Кровь и говно

Всё было тихо, выжидательно тихо, казалось, что тишина не выдержит и вот-вот рассмеется.

Владимир Набоков, «Камера обскура»

Леви уже скучал по Мартину, своему старому соседу с разрывом селезенки. От того не было шума, в отличие от нового соседа — заросшего щетиной косматого мужика, от которого несло прокисшим потом и табаком. Ближе к вечеру мужик полностью оклемался и, сволота, разговорился со своим соседом с другой стороны. Теперь их дружное ржание давило на и без того уставший сотрясенный мозг. Мужик с любопытством пялился и на Леви, но сам Леви старательно делал вид, что не замечает внимания к себе. Минут сорок назад этот мужик спокойно вышел из палаты: у него была перебинтована правая кисть, и, в отличие от Леви, гулять он мог, сколько хотел. Без него было тихо и спокойно, но, едва он вернулся, Леви чуть не задохнулся от табачной вони. Бесило. Еще сильнее Леви взбесило, когда мужик наконец обратился к нему: — Э, пацан. Слышь меня? Леви сел на постели и, не глядя на мужика, сказал: — Какой я тебе пацан? — Ты с разведки, значит? Отвечать не хотелось. Вообще не хотелось иметь никакого дела с этим вонючкой: видеть его, слышать его голос, лежать на соседней койке. — Че ты не разговариваешь со мной? Леви бросил взгляд на мужика. Тот сидел, скаля темно-серые зубы, — вроде бы и дружелюбный, но все равно ведь раздражает своей настырностью. — Слышь, пацан, тебя как звать-то хоть? — Еще раз назовешь меня пацаном — недосчитаешься своих гнилых зубов. — Ты че нервный такой? Да что за пиздец… Леви вскочил, забыв про больную ногу, метнулся к койке, схватил мужика за грудки и медленно процедил: — Не испытывай мое терпение. Хотелось лишь одного — чтобы он, сука, отъебался и заткнулся. Хоть на десять минут. Жгуче запульсировала раненая нога; мужик всполошенно заморгал и вцепился Леви в запястье, пытаясь высвободиться, отпихнуть его, но тщетно — Леви несравнимо сильнее даже больным и измотанным. — Куда вскочил? — раздался грозный женский голос рядом. Леви обернулся — за ним стояла толстая старуха в серой больничной форме. Видимо, это вторая медсестра — Ильзе. Она сурово подбоченилась: — А ну, живо в постель. Давай-давай. Нога уже горела огнем, а стены палаты опасно закачались. Леви отпихнул мужика и вернулся в свою койку. Заметил, что на него выпялилась почти вся палата, но было насрать. Пусть думают, что хотят. — Ебанутый, что ли? — взвизгнул мужик, выглянув из-за спины Ильзе. — За языком следи, не в хлеву, — напустилась старуха уже на него. — Устроили тут, понимаешь, это самое. — Да чо он? — Через плечо! — рявкнула Ильзе, прежде чем вернуться за свой стол. Тишина в палате повисла такая, что стало слышно настенные часы. Громкий мужик прижался к кровати и злобно косился на Леви, но вякнуть ничего так и не решился. Леви расслабился и закрыл глаза: хоть капелька покоя. Впрочем, покой и тишина, которых Леви так хотел, сыграли против него. Экспедиция начала восстанавливаться в памяти в мельчайших деталях: на месте ситуация развивается молниеносно, а вот после — когда всё кончилось: за ужином, или ночью в постели — начинает раскручиваться, обрастать подробностями и выводами. Проще говоря — доходить. Уж лучше так: за Стеной надо действовать, а прожить это можно и позже. Теперь было ясно, как белый день: экспедиция пошла по худшему сценарию — титан добрался до обоза. Погибло всё: резерв газа, снаряжение, припасы, груз, лошади… Люди. Новички, которых держали в центре построения, чтобы не подставлять под удар. Беззащитные