Расскажи мне о проклятии; иль счастье ты мне принесешь?

Полы лиловой футболки развеваются за спиной парусником. Он приставляет ладонь ко лбу, чтобы взглянуть на ясное небо с редкими облаками. Свободной же рукой вцепляется в руль велосипеда. Ветер огибает голые до колен ноги, забирается под кромку светлых джинсовых шорт и скользит до бедер. На груди радуга с облаками такими же, что и на небе, у начала и конца разноцветной дуги. На ногах — белые кроссовки и такие же носки с вышивкой ежевики по бокам. А в правом ухе поблескивает серебристая сережка-капелька. Два тонких кольца с гравировкой на указательном пальце и один, причудливой волнообразной формы, на мизинце. Пальцы другой же руки не украшены ничем. По правую сторону от узкой песчаной дороги домики небольшие и не громоздкие, и можно было разглядеть людей, работающих на улице, по левую — поля кукурузы. Посев в этом году вышел удачным — практически нет пустого места, которое не затмила зелень, где окученная земля простирается на несколько футов. А впереди — заветная гора Уньë, на которой обязан он повстречать кого-то не из людского мира. Предвкушая встречу, Сону крутит педалями быстрее. Он тихо смеется — знает наверняка — обязательно встретит... Пустоту. Ведь, на самом-то деле, не существует того, что не раскрыто человечеством. А значит, никаких тебе ни Кумихо, ни Уннë, ни тем более Имуги не существуют. Вот уже как полгода Сону основательно взялся за изучение мифологии: и тебе статьи в интернете, и толстенные книги. А значит, раз взят в этот раз курс в сторону существ, отличающихся от людей и животных, нельзя было так просто пустить ситуацию на самотек. Именно поэтому вынашивался план несколько месяцев. Ну или же он просто ждал, когда окончит школу, и наконец свободно глотнет воздуха без надзирателей в виде учителей, что, то и дело словесным выговором по поводу частой отвлеченности от учебы заставляли щеки гореть. И вот спустя каких-то четыре месяца после выпускного крутятся педали на велосипеде, и звонкий смех разносится по всей округе. Можно было явиться на гору куда раньше, но было слишком холодно для такого рода перспективы бессонных ночей. У подножия горы тормозит резко — клубы пыли позади заднего колеса старенького василькового велосипеда впрыскиваются в легкие мелкими песчинками, от чего приходится прокашляться. Он встряхивает волосами, выкрашенными в цвет магической мяты, и вглядывается янтарными глазами в голые уступы и пики. Поначалу пугается, но быстро берет себя в руки — если не сейчас — никогда. Потому велосипед остается на траве, а рюкзак, до того закрепленный на багажнике веревкой, закидывается на плечи. Попрыгав на месте, Сону после делает первый шаг по направлению к дорожке, устремляющейся вверх. Оглядывается всего на мгновение — убедиться в отсутствии ненужных так сейчас посторонних душ. Подниматься в гору утомительно — вот уже несколько минут настырно колет в боку, а взмокшая челка прилипает ко лбу и вискам. Да и отдышка появилась. Но Сону пробирается все выше — иначе никак. Однако уже спустя пару шагов плюхается на пятую точку — передохнуть. Говорил ему Чонвон — лучший друг детства — не лезь на рожон. А Ни-Ки, с которым подружился Сону в школе, так и вовсе ухохатывался, корчась на полу, на попытки Сону собственными глазами узреть мифологическое существо. Но обижаться на него, конечно же, Сону не стал — незачем. Да и обижаться по сути своей он не умеет. Ни-Ки хоть и младше не только Сону, но и Чонвона, не верит ни в гадания, ни в потустороннюю сущность, ни в зельеварение. Чонвон, конечно, тоже слабо питает ко всему магическому надежд, однако всегда поддерживает, если, конечно, мысли не выходят за грань. Хотя оба друга младше Сону: один на два с половиной