Расскажи мне о проклятии; иль счастье ты мне принесешь?

Вспыхивают изначально аметистовые звезды на щеках рубином, изумрудом и лазуритом. Под светом стробоскопов можно различить лишь очертания в полутьме движущихся в такт с музыкой людей, углы барной стойки, будто скрытые за завесой марева, и сцену, где обнаженные участки кожи вычерчиваются падающими на них косыми белыми линиями. Откровение, разливающееся по сцене вниз, к отдыхающим, заставляет заалеть, и так вовремя подвернувшийся багряный цвет скрывает стеснение за баррикадой невесомого оглаживания вспышкой. Благодарность зарывается где-то между белой футболкой и твидовой рубашкой на пуговицах аккурат на груди легким дуновением из приоткрытых влажных персиковых губ. Вибрации, ползущие от бедра выше ощущаются из-за басов не отчетливо, поэтому звонки безмолвные обрываются. Толчок в солнечное сплетение острым локтем порывает отступить на пару шагов от толпы, да и находиться чужаком среди своих не улыбчивая перспектива. Оглядываться и прорываться к более-менее свободному пространству не весело и не легко — пару раз оттаптывают мыски белых кроссовок, и благо высокая платформа позволяет видеть чуть больше, чем обычно. Только возле барной стойки, пусть и не такой пустой как хотелось бы, удается перевести дыхание. Тут же рука проскальзывает в карман твидовых шорт цвета неба, подцепляют пальцы бока смартфона, но оказывается, что он не нужен ни в данный момент, ни после. — Привет. Знакомый голос будто смещает груз на плечах. Облегченный выдох куда-то в бок остается незамечен никем, если только тем, кто знает о нем. — Привет, — улыбается Сону, делая шаг навстречу Ни-Ки. А затем таким же образом здоровается с Сонхуном, стоящем позади друга. — Здорова, — бросает тот, отсалютовав. Рядом с ним парень кивает и тоже приветствует Сону. — Это Хисын, — представляет незнакомца Сонхун. Хисына, наверное, знают практически все — он единственный татуировщик на всю скромную деревню. Так что заведомо Сону с ним знаком. И Ни-Ки парочку раз рассказывал о нем, так как тот является лучшим другом Сонхуна. Это заметно и по телу, сплошь скрытому чернилами. Иногда кажется, что Сонхун скоро начнет бить татуировки и на лице, но до этого пока не дошло. Ограничился на данный момент пока только тоннелями в ушах и пирсингом в брови и губе. Это радует, хотя должно по сути быть все равно. Просто для Сону, да и не только, Сонхун слишком уж красив, чтобы перекрывать рисунками острые выделяющиеся скулы, прямой нос и родинки, усыпающие лицо припорашивающими шоколадными крошками какао в кружке. Сонхун действительно красив даже с тоннелями и татуировками, пирсингами и раздвоенным языком, видимым лишь когда тот мажет им по пухлым губам, либо же намеренно показывает выкрутасы двумя идентичными половинками. Поначалу Сонхун Сону пугал, пусть и бегали за ним девчонки со школьных лет, не мог Сону принять его незамысловатые взгляды на красоту. Характером Сонхун не вредный и уж тем более не колкий, хотя по внешнему виду в это мало верится, но он действительно не тот, кто будет пугать ради садистского удовольствия. Скорее молчаливый, хоть и легкий на подъем. Кажется, только Ни-Ки и удается его разболтать. И наверняка Хисыну, ухмыляющегося и странно смотрящего в его, Сону сторону. Встреча не то чтобы неожиданная, просто Сону не знал, что воочию познакомится с Хисыном. Но он и не против новых знакомств, тем более что Хисына знает не только Сонхун, но и Ни-Ки, и будь представленный парень не очень хорошим человеком, друг не позволил встрече произойти. Именно это и наталкивает на мысль о том, что беспокоиться не стоит, однако пристальность, сверкающая в утопающих в смоле разноцветных бликов, никак не отпускает, напротив, заставляет тревожиться и нервничать. Как только стало заметно, что от него не отводят взгляда с тех пор, как Сону поздоровался, стало неловко. И хотя они всей гурьбой уже перебрались ближе к барной стойке, Сону неуютно, когда посередине лопаток соскальзывает от шеи к копчику влага. Ненароком схватившись за бусы из жемчуга, он тем самым пытается отвлечься от чувства, простреливающего насквозь даже сквозь внутренние органы и кости. Словно его сканируют всего. Сону оборачивается и тут же встречается со смоляным взглядом и той же самой ухмылкой. — Что будешь? — спрашивают, усаживаясь рядом на высокий стул. — Или ты не пьешь? — выгибают бровь. Позвякивает на запястье браслет из таких же жемчужных шариков, что и на шее — резво взметнулась кисть к челке заправить пальцами за ухо, чтобы отвлечь от навязчивости, лезущей так некстати назойливыми всполохами мыслей, исчезающих