Гермиона Грейнджер и Сон Кассандры

Мир соткан из неожиданных глупостей и глупых неожиданностей. Сейчас произошла как раз такая. Гермиона Грейнджер прекрасно помнила, когда подобное с ней случилось впервые в этой временной вероятности. А вот с прошлой – такой ясности не намечалось. Там, возможно, бесконтрольный стихийный всплеск пришёлся на выяснение отношений с Роном, и никто попросту не задался вопросом ненормальности подобного. Здесь же она явилась в Мунго на стандартно-безопасное обследование. Гиппократ Сметвик, недовольный тем, что Северус Снейп подлым низменным шантажом пресек на корню все его попытки перепоручить пациентку помощнику, лениво переругивался с зельеваром, ссылаясь на стабильность анамнеза. Пели птички за окном. Светило солнышко. Ничто не предвещало беды. И ни один из мужчин не замечал болезненных гримас сидевшей поодаль, на кушетке, девушки до тех самых пор, пока надсадно не брякнули на полках склянки. У взрослой и серьезной волшебницы случился стихийный выплеск магии. И совершенно неожиданно для хозяйки этой самой магии. В тот день Северус, даже не прерывая ехидной речи, небрежно бросил круговое Протего туда, где сидела совершенно смущенная неуместностью бесконтрольной вспышки девушка. И не упустил возможности ткнуть Главного Колдомедика носом в произошедшее. И с того дня и – до сегодняшнего неизменно успевал выставлять щиты, если сама Гермиона была не в состоянии это сделать. Совершенно при том не напрягаясь. Но – не в этот раз. А Миа ныне тоже мало что могла. Каждый раз этот жгучий узел силы завязывался в груди неожиданно и без официального объявления. И ей оставалось только попытаться сбежать из наполненного хрупкими и взрывоопасными предметами помещения, которое будет снесено волной сырой нестабильной силы. Взрыв накрыл ведьму с головой прямо в дверях, выгибая позвоночник. Тело категорически бунтовало против волнений и недосыпа. А может, сказывалась приобретенная лояльность к Темной Магии. Так или иначе, оглушительный грохот позади Гермиону испугал намного сильнее, чем отсутствие контроля над ситуацией. Стыдливо ссутулив плечи и невольно зажмурившись, Миа обернулась. И, приоткрыв один глаз – облегченно выдохнула. Несмотря на то, что тяжелые котлы на манер веселых картонок разлетелись по лаборатории, шкафы и все их содержимое уцелело. И теперь сердито мерцало Защитными Чарами. В этом блеске девушке даже почудился укор. Каменная столешница не пострадала. А вот все, что на ней находилось, оказалось на полу. Бутыли и склянки разлетелись в мелкое крошево, синее пламя угасло. Стул треснул в щепки. Сидевший на нем волшебник закономерно свалился на пол, и теперь там и лежал, не предпринимая никаких попыток встать, рассеянно хмурясь, не открывая глаз, и массируя пальцами виски. Выдохнув и осознав, что с мужчиной все в порядке, несмотря на крайнюю степень опьянения, Грейнджер осуждающе покачала головой. Адресуя нехитрый жест им обоим сразу. - Мр-р-р? Гермиона обернулась. И – радостно разулыбалась. Градус тревоги мигом спал, как только в дверном проеме нарисовалась наглая рыжая морда. - Привет, Глотик. Важно вышагнув из полумрака, котяра бросил волшебнице под ноги волшебную палочку, которую до того хорошенько умудрился пожевать в пасти, и брезгливо кашлянул. - Знаю, невкусно. И спасибо, очень своевременно. Давно не виделись, дружок. Присев перед полукниззлом и подняв с пола подношение, девушка осторожно почесала кота за ухом. - Признал? - Мяу! - Я рада. Осторожно, не наступи на осколки. - Мр-р. - Конечно, ты не глупый. Извини. С осуждением втянув воздух плоским носом, Живоглот в упор изучил лежащего Снейпа. А затем, сочувствующе зыркнув на хозяйку, ушел, нервным подергиванием хвоста выражая свое емкое отношение к результатам инспекции ситуации у двуногих. Встав с колен и развернувшись к зельевару, Миа заметила, что тот все это время очень внимательно наблюдал за происходящим из под полуприкрытых век. И, вероятно, оценивал реакцию кота на волшебницу, делая собственные выводы и косясь в ее сторону. Ну, насколько мог в таком состоянии эти выводы делать. Решительно восстановив стул, волшебница не менее решительно протянула руку продолжавшему попытки слиться с каменным полом Мастеру Зелий. Тот несколько секунд бездумно наблюдал за рыжими котятами, бегавшими по пижамным штанам Гермионы. А затем, скривившись, с силой зажмурился. Вероятно, от мельтешения мужчину заштормило. Наконец, безвольно уцепившись за руку помощи, он покорно позволил себя поднять и усадить. Осторожно проведя пальцами по склоненной голове, Грейнджер поджала губы и демонстративно показала Северусу красные разводы на ладони. Тот вновь поморщился, почти равнодушно ощупал затылок