года, второй почти на полтора, им весело вместе. Впервые Чонвона Сону встретил в возрасте шести лет, когда тот пытался покормить пищащего котенка соломой. Он тогда подошел к нему, взмокшему (на улице лил дождь как из ведра, а Чонвон сидел на корточках в промокшей куртке) и прикрыл зонтом. Чонвон посмотрел на него в ответ расширенными глазами и молча указал на котенка пальцем, прижимающегося боком к кирпичам, из которого был построен магазин. Карниза на двоих не хватило, поэтому Чонвон и мок под дождем. Денег, как оказалось, у него не было, вот он и подумал накормить котенка сырой соломой. Сону передал зонтик Чонвону, а сам припустился ко входу магазина. Благо, в кармане валялись копейки. С тех пор они стали как не разлей вода. С Ни-Ки же Сону случайно столкнулся в классе искусствоведения. Ни-Ки тогда остался самым последним из своей группы, кто последние штрихи оставлял на полотне. Рисовал он красиво, поэтому Сону завис позади него, притаив дыхание. Так завораживающе тонкие пальцы, обхватившие кисть, скользили по холсту, оставляя после себя яркие краски. Ни-Ки почувствовал дыхание у себя на шее — обернулся и с ухмылкой спросил, интересно ли наблюдать исподтишка, притаившись. Поначалу Сону молчал — потерял дар речи. Вместо того, чтобы возразить, замахал руками перед лицом и извиняющеся улыбнулся. Ни-Ки на это рассмеялся глубоким голосом. И попросил не пугаться. Сону поклонился, еще раз извинился и вылетел из кабинета под очередной хохот пулей. В следующий раз он увидел Ни-Ки все так же сидящего за холстом. И снова он непозволительно близко подошел к нему. И снова сбежал. И так продолжалось на протяжении месяца, пока его не заставили сесть рядом, не вручили в руку карандаш и не приказали нарисовать пейзаж за окном. Откровенно говоря, Сону не умел рисовать, именно поэтому с такой заинтересованностью залипал возле Ни-Ки.  Тогда тот сам взял карандаш в руку, показал основы. Парни сидели до вечера, пока скрупулезность не расцвела на некогда белом полотне точь-в-точь деревьями, скамейкой и небольшой церковной постройкой за окном. Ни-Ки подарил рисунок Сону. А тот, обрадованный щедростью, предложил дружить. С Ни-Ки Чонвон вечно цапается, но Сону знает, что они уважают друг друга и дружат не ради него, а потому что действительно хотят. Вновь оказавшись на ногах, Сону ведет мысленный расчет расстояния от места, на котором он сидит, до самого большого выступа горы. Получается далековато. Но он не отчаивается. Больше всего ему хочется увидеть Имуги. Потому что история этого существа кажется намного интереснее и красочнее. По крайней мере, то, что было прочитано в книгах, заставило задуматься о том, почему Имуги остался змееподобным, а не превратился в дракона. А может, нет и не было никаких драконов, а за них и принимали Имуги. В любом случае услышать собственными ушами истину куда лучше, чем читать предположения. Конечно, посмеиваться над самим собой, с одной стороны, глупо, а с другой, вовсе нет. Потому что и в голову Сону тоже порой закрадываются мысли, что все сказания являются таковыми, а не тем, что повсеместно существуют на самом деле. В какой-то степени даже согласен с Ни-Ки, вечно фырчащим себе под нос, как только выдаются мысли одна красочнее другой. Однако и знать себя куда лучше других людей — не то же самое, что иметь желание доказать себе же всю чушь и абсурдность, порой настырно стучащую по вискам легкой болью. Да и заторможенность в такие моменты исчезает только от грубого пихания острого локтя под ребра. На это только улыбаться и приходится и под закатывающиеся темно-карие глаза встать с места и последовать следом. Ни-Ки уже давно отстал от Сону. А Сону уже давно и не пытается, кроме себя, кому-то что-то доказать. Потому