раненые, кто не мог ехать верхом. Двое доживших врачей. Леви помчался на выручку сразу же, едва черная ракета взметнулась в небо и Эрвин развернул командующий отряд; но, когда они прискакали на место, от обоза оставались лишь обломки. Воняло титаном, сифонил из разбитых баллонов газ. Поляна была усеяна трупами и комьями свежей земли, а в центре сцены боя стояла десятиметровая аномальная тварь с крошечными злобными глазками. Она разинула свой здоровенный хавальник и откусывала кому-то голову. — Я сам, — крикнул Леви отряду и бросил гарпун титану в плечо. Сбоку этой твари на тросах болтался тот самый парнишка, который позже ранил Леви. Он повис на локте титана и мотал башкой, явно не соображая, что делать. Он мешался и мог погибнуть, сразу валить титана было нельзя. — Съеби на хуй! — проорал ему Леви на подлете. Парнишка был то ли глухой, то ли тупой, и вопреки приказу рванул вверх, за Леви, к плечу титана. Подлетел, рьяно замахал клинками… И вместо титана порезал, блядь, Леви. Прямо в голень засветил, да так, что у Леви цветные всполохи замелькали перед глазами. Парнишку титан смахнул ручищей, как мошку, а Леви, игнорируя боль, наконец метнулся к загривку. Один взмах клинков — жизненно важный кусок мяса вылетел, и тело титана рухнуло. Дело было сделано; Леви попытался приземлиться, но левая ступня не послушалась, он потерял равновесие, кувыркнулся в воздухе и грохнулся об землю. Попытался встать — ступня отказала снова. В глазах задвоилось. Обжигающе парило от дохлого титана; рядом валялся парнишка — с переломанными, вывернутыми конечностями. Лужа крови, растекшаяся под затылком, означала: парнишки больше нет — это просто труп. «Экспедиция завершена, уходим в Трост», — услышал Леви крик Эрвина; хлопки сигнальных ракет, тонущие в звенящем гуле, сменились женским голосом: «Давайте же, капитан, очнитесь! Ну пожалуйста! Вы нам очень нужны. Капитан? Вы меня слышите? Живой! Живой, слава всем святым!..» Это было, как иногда пафосно выражается Эрвин, фиаско. Цель экспедиции — доставка груза и разбитие перевалочного пункта на пути к Сигансине — была не просто провалена, а разъебана в говнище. Груз на несколько тысяч талеров уничтожен, десятки солдат — мертвы… — Как звать-то тебя? — донесся до Леви голос громкого мужика. — Я Йохан. Леви приоткрыл глаз и покосился на соседа. Вот настырный… — Иди на хуй, Йохан. В ответ Йохан разумно отмолчался. Надо же, обучаемый, не совсем идиот. Леви вернулся к своим мыслям. Эрвин потом рассказал, что Леви после падения вырубался минуты на две. Он сам этого не запомнил. Кто-то — Леви не понял, кто именно, Петра, наверное, — перевязал ему ногу обрывком плаща. Солдаты осмотрели тела, забрали немногочисленных выживших, кого еще был шанс спасти, и уехали. Им пришлось бросить все — уцелевшее снаряжение, лошадей, смертельно раненых солдат, не говоря уже о трупах. Леви даже не срезал нашивки с тел Ральфа и Юргена. Это маловероятно и сродни чуду, но, быть может, они выжили? Хотя бы кто-то один. За пару часов до инцидента строй напоролся на другого аномального: Эрд смог его прибить, но Ральф остался без ноги, а Юрген пережил сильный удар об землю. Леви плохо запомнил обратный путь, слишком ему было херово: тело гудело, особенно голова — это давало о себе знать сотрясение мозга, о котором потом сказали Фил, Дворкин и докторша. Леви ехал с Эрвином; тот периодически придерживал его, не давая упасть. Сам бы Леви в таком состоянии никуда не доехал, поэтому лошадь, Ежевичку, тоже пришлось оставить