так же мгновенно, как и появляются. Зеленые светодиоды отплясывают на чужих щеках и прячутся в угольно-черных волосах. Музыка долбит в голове, от этого мало что слышно, но именно вопрос от Хисына Сону слышит. — Вишневый эль, — робяще озвучивает. Он не совсем стесняется говорить, потому как-никак сидит около барной стойки, и, в общем-то, находится в клубе — предзнаменователе алкогольного опьянения, — но малознакомому человеку озвучивать предпочтения непривычно и пока что еще неудобно. Да и не пьет Сону почти, если только по праздникам, или когда невмоготу и просто хочется отдохнуть, расслабиться и не думать о том, что задали на завтра в школе. В основном от алкоголя Сону получает растяжение между трудностями и легкостью бытия. Ведь иногда необходимо давать поблажки разуму, позволить очиститься от мусора. Хисын передает заказ бармену и вновь уставляется на Сону так пристально, что тот едва заметно вздрагивает. Не сказать, что Хисын его пугает — выглядит он вполне прилично. В отличие от Сонхуна, у него только пару небольших тату на плече и за мочкой уха, проколотого в трех местах и два на хрящике второго. Темные волосы, ниспадающие на лицо тоже, как ни странно, красивое. У Хисына большие, заманивающие и гипнотизирующие глаза до того черные, что поглощают даже свет от стробоскопов и вкрученных в потолок ламп, слегка округлый кончик носа и губы ярко-розовые. Белая облегающая футболка без принта подчеркивает бицепсы и даже выступающие кубики пресса. Поэтому, да, когда Сону увидел Хисына впервые, признается, что удивился до оханья и застрявшего в легких воздуха. И приятной тягучей субстанции внизу живота, когда прикосновение скользящее огладило ребро ладони. Наверное, если Сонхун отшельник, то Хисын диаметрально противоположный тип. То, как он общается с молоденьким парнишкой-барменом, перекидывается шуточками с Сонхуном и уделяет ему, Сону, внимание, показывает развязность и готовность принимать в свои границы незнакомцев. К тому же обходительность, проявляющаяся в мимолетных движениях подталкивания стула сзади ближе к стойке, когда Сону не может достать до стакана, просьбы простой воды у бармена, когда тот морщит нос после опрокидывания доброй половины алкоголя, интереса к тому, не хочет ли он еще чего-нибудь, к примеру, сладкого, и на ответ, что было бы не плохо, тут же перед носом оказывается упаковка шоколада, которую Хисын достает из кармана кожаной куртки, накинутой на спинку стула, заставляет думать о нем как о хорошем человеке. — Бывал здесь раньше? — наклонившись, шепчет на ухо Хисын. — Не часто. Действительно, в последний раз Сону был в клубе что-то около восьми месяцев назад, когда Ни-Ки решил познакомить его с Сонхуном. Пропускали их внутрь только из-за него же — среди секьюрити какие-то кореши Сонхуна. Но теперь и Сону взрослый, так что может посещать клуб без посторонней помощи. За последние два года клуб расширили и реконструировали. Теперь вместо небольшого затхлого помещения вполне себе приличного размера. Музыка улучшилась, если честно, очень даже основательно: много новой и популярной, тогда как раньше из динамиков звучали хиты то ли восьмидесятых, то ли девяностых, а может, микс двух десятилетий. Стрип-денс стал фишкой, так что на первых парах после перестройки клуб посещали в удвоенном темпе. Бар расширился, и теперь в нем есть не только обыденный алкоголь, но и дополнительные сиропы для коктейлей, которых раньше, к слову, было очень мало. Владелец клуба — некий Шим Джейк — подошел основательно к заработку. Именно он выкупил старое хиленькое здание и сделал из него "сочную конфетку". Но кто этот самый Шим Джейк, по правде говоря, никто не знает и вряд ли узнает, если только работники этого самого клуба. Развлечений в деревне раз-два и обчелся. Поэтому молодежь в основном зависает в клубе ночью, а днем в интернет-кафе, владельцем которого является пятидесятилетний добродушный дядюшка, которого Сону знает с детства, потому что зависал в кафе часто, будучи учеником средних классов школы. — Красивые звезды, — внезапно выдает Хисын, после того как осушил стопку с чем-то наверняка крепким. — И ты тоже. — Спасибо, — краснеет Сону. — Как там Чонвон? — вклинивается между ним и Хисыном Ни-Ки. Он закидывает длинные руки на плечи Сону и укладывает подбородок на мятную макушку. — Ты же знаешь его, — мягкая улыбка касается персиковых губ, — обиделся на тебя. — Как всегда, — ворчание в ответ. — Кто такой Чонвон? — это вопрос от Хисына. — Это наш друг, — поясняет Сону. — Очень хороший друг. Он милый и очень уж добрый. — Прямо как ты? — в лоб и с размаху — до пожара на щеках. — С