сам, охнул и, снова прикрыв глаза, резюмировал очевидное: - Твоя магия – не всегда стабильна, а это – был мой единственный затылок. - Я бы посмеялась, только мне не смешно. - Главное упущение Минервы в том, что она не учит своих львят вежливости. В приличном обществе принято смеяться даже над несмешными шутками. - И очень замечательно, что сегодня приличное общество от нас очень далеко. Идеальная четкость речи и вековые паузы между словами натолкнули Грейнджер на мысль все таки поискать потом на полках за стеклом что-нибудь отрезвляющее. С каким бы упорством зельевар не вливал в себя спирт, и как бы она не уважала его право пьянствовать, на данный момент разумнее было бы привести мужчину в чувство. Но – позже. Взмахнув палочкой, Миа принялась ласково вышептывать заклинание над раной, до тех пор, пока та не затянулась. А после, разошедшись окончательно, пробормотала формулу углубленной Диагностики. - У-у-у-у… Ничего более внятного миссис Грейнджер-Уизли сообщить вселенной не могла. Ей срочно надо было сесть. Вчитываясь более подробно в масштабы бедствий, примостилась девушка, куда придется. Пришлось – на чужие колени. С внушительным свитком – в одной руке, второй – обнять за шею. Жест до боли привычный. И поза та же, к которой привыкла когда-то. Но – с другим человеком. А этот, оказавшийся нынче на его месте, ощутимо вздрогнув, протестовать все же сил не нашел. Или – не хотел. И, вздохнув, устало уткнулся лбом ей в плечо. И на этом тактильное сходство с Роном закончилось. И слава Мерлину. Диагностика показывала сотрясение. И еще много чего застарелого, перекликавшегося рисунками зон поражений с профессиональной деятельностью. У нее самой, министерского клерка, к тридцати пяти в пояснице прочно угнездился хондроз, как это случается с любым кабинетным сотрудником. Но этот ее перещеголял. Если ее спина грешила застоями в нижней части, то его – охреневала всеми отделами. Это уже не говоря об остаточных последствиях многочисленных интоксикаций. А уж как Снейп умудрился это укрыть от нее, а что показательней, от углубленной диагностики Сметвика, пока сам был его пациентом, оставалось тайной шифрования. - Давай к колдомедикам заглянем, м-м-м? Вот прямо завтра? – спросила она, многозначительно потрясая наколдованным пергаментом. - Зачем? Удивление в вопросе казалось неподдельным. Он даже поднял голову, заглядывая снизу вверх ей в глаза, и честно попытался сфокусироваться на говорившей. А руки, будто откликаясь на преувеличенно-жизнерадостный тон, неуверенно оплели талию Грейнджер. Она хотела бы ограничиться непререкаемым «надо». Но это работало только с Рональдом. В случае Северуса нужны были хоть какие-то аргументы. Даже если ответ кажется очевидным. Будто несмышленому и очень упрямому ребенку, Гермиона принялась вкрадчиво пояснять: - Затем, что я прямо сейчас – новое размахивание свитком – в связи с новыми фактами, собираюсь скорректировать запрос. Мне нужны не просто дети, а – здоровые дети. Ее собеседник задумчиво склоняет голову на бок, силясь понять, о чем речь. Глаза его сверкают, отражая полумрак лаборатории. Они будто бы и есть источник этого полумрака. Завтра. Завтра он явится на поклон к Гиппократу, даже если ради этого ей придется угрожать Северусу прыжком с Биг-Бена. Завтра несёт проблемы и недосказанности. В «завтра» всегда есть неопределённость беды, которая либо случится, либо – нет. Но у неё есть сегодня. В этом «сегодня» в её руках пергамент с чужой цветистой диагностикой, застарелыми интоксикациями разных степеней тяжести, переплетенными между собой, перебитыми узлами нервных окончаний, последствиями множества ран, проклятий и профессиональных перекрестных патологий. В этом «сегодня» она зло и решительно откладывает строчки с перечислениями чужих хворей на завтра. Они не имеют права существовать, и она их сотрёт. Завтра. А до завтра надо об этом забыть. И – жить здесь. В «сегодня», в «сейчас», в «здесь» кажется единственно-верным решением поудобнее перехватить руку на чужом затылке и – очень серьёзно смотреть в глаза. И так – целую тихую вечность наблюдения. До тех самых пор, пока тишину не рассекает хлыстом итог чужого мышления. И болит по коже её щек алеюще-бессильным сочувствием этой отчаянной, ожидающей порицания, честности. - Я не могу потерять и тебя тоже. Даже если ты теперь другая, это – все ещё ты. Гермиона Джин Грейнджер в этой взрывавшейся глухой тоской надрывной ноте открыла для себя одну очень важную вещь. Северус Тобиас Снейп способен на безумные, и даже трогательные, поступки. Поступки, которые могут превратить твои нервы в бессильно молящий о пощаде комочек жалости. Но только – в хлам напившись. В голову хлынула чужая память.