Вот так поездочка...

      

***

      Вечерние сумерки медленно опускались на Париж. Город казался ещё более мрачным в тусклом свете уходящего солнца. На улицах появлялись тени, а горожане спешили завершить свои дела перед наступлением темноты. Улицы, вымощенные камнем, пустели, а в окнах домов загорались огоньки свечей.       Глухой стук копыт эхом отозвался на мостовой. Фролло въехал во двор дома, и его вид говорил больше, чем слова: на лице застыла мрачная усталость, словно жизнь не оставляла ему ничего, кроме бремени и разочарования. Он резко спустился с коня, не дожидаясь помощи. Его лицо было суровым, губы сжаты в тонкую линию, а глаза, обычно спокойные и холодные, горели глухой тревогой.       Бросив поводья слуге, он глухо приказал:       — Напои его.       Клод повернулся к дому и, заметив девушку, идущую навстречу, замер на мгновение, словно её появление выбило его из тяжёлых мыслей. Но он быстро вернулся в себя и прошёл мимо, бросив холодно, но приглушённо:       — Ужин сегодня не нужен.       Валери удивило его поведение: Фролло и раньше не отличался ни вежливостью, ни общительностью, но сегодня его подавленное, мрачное настроение ощущалось особенно остро.       Он шёл к двери, не глядя на девушку. Его шаги гулко отдавались в тишине двора. Тяжёлые створки двери скрипнули, впуская хозяина внутрь. Здание встретило его холодом. В коридоре пахло сыростью и горящим воском. Фролло прошёл по тёмным залам, его плащ шуршал по каменному полу. Гнев и разочарование сжимали его грудь, лишая покоя. Всё раздражало его: скрип половиц, тусклый свет свечей, даже тишина, которая раньше приносила облегчение. После возвращения судьи весь дом будто замирал: слуги старались не шуметь и держались подальше, чтобы не привлекать его внимания.       Поднявшись по большой деревянной лестнице с резными перилами, Фролло направился в свой кабинет. Как только за ним захлопнулись двери, он позволил себе закрыть глаза и глубоко вздохнуть. Это помогло немного расслабиться. Но всё же глубокие морщинки на лбу и зажатая челюсть выдавали его мрачные мысли. Он невольно возвращался к причине своей злости и раздражения — мысли о случившемся не давали покоя. А ведь на сегодняшний вечер у него были другие планы…       Фролло вспоминал недавний разговор с Квазимодо — как звонарь с неожиданным воодушевлением сказал: «Отец, я хочу увидеть Праздник дураков! Пусть хоть раз в жизни я почувствую, какого это — быть среди людей.»       Эти слова звучали в его голове, словно насмешка. Столько лет Фролло пытался сокрыть приёмного сына от всех напастей, от человеческой жестокости и пороков, а этот неблагодарный горбун всё пытался вырваться из своей защитной крепости. Разве он не способен понять — мир никогда не примет его уродства?! Клод, как никто другой, знал, на что способна человеческая глупость и жестокость.       Он нахмурился ещё сильнее. В нём боролись два чувства: страх потерять контроль над Квазимодо и странная ревность к тому, что звонарь хотел вырваться из-под его каменного крыла, роль которого играл собор Парижской Богоматери. Клод знал, что будет лучше, если пасынок проведёт там всю свою жизнь. Он сел за стол, опёрся локтями на его гладкую деревянную поверхность и устало положил голову на сцепленные пальцы. Перед глазами вставал образ Квазимодо — его горящие энтузиазмом глаза, его наивная мечта быть среди людей. Это воспоминание только усиливало раздражение. Его голос глухо эхом разнёсся по комнате:       — Люди не примут тебя… Они не приняли меня.       Фролло был настолько занят своими мыслями, что не заметил, как дверь тихо отворилась, и в комнату неслышно вошла Валери, держа в руках поднос с чашкой горячего травяного чая.       — Вам нужно что-то согревающее, — мягко, почти шёпотом сказала девушка.       Фролло поднял голову, его взгляд встретился с её глазами. Первое мгновение он выглядел удивлённым, а затем вернул себе привычное хладнокровие.       — Что ты здесь делаешь? — равнодушно спросил судья.       — Мне показалось, что вы чем-то раздражены. Я подумала, горячий чай поможет привести мысли в порядок.       Фролло смотрел на неё, его глаза сверкали раздражением. Но вместо того чтобы прогнать её, он устало откинулся на спинку стула. Его взгляд остался холодным, почти оценивающим. Валери подошла ближе и поставила поднос на стол. Её движения были аккуратны, как будто она боялась потревожить его.       — Ты решила, что чай решит мои проблемы? — сухо спросил он после небольшой паузы. Валери ответила мягко, не обижаясь:       — К сожалению, нет. Но он может немного облегчить вечер.       Судья опустил взгляд на чай, но не притронулся к нему. Некоторое время в комнате царила тишина. Девушка чувствовала напряжение и осторожно села напротив него.       — Вас что-то тревожит, — осторожно начала она.       Фролло поднял взгляд, и в его глазах появилась угроза, заставившая её на секунду замереть.       — Ты слишком любопытна, — резко отрезал он.       Валери выдержала его взгляд. Её голос остался спокойным.       — Возможно, я просто хочу помочь.       Фролло усмехнулся, но в этой усмешке не было веселья.       — Помочь? Ты не понимаешь, о чём говоришь.       Он отвернулся, будто пытаясь завершить разговор. Валери сделала глубокий вдох и решилась подойти к разговору с другой стороны.       — Может быть. Но иногда легче, если просто поговорить. Фролло молчал, его напряжённая фигура оставалась неподвижной. Затем он неожиданно встал и подошёл к окну. Его голос прозвучал глухо, словно он говорил не с ней, а с самим собой.       — Слова ничего не изменят. Люди не меняются. Валери наблюдала за ним, чувствуя, что он вот-вот закроется окончательно. Она решила рискнуть.       — Может быть, вы правы. Но если вы никому не доверяете, то кто тогда может понять вас? Фролло резко обернулся, и его взгляд снова стал острым. На этот раз в его глазах появилось нечто новое — сомнение.       — И ты думаешь, что сможешь меня понять?       — Возможно, не сразу. Но я готова выслушать.       Он долго смотрел на неё, взвешивая свои слова. Его лицо оставалось холодным, но внутреннее напряжение постепенно спадало. Фролло медленно вернулся к столу, сел и, наконец, взял в руки чашку чая. Сделав глоток, он почувствовал, как это немного помогло ему успокоиться.       — Квазимодо.       Валери молчала, боясь спугнуть его откровение. Она уже слышала от него это имя, но когда пыталась расспросить подробнее, он резко обрывал эту тему. Единственное, что она знала о Квазимодо, — это приёмный сын судьи, который живёт в главном соборе Парижской Богоматери. Фролло на мгновение опустил взгляд, словно боролся с собой, а затем продолжил:       — Этот мальчишка слишком наивен. Он хочет быть среди людей, не понимая, что они разрушат его. Я защищал его всю жизнь от их ненависти. И теперь он хочет выйти навстречу толпе?! Как же это глупо… В его голосе звучало раздражение, но Валери уловила в нём скрытую боль. Она говорила мягко, стараясь не разрушить ту хрупкую грань, на которой держалось его откровение.       — Может быть, он просто хочет почувствовать, что принадлежит этому миру.       Фролло посмотрел на неё, и в его глазах снова вспыхнул гнев.       — Ты ничего не знаешь об этом мире. Он жесток. Он ломает тех, кто хоть чем-то выделяется. Валери мягко покачала головой.       — Я знаю, что вы хотите его защитить. Но вы не можете быть рядом всегда. Фролло снова нахмурился, его лицо стало ещё мрачнее. Он говорил медленно, словно взвешивал каждое слово.       — Я видел, как толпа уничтожает тех, кто осмеливается быть другим. Они погибают не только телом, но и теряют свою душу. Валери внимательно посмотрела на него, её взгляд отражал понимание, а на губах появилась мягкая, сдержанная улыбка, будто она не хотела нарушить его размышления.       — Но иногда любовь — это дать человеку сделать свой выбор. Даже если он ошибётся. Фролло молчал, его глаза неподвижно смотрели на чашку чая. Её слова, такие простые на первый взгляд, застряли у него в голове. Он пытался отмахнуться от них, но они звучали эхом, затрагивая что-то болезненное.       — Ты слишком многое упрощаешь. Жизнь не так проста, как твои слова, — продолжил он тихо, почти задумчиво. Он поднял на неё взгляд, но вместо укора в его глазах скрывалась странная усталость. Он почувствовал, как раздражение отступило, оставив после себя пустоту. «Выбор… Какой выбор был у меня? Я пытался следовать правильному пути, но этот мир — он всегда наказывает за слабость. За надежду. За любовь.»       — А может быть, ты слишком её усложняешь? — спокойно, но с лёгким вызовом сказала она.       Его взгляд на мгновение стал резче, но затем смягчился. Он почувствовал, что спор с ней был бессмысленным. Вместо этого он сделал глоток чая, пытаясь заглушить шум мыслей. «Она не понимает. Её мир был другим. Свободным, без цепей страха и осуждения. Она говорит о любви, как о даре, но я видел, как любовь уничтожает. И я знаю, что это чувство — яд, который меня погубит.»       Он молча поставил чашку на стол, ощущая тяжесть собственного молчания. Затем, словно пытаясь вырваться из плена своих мыслей, задал вопрос:       — Ты часто говоришь о свободе и любви, но что ты на самом деле знаешь об этом? Значит, у тебя там, в твоём времени, были планы, мечты… Что за будущее ты оставила позади?       Валери посмотрела на него, слегка растерявшись от смены темы. Она откинулась на спинку стула, её пальцы нервно играли с краем рукава домашнего платья.       — Моё будущее? Оно было… ярким, наверное. У меня должна была бы быть свобода, независимость, возможность выбирать свой путь. Её взгляд стал задумчивым, но в голосе прозвучала тёплая нотка.       — Я всегда мечтала о своём уголке, где можно было бы жить спокойно, о семье, которую хочется создать, а не обрести по обязанности. Но при этом я бы не отказалась от своих желаний. Я уже начала путешествовать и видеть мир, о котором так долго мечтала. Она сделала паузу, её голос стал тише, но твёрже.       — Но главное, чего я хотела, — найти своё предназначение. Что-то большее, чем просто комфорт или увлечения. Я искала то, ради чего захочется встать утром и что даст смысл каждому прожитому дню.       Эти слова прозвучали просто, но в них была искренность, от которой Фролло едва заметно напрягся. Он молчал, но её откровенность вызвала у него странное чувство — смесь зависти и грусти.       Клод глубоко вздохнул. Её слова снова задели его, но он не нашёл в себе сил спорить. Он поднялся, как будто собирался уйти, но затем неожиданно бросил через плечо:       — Пойдём.       — Куда? — удивлённо спросила Валери.       — В мою комнату. Здесь слишком холодно, а я не намерен сидеть всю ночь в этом промозглом кабинете.       Он взял свечу, чтобы осветить путь, и, не дожидаясь девушку, вышел в коридор. Валери последовала за ним, чувствуя в его резких движениях остатки напряжения. Но она заметила и другое: его широкие плечи были чуть опущены, а шаги замедлены, словно он устал от собственной борьбы.