Герой второго плана

— Когда, говоришь, эти Альсанжи начали вас прессовать? — Жан сидел на тюке сена под ветвями мелкоплодной яблони. Он поднял один из плодов, дыхнул на него и протёр. Однако, надкусив, тут же поморщился, недовольный резкой кислинкой. Впрочем, кислое яблоко было лишь частью его недовольств. Во-первых, Микаса так и не дала ответа насчет свадьбы. Скользким лососем уклонилась она и от «да», и от «нет», предпочитая дрейфовать в потоке собственной неопределённости. Во-вторых, дома вновь не было Хитч. И ладно бы только это, но Конни, чёрт его дери, звучал из трубки такой сонной мухой, что любая мало-мальски полезная информация об Альсанжах просто потонула в море зевков, кроме разве что невероятно «важных» подробностей о его вчерашнем кутеже. Ян Бруно, сидевший на корточках напротив Жана, наоборот, выглядел весьма довольным. Он старательно набивал рот мясом с жареных куриных голеней и бормотал: — Фейфас фоображу… Фас-фас… Минутку, гофподин Кифтайн… Сделав громадный глоток, Ян отправил в кусты не до конца обглоданные кости и лениво провел предплечьем по сальным губам: — Ну… наверно, года два назад. Да, примерно года два, где-то так, — он протяжно рыгнул и вытер руки прямо о свои штанины, чем вынудил Кирштайна брезгливо поморщиться. — Года два, значит… Как раз тогда, когда сюда приехала Микаса, — Жан подался вперед и, опираясь локтем на колено, задумчиво почесал щёку, ставшую уже слегка колючей. От звука заветного имени Ян Бруно мгновенно оживился: — А вы, случайно, с ней не говорили? — делая вид, что ему не так уж и интересно, он поднял палку и принялся водить ей по рыхлой земле. — Говорил. — И как? Злится, что я проболтался? — палка застыла на месте, смуглые плечи напряглись. — Я что, по-твоему, трепло? — по-доброму фыркнул Жан. — Она сама всё рассказала. А я лишь предложил помочь. — И как Микаса? Что она? Жан с четверть минуты покрутил её уклончивый ответ на языке и обобщил, избегая подробностей: — Нам она мешать не будет. Правда, и помогать не собирается. — Ясно. По всей вероятности, Ян и не ожидал другого ответа, поэтому, спешно дорисовав нечто, весьма отдаленно напоминавшее лошадиную морду, он отшвырнул палку прочь. Потом поднялся, засунул руки в карманы и хмуро уставился в окна отцовского кабинета: — А ведь могла бы в одиночку их всех приструнить. Запугать так, чтоб они и носа сюда не сунули. А ежели и сунули — ушли бы без носов. Жан устало потёр переносицу. — Нет, — сказал он, — плохо ты знаешь Микасу. Кровь у неё, может, и аккермановская, но за отрезанными носами — это скорее к капитану Леви. — Тому самому Леви Аккерману? — глаза у Яна загорелись. — А если, и правда, позвать его сюда? Припугнуть Альсанжей, а? Дорого возьмёт небось? Жан посмотрел на Яна с ноткой изумления и — совсем немного — как на кретина. — Слушай-ка, — вместо ответа он криво усмехнулся, разглядывая рисунок парнишки, — А табличка у дома Микасы, случайно, не твоих рук дело? Ян, не чуя подвоха, весь расплылся в улыбке. — Моих, — гордо сказал он и оттянул большими пальцами карманы комбинезона, — Правда, я маленько приукрасил: Клык-то псина поскромнее будет, да. Усмешка Жана стала ещё кривее: нелепая лошадь подняла ему настроение, и он осмелился на подкол: — Да ну? А я думал, табличка — творение Мар. Очень уж коряво. Но жутко, жутко, этого не отнять. Ян насупился и, спешно стирая мыском свою «недолошадь», недовольно пробурчал: — Да не любит она рисовать. Ей бы по лужам скакать да таскаться за Микасой. Видно, по мамке скучает… Такие дела. Перемена в тоне парнишки дала понять, что дело дрянь, и Жан серьёзно спросил: — А что с её матерью? Умерла? — Если бы... — Ян поморщился и со злобой прошипел, — Ушла от нас жить в город... Красивая, белокожая… А нам, чумазым поросятам, куда уж до неё! С нашей-то «вонючей» сельской жизнью… Слыша это, Жан сглотнул. На месте матери Мар ему упорно виделась Бонни, натура которой кричала: «Застрянь я на чёртовой ферме — поступила бы точно так! И даже