чего ты решил? — уставляется на Хисына Сону. — Это видно. Ты добродушный, и вряд ли сможешь дать отпор. — Точно-точно, — поддакивает Ни-Ки, тем самым заставляет краснеть Сону сильнее прежнего. — Наш Сону очень добрый и отзывчивый. Скромный, понимающий и отходчивый. А еще привлекательный, или же лучше сказать, очень красивый. — Ни-Ки, — укоризненно. Потому что стеснение закрадывается в грудь и куда-то дальше, в легкие, где оседает на бронхах и стенках, мешая воздуху нормально циркулировать. И Сону кажется, что он сгорит прямо сейчас заживо, если продолжает расхваливать. — Но я говорю правду, — Ни-Ки не переубедить. — Никогда таких людей, как ты, не встречал. — А Сонхун? — подкалывает Сону. — Кстати, где он? — В уборной. — Я тоже туда, — Хисын встает на ноги, улыбается персонально Сону и только после отчаливает от барной стойки походкой самоуверенного самца. — Курить? — Да, — на место Хисына садится Ни-Ки и подпирает подбородок рукой. — Это из-за Хисына Сонхун начал курить. — И ты не против? — Против, конечно, но меня не слушают. Взрослые дела и все такое. — Хисын знает Сонхуна давно? — Давненько, — пожимает плечами Ни-Ки. — Ты знаешь, что он старше Сонхуна? — отрицательно мотание. — Ну вот, теперь знаешь. Хисыну двадцать два. — Значит, думает Сону, старше Сонхуна на два года. — Раньше они вместе ездили в другую деревню на уроки гитары, но все зря, — отмахивается. — Сонхун забил, а следом за ним и Хисын. — А Хисын тоже на мотоцикле катается? — Да, гоняет время от времени. Это он надоумил Сонхуна отучиться на права. Тот с дуру и купил мотоцикл. Но мне нравится, — улыбается, распластываясь на столешнице изнеженным зверьком. — Если бы ты знал, как здорово ездить на мотоцикле. Особенно обнимать и прижиматься к человеку, которого любишь. — Здорово, наверное, — глухо отзывается Сону. Он никогда за свои восемнадцать лет не влюблялся. Не целовался, не обжимался и тем более не спал. И не задумывался, потому что увлечений было много. Ни-Ки же в свои шестнадцать успел познать все прелести отношений вплоть до близости, от которой порой не может ходить два дня так точно. Потому что по понятиям развития маловат еще, но тем не менее он не тот, кого могут сломить. Ни-Ки не ведомый, Сону это прекрасно знает, поэтому не сильно переживает за него — Ни-Ки ни за что бы не дался, не будь готов к этому и не взвесив все "за" и "против". И если бы основательность, с которой подошли к итогам встреч с Сонхуном, не имела веса, вряд ли сейчас Ни-Ки находился подле Сонхуна. Зрит он не в верхушку, а в корень проблем. Поверхностным Ни-Ки назвать никак нельзя, пусть порой он делает что-то, от чего Сону приходится краснеть. Напротив, развитый морально не по годам, он знает, когда приструнить, а когда умаслить. Потому переживать о нем стоило чуть меньше, чем за того же Чонвона, верящего каждому и всем. Но Сону иногда впадает в стадию мамочки-наседки, и тогда не уговорить его ничем. Только ждать момента, когда отпустит. — Когда-нибудь и ты попробуешь. — Наверное. Честно говоря, Сону, смотря на радостного Ни-Ки, прижимающегося к широкой спине так тесно, что кажется, никакого пространства не остается, мечтал так же: чтобы волосы развевались, а крики распугивали сидящих на ветвях птиц. Чтобы ветер в лицо, а в груди тепло разливающееся и выходящее за пределы, к окоченевшим конечностям, которые тут же согревались. Чтобы ощущение невесомости заставляло сердце замирать, а спина впереди давала уверенность в защите от падения. Чтобы в кончиках пальцев покалывало от усердия, с которым вцепились те в бока сидящего впереди человека, а азарт впрыскивал в кровь адреналин, долбящийся неустанно в оковах ребер. Но, к сожалению, Сону не знал того, с кем можно было бы вот так: плотно, близко, вобжим, наэлектризовано, но в то же время без надежд на что-то большее не потому что он не хотел, а потому что нулевой опыт сковывал невидимыми цепями. — Скучали? — стелющаяся меж лопат рука согревает участок кожи сквозь два слоя ткани. Ни-Ки освобождает место и идет к Сонхуну, а потом они скрываются в толпе, тогда как Хисын садится на прежнее место. Руку свою не убирает и пристально смотрит на Сону, видимо, пытаясь уловить разного рода изменения на лице. И добивается своего: Сону краснеет, смущенно отводит взгляд, и только после этого ощущает глоток свободы — больше касание спину не обжигает. — Хочешь, тоже пойдем, потанцеум? — действие чада глушит оттенок патетичности, или же Сону не против, чтобы к нему обращались так. Скорее дозволенность со стороны Хисына — всего лишь часть его характера, не больше. — Можно, — все то же смущение, усиливающееся