за Стеной. Жаль: хоть она была вредная и иногда не слушалась, Леви успел к ней прикипеть. Чувства были взаимны — Ежевичка ластилась всякий раз, как он заходил в конюшню: тыкалась мордой в плечо, норовила лизнуть лицо, смешно фыркала, когда он угощал ее яблоком. А вдруг найдется в следующей экспедиции? Одичавшая, свободная. Вот будет радость… Леви глянул на часы, которые висели над дверью в палату. Прошло всего полчаса, а к нему подобралась новая проблема: нужно было поссать. Если накануне он только блевал и потел, то сейчас организм возвращался в нормальный ритм, и терпеть становилось все сложнее. Гребаная жестяная утка, которую он поначалу принял за бутылку, стояла на тумбочке: протяни руку, сунь член — и никаких проблем. Кроме рухнувшего самоуважения и публичной росписи в собственной беспомощности: «Эй, слушайте все: я капитан Разведкорпуса, типа, сильнейший хер во всем человечестве, сраная надежда и всё такое, и я не в состоянии пройти пятнадцать метров, чтоб поссать. Видали, какова она, ваша надежда?..» Ну уж нет, пошли они все на хуй вместе с Йоханом и медбратом-мышью. Не дождутся. Леви сел на кровати и прислушался к ощущениям. Голову не кружит, вертикально держаться можно. Он приподнялся, опираясь руками на койку. Надо было ступить больной ногой, а потом сделать шаг. Ухватившись за изножье кровати, он шагнул левой ногой, перенес вес — ее пронзило болью, но Леви тут же шагнул другой ногой и перевел дух. Терпимо. Он дойдет. Он отпустил изножье кровати, сделал шаг… Пол поехал под ногами. Су-ука!.. Леви грохнулся, сгруппировавшись в последнюю долю секунды. Голень жгло, он лежал и злился на себя: не успел пройти и трех шагов, как наебнулся мордой об пол. Сильнейший, сука, хер во всём свете. Леви попытался подняться: рефлекторно согнул левую ногу, попытался поставить — и ступня снова уехала в сторону, а голень прострелило. Приближались тяжелые шаркающие шаги. — Куда опять тебя понесло? — заворчала Ильзе, помогая ему подняться. — В отхожее место. — Попросить надо было. — Не буду я в вашу утку ссать, это унизительно. Ильзе усадила его на кровать, мельком глянула в лицо, хмуро осмотрела бинты и назидательно сказала: — Швы-то разойдутся, пока прыгать тут будешь. Или разобьешь себе еще чего-нибудь. — Вот я под себя не ходил из-за какой-то царапины. Я здоровый мужик, а не столетний дед, — уперся Леви. Ильзе вздохнула. Ее лоб разгладился. Она окинула Леви внимательным взглядом с головы до ног и сказала: — Посиди пока, горюшко. Костыли тебе принесу, если доктор разрешит. Первая маленькая победа в битве за власть над собственным телом была одержана. Спустя пятнадцать минут, пока Леви волочился по коридору, переставляя костыли, он признался себе: больше всего корежило от нынешнего положения, где он — тело настолько бесправное, что не может без разрешения и поссать сходить. Даже потеря контроля над своими же ногами не так раздражала, как сама эта ситуация: он в руках кучки мутных странноватых людей… И это сегодняшние поотзывчивей и посговорчивей, чем вчерашние. Экспедиция в нужник завершилась успехом и даже превзошла ожидания, в отличие от настоящей экспедиции, и Леви вернулся в палату. Посмотрел в потолок, поразглядывал стены, полежал на спине, на животе, на правом боку — бесило все. В своей тумбочке Леви нашел книжку, обрадовался — хоть какое-то занятие. Слова в ней были красивые, но сюжет поначалу сводился к унылому описанию семейной жизни сорокалетнего мужика и его романам с женщинами. Когда этот мужик влюбился