не вздумай меня осуждать!» — … оставила ребёнка отцу, а сама знай себе гуляет с каждым встречным-поперечным, — Ян горько сплюнул сквозь зубы, — Чёртова кукушка… Жан вспомнил Мар, мёртвой хваткой вцепившуюся в Микасину юбку, и мысли его сами собой перетекли к сыну: такому ласковому, такому робкому и такому ручному Тео. В груди у него защемило. Оставить ребенка без матери? Какой бы хреновой она не была, это слишком тяжелое испытание для детского сердца. И то, что в сложившихся обстоятельствах Мар воспринимала Микасу как мать казалось не просто нормальным, а само собой разумеющимся: Ведь из всех матерей на свете Микаса была бы лучшей. Не до конца понятное чувство зашевелилось у Жана в груди: неумолимая жажда чего-то близкого, но неизбежно далёкого стала выбивать его из колеи, уводя от действительно важной темы. И, дабы прогнать непрошенное наваждение, Жан потянулся за прутиком. Вслед за Яном он принялся рисовать на земле, неторопливо выводя изгибы линий, мало-помалу превращая их в роскошную гриву, под которой находился очень даже недурный конь. Пожалуй, способный бросить вызов тем самым картинкам из учебников зоологии, уроки которой Жан когда-то любил. Ян дождался завершения рисунка и присвистнул: — Ух, дак вы, выходит, ещё и художник? — А что, похоже? — Жан с улыбкой покачал головой, — Да нет, баловство это всё. Тебе вот показываю, как надо. Чтоб ты впредь не рисовал кракозябр. Ян вновь уязвлённо вспыхнул, а Жан выбросил прутик и поднялся на ноги, чтобы вернуться к той теме, ради которой они вот уже полчаса торчат за забором дома Вито Бруно: — Как эти Альсанжи вообще умудрились свистнуть ваши документы? — в голосе Жана зазвучала строгость, — Чтобы действовать дальше, мне нужны подробности. Ян густо покраснел и стал обгрызать и без того короткий ноготь грязного большого пальца. — Это… кхм, дело былое, уже и неважно, — наконец прокашлял он в свой кулак. — Вот как… — брови Кирштайна грозно сошлись у переносицы, — Так, может, и ферма — «дело былое», и ну её нахрен? Не, дружище, так не пойдет. Хочешь, чтобы я помог — выкладывай начистоту. Ян помедлил секунду-другую и, видя, что Жан вовсе не шутит, решил сознаться: — Да охмурила меня ихняя дочка… А я и думать не мог, что всё обернётся так… — Дочка? Какая ещё дочка? — от новых подробностей у Жана начала болеть голова, и он уселся обратно на тюк, потирая виски. — Да младшенькая у Альсанжей! Ну, дочка того из них, который старше! Я, наверно, непонятно выражаюсь, да? Ладно, погодите, господин Жан, сейчас расскажу по порядку. И Ян начал сумбурный рассказ, из которого Жан не без труда вычленил следующее: Два брата Альсанжа — члены торговой гильдии района Сина. Старший из них пару лет назад приобрел землю рядом с Соколиной фермой и на скорую руку заселился в лесной особняк вместе с тремя взрослыми уже детьми. Два сына занялись хозяйством, а дочка… — … дочка-то, рыжая, стройная, с большими-пребольшими гру… то есть глазами, вот она-то меня цепанула. Начали мы общаться, всё строила мне глазки, ну а я возьми да пригласи её к себе заночевать, а она возьми да согласись. Я и сам удивился: согласилась-то шустро, будто, блин, ждала! Заночевать-то мы заночевали, а вот проснулся я без девки, а отец — обворованным, с перерытыми ящиками, хоть они и были заперты. Пропажа сразу вскрылась, а как тут докажешь? Участковый — тот только посмеялся, и в администрации такая же фигня. Видать, Альсанжи всех подкупили. А лучше б мне, бандюги, дали денег на мозги… Не веря своим ушам, Жан хлопнул себя по лбу. Потом провел ладонью по зажмуренным глазам, зажал рот, удерживая грязное ругательство, и, в конце концов, сквозь пальцы процедил: — И где же их штаб-квартира? Ян воровато огляделся. Убедившись, что на горизонте чисто, он максимально понизил голос: — Да, наверно, где-то в Сине есть. Хотя у таких больших шишек в каждом крупном городе по штабу. В Шиганшине, скорей всего, тоже. А вам это зачем? — Да документы ваши, вот зачем!!! — Жан звонко шлёпнул себя