Дарлинг

      Наоко открыла глаза, почувствовав, как тяжёлая рука опустилась на бедро, сильно сдавливая пальцами кожу. Он не гладил, а хватал. И никогда не мог насытиться ею до конца. Не то чтобы Наоко раньше возражала. Но сейчас, лёжа на его широкой груди в его постели, она подумала, что ей пора убраться из этой квартиры.       Он её выпил: большими глотками, не позволяя хоть на секунду отдышаться, отвлечься. Тоджи всегда делал так. Когда она была рядом, то не могла думать ни о чём, кроме него, потому что он умело заполнял всё пространство вокруг, даже посреди широкого поля. Она видела только его и чувствовала только его. И не ясно, какой неизлечимой болезнью она болела, но её тело всегда хотело только его. Каждое грубое движение шершавых пальцев по мягкой коже возбуждало, и с этим невозможно было ничего поделать. Тоджи хватило прикоснуться губами к её шее сзади, чтобы она не сопротивлялась, когда он коленом раздвинул ей ноги. В его разуме что-то отключилось, когда он провёл рукой по спине Наоко и понял, что она не надела нижнее бельё. И они занялись сексом в классе, в котором в обычное время проходили уроки у маленьких детей. Она кончила, стоя около чьей-то парты. Взлохмаченная, с оторванными пуговицами на рубашке, потому что Тоджи не волнует одежда, когда он хочет трогать её.       Ни один из них не вспомнил о Мегуми, даже ради красного словца. Всё же, Зенин остался тем же бессердечным и безответственным ублюдком, которым был до рождения сына. Он не мог стать стабильным: каждый раз появлялось что-то, способное отвлечь его внимание. Сегодня это была Наоко. Завтра какая-нибудь другая податливая глупая женщина. С лицом и телом Тоджи можно укладывать их штабелями, одну за другой, прерываясь разве что на сигарету между соблазнительными женскими телами.       На удивление, в юности он этим не увлекался, предпочитая играться только с Наоко: она была достаточно интересной, чтобы азарт не иссякал. Сейчас, спустя столько лет, вряд ли он всё ещё обладал способностью хранить верность одной и той же женщине.       — Уходишь? — спросил Зенин, когда Наоко поднялась с кровати, опираясь рукой на его грудь. Он даже не открыл глаза, лениво зевая, так, будто сейчас снова уснёт.       — Моя дочь уже должна была вернуться домой после дня рождения подруги, — зачем-то ответила Наоко, застёгивая блузку. Тоджи не будет до этого никакого дела.       Ей нужно было приготовить ужин. Она понятия не имеет, где шатается сын Тоджи, и почему он не дома в вечернее время, но позволить себе забыть о дочери дольше, чем на несколько сумасшедших часов, Наоко не могла.       — Она его? — Зенин скривился и открыл глаза. Он опирался руками на простыни, медленно поднимая туловище с кровати. Как будто внутри проснулся интерес.       Женщина замерла, внимательно всматриваясь в его лицо: он злился от одного упоминания о бывшем муже Наоко, и она пока не могла понять, в чём была причина. Разве что собственническая ревность, которая бушевала раньше и разгорелась сейчас просто по старой привычке.       — Его, — не моргнув глазом, сказала Наоко. Та любовь, вторая, которая закончилась ребёнком — не то, чего она собиралась стыдиться. Особенно не перед Зенином. Даже если в итоге её жизнь оказалась в таком же разбитом состоянии, в каком была, когда она видела Тоджи в последний раз.       — И он оставил её тебе? Не похоже на этого сопляка.       Ивамото не решалась вдохнуть. С воздухом в её лёгкие воврвётся гнев, и она накинется на Зенина с кулаками, затеяв драку, которую заведомо не способна выиграть. Он никогда не пытался её ударить, но это не значит, что такое можно сказать о ней самой. Наоко нападала на него постоянно, не в силах выносить его слов, и каждый раз он успевал схватить её руки, прежде чем она оставит на нём хоть царапину. Истязать его можно было только в постели: мерзавец испытывал удовольствие, когда она оставляла кровавые полосы на его спине или груди, заводясь сильнее.       — Она выглядит точь в точь как я в детстве, — стараясь не раздражаться, размеренно произнесла Наоко. Керо действительно был не из тех, кто бросал людей. Напротив, он страдал от того, что всегда пытался всем помочь. Наоко всё ещё считает, что именно сострадание к сломанной кукле Тоджи Зенина, которая, истекая кровью, пришла к нему в больницу, чтобы он бинтовал её ногу, превратилась позже в любовь. Керо любил чинить сломанное, сам не замечая, как проникается к торчащим из рук куклы винтам такой нежностью, что кукла может влюбиться в ответ. — Они редко видятся. Думаю, ему сложно смотреть на неё.       Тоджи запрокинул голову и звучно рассмеялся, прекрасно осознавая свой триумф. Руками Наоко, он уничтожил ещё и Керо, которого терпеть не мог со школьной скамьи.       Они все вместе учились в магическом колледже. Керо был добродушным пацифистом, из-за чего Тоджи третировал почти все его слова, из раза в раз доводя парня до белого каления. После, пока Керо плавился в собственном гневе, Зенин начинал игнорировать его присутствие, будто однокурсника не существовало вовсе. Зенин был лишён всего человеческого на протяжении жизни внутри своей отбитой семейки, а потому подобные Керо люди в его радар не попадали. Эти двое не соглашались ни в чем. Ходить на задания с ними было невыносимо. Наоко всё ещё помнила, как она радовалась, когда все выпустились из колледжа, и их дороги разошлись. Керо стал врачом, потому что владел обратной проклятой техникой и любил исправлять. Тоджи и Наоко стали мерзавцами, никак не связанными с благопристойными магами, которых так боготворило руководство.       — Девчонку не любит отец, — довольно тянул Тоджи, придвигаясь корпусом ближе к Наоко, которая всё ещё сидела в одной рубашке, застёгнутой только на нижние пуговицы. Он провёл пальцами по её скулам и несильно приподнял подбородок, заставляя посмотреть на себя снизу вверх. Её обычная позиция в любом разговоре с Тоджи. — И не хочет мать, — с хищной улыбкой произнёс Зенин.       Если бы Наоко знала, что это принесёт ей хоть немного удовлетворения, то вырвала бы эти пальцы, ушла и никогда не возвращалась. Но мерзавец был прав. Наоко никогда не хотела детей от Керо. Он убедил её, что дети — это правильно, а его семья в этом помогла. Наоко ждала и ждала, когда же вместе с материнским инстинктом проявится любовь, но этого не происходило. Вся идея семьи превратилась для неё в один большой обман. Все вокруг были счастливы, больше всех Керо, когда родилась Цумики. Все, кроме неё. Даже имя дочери, которое выбрал муж, резало слух. Наоко заботилась о ней, беспокоилась, молилась, чтобы дочь не была такой, как её мать. Чтобы ей достались характер и сердце её отца. Но она никогда её не хотела, никогда не была ей рада, и она вряд ли её любила.       Наоко сомневалась, что воспринимала любовь так, как воспринимали нормальные люди. Само понятие исказилось, когда она год за годом любила и ненавидела Тоджи Зенина. Она не могла представить, что когда-то полюбит кого-то так, как любила его. Неистово, безумно, без остатка. При этом ненавидя конченного мудака до дрожи, стоило ему открыть свою пасть.       — Думаешь, я никогда не слышала этого упрёка? — усмехнулась Наоко. Тоджи никогда не показал бы, что удивлён, но судя по тому, как он притих — этого ответа сложно было ожидать. Наоко наклонила голову, мягко прикасаясь губами к его ладони. Зенин провёл указательным пальцем по искусственной улыбке, а она открыла рот и сильно прикусила его зубами.       Тоджи громко выдохнул, наверняка сдерживаясь, чтобы не схватить её за волосы и не оттаскать по полу. Наоко отпустила его, когда почувствовала кровь на языке.       Керо говорил ей эту гребаную фразу каждый день. Не давал забыть, что она мать, которая не хочет своего же ребёнка. Он своей заботой о Цумики взрастил в Наоко ненависть к самой мысли о том, чтобы оставаться семьей. Она подала на развод через пару лет после рождения дочери. Они больше не любили друг друга. И ничего не потеряли, разойдясь.       — Тебе бы озаботиться собственным мальчишкой, — выплюнула Наоко, поднимаясь с кровати. Она собиралась найти юбку и исчезнуть отсюда.       Никому из них нельзя было заводить детей: подобным людям они должны быть просто запрещены. Наоко, по крайней мере, делала всё, чтобы Цумики жила достойную жизнь. Что делал Тоджи — сложно даже представить.       — Или ты скинул его на мать, как Керо, и считаешь, что этого достаточно? В таком случае вы не отличаетесь. — для неё приравнять Тоджи к Керо значит оскорбить последнего. Но Зенин такое сравнение воспринял бы в упрёк себе. Потому что Керо в его системе координат был слабохарактерным сопляком.       — Его мать умерла, — констатировал Тоджи, откинувшись обратно на подушки и прикрыв глаза.       Так вот оно что.       Эта су… о мёртвых не принято говорить плохо, но эта женщина внесла весомый вклад в их разрыв, поэтому пристойных слов о ней у Наоко не было. Святой, мать её, ангел. Добрая, весёлая, ничего общего не имеющая с магией. Наоко в шутку звала её магглом, когда узнала, кого Тоджи нашёл себе после их ссоры. Ивамото в то время и предположить не могла, что ссора будет последней. Из десятков ссор, которые они друг другу закатывали, Наоко ни за что не подумала бы, что именно та — последняя — разведёт их жизни в разные стороны.       — Всё ещё ненавидишь её? — усмехнулся Зенин, не удосуживаясь взглянуть на Наоко, которая к тому моменту успела найти юбку, чулки и обувь.       — Вас обоих, — тихо ответила женщина, застёгивая ремешок на туфле. — Её потому, что она всегда была лучше меня. А теперь, когда она мертва, а я всё ещё хожу по этой земле и олицетворяю зло, мне никогда не сравняться с ней. И тебя, потому что пока мы были вдвоём, ты сделал меня такой… Подобной себе. А потом выбрал её.       — И посмотри, чем это для неё закончилось, — Зенин всё ещё лежал на кровати с закрытыми глазами. — Она спасла твою жизнь.       Быть женщиной Тоджи никогда не было просто. Его дрянной характер и семья, с которыми приходилось мириться, ни в какое сравнение не шли с тем, что он выбрал в качестве заработка. Это было невыносимо. Жить как под дулом пистолета. Все, кто был рядом с ним, могли легко превратиться в сопутствующий ущерб. Потому рядом никого и не было. Никого, кроме Наоко.       Ровно до того момента, как он не сказал ей, что хочет разойтись. Что она мешает, что ему надоело учитывать её присутствие в своей жизни, когда он собирается что-то провернуть. Что он не создан для того, чтобы позади него стояла женщина. И прочее дерьмо, которое Ивамото не намерена была слушать до такой степени, что предпочла выпрыгнуть в окно.       Она не думала, что Тоджи протянет без неё. Она верила, что они друг друга любили. Нездоровой, иссушающей любовью, граничащей с чистой ненавистью. Но ни Тоджи, ни Наоко никогда не изменяли, вечно голодные только друг до друга. Совершенно неспособные построить даже минимальный быт, они, тем не менее, каким-то образом сосуществовали в общих пространствах, ни разу не поссорившись из-за пресловутой бытовухи. Той самой, которая набила Наоко оскомину, как только она съехалась с Керо.       Зенин никогда не расскажет бывшей сумасшедшей любовнице, как умерла его жена, но, в какой-то мере, он был прав. Бренное тело Ивамото, которое на тонких каблуках устало ходило по земле, она действительно спасла. Что до жизни, Наоко сильно сомневалась. Она скорее существовала, ни к чему не испытывая даже минимального интереса. Ничто не вызывало тени настоящих чувств с того самого момента, как она родила Цумики. Увлечения, радость, неприязнь, даже злоба, которая, казалось, всегда текла по венам - всё куда-то испарилось. И Керо довольно быстро перестал притворяться, что не замечает этого.       