в шестнадцатилетнюю капельдинершу, мельком увиденную в театре, Леви не выдержал глупости происходящего, захлопнул книгу и швырнул обратно в тумбочку. Сраная больница, сколько ему еще здесь вот так лежать? В свете газовой лампы кружились мелкие пылинки. Леви начал их считать: одна, две, три… На двенадцатой он понял, что, вероятно, считает их по второму кругу, и бросил это занятие. Пыли в палате было мало: уборку в больнице делали на совесть. Медсестры и медбратья по несколько раз в день протирали все поверхности раствором какой-то резко пахнущей дряни. Даже основание кровати снизу протирали — Леви проверил. Чистыми были и оконные стекла: немного запачканы каплями снаружи, но это не страшно — заметно, что их регулярно моют, особенно изнутри. Потолок определенно следовало побелить. Леви изучил каждое пятно в уголках, каждый потек на стыках плит, рассмотрел все неровности и трещинки. На уныло-зеленых стенах он разглядел пятна, которые были то светлее, то темнее основного цвета — видимо, подкрашивали сколы, чем придется. Когда рассматривать палату надоело, Леви перевел взгляд на настенные часы: прошло только двадцать минут. Заебало. Леви достал из тумбочки книгу, открыл, где остановился, и продолжил читать. Книга утомила через полчаса: из-за чтения, напряжения глаз… Из-за непроходимой тупости сюжета — мужик, как полный идиот, оставил семью и сбежал к этой едва знакомой ссыкухе. Жутко разболелась голова — как, бывает, болит при гриппе: тяжело и остро, будто мозг режут изнутри мясницким ножом. Леви отложил книжку, накрылся одеялом с головой — чтобы спасти глаза от света; перевернулся на бок, сквозь боль подтянув к животу раненую ногу. Тазобедренный сустав, словно бы уже заржавевший без движения, смачно хрустнул. Сраная книжка. Сраная больница. Сраные врачи. Сраное ранение. Сраное всё.

***

Обезболивающие порошки начинали действовать через двадцать минут, а эффекта хватало часа на три. Вернее, иллюзия скорого выздоровления исчезала уже на втором часу; потом голень постепенно наливалась болью, и около двух-трех часов приходилось маяться и ждать, когда порошки принесут снова. Вечером Леви спрашивал у докторши, нельзя ли пить порошки чаще — получил ответ: «К сожалению, нельзя, они гепатотоксичны», что бы это ни означало, и обещание увеличить дозу. Ночью после этого разговора Леви проснулся от боли спустя целых три часа — значит, увеличение дозы немного помогло. Действие утренних порошков кончилось пару часов назад, и Леви ждал обеда — и не еды, есть не хотелось; он ждал обезболивающих. В палате дежурил медбрат-летучая мышь; он молча отдал Леви миску с супом, тарелку с кашей, кусок хлеба и даже стакан… чая. — Порошков не будет? — спросил Леви. — А что, потерпеть не можете? Их пьют два раза в день. — Вчера давали четыре раза. Мышь заглянул в карточку Леви, потом в свою тетрадку, почесал затылок, скривил недовольную рожу, но все же замешал порошок в стакане и, уходя, буркнул: — Вторая порция еды, если что, не положена. После гадких порошков Леви выждал полчаса, борясь с тошнотой; через силу съел остывший обед. Боль начала отступать, но в желудке словно что-то скреблось, покалывало, давило, и сытость не радовала вообще. Леви в предвкушении глотнул чая — и от кошмарно знакомого землистого вкуса волосы на загривке встали дыбом. Это самый дешевый утопийский сорт, лежалый и отсыревший; только такой чай и можно было достать в подземке. Когда-то Леви его очень любил. Теперь же, по старой памяти, его, как настоящая, накрыла та