Я укажу тебе путь

      Раскрашенные в привычный ярко-желтый флаги клана Цзинь сегодня соседствовали с белыми, чуждо скромными такому состоятельному клану. От главного зала по всем коридорам тянулся сладко-горький запах розмарина. Ступень за ступенью — каждый шаг давался все труднее. Тело стало таким тяжелым, словно он съел огромный камень или выпил всю воду из реки. У него не было при себе меча, одежда была самой простой и легкой, но груз, коим ощущалось собственное тело, не становился меньше.       Ночные фонари тускло освещали дорогу, а Луна скорбела и пряталась за облаками, словно не желая видеть его страданий. Преодолев последний подъем, он окинул взором главный зал. Снежно-белые занавески развивались на ветру словно вьюга. Благовония стали кружить голову, и тогда он думал, как, должно быть, сильно пропитается его ханьфу этим запахом. Хотелось сбежать, но он заставил себя сделать новый шаг. Сквозь бившиеся друг о друга перед самым входом прозрачные ткани Цзян Чэн уже видел её лежачий силуэт. Стиснув белую повязку на правой руке в кулак, он заставил себя сдвинуться с места и присесть у гроба.       Ваньинь держал голову опущенной, а глаза закрытыми, не решаясь взглянуть на мертвенно-бледное лицо сестры. Словно лепестки сакуры в голове кружили воспоминания, что прежде вызывали улыбку, но теперь лишь опустошение. Внутреннюю сторону ладоней саднило от впивающихся в кожу ногтей. Это не помогало перервать поток мыслей. Склонившись, он кончиком носа задел нечто холодное и влажное. Малейший вдох позволил ощутить упоительный аромат букета орхидей и ирисов. Заставив себя открыть глаза, он с осторожностью стал поднимать взгляд, пока не увидел сестру. — Яньли — глухо произнес он, оглядывая покойную.       Её веки были опущены, ресницы не дрожали, а губы уже успели потерять былую живость и выцвести до бледно-розового. Даже при свете свечей было видно, что это не тот сон, которым засыпают живые. Этот сон продлится не год и не два — он вечен. Единственным, что, казалось, осталось по-прежнему, были бережно уложенные черные волосы, скрывающие под челкой киноварную метку на лбу. Мёртвое тело девушки было облачено в белое платье с едва заметно вышитым золочёной нитью пионом на груди.       Вниз по щеке скользнула первая слеза. Цзян Чэн не понимал, как он мог допустить это. Его дорогая и любимая сестра мертва. Почему он не отдал приказ охранять её и держать подальше от гущи событий в тот день? Если бы он только мог, то отдал бы всё, чтобы вернуть сестру. Отдал бы свою жизнь в обмен на её.       Две свечи у изножья гроба потухли, и дым их медленно таял в воздухе, а в поминальном огне догорали последние ритуальные деньги. — Глава клана Цзян, — обращение прозвучало так близко, заставляя Цзян Чэна вздрогнуть. — Простите, что вмешиваюсь, но следует вновь позвать слуг.       Цзинь Гуанъяо спрятал руки в длинных белых рукавах и низко поклонился гробу невестки своего брата. Он выглядел уставшим и измученным, ведь все хлопоты, касательно похорон, он взял на себя. Поздней ночью он принял адептов клана Цзян.       Цзян Чэн продолжал завороженно смотреть на Яньли, понимая, что это последний раз, когда он мог её видеть. Он коротко кивнул Цзинь Гуанъяо, таким образом дав разрешение на возращение прислуги в прощальный зал. — Ваши адепты уже расположились в комнатах. Думаю, вы очень устали с дороги, поэтому, если позволите, я провожу вас в ваши покои.       