Наоко застегнула туфли, поднялась и взглянула на Тоджи. Возможно, он переживал смерть этой женщины тяжелее, чем показывал. Возможно, он даже себя винил. И возможно, как и Керо, испытывал сложности в общении с собственным ребёнком из-за его схожести с матерью. Такое может случиться, если любовь обращается во мрак. Всё, что было с ней связано, ещё долго приносит боль.       — Зенин Тоджи, — мужчина недовольно нахмурился, услышав фамилию, которую не хотел больше признавать своей. Наоко подошла к нему и опустилась на кровать, присев около его бёдер и расставив руки по обе стороны торса. — Разбитый и уничтоженный, — сладко прошептала Наоко, оторвав левую руку от простыней и начав тонким пальцем обводить выступающий рельеф пресса. — даарлинг. ***       Он впервые назвал её так в шутку. Это прозвище не сразу превратилось в охрипший выдох в ухо, пока они занимались сексом. Сначала «дарлинг» была утешением. Шуткой. Песней из торгового центра.       У Наоко мало что получалось. Она не была ни особенно талантлива, ни умна, ни красива. Все то, что ценили в девочках, было в ней в средних дозах, разбавленное не самым лёгким характером и подростковыми гормонами. Она ни в чём не выделялась, но также никуда и не вписывалась.       Зато Наоко считала, что отлично разбиралась в том, как устроен мир магов, и это устройство её угнетало. Всё, что имело порядок, правила и границы, приводило девушку в уныние. Она не справилась на задании, больно ударилась рукой и, пока сидела на холодном кафеле в коридоре торгового центра, не в силах пошевелить кистью, размышляла, какого чёрта вообще забыла в магической школе.       Наоко не была особенно чувствительна к проблемам других людей и не стремилась спасти всех, кого встречала на своём пути. У неё не было цели и не было планов на жизнь. Она просто плыла внутри течения, куда попала случайно. Но когда в течении стали попадаться камни, привычные воды перестали устраивать. Она хотела выбраться. Тоджи был тем, кто плыл против, и из всех людей отлично мог понять, что это такое, когда не получается.       Зенин долгое время боролся с полным отсутствием проклятой энергии, пока не осознал, как использовать это в свою пользу. Он не был высокомерен, отлично осознавая своё место в течении. Наоко влюбилась в него, потому что он стал первым человеком, который не смотрел на неё сверху вниз за отсутствие таланта. Позже вскрылась целая уйма других причин, по которым он смотрел сверху. Но не эта: не самая банальная и она же ранящая больше чего-либо другого.       — Woah, my love, my darlin’ — протянул Тоджи, с любопытством исследователя разглядывая мрачное лицо Наоко. Он стоял, облокотившись на бортик, который ограждал небольшой каток, и грубым низким голосом подпевал песне, которая только что включилась и заполняла собой все пространство торгового центра. — I’ve hungered for your touch.       Они изгоняли здесь проклятие. Не очень высокого ранга — и Наоко и Тоджи считались аутсайдерами, а Керо вообще мало мог противопоставить грубой силе особого или первого уровня. Но пока Зенин делал своё дело, Наоко получила удар под дых и, не желая целовать пол, слишком рано выставила руку вперёд. Теперь расплачивалась болью.       — Где Керо? — устало выдавила из себя Ивамото. Задания колледжа ей осточертели. Девушка всерьёз подумывала просто сбежать: пойти здесь в уборную и не вернуться в школу.       — У ресторанов. Кажется, там несколько человек пострадало. — без особого интереса, Зенин кивнул в противоположную от них сторону. Она была залита светом, в то время как создающая мрак завеса все ещё парила над головами Ивамото и Зенина.       — На светлой стороне, — пробормотала Наоко, с досадой понимая, что до неё очередь дойдёт нескоро.       — На тёмной веселее, — подмигнул парень. Песня для влюблённых продолжала въедаться в уши и, заметив раздражение Наоко, Тоджи перестал подпевать. Вместо этого он протянул ей руку.