самая паранойя, с которой он сосуществовал под землей еще каких-то пять лет назад. Быстро же привыкаешь к хорошему — вкусному чаю, солнечному свету, чувству безопасности… Медбрат-мышь, проходивший мимо с тележкой, молча забрал грязные тарелки. Леви кинул ему вслед: — Вы сегодня не протирали поверхности. — А вы мне не указывайте, — оскалился тот через плечо. — Тут пыльно. — Да ну. Чисто. Леви провел пальцем по тумбочке и протянул руку мыши — мол, сам убедись. Тот недобро глянул на Леви, рассматривать пыль не стал, буркнул: «Сейчас», взял с тележки тряпку, демонстративно поелозил ей по тумбочке, даже не задев углы, и кисло поинтересовался: — Довольны? — А у других пациентов протирать не надо? И вы плохо протерли. — Тебя не спросил, — снова сбившись на «ты», буркнул мышь, кинул тряпку на тележку и, проигнорировав замечания, продолжил обход. Мудак. Нога под повязкой страшно чесалась, как любая заживающая ранка. Это хороший знак, но был и плохой: ощущения внутри самой ноги не менялись. Ниже колена всё болело так же свинцово и жгуче; порой, уже на исходе обезболивающего, даже казалось, что туда подбросили дровишек. Чтобы хоть как-то отвлечься от этого ощущения, Леви достал вчерашнюю книжку и погрузился в нее. Чем дальше он читал, тем больше у него становилось вопросов, и меньше находилось ответов. Шестнадцатилетка живет за счет того мужика, но завела любовника, и тот притворился педиком, чтоб поселиться вместе с ними и втайне ее потрахивать у этого олуха под носом. Ну что за блядская чушь? Почему все персонажи такие идиоты? Зачем вообще об этом книгу писать?.. — Отбой через пять минут, — крикнул медбрат. Дочитывать придется завтра. Погасли свечи и лампы, и Леви остался наедине с темнотой. Память вновь услужливо подсунула парнишку, который проткнул ему ногу. Его, Леви, травма была бы не такой уж большой ценой за жизнь того парня… нет, мальчика — это был вчерашний кадет, лет пятнадцать-шестнадцать, не больше. Вот только обмена со смертью не вышло: и нога пробита, и мальчик мертв. Впрочем, долго бы прожил этот мальчик — с его-то тугоухостью? Может, и не стоило подставлять ногу?.. А может, вместо «съеби» парнишка услышал «въеби». Тогда это косяк Леви — он отдал нечеткий приказ и обрек мальчика на смерть. Голову вновь разрывало от попыток просчитать последствия других решений — и вновь он напоминал себе, что это пустое, и предвидеть исход невозможно. Сделал и сделал. Сказал и сказал, ничего не исправить уже, толку-то жалеть — остается лишь разгребать последствия. Вечно так: как ни поступай, а произойдет какая-то хуйня, которую не предугадаешь. По крайней мере, Леви не мог. У Эрвина, например, частенько получалось. С такими мыслями справляться проще, когда не валяешься бревном, а что-нибудь делаешь: летаешь по лесу, отрабатываешь удары, стоишь в планке, моешь пол или окна, наводишь порядок у Эрвина в кабинете. Тело и руки заняты, голова работает. На тренировке можно сбросить злобу, уборка успокаивает… — Штефан, будьте добры… — донесся стон Кристофа с соседней койки. Раздались тяжелые шаги, и появилась огромная темная фигура: Леви узнал высокого медбрата, который работал с Дворкиным. — Что случилось? — спросил он. — Живот болит… Очень. — Сейчас я разбужу доктора, — ответил Штефан и быстро зашагал прочь. Вскоре пришел сонный Дворкин, пощупал живот Кристофа, что-то злобно набурчал и ушел. Леви заметил перепуганные глаза Кристофа, смотревшие из темноты прямо на него, и отвернулся. Не хотелось видеть чужую боль: своей хватало.