Белые полы платьев закружили вокруг гроба. Две девушки присели у поминального огня, бросая в пламя новые купюры, другие две вновь зажгли свечи, освещавшие духу тропу в мир теней. Единственный парень в светло-сиреневом ханьфу, едва видневшемся из-под белого плаща, скрывающего лицо широким капюшоном, встал у небольшого позолоченного гонга, украшенного узорами цветов. Взяв в руки колотушку, обтянутую войлоком, он ударил по центру гонга, чтобы отпугнуть злых духов, которые могли прийти, пользуясь отсутствием прислуги, после чего встал позади своего господина.       Услышав звон гонга, Цзян Чэн всхлипнул, прикрыв нижнюю часть лица светло-синим рукавом, и прислонился лбом к стенке гроба. Он мысленно воздавал молитвы о сестре, прощаясь с ней. Влажные дорожки на щеках не высыхали, ведь сколько бы раз он не утирал лицо, слезы снова оставляли новые. Ему казалось, что на грудь вылили раскаленный металл — так невыносима была боль, растекающаяся внутри. Он крепко ухватился за гроб, будто это могло удержать А-Ли в мире живых. — Прости меня, сестра. Я должен был уберечь тебя, — проговорил он шепотом над ухом Цзян Яньли. — Цзян Цземин, — слуга стоявший позади, тут же нагнулся к господину, — где ее подарок?       Оставленная у входа небольшая коробка была передана в руки главы клана Цзян. На её дне стоял небольшой стеклянный горшок, в котором благоухал совсем свежий цветок лотоса. Нежные перламутровые лепестки до сих пор хранили влагу дождя, под которым он был сорван в Юньмэне. Взяв его самым бережным способом, А-Чэн убрал стебель за ухо Яньли, украсив цветком её волосы. Последнее, что он мог сделать для сестры, – привезти водяную лилию с родной земли, на которую она никогда не вернется. Даже её тело будет покоиться в склепе Цзинь, что вдвойне расстраивало Цзян Чэна.       Одна капля сорвалась с лепестка, упав на линию нижнего века Яньли, и скользнула вниз по щеке. Невесомым прикосновением дрожащих пальцев Цзян Чэн стёр влагу с мертвенно-холодного лица. Рыдания охватили его с новой силой, а дрожь пробивала все тело, как если бы он оказался на высокой горе зимой. Его плечи подрагивали, и он скрестил руки на груди, пытаясь совладать с гнетущей болью. — Господин Цзян, прошу вас, вставайте, — опустив руки на его плечи, Цземин попытался поддержать главу своего клана. — Вам следует отдохнуть перед завтрашнем днем. Слуги позаботятся, чтобы все обряды были проведены согласно порядкам, — Гуанъяо выставил руку вперед, предоставляя Цзян Чэну опору, но тот ее не принял, отмахнувшись и от помощи своего адепта.       Поднявшись на ноги, он оглядел сестру ещё раз. Она словно тонула в этих белых цветах, белом платье, терялась в мире живых, ускользая тенью в мир мертвых. Хотелось закричать так громко, чтобы небеса услышали о его горе, чтобы небожители даровали ему благословение и позволили Цзян Яньли вернуться к жизни. Это ведь несправедливо. Она погибла, спасая его – чудовище. Нет, настоящего зверя в облике человека, утратившего разум. Того, кого прежде она называла братом. Всего одна мысль о Старейшине Илин встревожила его, заставляя недавно утихнувшую злость вспыхнуть с новой силой.       Он медленно отступал от гроба, продолжая смотреть на сестру. Запоминая её образ в мельчайших деталях, он желал сохранить его в памяти до конца своей жизни, чтобы в будущем рассказать А-Лину, какой удивительной и прекрасной была его мать.       Цзян Чэн плохо спал. Несколько раз он просыпался и тут же вновь погружался в сон. Смутные образы проплывали в голове, не позволяя ухватится за какой-то конкретный. Встревоженный, он поднялся в ранний час, когда солнце едва показалось из-за горизонта. Блуждал по роскошным садам Цзинь, ведомый в неизвестном направлении одними лишь ногами. Затеряться. Безусловно, он хотел затеряться, уйти как можно дальше от действительности. Что делать теперь, когда родители и сестра мертвы? Как справится с обязанностями главы клана в столь юном возрасте? Как угомонить бушующую ярость?