Вот так поездочка...

      

***

      Комната судьи была большой, но мрачной. Стены из тёмного камня, скудная мебель, тяжёлые гардины, слабо освещённые тёплым светом нескольких свечей. В углу — старинный массивный шкаф из красного дерева, рядом — высокий камин, в котором лениво потрескивал огонь, а над ним, почти до самого потолка, возвышался большой черный крест. Возле камина стояли два кресла, и между ними — низкий стол с кувшином и книгами. Воздух здесь пах воском, сгоревшими дровами и старой бумагой. На первый взгляд, не скажешь, что это покои одного из самых богатых людей Парижа.       Местность была ей знакома — не впервые она переступала этот порог. Но всякий раз, оказавшись здесь, Валери ощущала, как пространство будто дышит иначе — глухо, медленно, глубоко, словно сама комната затаила дыхание. Здесь тишина была гуще, глубже… словно держала что-то в себе. Не так, как остальной дом. Но в эту ночь она не пугала — наоборот, была почти ласковой, словно окутывала своими объятиями.       Они молча опустились в кресла у камина. Языки пламени ласкали тёмный металл, придавая ему тёплый оттенок, и отражённый свет казался живым — играл на стенах, оживлял узоры на камне, заставлял тени шевелиться. Валери устроилась поудобнее, глядя на огонь, и первой нарушила молчание.       — Знаете… когда здесь так тихо, кажется, будто весь остальной мир не существует. Фролло сидел в полоборота, прислушиваясь к её голосу.       — Возможно, в этом и есть покой. В иллюзии, что ничего больше нет. Некоторое время они просто сидели молча. Не потому, что не о чем было говорить. Просто в этой тишине не было неловкости — лишь покой, редкий и хрупкий, словно хрусталь. Оба чувствовали это странное тепло — не от огня, а от самого момента. Это было непривычно — особенно для него. «Близость, — подумал Фролло, — как же давно я не чувствовал её по-настоящему. Не в похоти. Не в долге. Не в подчинении. Просто… рядом.» Он взглянул на неё. Девушка сидела спокойно, опираясь плечом на край кресла, её светлые волосы мягко поблёскивали в свете огня. Глаза были немного усталыми, но внимательными.       — У тебя была семья? — неожиданно спросил он. Она кивнула.       — Да. Родители и дядя… хорошие люди. Я росла с уверенностью, что меня любят. Что я не одна. Он отвёл взгляд.       — Любовь. Она может быть и слабостью. Особенно если она слепа.       — Или если превращается в одержимость, — заметила Валери, не глядя на него. Фролло чуть заметно напрягся. Его взгляд стал жёстче.       — Ты хочешь что-то сказать?       — Нет, — спокойно ответила она. — Просто размышляю вслух. Иногда… мы цепляемся за то, что не должно быть нашим. Он поднялся и прошёл к окну, вглядываясь в темноту.       — Не стоит говорить о вещах, в которых ты ничего не понимаешь. Она не возразила. Просто отвернулась — что-то тяжёлое, почти неуловимое, сжало грудь       — Довольно. Мне неинтересно обсуждать… чувства. Это не имеет значения, — он вернулся в кресло. Девушка чуть грустно усмехнулась.       — Конечно.       Молчание повисло между ними, но не тяготило — напротив, было почти уютным. Оно словно стало частью этой ночи: негромкой, тёплой, убаюканной потрескиванием дров. Свет свечи дрожал, отбрасывая на стены живые тени, и всё вокруг будто замирало, давая им время побыть рядом.       Они заговорили вновь, неторопливо, вполголоса, будто боясь потревожить ночь. Речь шла о вещах далёких, но понятных обоим: о книгах, о древних символах, о верованиях, что давно ушли в тень, и тех, что сохранились в архитектуре. Она делилась впечатлениями о готике своего времени, а он рассказывал о строительстве Собора, о смысле каждого барельефа, каждой кривой арки.       Разговор тек плавно, словно ручей сквозь камни. Не было спешки. Не было настороженности. Только двое людей, беседовавших, будто давно этого ждали.       