***

Докторша в компании Магды опоздала на утренний осмотр и торопилась так, будто ее прихватил понос. — Доброе утро, Леви. Вам лучше? — Не особо. — Хуже? — Тоже нет. Докторша пощупала его лоб, глянула на рану — забинтованную — и сказала: — Так, я думаю, перевязка потерпит до вечера. Зовите, если что, Магду или Ильзе. Пока отдыхайте, еще увидимся. Она что-то быстро нашкрябала в медицинской карте и упорхнула к Кристофу. Ни подробных расспросов о самочувствии, ни ласковых слов, ни яблочек… Справедливости ради, она так же быстро расправилась со всеми остальными и исчезла из палаты уже через пятнадцать минут. Обход врача — хоть какое-то событие в этом сонном царстве, а прошло так невнятно и скомкано… Мысленно пожелав докторше удачи, Леви вернулся к своей глупой книжке. Персонажи по ходу сюжета становились все мразотней: мужик заподозрил свою ссыкуху в измене и хотел убить, но из-за травмы ослеп, а ссыкуха с любовником совсем перестали его стесняться. Болела раненая нога, под ухом безостановочно болтал ебучий Йохан, левый висок начала пилить мигрень. Чуть позже привезли истинную причину, по которой так торопилась докторша: здоровенного бритоголового мужика в бессознанке. Магда и Аксель, которые, пыхтя, перетаскивали его на койку, вполголоса переговаривались друг с другом; Леви отчетливо услышал «Ева нож достала» и «аккуратней клади, у него живот порезан». — Мало было одного ебанутого, второго привезли, — прокомментировал это Йохан. — Знаешь его? — спросил Леви, кивнув на койку бритоголового. Йохан вздрогнул, странно покосился на него, но все же ответил: — Да это известный мордоворот у местного царька. У трактирщиков, кто сбывает дурь, деньги выбивает за крышу. Говорят, сам обдалбывается и потом чудит. Был той зимой случай… — Не надо продолжать, я понял, — оборвал Леви. — Это его подикось братки Беккера чикнули, — сообщил Йохан. — У них давно терки за корчму одну на Кожевенной улице. — Мне насрать. — Военпол-то купленный весь, никто их не гоняет. Эдак у нас скоро как в Тросте станет, что и в чужой район вечером зайти ссыкотно. — Мне насрать, — угрожающе повторил Леви. — Вот я давеча до бондаря ходил… — Насрать мне, — перебил Леви. — Насрать на тебя, твоего бондаря и герминских бандитов. Что непонятного? — Дак ты ж сам спросил, вот я и рассказываю! — Заткни уже ебучку, и так голова болит. Ебучку Йохан не заткнул, но хотя бы отвял от Леви и пристал к другому соседу. Компромисс. Прошел обед, книжка кончилась — тем, что девчонка своего слепого мужика просто убила, ну какой же ёбаный бред! — до ужина было еще далеко, а делать нечего. Йохан резался с соседом в штосс на сигареты. Сладить с картами одной рукой ему было сложно; он то откладывал свои карты, чтоб достать из них одну, то просто вытягивал ее зубами — а потом обязательно ронял, засвечивая всю руку, и ныл, что теперь надо переиграть круг. Не жулик, а бестолочь… Прошла мимо Магда с судном в руках. Отдала его кому-то из пациентов в дальнем углу, расставила ширму и сразу побежала распахивать окна, но убийственные ароматы дерьма все равно наполнили палату: даже у Леви, ко всякому говну привычного, аж глаза заслезились. Совсем дурно, похоже, мужику. Что ж он такое мог сожрать в больнице, что теперь всех отсюда выносить придется вперед ногами… Бобовый суп, что ли, здесь кому-то дают? Густо покрасневшая Магда крутилась посреди палаты, повернувшись к тому мужику спиной. Теряется, смущается, когда кто-то срет, — хотя казалось бы, это больничные будни. Наверное, новенькая, неопытная… Из