что он верит, и точка. Верит, даже когда думает, что не встретит никого. Верит, хоть и слабо надежда стучит сердцем в ушах, когда-таки ладони обжигает поверхность из камня. Сону наслышен, точнее начитан о культе гор, который, как и сами горы, занимал особое место в традиционном укладе корейской жизни еще с древних времен. Во-первых, это из-за того, что большей частью Кореи является горная местность. Во-вторых, именно в Корее расположена крупнейшая в северо-восточной Азии горная вершина — действующий вулкан Пекту. Считается, что с горной грядой связаны важнейшие потоки жизненной энергии, и именно они наделяют горы Пекту-дайгана особой силой. Отсюда вытекает вывод, что горы имеют священный статус. Культ гор занимает важное место в народной религии, и его можно разделить на несколько частей. Перво-наперво, это культ Сан-сина, являющегося внуком, а по некоторым поверьям сыном Владыки Неба и божества как таковых гор. Также существуют культы местных божеств, относящихся к определенным местностям. Божества могут быть как мужского рода — сан-син, так и женского — йо-сансин. Причем в некоторых, а иногда и в большинстве случаев последние играют более значимую роль, чем мужские божества. Культы являются живой традицией, сохранившейся до настоящего времени. Культ горы Уньë в настоящее время носит сугубо индивидуальный характер, а не является частью формального культа. Чаще всего святилище на горе привлекает женщин с пикантными темами о просьбе рождения сына. Ну и Сону, который хочет узреть отличную от людской жизнь. Если не здесь, то где тогда познать то, что, возможно, кроме него не будет познано никем? Быть может, сегодня, в такой ясный день, улыбнется удача? Корячась, вспыхивая от усердия щеками, Сону карабкается по выступу, пока наконец не переставляет одно колено, пришибая пыль. А затем подтягивается второе. Удается выпрямиться во весь рост и взглянуть на раскинувшийся вид впереди. Кажется, сегодня слишком жарко — футболка прилипает к спине и беспокойно бьющейся груди. Сону быстро оглядывается — один. Плюхается на пятую точку, снимает рюкзак с плеч, и уже порывается достать бутылочку воды, как замечает явно не принадлежащую человеку тень, движущуюся в его сторону. Он громко взвизгивает, мигом оказавшись на ногах. Змеиные глаза гипнотизируют. Удается прийти в себя щипком за руку. Очередной визг застревает в глотке, когда быстро приблизившийся, по всей видимости, питон, шипит столь близко, что помимо глаз видно чешуйки, отдельными пластами обрамляющие извивающееся в танце тело. Мгновенно мутнеет в глазах, и вот уже ничего не видно и не слышно. Сону не знает, сколько времени он провел, лежа без сознания, но когда приходит в себя, видит вовсе не огромную змею, а человека. Обычного на вид человека. Приходится всмотреться чуть лучше и сосредоточиться на недвижимой фигуре, чтобы по-новой не увязнуть в беспроглядной темноте. Молодой человек около двадцати лет облачен в достающую до бедра белую рубаху. Неглубокий вырез прячет фарфоровую кожу на груди за двумя свисающими кисточками из ткани, чьи тела переплелись в смертельном танго, навеки скрепивший их хрупкие тела. Однако сквозь переплетение участки кожи, подсвечиваемые солнечным светом, пробиваются, озаряя взгляд Сону стыдливым желанием прикоснуться к ней и почувствовать тепло, дабы узреть на собственной шкуре, действительно ли стоящий перед ним человек не банальная игра перегретого на солнце воображения. Едва ли с его губ срывается выдох, как твердые как камень ноги, прячущие первозданный вид за черными облегающими штанинами, позволяющими разглядеть играющие при каждом шаге мышцы, со змеиной грациозностью подкрадываются к нему. Зрелище, открывшееся перед носом Сону идеально выточенным