительно, но не от демонов или людей, а от пронзительного, как вопль, ужаса, затягивающего его в свои глубины. Попытка позвать брата вылилась в едва различимый хрип. Голос пропал (да и как бы Верг вошёл, если закрыта дверь?), но укрепилась убеждённость, что вот-вот ему придёт конец. А может, так оно и должно быть? Если по моим пятам идёт смерть, может, я её заслуживаю? Зрение заволокло пеленой и Данте зажмурился, сжавшись в комок, про себя повторяя бесконечное заткнись-заткнись-заткнись, словно это действительно могло угомонить собственные мысли. Да, я умру – незаметно и тихо, как это случилось с Беном. Данте ведь даже не понял, как и когда того схватили демоны. Это просто случилось; вот Бен был и вот его нет, и это неудивительно – остаться можно было с кем-то одним, и младший из близнецов свой выбор сделал, не задумываясь, заплатив за это высокую цену. Бенни не заслуживал такой участи. Он просто хотел жить как раньше, этим желанием схожий с Данте даже сильнее, чем своей природой, но получил лишь мгновенную, незаметную погибель, потому что одна фундаментальная правда беспощадно перекрыла зародившуюся симпатию. Он всегда выберет Вергилия. Словно столкнувшись с этой мыслью, невидимый удушающий барьер дал трещину – мальчик судорожно, шумно вдохнул, чувствуя, как слёзы чертят дорожки к вискам и трепещет гораздо выше положенного сердце. Смерть, бывшая так близко, убрала занесённую косу, и всё же, Данте не мог пошевелиться, обессиленно обмякнув на полу. Ни одна мышца не слушалась, кажется, он не мог и пальцем пошевелить, не ощутив стальное давление невидимых кандалов слабости. Всё, что являло собой Данте, сжалось в самых укромных уголках полой оболочки, лишь со стороны кажущейся десятилетним мальчишкой. Захотелось просто исчезнуть, раствориться в холодном осеннем воздухе, прекратить существовать, чтобы через какое-то время вернуться сильным, стойким и способным хоть на что-то, помимо попыток удержать никак не прекращающую щипать глаза влагу. И это я собирался помогать Вергилию, чего бы он там ни хотел? Смешно. Давно следовало понять, что их желания идут друг другу вразрез. То, что завещала мама, никогда не встанет на одну тропу с поисками силы. Чтобы пойти по другому пути, требовалось выбрать, однако Данте свой выбор сделал давно. Так что он поднимется и возьмёт в руки меч, чтобы более его не опустить. А сейчас просто полежит так ещё немного. Совсем чуть-чуть.

***

Порыв броситься вслед за братом Вергилий подавил с трудом. Поведение Данте, странное и непривычное, в равной степени вводило в недоумение и пугало, хотя причины этому были ясны. Скорбное лицо Фэй вставало перед глазами, вскрывая только затянувшиеся тонкой коркой раны, стоило только слегка расслабиться и отпустить мысли в вольное плавание. После обнаружения фотографии стало ещё хуже. По пути в оружейную Вергилий упрямо не осматривался, пропуская мимо внимания всё, что могло хоть самую малость привлечь и напомнить о прошлом. После возвращения меча игнорировать окружение стало труднее; времени было предостаточно, каждый здешний уголок напоминал о прошлом. Годы и пожар взяли своё, но дом от этого не прекратил являться домом, некогда надёжно защищающим их от боли и лишений внешнего мира. А Ева, на которую он не смотрел на портрете, всё же поймала его взгляд на фото, и Вергилий едва не возненавидел себя за то, что в материнских чертах увидел и другую женщину, ненадолго позволившую вспомнить, каково это – чувствовать родительское тепло. Лучше б не вспоминал. Тогда ничего не ёкнуло бы в груди, когда он явился в эти стены, правда же? Отцовский кабинет в памяти Вергилия был вечно погружен в полутьму и пах приятными, но тяжёлыми и душными ароматами, названия которых мальчик не знал, понимая только то, что они пропитали всё: бархатные занавеси на окнах и тёмную древесину мебели. Они с Данте приходили сюда, лишь когда отец был особенно недоволен ими – каждый раз, когда он оказывался у дверей, у него начинали трястись поджилки. Выходя из кабинета сейчас, он улавливал только въевшийся в стены запах дыма. Мысли возвращались к брату. В голове соткался его образ, с растрёпанными волосам и непривычным отчуждением буквально в каждом жесте. Словно это и не Данте вовсе, а кто-то чужак-оборотень, из всех возможных лиц выбравший самое для себя неподходящее. Что оставалось неизменным в особняке, несмотря на пожар и время, так это его размеры. Брат