угла послышалось отупелое: — Это че? Магда заглянула за ширму, тут же выскочила оттуда с воплем: «Мамочки!» и унеслась прочь из палаты. Прибежали они вдвоем с докторшей. Та подлетела к койке мужика и почти сразу сказала: — Потерпит. — У него ведь кишка наружу, — пролепетала Магда. — Ну да, пролапс, это неопасно. Ставь ко мне в общую очередь или к Фишеру брось, он должен справиться. Мне некогда, у меня там эклампсия, кесарить надо срочно, — протараторила докторша и сразу убежала, шурша подошвами тряпичных туфель. Что такое «эклампсия», Леви не знал, но прозвучало пугающе. Магда, поторчав посреди палаты в замешательстве, наконец спохватилась и забегала: сперва вслед за докторшей, потом вернулась с грохочущей каталкой, переложила на нее мужика с выпавшей кишкой, увезла, хлопнув дверью — и в палате резко стало тихо. Забрел в палату другой мужик. Он, кажется, лежал по правую руку от Кристофа. Шел он медленно; сутулый, серолицый, тощий — больничная сорочка болталась на нем, как мешок на огородном пугале. Он уже почти добрел до своего места, но вдруг схватился за изножье койки Кристофа, согнулся пополам, застонал, закашлялся, с утробным звуком блеванул, и изо рта у него полилось что-то коричневое… Кровь? — Господин Айке!.. — метнулась к нему Магда прямо из дверей. Айке кашлял, его трясло и шатало, лилась на пол бурая от крови блевота. Магда подхватила его под ребра. Ее взгляд метался: от Айке — ко входу в палату, где она бросила каталку. У девчонки ступор и паника. — Идите за каталкой, я за ним послежу, — сказал Леви, садясь на постели. Вымазанный в крови Айке вдруг затих и вперил в него пустой невидящий взгляд. Магда наконец отмерла, усадила Айке к Леви на кровать и распорядилась: — Смотрите, чтоб он не упал. Магда снова убежала. Айке прислонился к изножью кровати, хрипло дыша ртом. По его подбородку стекала кровь; он закашлялся снова и вдруг качнулся, теряя равновесие. — Эй, эй, держись, — произнес Леви, успев поймать его за плечи. Магда привезла каталку. Айке поднялся, опираясь на нее, попытался перелезть сам, но его мотало из стороны в сторону, как контуженного. Магда тупила и цеплялась за ручку каталки. Леви смотреть на это спокойно не смог: вскочил, подал Айке руку, подсадил… Магда запоздало метнулась помогать, но, поняв, что только мешается, отступила на полшага назад и позволила Леви помочь Айке забраться на каталку — точнее, затащить его туда. — Спасибо, — полушепотом сказала Магда и потянула каталку назад. Нога превратилась в сгусток концентрированной боли, почти невыносимой, хотелось просто оторвать ее на хуй по колено, лишь бы это кончилось. Голову кружило, перед глазами плясали мушки. На простыни расплывалось темное пятно — там, где Айке упирался в кровать испачканной рукой. До сих пор воняло дерьмом и блевотой. Леви рухнул на чистую половину постели, переводя дух. Пиздец какой-то. Вернулась Магда минут через десять: с пустой каталкой и таким же пустым взглядом. Побродила по палате, замерла, глядя в одну точку; вдруг встрепенулась и сходила за ведром и шваброй. Головокружение и мушки рассеялись, да и нога подуспокоилась. Леви наблюдал, как едва ли не плачущая Магда замывала с пола кровавую рвоту. Управившись, она подняла взгляд на Леви и спохватилась, что надо заменить постельное белье. Пересадила его на многострадальную каталку, а сама привезла тележку, собрала испачканные простыни, критически осмотрела одеяло — и его тоже отложила к грязному. Протерев руки резко пахнущим