из горного камня утонченного молодого человека, перекрывает пути отхода, и он, чувствуя удушающий шелковый пояс грез на шее, начинает задыхаться, пораженный видом нереального божества, будто спустившегося с самих небес с единственной целью — ослепить своей красотой жалкого человека. ‌Сону и слова не может вымолвить: лежит, не смея ни пошевелиться, ни губы свои приоткрыть. Из-под опущенных, выкрашенных в тушь цвета инея ресниц, наблюдает за "божеством", что, не дойдя до него каких-то пары шагов, больше с места не сдвинется и все наблюдает за далью, простирающейся на мили вперед. Спрятавшиеся за темными локонами серебристые пряди видны только при порывах ветра, то и дело отбрасывающего их с лица. Подол широкой рубахи преобразуется в ровные волны, а кисточки, висящие на груди, играют друг с другом. ‌Сону настолько засмотрелся на молодого человека, что и не заметил, как тот, повернувшись в его сторону, вперил в него взгляд яшмовых глаз и давно уже сам наблюдает за ним. Уста его не дрогнувшие в голове Сону сравнились с сочной черешней. Яшмовые глаза смотрят на него с толикой заинтересованности, вызывая теплую негу в грудине. В следующий же момент они приобретают покой, и Сону хочет заскулить, чтобы его снова наградили гипнотическим взглядом. Но тот этого больше не делает. Он подходит к нему, слегка кивая головой. ‌Сону тут же приподнимается на локтях и  озирается по сторонам. Умиротворенно покачивающиеся под небольшим углом кроны деревьев, озеро, с такого расстояния похожее на полумесяц луны, все так же блестит под полуденными лучами яркого солнца; горная неровная кладка пугает массивным спуском с выступающими пиками, о которые, если рука или нога сорвется, можно расшибить при падении лоб. Ничего не изменилось. Только лишь каменная поверхность под ним нагрелась и теперь нестерпимо жжет порозовевшую кожу сквозь футболку из хлопчатобумажной ткани. Распухший от жары язык не сразу позволяет сомкнутым до сего момента сухим губам раскрыться,  а когда Сону удается их разлепить, первым дело он произносит: ‌— Здесь был питон. ‌Молодой человек, уже успевший сесть рядом с ним, также смотрит по сторонам и не находит ничего подозрительного. Он переводит взгляд на Сону и пристально смотрит ему в глаза, заставляя тем самым того потревожиться. Тревога эта, однако, вызвана не страхом узреть того огромного питона, а необыкновенным чувством вьюжащего внизу живота мини-урагана. Или, быть может, это и есть те самые "бабочки в животе"? ‌— Я его прогнал, не бойся. ‌От слов этих и спокойного размеренного голоса Сону пуще прежнего краснеет. Он пытается что-то сказать, но голос его дрожит рябью на воде, потому он замолкает и только смотрит на профиль, от которого теплеет в груди. Сону хотел бы узнать имя этого человека, но голос его куда-то пропал. Словно у него его отобрали за плату сидеть рядом с ним, как у русалочки. Он бы не удивился, будь это правдой, и действительно готов был заплатить голосом, лишь бы просто сидеть и наблюдать за ним до рассвета. А того и больше. ‌Нареченное им в голове божество сидит неподвижно, будто познало дзен. Ни брови не хмурит, ни поглядывает по сторонам, как это делал Сону. Оно сидит ровно, совсем не горбясь, будто вместо позвоночника у него металлический пласт. У Сону вновь возникает желание коснуться молодого человека, удостоверившись в его реальности. Но тут же гонит непристойные мысли прочь. Бабушка всегда наставляла: "Ничего не бери у незнакомых людей, не садись к ним в машину и ни за что не верь. И помалкивай, коль спрашивают они у тебя что, а если не спрашивают, все равно молчи". Если с незнакомцами и разговаривать нельзя, то касаться подавно. Сону и сам понимает, как глупо будет выглядеть, поэтому берет себя в руки