вдвойне видом раскрытой в приглащающем жесте большой ладони. Сону хватает ее пальчиками, и чувствует, какие на самом деле мягкие и теплые руки у Хисына. Хотя казалось бы, татуировщик, гоняющий на мотоцикле. Невесомость, а затем стопы касаются содрогающегося в спазмах битов и топота пола. Ведут сквозь прижатые и не друг к другу тела, когда нужно, чуть дергают, чтобы не отставал и ненароком не был задавлен муравьиным роем. Приходится поспешить, сталкиваться с людьми, извиняться, но не отпускать руку, иначе если выскользнет — потеряется, а среди чужих оставаться одному не улыбается. Наконец пространство вокруг освобождается, Сону толкают и он пролетает мимо Хисына вперед спиной, лицом — к все такому же преисполненному расслабленностью. Кисть обтягивается кольцом, в следующий момент грудь ударяется о грудь. — Все в порядке? — задушевно шепчет Хисын, пуская плясать мурашки на чужой коже, а затем выпускает руку из захвата и отходит чуть дальше, давая большее пространство. Оглядываясь, Сону видит, что почему-то к ним с Хисыном не приближаются. Сзади него, позади Хисына и сбоку от них расстояние небольшое, в два шага, но никто не переступает незримых границ. Это удивляет и впечатляет. — Д-да, — с заминкой. В другой стороне Сону улавливает взглядом знакомую фигуру. Сосредотачивается на ней. Руки, изузореные чернилами, покоятся на пояснице. Прижатый к Сонхуну Ни-Ки с закинутыми на плечи расслабленными руками слегка висит на крепких, выгибаясь в позвоночнике. Им хорошо вместе. — Да, все хорошо, — наконец выдает, поворачиваясь к собеседнику лицом. После кивка можно расслабиться. Алкоголь, гуляющий в крови и достигший желудка, веселит. Сону двигается в такт с музыкой, позволяя ей управлять телом. Он не оборачивается, не смотрит, не наблюдает. Он просто танцует, отдавая всего себе всецело одному чувству — свободе. Ему все равно, если со стороны других движения далеки от идеала и вычурности, если вдруг стремительно выпущенная в сторону рука заденет кого-то. И все равно, каким в глазах Хисына выглядит. Сону просто хорошо. Именно это и заставляет топать ногами, вскидывать руки, обнимать ими же себя за талию, двигать бедрами, а когда хочется, садится и вставать плавно, с грациозностью, как видится в голове, змеи. — У тебя хорошо получается, — в полутьме глаза Хисына чернее ночи. — Не думал, что ты умеешь отдыхать. Расстояние между ними — один шаг. Ощущается весь поток запахов, излучающийся Хисыном. Это и сигареты, и бурбон, и мята, и еще что-то терпкое, что никак не может уловить и понять Сону. Вернее дать определение. Что-то такое сладкое и горькое, что бьет с размаху в лицо. Тем не менее амбре не отталкивающее и не сказать, что привлекающее. Что-то между, за что уцепиться никак не получается. Сону бросает попытки вызволить из памяти хоть что-то отдаленно напоминающее запах, прямо сейчас ощущаемый отчетливее и навязчивее прежнего. Совсем скоро привыкнет, он знает. Правда, чувство того, что Хисынов запах сцепляется с частичками кожи и просачивается сквозь поры внутрь не покидает еще некоторое время. — Я много чего умею, — отвечает с вызовом. И он определенно доволен, когда нежданность выгибается густой черной бровью. — Не сомневаюсь, — ухмылка. — И что же ты умеешь? — Говорю же, много чего. Я разносторонний и многогранный человек. — И можно услышать об одной из грани? — делает очередную попытку узнать о парне чуть больше. — Варю зелье. — Правда? — Еще какая, — гордо. — А привороты тоже делаешь? — Нет. — Очень жаль. Может, выйдем? На улице свежо. Тебе не надоел весь этот сброд? Сону, конечно, не нравится напускной тон и резкость, с которой отзываются о незнакомых людях, но согласно кивает. Потому что и его утомляет веселье вкупе с громкой музыкой и запахом пота. Свежий воздух дурманит — ведет в сторону. Тут же подхватывают под локоть и помогают усадить на крыльцо. Сложно держать голову, и она валится на подставленное вовремя плечо. — Утомился? — будто бы с долей сочувствия и заботы? Только сейчас, когда так близко, становится ясно: пачули. — Немного, — выдыхает Сону, собираясь поднять голову, но его опережают, давя на висок зарывающимися в волосы фалангами. — Полежи, мне несложно. — Хорошо, — в конец расслабляется. Некоторое время только стрекот цикад разрушает идиллию, и шелестящий листвой ветер. Редкие прохожие, перекидывающиеся фразами, и глухо отзывающаяся из-за стен клуба музыка. Машины, редкие гости, шуршат гравием под колесами. Сону почти засыпает, когда интересуются, учится ли он. — Нет, окончил в этом году. — Это хорошо, — кажется, Хисын улыбается. — Иногда есть желание