мог побежать куда угодно, а закоулков, в которых они в своё время прятались, здесь хватало. Интуиция шептала, что к Данте не нужно было прямо сейчас лезть, однако Вергилий прислушиваться к ней не захотел. Ему нужно было найти близнеца, а вместе с ним – утраченную частичку душевного покоя. – Он наверху, – задержавшийся возле кабинета Модеус не пытался скрываться, но его тихое возникновение за спиной заставило инстинктивно схватиться за катану. – Не делай так больше! – шикнул Вергилий, на что демон ответил иронично вскинутой бровью. – Делать как? – Ты знаешь, как, – буркнул мальчик, зыркая на наставника исподлобья и наконец замечая, что не один лишь брат поднялся из оружейной не с пустыми руками. Красивый светлый меч – один из ничтожного количества клинков в лесу пустых стеллажей, – выглядывал у Модеуса из-за плеча, и голова Вергилия тут же заполнилась великим множеством вопросов, начиная с того, к чему именно демон новоприобретённые оружие прикрепил, и заканчивая тем, что на всё оставшееся здесь право имели только они с Данте. – Разве изначально не только Данте здесь должен был забрать меч? Модеус странно на него посмотрел и хмыкнул. – Мне понятно твоё стремление удержать отцовское наследие, но этот клинок никогда не принадлежал Спарде, хоть у него в итоге и оказался. – Не принадлежал? – сомнения охватили верящего в то, что всё здесь самым непосредственным образом относится к отцу, Вергилия. – Тогда как он к нему попал? Усмешка Модеуса была горькой как полынь и естественной, как выпавший посреди жаркого лета снег. Мальчик насторожился, не понимающий, откуда в ней столько... чего? Сожаления? Но ведь сожаление – это не про наставника, недосягаемого в том числе и для приземлённых человеческих страстей. Это про Вергилия, корящего себя за то, что на мосту он оказался слишком медленным; может, будь он быстрее и сильнее, они пережили бы нападение демонов втроём. Однако реальность была такова, что потрёпанный несчастьями особняк неизвестным образом давил даже на тысячелетнее существо, за свой век повидавшее много больше двух осиротевших детей. И всё же, именно в этот момент Вергилий едва ли не поверил, что внутри неуязвимого тела теплится нечто способное согреть – нечто, доступное для понимания. – Хозяин этого клинка поднял его против Спарды, когда тот был в шаге от разделения двух миров. – Отец одолел его? – Всё его внимание было сосредоточено на ритуале, – демон покачал головой, – это сделал я. – Тогда бы ты мог сразу забрать меч. В качестве трофея, – пожав плечами, Вергилий подумал, что это чертовски странно: вспомнить об оружии спустя несколько веков, хотя имел возможность заполучить его сразу. – Он принадлежал моему брату. Был его частью, которую мне не хотелось отрывать даже несмотря на свою победу, – поймав ошарашенный взгляд мальчика, Модеус меланхолично продолжил: – Ты поступил бы иначе? Забрал с собой нечто служащее… воспоминанием, случись что-то с Данте? – Ничего не случится с Данте, – горячо возразил Вергилий, старательно пряча за резким тоном крепнущую растерянность, – но я бы не хотел его забывать. Это неправильно. – Так забрал бы? От настойчиво загоняющего в ловушку вопроса передёрнуло. Он не мог промолчать или извернуться; из них троих доступ к подобной роскоши имел лишь демон. – Да. – Вот как. Это весьма по-человечески. В ответ на насмешку можно было закрыться, похоронив глубоко внутри уязвлённую часть себя, но удручающе-откровенная прямота Модеуса не оставляла ни шанса иным трактовкам. Наставник чем-то походил на глухую кирпичную кладку, непроницаемую для зрения окружающих. И всё же, один кирпичик получилось извлечь, взглянув на то, что всегда было скрыто. Это парадоксально не укладывалось в голове. – Ты убил его? От собственной наглости перехватило дыхание, но, не пойдя на попятную, он пристально всматривался в недоступную человеческую оболочку старого демона, надеясь обнаружить в ней хоть каплю однозначности. Вот только не увидел ничего – брешь в стене залаталась сама собой. На внутреннюю сторону рёбер пылью осело раздражение. Не стоило уповать на богатый рассказ о событиях давних дней, если выудить два слова из этого существа было своего рода достижением, но всё же! Когда только и занимаешься тем, что выживаешь, хочется получить хоть какие-нибудь ответы. – Найди Данте. Как будете готовы продолжать путь – дайте знать. Щекочущая кожу на загривке недосказанность – особа, к которой невозможно окончательно привыкнуть, и именно с ней Вергилий вот-вот остался бы наедине. Почему он рассказал чуть больше о прошлом только сейчас? Сравнивал ли себя и своего брата с сыновьями Спарды? В конце концов, в чём причина того, что они странствуют вместе, хотя могли бы выживать на улицах, не имея ни малейшей возможности прикоснуться к особым знаниям? Неведение смыкало вокруг него свои кольца, и тогда внутри что-то щелкнуло, надломив невидимую плотину, помогающую удерживать вид послушного, не задающего неудобных вопросов подопечного. Вергилий подскочил к Модеусу в пару шагов. Тонкие детские пальцы с несвойственной силой вцепились в отороченный перьями рукав чёрного пальто. Натянулась, тормозя движение, плотная ткань; у остановившегося демона на переносице пролегла складка – дурной знак. – Постой! Нельзя никогда ничего не рассказывать. – Отчего же, можно. Разве ты абсолютно всё рассказываешь своему брату? – Это другое. – Разве? Есть вещи, которые вас не должны касаться. Я взял вас к себе в обучение – и обучаю. Оккультное и боевые искусства нет нужды преподносить через призму моей личности и прошлого. – Но это важно! – Вергилий едва не подавился подкатившим к горлу негодованием. – Какая у твоей помощи цена? Мы… мы ведь и наполовину не так сильны, как ты, – признал он сквозь зубы. – Тебе что-то нужно от нас, я это точно знаю. Демон смотрел на него безо всякого выражения на безупречном лице, но Вергилия продрало колкими мурашками до костей. Ну почему, почему не вышло удержать язык за зубами? – Когда утверждаешь, что знаешь о чём-то наверняка, приготовься привести убедительные аргументы в свою пользу. – Модеус не шелохнулся, никак не дал знак, что от него следует отойти, но Вергилий сам отшатнулся, отпуская чужой рукав. Его всё ещё распирала злость напополам со жгучим стыдом. К ответам он ближе не стал, поведя себя как истеричный ребёнок, только и всего. Лестница на второй этаж была завалена осыпавшейся штукатуркой и бетонной крошкой. Не оглядываясь, Вергилий взлетел по ней, не желая ещё сильнее упасть в грязь лицом. Он так злился сейчас, и гнев этот прожигал кожу, потоками лавы стремясь вырваться наружу. Носок ботинка, врезавшийся крепким пинком в стену, пустил по всей ступне волны боли – удар вышел сильным и принёс больше вреда, нежели облегчения от всплеска бурлящих эмоций. Окончательно взбесившись, мальчик, чуть прихрамывая, пошёл вдоль дверей, заглядывая в каждую по очереди. Впрочем, можно было обойтись и без этого; очутившись здесь он сразу понял, куда ушёл брат. Ведущая в детскую дверь не поддалась, чем-то заблокированная. Вергилий прислушался: внутри – полная тишина. – Данте… – позвал он, осторожно нажав на заржавевшую ручку. Бесполезно, и молчание по ту сторону не стало менее звенящим ни на йоту. Может, брата там вовсе нет, а дверь просто заклинило из-за времени и заброшенности? Да нет, ерунда какая-то – старший сын Спарды мог сомневаться в чём угодно, кроме того, что его близнец находится прямо здесь, за стеной. – Открой, мне известно где ты прячешься. Без толку. Ровно тлеющая злость вспыхнула, кусая внутренности, и Вергилий позволил ей поглотить себя. Лучше так, чем вязнуть в жуткой едкой тревоге, влекущей к себе дурные мысли: например, о том, что Данте нет вообще в этом доме, что он сбежал, и дальше придётся идти самому. Глупости, он не мог оставить меня. Не мог же, правда? – собственная неуверенность окончательно вывела из себя. Что ж, хорошо, раз войти в комнату нельзя по-обычному, придётся сделать это силой. Какая-то дверца – не демон, восстанавливаться будучи разрубленной не начнёт. Ещё секунда – и Ямато оставила бы от отсыревшего дерева лишь щепки. Послышалось копошение, скрежет, а потом дверь открылась. На пороге возник сразу уставившийся на частично обнажённое лезвие Данте. – Совсем с дуба рухнул, что ли? Вергилий сжал челюсти, медленно вдевая катану обратно в ножны. Чёрная, тягучая, не принадлежащая ему тоска нахлынула как прилив; в какой-то момент показалось, что лёгкие вот-вот лопнут, сведённые спазмом. Отголоски мрачных братовых эмоций навалились на полыхающую злость и затушили её, исходящую едким дымом. Вергилия будто схватили за шиворот, окунув в тёмные воды скрытого под чужой кожей океана. Хуже всего было только то, что родственная этому тьма, живущая в нём самом, всколыхнулась и отозвалась, давая понять: мы слишком похожи с