и смотрит в ту же сторону, что и молодой человек. ‌В поле зрения попадают желтые цветы, с этого расстояния больше похожие на маленькие горошинки нута, только ярче и насыщеннее цветом, или небольшие лимончики, способные поместиться на кончиках пальцев. У Сону возникает желание рассмотреть их поближе. Два года назад он увлекался травоведением. Он и сейчас увлекается, и даже варил зелье однажды. Но вернувшаяся из сельсовета бабуля выгнала его прочь из кухни, жаля пятую точку скрученным в жгут полотенцем. Она причитала, что вонь полыни ничем не перебить, и теперь к ним в гости никто не явится. Да что там, за километр не подойдет. Все будут ходить вокруг да около, зажимая носы. Сону же, уперев руки в бока, проворковал, что Ни-Ки вот и Чонвон еще как явятся. На что бабуля возмущенно закудахтала, что от троглодитов этих у нее скоро все запасы кончатся даже в подвале, тогда они останутся на попечении пластиковых овощей из магазина. А затем цокнула языком, слегка смягчившись: "Хоть проку от тебя нет, зато теперь даже зайцы носу не сунут в наш огород". Это еще она не знала, что творил Сону, когда она по полдня зависала у таксофона. Он уже около четырех лет увлекался магией, а еще картами Таро. Частенько гадал Чонвону на будущую невесту. Ни-Ки же не верил в это все и называл брехней. Но однажды Сону удалось его уговорить.  Выпал старший аркан шут в паре с картой "влюбленные", да и еще и в ворохе оказался рыцарь, что прямо свидетельствовало о том, что скоро друг кого-то повстречает. Ни-Ки тогда зафырчал, да как забрюзжал, чуть не разнеся весь дом. "Какой еще такой принц", — визжал он фальцетом, — "я что, по-вашему, гей". Он все возмущался, то краснея, то бледнея, пока Чонвон не сгонял на кухню и не зацепил графин с водой, заполнив стеклянную граненную кружку до краев. Ни-Ки бы мог еще долго огрызаться на подшучивания Чонвона и Сону, но в один прекрасный день встретил Сонхуна. И пиши пропало. ‌Воспоминание об этом защекотали своей беззаботной атмосферой за бока, и Сону захихикал. Он бы еще долго хихикал, если бы тихий шелестящий голос со стороны не спросил его: ‌— Что ты здесь забыл? ‌Без задней мысли Сону собирался охотно ответить, забыв о предостережениях бабушки. На мгновение он задумался: интересно, если ответить честно, не посчитают ли странным или того хуже: не от мира сего? Наверное присвистнул бы: "Вот ты чудной, скажи еще, магией увлекаешься". А он ведь и правда увлекается. Не хотелось портить впечатление о себе правдой, которую не каждый способен принять. Сону, вознамерившись сокрыть ее, хватается за рюкзак, лежащий сбоку от него, и подпрыгивает как ужаленный на ноги. Молодой человек безразлично мажет по нему взглядом, будто говорит, что знал, чем это кончится. От осознания оплошности, чуть не совершенный им, Сону медленно садится и собирается с мыслями. Поразмыслив некоторое время, он все же решается рассказать правду. Ему думается, они больше не встретятся, а хотелось бы, ведь до сих пор колени дрожат, а он прячет за спиной руку, так и норовящую коснуться фарфоровой кожи. ‌— Я хотел найти Имуги. ‌Говорит он тихо, едва ли его услышит кто. Проходит некоторое время, а они все так же молчат, и Сону уже подумывает, что и правда лепетал слишком тихо. Только он открывает рот в попытке оправдать себя, как мягкий голос без упрека говорит ему следующие слова: ‌— Это неправда. ‌Он это прекрасно понимает и согласился бы, но отчего-то не делает это, а напротив, начинает спорить: — Почему ты решил, что это неправда, если сам не видел никогда? Я изучаю мифологию вот уже полгода и ни разу за это время не видел ни единого мифического существа, но это не значит, что их не существует. Я уверен, они и правда есть, просто показаться боятся. Боятся