вернуться во времена учебы в школе. — Почему? — Сону все же поднимает голову, чтобы встретиться с обсидиановыми глазами своими янтарными, заволоченными пеленой сонливости, что вот-вот сморит окончательно. — Я рад, что наконец-то этот ад закончился. Не хочу возвращаться. — И тут же роняет голову обратно. Слышит смешок и ненароком растягивает уголки губ. — У тебя красивый голос. — О, правда? — впервые за время, проведенное вместе, слышатся удивленные нотки не в его голосе. Это так приятно, что жжется в грудине. — Да, очень красивый. Ты не поешь? — Никогда. — Почему бы тебе не попробовать? — Думаешь? — Уверен, — и через мгновение. — Более чем. — У меня из-за сигарет связки уже не те. Голос сел. — Тогда бросай курить? — Думаешь, это так просто? — Не думаю. Но пока не попытаешься, не узнаешь. — Ладно, постараюсь. Сону сладко зевает, а потом тяжко вздыхает, спрашивая заплетающимся языком: — Так что ты там говорил о школе? — Знаешь, я тоже раньше думал, что никогда не захочу вернуться во времена учебы в школе, — спокойный голос Хисына обезоруживает. Умиротворенный, Сону обнимает себя руками. Теплее. Размеренность, с которой говорят о простых вещах, расслабляет. — Но когда вырос, съехал от родителей и начал зарабатывать сам, понял, что лучше бы еще учился, — смех тихий, успокаивающий. — Ты не окончил университет? — Только колледж, — качает головой. — Но образование мне все равно не понадобилось. — Тебе нравиться бить тату? — Да. Кажется, это мое призвание, — смешок. Сону улыбается. Он не видит, как в данный момент выглядит Хисын, но может чувствовать, что тот так же, как он, максимально расслаблен и спокоен. Это странно — обычно Сону с незнакомыми людьми чувствует больше неловкость, чем комфорт. Ладошки потеют, а слова разлетаются во все стороны, как и мысли, и только бессвязность вязнет в желудке неподъемным камнем. Молчаливость или же редко когда пророненные невпопад слова окрашивают кожу вплоть до корней волос алым. И желание вздернуть себя, а лучше вырвать эти же самые волосы из макушки не отпускает еще очень долгое время. Мяться у стены, либо же сидеть на стуле поодаль, делая вид горшка с цветком, который никому не интересен, а тем более не нужен, порой легче, чем заговорить первым. Нет, сам по себе Сону вполне общительный, но не с людьми, которых знает от силы секунд пять. Иногда, правда, отчего-то болтает он, напротив, слишком долго и много, а потом неловкость прокрадывается в смех нотками истерики и очередной жаждой оставить после себя клубы пыли, тогда как тело очутится дома под одеялом за какие-то минуты. Но больше Сону все же склонен к новым знакомствам, чем нет. И пытается вытравить из жилы стеснительность всеми возможными способами: первым спрашивает время у прохожих, хоть и знает прекрасно, ходит не в гипермаркет, а на рынок или в киоск, где необходимо озвучивать то, что хочешь купить, и никогда не отказывается, если как сегодня Ни-Ки его приглашает с собой. Сону, наверное, знает практически всех знакомых Сонхуна, но ни с кем из них не чувствовал такого же уюта, как рядом с Хисыном. Как ни странно, Сону хочет с ним общаться. Однако... В то же время навязчивое и вящее ощущение чего-то такого же близкого и притягательного, происшедшего намедни, пленит весь поток ответной информации, блокируя и булькая во рту вместо слов. Хмурятся брови, а пальцы зарываются в мягкую небесную ткань рубашки у кромки. И попытки понять, отчего странное чувство покрывает тело горячностью лишь оставляют после себя оттенок головной боли. Еще несколько мгновений Сону следует за этими ощущениями, но они пропадают так внезапно, словно их не было вовсе. Почему они вдруг появились, когда Сону подумал о том, как не сложно общаться с Хисыном, а в следующий момент все пропало, оставляя после себя разочарование, зябнущее в теле, тут же растирающееся собственными ладонями? Отмахнувшись от странности, все же оставившей после себя смятение в душе, Сону спрашивает: — Почему тогда хочешь вернуться? — Даже то, что я люблю работу, не значит, что я могу получить все, что хочу. Заработок скудный, да и ловить здесь нечего. — Хочешь уехать? — Определенно. Но не ближайшие два года точно. — Ты не можешь быть уверен в этом. — Могу, — очередная порция смеха явственна — Сону трясется вместе с плечом, на котором покоится голова. — Сону, ты еще совсем ребенок. — Может быть, — не отрицает. — Но разве верить в сказки плохо? — Вовсе нет. Так чем ты там еще увлекаешься? — Магией. — О, — притворно удивляется. — Не заколдуешь меня? — щипает за щеку, которая тут же надувается ответом. Скопившийся в полости рта воздух выпускается