по колену, и, перенаправив раздражение в трясущуюся ногу, прерывисто заговорил, — Есть у меня знакомые. Достанут что угодно, только заплати. Торгаши и опомниться не успеют, как документы на вашу землю свистнут обратно. Мне бы знать, где их хранят. Ян думал-думал, а потом как вытаращил глаза: — А-а-а… Так что ж вы сразу-то не сказали! Документы-то тут совсем рядом! — Как это, «тут совсем рядом»? — вытаращил глаза Жан в ответ. — А гляньте-ка во-о-он туда, видите реку? Разглядеть реку было тяжеловато, но Жан знал, что она там есть: совсем недавно он переезжал её по мосту на телеге Вито Бруно. — Так вот, там, за мостом, метрах в пятидесяти — овраг. Дурацкий овраг, длиннющий и очень крутой. На лошади только в одном-то месте и проедешь, а так либо спешиваться, либо ломать шею да копыта. — Ну, ближе к делу. — Ладно-ладно. Так вот, за оврагом — крутой холм, сперва долго вверх, потом долго вниз, а за ним во-о-он там видите древние деревья? — Вижу, — прикрывая от солнца глаза, Жан вщурился в маячившие на горизонте высоченные макушки. — Так вот там-то и начинается ихний лес. Ну, лес Альсанжей. Как выкупили его пару лет назад у районной управы, так с тех пор нам туда ход и заказан. А жаль, хорошее там водилось зверьё… — Ян вздохнул, сплюнул себе под ноги и развернулся к Жану, — Так вот, в этом-то лесу у них особняк. Документы хранятся там. Своей головой отвечаю, чем угодно клянусь. — Что-то уж слишком много ты знаешь, — Жан скрестил руки на груди и подозрительно оглядел чумазого парнишку, вдруг важно выпятившего губу. — Обижа-а-аете, господин Кирштайн, — Ян досадливо цокнул языком. — Ведь после того, как я обломался, я же всё вынюхал про этих Альсанжей, знал их каждый шаг. Да и документы-то трогал этими самыми руками, и даже почти стащил их обратно, верите, нет?! Но меня поймали в последний момент, и всё перепрятали, — уголки бруновских губ опустились, чтобы превратиться в дерзкую ухмылку, — Только вот я знаю, куда. — Да откуда ж ты и это знаешь, пацан?! — Жан, наконец, позволил себе взорваться. Он искренне не понимал, почему должен вытягивать клещами столь важные подробности, и его грозный вид заставил Яна затараторить: — Знаю оттуда, что дом окружают здоровенные деревья. Ну и нашел, где залезть, и столько ночей на них просидел, чтоб вынюхать всё «от и до». С одного дерева, к примеру, ночью виден хозяйский кабинет, ну, тот, который на втором этаже. Так я своими глазами видел, как хозяин Альсанж туда совал документы, прямо в железный сейф. Пароль от сейфа я тоже знаю, — спешно добавил Ян, глядя, как взметнувшиеся брови Жана готовы совсем уж слететь с его лица, — Только пару дней назад видел, как хозяин его открывал. ТАК КАКОГО ЖЕ ХРЕНА ДОКУМЕНТЫ ВСЁ ЕЩЕ ТАМ?! — чуть снова не взорвался Жан, но вместо этого грозно прорычал: — И нахрена, скажи мне, нахрена хранить документы так близко? Не проще ли их уничтожить ко всем чертям? Так бы Жан и поступил, будь в его руках элитная торговля, а в жилах черная кровь: Нет документов — нет права на собственность. А учетную книгу с такими связями и подделать можно. Просто, как дважды два. — Ага, ну уничтожили бы, а смысл? Чтобы земля отошла государству, а потом на неё претендовали куча других структур? — ответ Яна звучал убедительно, — Легче уж вынудить нас переоформить существующие бумаги. Если ничего не изменится, скоро мы так и поступим… Ян машинально почесал шрам под ребром, а Жан вдруг понял, что до сих пор так и не знает врагов в лицо. Точнее, имеет лишь отдалённое представление о том, на что они способны. А ведь от этого может зависеть весь подход… … не говоря уже об исходе. — Как именно Альсанжи принуждают вас продать ферму? Выкладывай, ничего не скрывай. От этой просьбы Ян поморщился так же, как от вопроса о матери Мар. Он ещё раз глянул в сторону отцовского дома и откровенно сказал: — У нас что ни визит их посыльного, то беда. В первый раз, как они получили отказ — у нас передохли куры. Потом — заболела скотина. Недавно вот сгорел