Они говорили долго. Сначала сидя у камина, потом, когда огонь почти погас, переместились ближе к кровати, где стояло ещё одно кресло. Комната становилась прохладнее, и Фролло, сдержанно, но по-хозяйски, расправил на кровати тёплый плед. Он не предлагал ей ложиться — просто сделал это, чтобы ей было комфортнее. Валери присела на край, по-прежнему укутанная в свой шерстяной платок. Свет от единственной свечи отбрасывал мягкие тени по комнате. Клод опустился рядом, всё ещё держа в руке книгу, которую до этого зачитывал девушке, чтобы ввести её в контекст, — для вида, скорее, чем для чтения. Разговор постепенно затихал. Предложения становились короче, голоса тише.       В какой-то момент Валери зевнула, прикрыв рот тыльной стороной ладони, она положила голову на его плечо. Неосознанно — так приникают не к мужчине, а к человеку, который впервые кажется безопасным. Он остался сидеть неподвижно, и затаил дыхание. Её тепло не обжигало, как раньше — оно успокаивало, как нечто забытое.       Клод повернул голову и посмотрел на девушку сбоку. Спокойное лицо, лёгкий румянец на щеке, тяжёлое дыхание — уже почти спала. В этот момент она тихо прошептала, почти неразборчиво, сквозь сон:       — Познакомь меня с Квазимодо… пожалуйста.       Слова эти ударили неожиданно — как лёгкое касание по самой уязвимой части его души. Фролло замер. Первым порывом было отказаться. Резко, твёрдо, без объяснений. Он не хотел, чтобы она видела Квазимодо. Не желал, чтобы в её глазах промелькнуло отвращение, ужас или, что хуже всего, жалость.       Перед глазами промелькнула сцена — девушка отводит взгляд, делает шаг назад, пытается скрыть страх. Нет… ты не должна видеть его таким. Не ты. Не сейчас, — пронеслось у него в голове. Но в то же мгновение он понял, что не может отказать. Не в эту ночь, когда всё было по-настоящему — тишина, тепло, близость. Будь она моей возлюбленной… — мелькнуло в глубине сознания. Я бы положил к её ногам весь мир.       Судья внутренне вздрогнул и оттолкнул мысль, словно она была кощунственной. Этого не может быть. Не должно.       — Возможно, — шепнул он так тихо, что едва ли сам себя услышал. — Но ты должна быть готова… он не такой, как все. Ты можешь испугаться. Ответа не было. Её дыхание уже выровнялось. Она спала.       Он посмотрел на девушку — мирную, тёплую, доверчивую. «Если ты не испугаешься… может быть, ты увидишь в нём то, что не замечают другие.» Фролло осторожно устроился рядом, стараясь не потревожить её сон. Его рука случайно коснулась её плеча — лёгкое прикосновение, которое он тут же отдёрнул. Но сердце уже стучало иначе.       Тишина снова воцарилась в комнате. Она не просила больше ничего. Но Клод знал — её просьба останется с ним. И он выполнит её. Когда-нибудь. Он аккуратно подвинулся, чтобы не разбудить, и прислонился к изголовью кровати, так что они оказались рядом, но не касаясь друг друга. Её дыхание ровное. И мне… впервые спокойно. Без страсти. Без вины. Просто… живое тепло рядом.       Он знал, что пожалеет. Завтра, когда разум вернёт холод и привычную сдержанность, он укорит себя за это. За то, что позволил быть слабым. Что не отослал её в свою комнату. Что позволил себе просто быть рядом. Но это будет завтра.       Сейчас же ему было хорошо. Не в грубой телесной близости, которую он сторонился, а в тишине, что не требовала ничего взамен. Фролло закрыл глаза. За окнами занимался тусклый серый рассвет. Камин погас.                   Тишина мягко заполнила комнату, укрывая их от всего, что было снаружи. В эту ночь он позволил себе забыть о долге, отложить в сторону роль судьи и аскета — и просто быть человеком.       И так они уснули — не касаясь, не нарушая покоя, но вместе.       