разом, когда щекочут за бока. — Ну все, хватит, — смеется Сону. — Ты меня разбудил. — Ложись обратно, — предлагают, хлопая по плечу. — Обещаю, мигом заснешь. — Точно? — Даю слово. Заманчивая перспектива. — Вот так, — довольный Хисын мягко улыбается. — А сейчас чем занимаешься? — Изучаю разное. Лечебные травы, в какое полнолуние что и где лучше собирать. Как правильно комбинировать при заваривании. — Про магию мне страшновато спрашивать, — подтрунивает. — Тогда не спрашивай, — показная снисходительность. — А еще увлекаюсь мифологией. — И что ты узнал? — Что наша гора Уньë на самом деле является культом гор. Туда ходят женщины. Видел святилище? — после того как ощущает кивок головой, продолжает. — Они там туда ходят, чтобы у божества попросить плодородие. — Интересно. — Мифология такая обширная. Но я зациклился на одном. — На чем? — Имуги. — О, кажется, я слышал об этом. Это змея, да? — Правильно. Я ходил на гору, чтобы... — осекается. — Чтобы что? — Ты будешь смеяться, — признается Сону. — Не буду, — серьезность и непоколебимость заставляют поверить. — Хорошо. Я ходил на гору, чтобы встретить Имуги. — И почему я должен смеяться? — Потому что Ни-Ки называет это глупостью. — Ни-Ки сам еще глупый ребёнок. — Ни-Ки хороший. — А я и не говорил, что он плохой. Но иногда ему не помешало бы держать язык за зубами. Сону понимает, о чем говорит Хисын. Порой Ни-Ки в прямолинейности бывает груб и неотесан. Он говорит то, что думает, а если кто-то обижается, на это парирует тем, что он лучше откусить себе язык, чем будет лукавить. Ни-Ки может ругаться со взрослыми людьми, если те не правы, и всегда стоит на своем, до победного. Однажды он поругался с продавщицей, а Сону стоял и не знал куда себя деть. Так неловко было смотреть на слезы, застывшие в глазах женщины. Но на попытки отдернуть, на него только огрызнулись. Ни-Ки никого почти не слушает, если гневается. А если гневается, вывалит все, что скопилось внутри. Порой он бывает слишком груб и частенько не слушается родителей. Сбегает от них к Сонхуну и ночует у него. В их доме постоянная ругань и брань, и Ни-Ки в это время вместо того, чтобы выслушать, сбегает. Раньше, когда он не был знаком с Сонхуном, ночевал у Сону или очень редко Чонвона, потому что родители у него строгие и не разрешали оставаться с ночевкой друзьям часто. Ни-Ки сам себе на уме, но он вовсе не плохой человек. Просто не научен общению с чужими. Все, что находится по ту сторону "своего" для него автоматически превращается во врага, от которого во что бы это ему ни стоило нужно защитить это самое "свое". И как бы сложно иногда с ним ни было, Сону Ни-Ки любит и уважает. Потому что несмотря ни на что он стоит и будет стоять на своем. А это не такое уж и плохое качество, если заведомо не касается кого-то другого. — Ты прав, — соглашается. — Просто Ни-Ки не тот, кто будет мириться с несправедливостью. — Просто парень моего друга грубиян, — отрезает. — Не нужно так отзываться о нем, это все же мой друг. — Хорошо, если ты просишь об этом. Так и что, — возвращает разговор в прежнее русло, — расскажешь о своей маленькой вылазке? — Нечего рассказывать, — Сону пожимает плечами. — Я ничего не нашел. — А почему твой выбор пал только на Имуги? — Я вычитал, что они могут принести счастье. — Правда? — после кивка. — Если это так, то и я хочу тоже его встретить. В следующий раз возьмешь меня с собой? Ведет подбородком. Отрицает. — Почему? — слегка расстроенно. Или же Хисын просто вновь играет? — Я пока боюсь. — Чего? — Питона, — признается. — Когда я взобрался на гору, увидел большого питона. Поэтому я сбежал. — Может, это и был Имуги? — в голос смеется Хисын. Сону резко садится. — Да ну тебя, — пихает локтем в бок так, что Хисын сгибается пополам, охая, и надувает щеки. — Ладно, не сердись, — просит Хисын, трепля волосы. — Как называется твой цвет волос? — Магическая мята, — отвечает, но дуться не перестает. — Хочешь, куплю тебе еще эля? — Не нужно, — качает головой. — Тогда что мне сделать, чтобы заполучить твое прощение? — Ничего, — роняет голову на Хисыново плечо. — Просто посиди смирно. — Как скажете, сэр, — салютует и получает за это кулачком в предплечье. Тихий, непринужденный, глубокий и немножко сиплый смех побуждает обмякнуть конечности. Сону чувствует, что вот-вот впадет в дрему, поэтому говорит то, что вертится на языке: — На самом деле, я просто хочу знать, за что прокляли Имуги. Ты ведь наверняка знаешь, что дракон Ëн — божество? Имуги тоже должен был им стать, но остался змееподобным, потому что на него наслали проклятие. Почему именно Имуги, за что его не возлюбили? Мне