</i>       Кирпич за кирпичом, каждый новый вопрос загонял его в замкнутую башню, скрывавшую его от внешнего мира.       Никого не осталось во всем мире. Никого, кто бы подсказал и направил.       Детский плач пробился сквозь стену мыслей и заставил его остановится. Осмотревшись вокруг, он осознал, что забрел в чьей-то двор. Пройдя по тропе дальше, он поспешил отыскать слугу, чтобы та проведала ребенка. Кровля имела закрученные и кривые изгибы, уподобляясь изогнутым деревьям. Под широким свесом крыши, покрытой янтарной глазурованной черепицей, он увидел табличку с надписью "Дворец Вечной Весны".       Узорчатые деревянные столбы крытой галереи и высаженные вдоль неё красные камелии направляли к комнате, откуда доносился детский плач. Быстрым шагом минув расстояние до покоев, Цзян Чэн сдвинул перегородку спальни и вошел внутрь. Там располагалась небольшая кровать из розового дерева, три спинки которой были украшены орнаментом, а на самом ложе, на белых, словно лебеди, покрывалах, лежало дитя. Оно истязалось, кричало и плакало, всеми своими малыми силами пытаясь выбраться из пеленок.       После смерти единственного сына и любимой невестки госпожа Цзинь взяла опеку над внуком. Сердце госпожи Мингю Цзинь было разбито, но тем не менее она находила силы, чтобы заботиться о Цзинь Лине. После кровавой резни в Безночном Городе Цзян Чэна захлестнуло горе утраты, и он не навещал племянника. Он не имел ни малейшего представления, как сможет взглянуть на одинокого ребенка сестры, лишенного умиротворяющих объятий своей матери.       Подняв Цзинь Лина на руки, Цзян Чэн постарался вспомнить, как правильно держать младенцев. — А-Чэн, это совсем не сложно! Подложи одну ладонь ему под голову, второй возьми чуть ниже спины. Когда поднимешь, уложи его головку на предплечье, а другой рукой приобними его тельце и слегка прижми животиком к своей груди. Вот так! Попробуй.       Вспомнив совет сестры, он повторил движения, что она когда-то ему демонстрировала. Присев на ближайшую циновку, расстеленную у небольшого круглого окна, Цзян Чэн принялся покачивать племянника на руках. Бедное дитя будто знало, что потеряло отца и мать, и тосковало по ним, не прекращая рыдать. Утирая влажные бусины под глазами малыша, он словно ощущал резонанс их душ. А-Лин, несмотря на то, что ему был всего лишь месяц от роду, стал единственным, кто понимал боль своего дяди.       Впервые Ваньинь задумался о том, что есть тот, кому будет тяжелее, чем ему. Эта кроха на его руках тосковала по родительскому теплу, которого даже не смогла ощутить в полной мере. Больше всего огорчало осознание того, что юноша не сможет заменить А-Лину отца с матерью. С первым ему даже не хотелось пытаться равняться, а со второй это попросту было неосуществимо. Материнская нежность и отцовская защита вместе с трепетом о каждом вздохе ребенка — всего этого юный господин Цзинь теперь был лишен навсегда.       Могу ли я стать хоть вполовину хорошим родителем для тебя, какими были бы Яньли и Цзысюань? — размышлял он, укачивая Цзинь Лина. Младенец успокаивался, сжимая своей кукольной ладонью палец Цзян Чэна. Немного прикрыв свои глазки, он все еще лениво наблюдал за печальным лицом дяди, смотревшим на него.       Как бы не повернулась судьба, я не оставлю тебя, Жулань. Ты – единственная моя родная душа. Дитя стало дышать ровнее, инстинктивно подаваясь навстречу теплу рук, прижимающих его ближе.