напугать нас, обычных смертных. Раньше они наверняка с людьми не дружили. Те, скорее всего, пытались их поймать и запечатать в стеклянном кубе, чтобы показать затем остальным свой улов. Похвастаться, а еще поиметь что-то с этого. Я знаю, это кажется глупым, но я все равно верю в их существование. Когда он завершает свою речь, щеки его алеют, сбитое дыхание не может вернуться в прежнее размеренное русло. Сону тянет руку к рюкзаку, пытаясь достать бутылочку, а когда ему удается, она выпадает из рук. Его трясет всего и он боится поднять взгляд, чтобы не натолкнуться на недоумение или издевку с нотками смеха в ответ на высказанную точку зрения. Глумления над собой он бы не выдержал. К изумлению Сону, ударившаяся о бок молодого человека бутылочка, возвращается в его зажатую ладонь. Едва заметными касаниями пальцы его были раскрыты, бутылочка теперь вновь у него. — Ты правда так считаешь? Сону решает сначала отхлебнуть добрую половину воды, находящуюся в пластиковой таре, и только затем часто-часто кивает. Его щеки смешно надуты, сам он похож на маленького зверька. Кролика, может, или хомячка. — Хорошо. Наконец молодой человек, более ничего не говоря, встает на ноги. Сону, как только поднимает на него взгляд, натыкается на раскрытую изящную ладонь. Возможно, человек этот музыкант. Скрипач или пианист. Иначе как объяснить столь хоть и обычную, но изящную позу? Как будто усовершенствованная до мозга костей статуя это, а вовсе не человек. А эти длинные пальцы? Такими только на инструменте играть. В очередной раз внутренне поахав и поохав от прелестного вида молодого человека, Сону тут же хватается за протянутую руку. Его тянут на себя так быстро, что он не успевает этого понять. Только лишь подмечает, каким невесомым он был в этот момент. Сону не назвал бы себя худышкой, ему есть куда расти. Он прекрасно понимает: в Корее стандарты красоты засели надолго, и вряд ли их вытравишь чем. Сону всегда себя считал далеким от идеала именно формой тела, не лицом. Сейчас же его так легко подняли, словно он совсем ничего не весит. Потому, когда он уже стоит на ногах, все еще можно прочесть удивление на сконфуженном нежданностью и вместе с этим же приятным чувством, горящем прямо в желудке, лице. Молодой человек в этот момент, правда, не смотрел на него, вследствие чего и не заметил ничего необычного. — Пойдем, я тебя провожу. Они спускаются по гладкой горной кладке, извивающейся тянущимися в разные стороны витиеватыми узорами. Сплошь и рядом в миле от них по бокам стволы лютиков тянутся к небу. Сосны и ели с пышной шевелюрой стоят неподвижно, словно грозные рыцари гор. Сквозь ветви выглядывают лучи солнца, заставляя путников то и дело прикрывать ладошкой глаза. Лазурное небо чистое, прямо как озеро, что они оставили позади себя. Под подошвой скрипят камушки, и Сону удивляет тот факт, что на целую милю от них распространились каменные глыбы, не позволяющие и росточку протиснуться сквозь глину и твердый камень, зато следом за ними живые цветы и деревья, где-то там птицы поют, и наверняка играют в прятки лисы с зайцами. А недалеко от них старый волк с бельмом на одном глазу и затянувшейся раной, изувечившей морду поперек, сторожит только что родившееся чадо. Фырчащие под нос ежики роют лапками песок в поисках того, чем бы им сегодня полакомиться. Улыбаясь во все тридцать два, Сону вприпрыжку спешит за точеной фигурой с прямой спиной, не заботясь о том, что по неосторожности может повредить ноги. Дно ранца несильно бьет по копчику при каждом прыжке. В какой-то момент, когда спуск становится крутым и лучше бы за что-то зацепиться, дабы не упасть, только вот не за что — кругом каменные плиты, божество шелестит: — Не прыгай, упадешь. Сону тут же