интересно узнать обо всем, что касается проклятия. И, быть может, тогда я смогу помочь? Не знаю чем, правда, но попытаюсь. Вдруг ему одному больно и страшно? Одиноко и невообразимо печально. Если Имуги станет легче от того, что хотя бы один человек узнает правду, я готов стать этим самым человеком. Да, я понимаю, что время уже потеряно — он не превратится в дракона, но, по крайней мере, хотя бы одна живая душа не будет его презирать. А раз так, разве это не значит то, что он почувствует облегчение? Мне не нужна благодарность в ответ, я хочу помочь потому что хочу. Почему-то мне кажется, что все куда глубже, чем написано в книгах. Мол, Имуги сам отказался от титула. Но это ведь бред! А другие источники пишут, что неизвестно, почему Имуги не стал драконом Ëном, но там замешано предательство. Тогда кто кого предал? Если Имуги действительно поступил так, я все равно хочу знать, почему он так поступил. Должна быть причина, по которой Имуги решил предать небеса или человека. Я уверен, что смогу понять его и, если это так необходимо, простить. Я стану тем, кому он сможет довериться. — И ты действительно веришь в то, что именно на нашей горе он скрывается долгое время? — Я не могу быть уверен, — признает. — Но другие горы все равно не могу проверить. Я буду искать столько времени, сколько оно его потребует. Пусть до осени, пусть до зимы, но я буду искать встречи с Имуги. — А ты упорный и не отчаиваешься после неудачной попытки. — Потому что это мое заветное желание за последние полгода. — Хорошо, — согласно кивает. — Я тебя поддержу в любом случае. — Спасибо. Спасибо тебе, Хисын, что понимаешь. — Это не сложно. — Я действительно не кажусь тебе странным? — Если только немножко? — тихонько смеется. — Скорее ты мне интересен. — И ты мне тоже, — как человек с нестандартным мышлением. — Как ты пришел к тому, что начал бить татуировки? — Твой Ни-Ки ведь тоже учится в классе искусства? Так вот, в моем классе тоже был упор на него. Поначалу заметила мама, потом учитель. Но мне никогда не нравилось рисовать натюрморты или пейзаж. Они получались отменно, да, иногда даже чересчур правильно, а это скучно. Поэтому я начала искать то, что понравится. Что-то абстрактное, минималистическое. И чем больше я искал картинки, тем больше погружался в это. А потом наткнулся на статью одного татуировщика из Сеула. Ну, знаешь, он бьет тату знаменитостям. Посмотрел его работы, попробовал скопировать. Получалось не так хорошо, как у него, но вполне неплохо. Мои рисунки заметил Сонхун, а он любит все такое эксцентричное. Он попросил меня, хотя я не был уверен ни в чем. Пришлось учиться через статьи и видео в интернете. Потом я купил машинку и все необходимое. В первый раз было страшно, тем более это был мой друг. Условия никакущие: свет лампы тусклый, специального кресла нет и принтера тоже. Пришлось рисовать самому и после переводить на кожу. У меня очень дрожали руки, представь, что было бы? Я же мог изуродовать Сонхуна. Но он был так спокоен, отрешен и излучал потоки уверенности. Уверенности в том, что я все сделаю правильно. Было нелегко. Это даже мягко сказано. Но итог Сонхуну понравился, хотя я вижу издалека, что татуировка вышла кривой. Так и пришлось набивать руку на лучшем другу. А потом узнали другие парнишки, помладше Сонхуна, в деревни обо мне. И весть разлетелась так быстро, что я не успевал выполнять заказы. Только вот в последнее время все приуныло и увязло. То ли молодежь уже не та, то ли я не тот. — Это здорово. — Что именно? — осторожно уточняет. Неужели он настолько плох, что Сону рад тому, что у него осталось мало клиентов? — Что ты делаешь то, что тебе нравится. Сонхун, конечно, непонятный для меня человек. Будто скрытый за непроницаемой завесой, но раз Ни-Ки с ним встречается, я в нем уверен. Мне нравятся твои работы. — Ты сейчас говоришь это специально, чтобы не обижать меня? — Нет, я говорю правду. Мне нравятся твои работы. — Хочешь, тебе сделаю бесплатно? — Может быть, когда-нибудь потом? — задумывается. — Пока что я не готов. — Ну как будешь, ты только скажи. — Хорошо. — Обещаешь? — Обещаю. — Но, знаешь, — тихо говорит Хисын. — Мне нравится деревня. Здесь тихо, спокойно, чистый воздух, горы и леса совсем рядом, чуть ли не на расстоянии вытянутой руки. Здесь все друг друга знаю, это, конечно, сомнительный плюс, но все же плюс, чем минус. Здесь люди добрые и понимающие, и не против помочь друг другу чем смогут. К тому же в деревне друзья, тогда как в городе я не знаю никого. Не уверен, что мне понравится в городе, но, к сожалению, ловить здесь нечего, как бы прискорбно и меркантильно это