***

      Фролло начал просыпаться не сразу. Сначала — звуки. Едва уловимое пение птиц за окном, ласковое, почти неуместное в этом суровом, каменном доме. Затем — ощущение тепла. Не от пледа. Живое. Мягкое. И настолько чуждое, что он сперва не понял, от чего именно оно исходит.       Он лежал с закрытыми глазами, как будто пытался оттянуть момент пробуждения, не желая возвращаться к реальности, где вновь придётся быть тем, кем он был вчера… и все годы до этого. Но тепло рядом заставило сердце дрогнуть. Он резко открыл глаза.       Комната ещё окутана сумерками, но утро уже начинало заявлять о себе сквозь тонкую щель в занавесках. А рядом — она. Всё так же спокойна, всё так же чиста и невинна своей доверчивостью.       Девушка спала, не двигаясь, тихо, безмятежно, с лёгкой улыбкой на губах. Волосы цвета пшеницы раскинулись по подушке, как тонкая золотая вуаль, одна прядь коснулась его плеча. Её лицо — мягкое, спокойное. Тонкие брови, прямой аккуратный нос, лёгкий румянец. Удивительное лицо — простое и красивое одновременно, но не той холодной, недоступной красотой, к которой привык он, а живой, почти тёплой.              Он смотрел на неё, и в голове, как медленно идущая свеча, зажигалась мысль: эта девушка могла бы быть чьей-то музой, чьей-то любимой. Она могла бы стать женой знатного, достойного человека. Не потому, что обязана, а потому что этого бы хотели — и он, и она. И почему-то эта мысль защемила глубоко внутри.       Он лёг аккуратно, стараясь не потревожить. Смотрел в потолок, потом — на неё. И впервые за долгое время не чувствовал вины за сам факт того, что он рядом с кем-то. Не осуждал себя. Не бежал мыслями к догматам. А что, если я ошибся? Что, если аскеза, которую я выбрал, не освободила, а только заперла меня? Всё, что я считал добродетелью — может быть, это была просто боязнь жизни?       Фролло вспомнил, сколько лет живёт в одиночестве. Сколько людей прошло мимо. Сколько женщин пытались привлечь его внимание — некоторые откровенно, другие сдержанно, но все по одинаковой причине — из расчёта. Он не обманывался: не сам он интересовал женщин, а его имя, его титулы, его власть. Клод тайно презирал их за это. Судья всегда сторонился женщин. Их порывистость, эмоциональность, глупость и легкомысленность раздражали его. Но он знал: среди них бывали исключения. И порой — попадались проницательные, острые, куда разумнее большинства мужчин. И он выражал им отдельный респект. И всё же… к нему проявляли интерес. Мужчина помнил, что это было. Когда-то.       Теперь — уже нет. Не с ним. Не в его возрасте. Он давно не был юным. Волосы стали седыми ещё в двадцать, и даже Клод не знал — от отцовской ли это крови или от постоянного напряжения и стресса. Он смирился. Принял. Превратил это в силу. Но сила не греет по утрам. У неё нет ни рук, ни сердца, ни души. Сила не смотрит тебе в глаза с довериемм любовью. Фролло перевёл взгляд на девушку. На её расслабленные черты, на лёгкое движение плеч при дыхании. Умна. Красива. Не похожа на остальных. И не легкомысленна. Он это понял почти сразу. С такой можно говорить. Молчать. Просто быть рядом.       И вдруг — мысль, странная, пугающая, но почти… нежная: А если бы жизнь сложилась иначе?.. Если бы я не посвятил себя только разуму? Если бы позволил себе почувствовать раньше?..       Он вздрогнул, словно обжёгся. Нет.       Сердце сжалось — не от боли, а от ярости. На себя. На эту мысль.       На то, как легко она пришла — будто ждала, притаившись где-то в тени, готовая разрушить всё, что он строил годами.       Мужчина резко сел, затем встал с кровати, будто желая вытряхнуть из тела остатки сна и следы слабости. Не сейчас. Не здесь.       Он не должен был думать об этом. Движение было слишком резким — постель скрипнула, и Валери чуть приподнялась, сонно прищуриваясь.       — М-м… доброе утро… — проговорила она, потянувшись так непринуждённо и спокойно, что его гнев мгновенно ослаб.       Он отвёл взгляд, взял себя в руки. Её лёгкая улыбка, растрёпанные волосы, голос с хрипотцой пробуждения — всё это было почти трогательным. Но он не позволил себе чувствовать — не снова. Не после той хрупкой ночной тишины, что мог бы принять за слабость.       — Тебе пора в свою комнату, — тихо, но холодно сказал, отступая к окну.       — А Квазимодо? — её голос прозвучал неожиданно ясно. — Вы сказали, что познакомите меня с ним.       Она посмотрела на него с интересом, будто и не замечала его внутреннего напряжения. Фролло на миг замер. Он был уверен, что она уснула, не дождавшись ответа.       — Ты… ты это слышала? — выдохнул он.       — Конечно, я не сразу заснула, — ответила Валери с лёгкой улыбкой.       Он замешкался, на языке уже вертелись привычные отговорки. Но она смотрела на него так… открыто, так доверчиво, что что-то внутри вновь дрогнуло.       — Хорошо. Скоро. Я… устрою вам встречу. Глаза девушки вспыхнули.       — Правда? Спасибо! Он кивнул.       — Но… перед этим — сделай кое-что. Сходи сегодня на рынок. Купи чего-нибудь для него. Сладкого. Или фрукты. Он… любит такие вещи. Она с готовностью закивала:       — Конечно!       И тут же вскочила, расправляя платок на плечах. Было видно: мысль отправиться в город одной наполняла её особым волнением.       Он смотрел, как девушка торопливо направляется к двери, неся в себе ту лёгкость, что была ему почти незнакома.       Про себя он подумал: Если она испугается… если сбежит — у него хоть что-то останется. Что-то хорошее. Вкусное. Маленький подарок, не связанный со страхом. Уже выходя из комнаты, она вдруг обернулась:       — Хорошего вам дня, месье.       И улыбнулась. Он молча кивнул.       А Валери, шагая по коридору, вдруг подумала: Кажется, в его каменном сердце появилась трещина. И если повезёт — через неё однажды просочится нечто большее, чем рассудок. Человечность. Дружба.