перестает скакать и идет теперь вровень с молодым человеком. Спустя несколько минут ему становится скучно, он слегка отстает, а когда незнакомец его не видит, принимается  пародировать. Он втягивает щеки и делает грозный вид. Спину выпрямляет так ровно, будто палку длинную проглотил. И хотя плечи от усердия начинают ныть, он все равно следует за незнакомцем, не прекращая его пародировать. — Смешно тебе? Тихо ойкнув, Сону подпрыгивает на месте. Трет до покраснения нос, от неловкости перебирая ногами. — У тебя что, глаза на затылке? — удивляется он. Сону старается не смотреть "божеству" в глаза, потому что ему стыдно. Он упрекает себя за детские порывы подражать кому-то. И все же встречается с холодным взглядом бледно-кирпичных глаз. Тут же мочки его ушей начинают пылать пожаром. — Прости. — Возьми меня за руку, ты можешь упасть. Безропотно подчинившись, Сону хоть и с неловкостью, но в то же время с благоговением хватается за протянутую ладонь. Уже второй раз. Он не удерживается и вновь на радостях начинает подпрыгивать, напевая мелодию из какой-то телепередачи под нос. В голове ворох вопросов. А что думает о нем этот загадочный незнакомец? И откуда он вдруг ни с того ни с сего появился? Сону так много хочет спросить и даже уже порывается засыпать молодого человека вопросами, когда видит: они уже спустились вниз. Сочно-зеленая трава упирается в мыски его обуви, от чего они намокают, становясь на два тона темнее. Сону разочарованно оглядывается назад, желая возвратиться обратно и посидеть с этим молодым человеком еще. Даже просто помолчать. Он чувствует как рука, совсем недавно зажатая в другой, повисает в воздухе. Ему тут же становится неуютно. Он ежится, с надеждой заглядывает в глаза незнакомца, но тот будто смотрит сквозь него, ничего не замечая. — Так у тебя все-таки есть глаза на затылке? Своим вопросом Сону хочет оттянуть момент как можно сильнее. Постоять рядом с ним еще хотя бы пару минут. Он не хочет прощаться так скоро. Если вообще захочет хоть когда-нибудь. — Нет. — Тогда как ты узнал? — Почувствовал. — Вот как, — шепчет тихо. Он закусывает губу, на шаг приближаясь к "божеству". Тот все так же стоит на месте. Не шелохнется, не отойдет в сторону или назад. — Как тебя зовут? — решается он спросить. — А тебя? — Сону, — охотно отвечает Сону, радуясь, словно ему удалось искупаться в том красивом озере. — А тебя? Тебя-то как звать? Как мне тебя найти? — от нетерпения он подпрыгивает на месте, широко улыбаясь. Уже и сладостный привкус от знакомства заполняет глотку, как тут же сменяется горечью. Сорванный с губ вопрос повисает в воздухе. Сону застывает как каменное изваяние, с дрогнувшей на лице улыбкой. — Забудь меня. Забудь все, что ты видел и слышал. Сону, все еще улыбаясь, вот только теперь разбитой улыбкой, часто-часто моргает. Как только он тянет руку к незнакомцу, остолбенело застывает, уловив ушами щелкающий звук. В это же мгновение грудь сжимается тисками, а ватные ноги гнутся коленями к земле. Глаза закатываются. Вслепую рука ищет, за кого бы или что зацепиться, но, так и не найдя опору, ухает камнем тяжелым вниз. Благо Сону падает не на твердую поверхность, а в чужие объятия. Последнее, что видит он через щелочки глаз, на которые был способен разлепить потяжелевшие веки: яркое солнце над головой и голубое небо без единого облака. Чувствует, как крепко стискивают тело руки чужие. А еще он так явственно ощущает запах глицинии, что кажется, будто она растет прямо рядом с ним. Толь вот Сону помнит: цветов глицинии на его пути в помине не было. — Не... хо.. чу, — задушевно хрипит Сону, неволей закрывая глаза. Мягкая трава холодит оголенные участки кожи. Обдуваемый со всех сторон ветром, Сону остается лежать в одиночестве.