амбар, а с ним и куча запасов, и даже мой пёс, каким-то чертом, оказавшийся внутри, — Ян утёр рукавом засоплививший нос, — Жизнь здесь стала невыносимой, господин Жан. Но, даю свою голову на отсечение: продадим им ферму за гроши, и все напасти кончатся как пить дать. Батя это знает, и почти уже готов на их условия, только время тянет до зимы. Чтоб, если и уходить, то хотя бы со всем урожаем. Жан оглядел понурого парня, и жалость в его сердце победила клокочущий вулкан: — Значит, давай-ка так, — Жан бодро встряхнул Яна за плечи, — Сейчас мы с тобой прокатимся. Доедем до края этого самого «вражьего леса». Я своими глазами гляну дом, хоть издалека. Тогда уже решу, что делать. По рукам? Вместо всяких слов Ян с жаром пожал его ладонь, и они дружно отправились к лошадям. Им хватило ровно часа, чтобы миновать опасный овраг, забраться на холм и, спрятавшись в надёжно скрывавших их зарослях, всё обсудить. Увиденное вселило в Жана решимость. Только бы не действовать с горячей головой. За пару дней я всё продумаю, а Микаса пусть меня пока потерпит, — думал он, отводя лошадей, свою и Яна, обратно на конюшню, где вовсю кипела работа. Микаса и главный конюх пытались «генерально» убираться, в то время как Мартинет всеми силами отвлекала их от работы: — А когда уже мне можно своего коня, а, тетушка Микаса? — тараторила Мар, мокрая с ног до головы: ей поручили мыть лошадиные щетки, — Следующей весной? Или только летом? Но если летом, мне будет восемь, а Ян хвастался, что первый нормальный конь, а не какой-то там пони, был у него уже в семь! Микаса слушала детскую болтовню с улыбкой. Она закрыла на щеколду только что вычищенное стойло и сказала: — Я впервые села на лошадь в двенадцать. В этом деле некуда торопиться.        Однако Мар была с ней категорически не согласна. — В двена-а-адцать? — разочарованно протянула она, совсем как Ян выпятив нижнюю губу, — У вас дома что, не было лошадей? — Микаса впервые села на лошадь в кадетском училище. Я прав? Все находившиеся в конюшне резко обернулись: под дверным косяком, чуть пригнувшись, улыбался Жан, медля и будто не решаясь зайти внутрь. Пожилой конюх молча кивнул ему и продолжил орудовать вилами, а Мар нахмурила тёмные бровки, ревниво глянув на Микасу, лицо которой — Жан готов был поклясться — с его появлением просветлело. — Верно, — подтвердила Микаса. — А ты ездил верхом и до этого. Я права? Жан смелее шагнул внутрь. — А то, — кивнул он, — В городе было особо не раскататься, но меня с детства водили на ипподром. Несмотря на то, что все двери и окна были открыты настежь, внутри конюшни стоял затхлый конский запах. Однако Жан в своё время нюхивал запахи и похуже, а потому уверенно прошёлся вдоль конюшни, оценив объем оставшихся работ: — Скоро обед, а вы как будто только приступили. Давайте-ка подсоблю, а то и к вечеру не управитесь. Микаса, пожав плечами, протянула ему метлу, и Жан, засучив рукава, принялся за работу. С парой сильных умелых рук дело пошло быстрее. Мар не давала им скучать, засыпая вопросами про кадетское училище, про Разведкорпус и лошадей, чему Жан был только рад: будучи любителем покрасоваться, он не мог упустить возможности их впечатлить. — … и вот мы решаем, кто из нас поедет дальше: одной лошади троих не увезти, — Жан пятернёй зализал волосы назад, поглядывая то на сосредоточенную Микасу, то на Мар, сидевшую на полу в окружении высохших тряпок и совершенно позабывшую про своё задание. — … Тогда Армин и говорит: «Езжайте дальше вы, я ранен и слаб, я буду для вас обузой». Уголок рта Микасы дернулся вверх, то ли оттого, что Жан очень ловко изобразил Армина, то ли оттого, что он чуточку преувеличил: «последний Командор» давным-давно возмужал, и его ломающийся голосок звучал скорее забавно, нежели правдоподобно. — А что ентот, второй? Ну тот, который Райнер? — к удивлению остальных спросил конюх. Всё это время он молчал, усердно вычищая от навоза свою часть конюшни, однако история Жана заинтересовала его