тобой не только внешне. – Ты не открывал. – Мне тоже иногда может хотеться побыть одному. Может, это и была правда, но только отчасти. Измученность Данте выдавали покрасневшие глаза, и натянутые до предела струнки раздражения в голосе, и отлившая от щёк краска. Он выглядел больным, причём даже гораздо сильнее, чем когда его напоили святой водой. Вергилию не хотелось на него смотреть – казалось, если продолжит это делать, в один момент заметит что-то такое и в себе, – но отворачиваться он не желал точно так же. Поведя плечами, Данте отправился обратно вглубь комнаты, дверь за собой не захлопывая. Молчаливое приглашение ли это или безразличие? Не имея ответов на эти вопросы, старший из братьев шагнул следом. Массивный клинок Мятежника стоял прислонённый к стене. Преувеличенно небрежно мазнув по оружию взглядом, Вергилий ненадолго оттянул миг прямого столкновения с погубленным детством. Детская уже не была такой как раньше. Глядя на общее состояние дома, иного можно было не ожидать, но это все равно ранило. Друг напротив друга, у стен, стояли две кровати. Вергилий помнил, что раньше спал на той, что справа – а ещё что они часто сдвигали их, чтобы спать в обнимку. От загребущих объятий брата быстро становилось очень жарко, но выбраться из кольца его рук ещё нужно было постараться. Порой он не церемонился и просто выпинывал младшего на пол. Шума, конечно, стояло много, но всё всегда возвращалось на круги своя. Когда они стали старше, Ева начала настаивать на том, чтобы они спали по раздельности. Сначала между кроватями поставили тумбочку, на которой своё место нашла красивая, изображающая лебедя лампа с зелёным абажуром, но близнецов это не остановило. Их собирались расселить по разным комнатам, и Данте закатил кошмарную истерику. Потом исчез отец и в доме появились проблемы посущественее разделения. Из побитого окна сильно сквозило, и Вергилий поёжился. Хотелось коснуться стен; вычертив на них ему одному известные символы, удержать на кончиках пальцев отголоски тёплого и светлого. Ничего из этого он не сделал, только бездумно прошёлся по комнате, пока не заметил раздражённо поджатые братовы губы и остановился. – Чего ты хочешь, Верг? – Я не знаю, – он помолчал. – Наверное, забрать тебя отсюда. – Сам бы пришёл. – Данте странно усмехнулся. – Куда я денусь? Несмотря на нездоро́во красные, влажно блестящие глаза, его лицо оставалось абсолютно сухим. И всё же, Вергилий вдруг не совсем понял, не совсем осознал, но почувствовал: Данте плакал – ранее, в запертой комнате, и прямо сейчас, сидя на чудом не развалившейся под ним, полусгнивший кровати. Хотелось сказать что-нибудь, только старший не знал, что. Почему-то всегда становилось так сложно, когда доходило до слов. Вот они и молчали, в гнетущей тишине разглядывая друг друга так, будто видели впервые. Вергилий прервал это – приблизился даже несмотря на колючий, недружелюбный братов взгляд, и протянул руку. – Идём. – Не хочешь больше смотреть на наше наследие? – Только не так, – он не испугался ни желчного вопроса, ни выворачивающего внутренности наизнанку желания разрыдаться вслед за братом, оплакивая всё, к чему им никогда не суждено вернуться. Ресницы меланхолично отстранившегося от окружающего мира Данте дрогнули, и Вергилий тоже задрожал от беспричинного страха оказаться отвергнутым, но затем тёплая тяжесть братовой руки легла на его собственную. Тогда получилось слегка расслабиться, но поселившаяся в теле дрожь отчего-то так и не прошла. Он замер, не дыша, не знающий, куда деваться от неожиданно накатившей уязвимости. Точно ли она вообще принадлежала ему, а не являлась очередным отзвуком эмоций близнеца? В порыве то ли разобраться, почувствовав больше, то ли хотя бы самым бестолковым способом утешить, Вергилий слегка развернул руку, кончиками пальцев пробежавшись по внутренней стороне чужой ладони. Пальцы сплелись с братовыми. Сжали, пропитывая всё естественно уверенностью в том, что уж сейчас Данте наверняка никуда не денется. Сквозняк щекотал тыльную сторону шеи, пробираясь под заношенную одежду, но дрожь по телу больше не шла; они смотрели друг на друга в бесконечно красноречивом безмолвии, упиваясь вдруг многократно усилившейся нуждой, поселившейся в них, ещё находящихся в материнском чреве. Близнецы – это одна душа, разделённая на двоих, – вспомнил Вергилий. Так возможно ли удержать рядом то, что отделено от него изначально?