ни звучало. Сонхун тоже хочет уехать, и он бы уехал, если бы не встретил Ни-Ки. Теперь ему ждать два года, до тех пора, пока Ни-Ки не выпустится. И я как раз к этому времени постараюсь скопить денег. Хочешь с нами? — молчание. — Сону. — Никакого ответа. — Сону? Если бы Сону действительно слышал умозаключения, с которыми поделился Хисын, он бы подумал, что тот мыслит в точности как его отец. Наверное, это не так уж и плохо: думать о будущем. Ведь кто, если не мы сами, вершим собственными судьбами? Поэтому, если Хисын считает, что деревня не привнесет в его жизнь ничего, кроме разочарования, которое будет познано лишь со временем, значит, так оно и есть. И Сону бы, наверное, в нынешнем состоянии согласился с ним. Только вот... Только вот всегда, где есть он, есть и бабушка. — Сону? — Хисын тормошит уснувшего парня за плечо. — Сону, просыпайся, — шепотом на ухо. — Не хочу, — бурчание под нос. — Нужно, иначе замерзнешь. Нехотя Сону разлепляет веки, а затем зевает так широко, что наверняка в рот залетела бы муха, будь она поблизости. Непонятливо и заспанно оглядывается по сторонам, и только когда встречается лицом к лицу с Хисыном, вспоминает, что все еще находится возле клуба, а не дома, как он думал пару секунд назад. — Прости, — потому что стыдно. — За что ты извиняешься? — мягко интересуется Хисын. — Я уснул, да еще и у тебя на плече. — Не забивай голову ерундой, — отмахивается. — Пошли, — так же, как в клубе, раскрытая ладонь ожидает ответа. И Сону отвечает: сжимает в точности до сотых миллиметров пальчиками теплую и мягкую кожу так, что в местах соприкосновения та светлеет. Они возвращаются в клуб, прощаются с Сонхуном и Ни-Ки, который говорит, что они здесь останутся еще хотя бы на час. Напоследок Сону обнимает друга и просит его быть осторожным, в ответ, конечно же, закатывают глаза, но все же ворчат, что будут. А после на улице идут к деревьям за ограждениями. Там, под пригибающимися низко, практически до земли увесистыми ветвями припаркован мотоцикл. — Мы на нем поедем? — удивляется Сону. Но радоваться отчего-то не может, наверное, потому что тянет ко сну. Хисын согласно кивает, надевает на голову Сону шлем и под подбородком застегивает ремень. — Не бойся, буду ехать тихо, так что можешь поспать, — заводя мотор, сообщает. Обвивает руками талию впереди Сону и кладет голову боком на спину. Он бы мог почувствовать позвонки щекой и виском, но мешает шлем. — Тебе не больно? — осторожно интересуется — думает, что, скорее всего, твердый шлем упирается в косточки сильно. — Нет, — отвечает Хисын. Они, как и сказал Хисын, едут медленно. По дороге, вдоль домов давно уже спящих, где не горит ни один источник света, и окна зашторены. Под колесами шуршат песок и камни, а Сону крепко-накрепко стискивает руки — чувствует, уснет. И засыпает очень скоро, не слыша и не чувствуя ничего из того, что так сильно хотел и о чем мечтал с тех пор, как познакомился с Сонхуном. Хисын раз от раза через плечо бросает взгляды и едет медленнее обычного, лишь бы Сону не упал. Но, как ни странно, тот до самого дома ничуть не ослабляет хватку на талии. Однако Хисын все равно волнуется, особенно когда из-за кочек подпрыгивает на ощутимые миллиметры, а вместе с ним и не шелохнувшийся Сону. Сон Сону крепок, как железная хватка, обвивающая кольцом талию. Именно поэтому, давая время, Хисын сидит на мотоцикле возле небольшого дома с большим засеянным участком земли. Он бы разбудил Сону, ведь знает, как неудобно спать сидя, но не делает этого не потому что ему нравится чувствовать объятия, а потому что не хочет рушить умиротворение, представшее пред взором. И все же спустя десять минут аккуратно расцепляет руки на животе. Сону ту же просыпается, улыбается неловко и очередной раз извиняется. Уже когда он оказывается у порога, Хисын собирается с силами, чтобы окликнуть вопросом: — Можем мы еще раз встретиться? Незамедлительно поворачиваются, широко улыбаются. С такой искренностью, что щемит в груди. — Конечно. Я буду рад. — Тогда можно мне взять твой номер телефона? Сону диктует номер, после того как озвучивают его же вслух, и он убеждается, что записали верно, машет рукой. Отворяет дверь и тихонько заходит внутрь. Бабушка уже давно видит десятый сон. Это хорошо — Сону не любит, когда та не спит из-за него. И знает почему, но поделать с этим ничего не может. Подкравшись к бабушке на носочках, целует в морщинистую сухую щеку. Гладит по голове, счастливо улыбаясь. Счастлив не только потому что смогли отпустить переживания и без зазрения совести отдохнуть, а еще потому что встретил такого чудесного человека, как Хисын.