настолько, что он присел на деревянный табурет, скинув всю работу на плечи молодых. — А Райнер… Райнер мотнул головой, — изменив голос до неузнаваемости, Жан пробасил, — «Нет, дальше должны ехать вы. Я большой и тяжелый, вдвоем нам на лошади не усидеть». — А вы? Что тогда сказали вы? — прошептала Мар, неотрывно следя за губами Жана в предвкушении грандиозного ответа. — Я? А что я?.. — Жан помедлил, вновь косясь на Микасу, затем решился и пафосно изрёк: — Я сказал им: «Ребята!», — он театрально вскинул руку вперед, — «Езжайте-ка вы без меня, ведь я самый красивый и вкусный из вас, лучше останусь здесь, отвлеку всех титанов на себя и вас спасу». Не сдержавшись. Микаса прыснула смешком, а Мар потребовала продолжения, отчего Жану вновь пришлось импровизировать: — И вот, залезаю я, значит, на дерево… А все титаны смотрят на меня, голодные, аж слюнки текут. Тогда, от скуки, я начал травить байки, ну, про своих кадетских: сперва про Сашу и картошку, потом про Конни с его коронными косяками… А потом, когда добрался до Райнера и Кристы, они как давай хохотать, так и лопнули от смеха! Надорвали свои животы… — Титаны не умеют хохотать! — сердито крикнула Мар, а конюх перебил: — Что там эдакое с Райнером и этой… Христой? Охота бы послушать. — Дело былое, уже и неважно, — отмахнулся Жан словами Яна и с удивлением отметил, что лицо Микасы расписала улыбка. Даже не пытаясь казаться серьезной, она попросила: — Расскажи, как всё было на самом деле. — Ладно, — покорно вздохнул Жан. Он позволил себе ещё немного полюбоваться её лицом, а потом усилием воли перенаправил свой разум в тот день, когда его вместе с товарищами чуть не размазала Женская особь. — А дальше… дальше мы пустили сигнальную ракету и подождали ещё немного, — голос Жана зазвучал трескуче и сухо, — и нам на помощь прискакала та самая Криста. С собой она привела лошадей, каждому из нас хватило, вот так мы и спаслись. — Ого, — Мар нахмурилась, не вполне понимая, впечатлило ее появление Кристы или нет, — А потом вы все поехали домой? — Не совсем, — Жан замолчал. Работа в конюшне полностью остановилась. Микаса, последней из всех пытающаяся оттереть запачканные стены, и та бросила тряпку в ведро, замерев на полу со сложенными на коленях руками. — Жан?.. — тихонько позвала она, и ровно в тот момент он понял, что вот уже с минуту пялится в стену, вместо того, чтобы продолжать. Липкие щупальца воспоминаний сковали грудь Жана спазмом, и он медленно опустился на пол, ощущая волну тошноты. — С тобой всё в порядке? — встревожилась Микаса. Она хотела было двинуться к нему, но Жан остановил её взглядом: — Да. Я просто… Не до конца уверенный, следует ли говорить об этом в присутствии ребёнка, он всё же решился: — Я просто вспомнил, как мне было чертовски страшно. В тот день погибло столько людей… А я тут шучу и кривляюсь… как идиот. Скользя глазами по бледному кирштайновскому лицу, Микаса сказала: — Шути, если тебе так легче. Не стоит себя винить. — Серьёзно?! — Жан с вызовом встретил стушевавшийся взгляд Микасы, всем своим видом крича: «А как же мои шутки про Энни и Эрена?! Те, по пути за малиной? За них себя тоже не стоит винить? Или же это другое?» Микаса покраснела: она прекрасно его поняла. — Серьезно, — после недолгой паузы подтвердила она, начиная мять пальцами край своего фартука, — Я тут всё думала о нашем недавнем разговоре и… — Микаса покраснела ещё сильнее, — … и вспомнила слова Армина. Он когда-то говорил, что так устроена психика человека: вспоминать о тяжелых временах с улыбкой, чтобы просто не сойти с ума. — Значит, ты не в обиде на мои слова? Ну, те, которые я сказал по пути за малиной? — вопрос вырвался сам собой, и Жан пожалел, что задал его здесь, а не наедине. — Больше нет, — ответила Микаса, и сожаление Жана тут же отступило, забирая за собой и чувство вины. Это драгоценное «больше нет» разрядило атмосферу настолько, что Мар тут же послали за сэндвичами, уплетая которые все работавшие на конюшне болтали уже о