***

– Ты спрашивал, какая у моей помощи цена. Модеус ждал их на первом этаже. Рослый, неподвижный и в чёрном облачении, он собой напоминал изваяние. Вергилий встрепенулся, преисполненный подозрениями – продолжение раннего разговора напрягло его. – Ты ничего не сказал. – И то верно. Переглянувшись с остановившимся рядом Данте – тот недоуменно вскинул брови, но не стал ни о чём спрашивать, – он уставился на силуэт отвернувшегося наставника. Вытаскивать из него крохи информации клещами, преодолевая многочисленные барьеры врождённой скрытности, сейчас хотелось в последнюю очередь. Да и хватило Вергилию разговоров по душам, пускай они с братом в прямом смысле этого слова и не говорили вовсе. На сей раз Модеус подал голос сам. Очень захотелось понять, какое у него в этот момент было выражение лица, но демон смотрел на портрет, не отрываясь. – Мундус правит Адом дольше, чем человечество ведёт летоисчисление своему существованию. Ему не единожды бросали вызов, но Спарда стал единственным, кому удалось ослабить повелителя и запечатать в глубинах мира демонов. В вас течёт его кровь, вы его наследники – вам должно хватить сил на то, чтобы спуститься в Ад и прервать существование Мундуса навсегда. – Просто хочешь, чтобы мы убили его? – осторожно уточнил Вергилий, не понимающий, действительно ли цели наставника в конечном итоге настолько просты. – Но ты обучался у нашего отца и… – И не способен более вернуться в Ад. – Модеус встал полубоком, взглянул прямо на близнецов, и Вергилий с удивлением заметил оживляющую бесстрастное лицо улыбку, досадой пропитанную насквозь. – Предательство – самый страшный из грехов. Спарда расплатился за него всей своей силой. Я, вставший на его сторону, был проклят Мундусом и оторван от своего родного мира и всего, что было для меня естественно. Ад отвергает меня всей своей сутью – любая попытка вернуться завершится выталкиванием обратно в мир людей. Боюсь, завершится всё тем, что в один момент от демона во мне ничего не останется. Модеус смотрел на близнецов, и взгляд его был жёстким, как стекло. Заключённая под прозрачной поверхностью решимость даже пугала. – Так что ты более чем прав: я хочу, чтобы вы убили повелителя. Его смерть ослабит проклятие и откроет мне путь. – А что будет, когда в тебе вообще ничего не останется от демона? – неуверенно уточнил Данте. Модеус иронично хмыкнул, обнажая на долю секунды заострённые белоснежные клыки. – Всё безумно очевидно, сын Спарды. Я перестану существовать, – бросив прощальный взгляд на изображённого Спарду, демон отошёл от стены, минуя взволнованных братьев. – Разве это не справедливо? Вы получаете силу, которую должны будете применить. Вам даже не обязательно будет делать это именно из-за наличия неких условий. – Но из-за жажды мести, – продолжил Вергилий, неуютно цепляясь за катану. Модеус молчал недолго. Единственное, что заметил старший близнец в его погружающемся в прежнюю отстранённость образе – то, как наставник бездумно чуть заводит руку за спину, касаясь лезвия белоснежного клинка. – В конце концов, месть – язык понятный как людям, так и демонам. Это ведь так естественно – страстно хотеть отомстить тому, кто забрал у вас нечто ценное. – Ты нас используешь. – Но и вы можете использовать меня вместе со всем, что я могу вам дать. Равноценный обмен. Данте набрал воздуха в грудь, будто собирался что-то сказать, но в итоге не проронил ни слова. Тогда Вергилий понял, что этот выбор полностью принадлежит ему, и не усомнился в своём давно принятом решении. Если это равноценный обмен, то никто из них ничего не потеряет, а только приобретёт. Если Модеус действительно готов отдавать свою силу и знания, то он заберёт всё до последней капли, а убийство вечно преследующего их Мундуса станет на этом полотне финальным штрихом. Понять бы только, откуда взялось внутри неизвестное, мерзко грызущее чувство.