совершенных пустяках. Подкрепившись и набравшись сил, они возобновили уборку в комфортной для всех тишине, прерываемой лишь редкими распоряжениями конюха. — Знатно вы сегодня поработали, — похвалил он Микасу с Жаном перед тем, как отпустить домой, — Господин Кирштайн, попрошу оплату и на вас, завтра утречком приходите за деньгами. Но Жан, устань он и втрижды сильнее, ни за что не принял бы этих денег. — Я и так задолжал господину Бруно за дорогу сюда. Ничего не надо. Честно говоря, он был даже рад физической работе, а за возможность размять мышцы в тандеме с Микасой заплатил бы и сам. — Ты хорошо потрудился и заслужил оплату. Не упрямься, Жан, — вздохнула Микаса, поглаживая на прощанье плечи обнимавшей её Мар. — Может, накормишь и пустишь заночевать? Такой оплаты будет более чем достаточно, а деньги забери себе. — Ладно. Если хочешь. И, распрощавшись с конюхом и девчонкой, они отправились обратно домой к Микасе. Сперва они шли молча, слушая стрекот вечерних цикад. Потом, забывшись, Жан, принялся насвистывать весёлую песенку, однако быстро осёкся, ожидая вспышки гнева под стать Бонни: «Жан! Ну сколько можно! Хватит свистеть!!! Это нервное отклонение, я срочно запишу тебя к доктору Брюгге, он выпишет тебе микстурку и…» — У тебя хорошо получается. Можешь ещё? Голос Микасы разрезал треск насекомых, а её просьба вонзилась куда-то под сердце. Вонзилась чем-то горячим. — Я… ну я могу, да… — выдохнул Жан, — Если это уместно… После моей пляски на костях. Горечь в его голосе наложила на Микасу тень печали. Она остановилась и сказала: — В тот день, о котором ты шутил, мы действительно многих потеряли, — вспоминая погибших знакомых, Микаса прикрыла глаза. Потом потерла то место, на котором когда-то красовался красный шарф, и развернулась, — Но те, кто выжил, многое приобрели. Пожалуйста, продолжай, — и с тёплой, ободряющей улыбкой Микаса протянула ему свою ладонь. Тук. Сердце Жана взмыло вверх и застряло в пересохшем горле. Тук. Он хотел было что-то сказать, как-то преумножить прекрасные слова, но задыхавшееся восторгом горло совершенно вытеснило все остальное. Тук. Жан, наконец, решился. Он крепко сжал её тёплые пальцы и вдохнул полной грудью, чтобы высвистеть самую прекрасную мелодию, на которую был только способен. Они всё шли и шли, и с каждым шагом всё больше и больше огня разливалось у Жана в груди, а жар от ладони Микасы разжигал в нём дрожь. А я-то думал, у неё ледяные руки… Интересно, и почему? Спустя несколько долгих, томительных, но до боли быстрых минут, Жан резко тормознул, собираясь что-то сказать. — Что такое? — спросила Микаса. — Я… — закрасневшись, он внимательно глянул в её не до конца отмытое лицо, скользнул по чуть заметному шраму и приоткрытым губам, и тут же мотнул головой, стряхивая опасное наваждение. Медленно сглотнув, он взял себя в руки и кивнул на небо поверх её макушки: — Да ничего. Красивый закат сегодня. В городе таких не бывает. Микаса обернулась, проследив его взгляд: — Да, — сказала она, — В городе вовсе не до закатов. С минуту они постояли молча, любуясь розовыми сумерками в обрамлении золотых облаков. Потом Микаса аккуратно вызволила руку и двинулась дальше, оставляя Жана ошарашенно смотреть ей вслед. Ведь он, облизывав глазами её стройный, гордый, ровный силуэт, наконец-то понял, что за чувство охватило его этим утром в разговоре с Яном. Этим чувством оказалось… сожаление. Жан снова вспомнил Мартинет, брошенную непутевой матерью, вспомнил Тео, брошенного им самим (только бы не быть с Бонни!), и встретил это чувство со сжатыми кулаками. Он готов был драться и отрицать его до конца, но отравленная мысль вонзилась в голову, стуча: Это не Бонни должна быть матерью Тео… … а Микаса-Микаса-Микаса… Жан вздохнул. Потом зажмурил глаза и… … вдруг передумал сопротивляться. Он с облегчением отдался этому сожалению, принял невозможность повернуть время вспять, разжал кулаки и бросился вслед за Микасой. Бросился бегом… … уже отлично зная, что делать дальше.