антисептиком, она принялась перестилать постель. — Спасибо, что помогли с пациентом, — сказала она, подтыкая под матрас простынь. — Не благодарите, мне это ничего не стоило. — Нет, вы очень помогли, — вздохнула она. — Я не справилась бы одна. Он бы упал, и сразу бы умер, и… — Сейчас ведь всё нормально? — оборвал Леви. Магда кивнула, и он продолжил: — Ну и не циклитесь на этом. У вас здесь еще куча народа, за ними тоже надо смотреть. Она снова кивнула, хотела что-то сказать — замялась сперва, замолкла задумчиво, но потом все же заговорила: — Это самое сложное. Когда не успею от одного отойти — случается что-нибудь другое. Будто я должна быть в трех местах сразу! Ильзе, Аксель и Ева такие спокойные, а я здесь работаю только второй месяц, и… Неважно, отдыхайте, спасибо вам еще раз, — неожиданно свернулась она и убежала от Леви вместе с тележкой. Леви перебрался в чистую постель и уставился в потолок. Хлопнула вдалеке дверь. Палата проветрилась, всё стихло; никаких признаков суеты, которая творилась здесь пятнадцать минут назад. — Чего там исполнил этот крендель? — раздался голос Йохана. Ему никто не ответил, и он продолжил: — Эй, Леви, слышь меня? Скотина, подслушал все-таки имя. Леви, чуть склонив голову, искоса глянул на него; Йохан вздрогнул, но повторил: — Чего случилось-то? — Отстань от меня. И от человека тоже отстань. Йохан замолк. Пост Магды заняла Ильзе: позакрывала окна, прибрала тележки с каталками и засела за письменный стол; Айке в палату так и не вернулся. На вечернем обходе докторша уже никуда не спешила. Посмеялась с кем-то, выслушала Йохана, аккуратно перебивая его словесный понос; обменялась парой фраз с Ильзе и пересела к Леви на кровать. — Добрый вечер, Леви. Как ваш день прошел? Мелькнули в голове бритоголовый, блюющий кровью Айке, мужик с выпавшей кишкой. И в ноге сразу же засвербило. В подробности Леви вдаваться не стал: — Вы опять скажете, что это нельзя записывать в карточку. — Вы излагайте, как есть, а я уж как-нибудь переведу на врачебный язык, — улыбнулась она. — Не тошнит вас больше?.. Задав несколько обычных вопросов и черкнув что-то в карточке, она приступила к осмотру: срезала бинты, начала щупать. Щупала долго, тщательно, не только голень — но и ступню, и колено, и, самое пугающее, — молча. — Так, а когда у нас была операция? — пробормотала докторша, шурша карточкой. — Хм, давненько. Что-то вы, Леви, у меня не заживаете. — Так вы б видали его! Он же скачет по палате, как козленок, — вклинилась Ильзе. — То пописать, то других пациентов отсобачить. Нет, чтоб полежать спокойно. Не бережет себя совсем. — Да? Что ж, жаль будет такую красивую ногу ампутировать. В животе похолодело. Да нет, быть того не может. Не настолько сильно повреждена нога, чтобы ее отрезать — всё ведь заживет? На нем всегда всё заживает. Но вдруг… Леви покосился на докторшу. Лицо у той было крайне серьезное. — Расслабьтесь, мы этого не допустим, — вдруг рассмеялась она и легонько похлопала его по бедру. — Но придется нас слушаться. Ильзе, давай йод. Отвратительная шутка: злобная и мерзкая. Хоть ампутация на самом деле и не грозила, сердце бешено колотилось — страх потерять ногу до сих пор накрывал. Это ведь еще страшнее смерти. Какой же из него будет сильнейший хер человечества — без ноги? На УПМ большинство маневров недоступны, да даже на лошадь не сесть с одной ногой. Он станет абсолютно бесполезен за Стеной. Как вообще, блядь, можно кинуть Эрвина с этим дерьмом одного?.. Пощипывание от йода напоминало, что нога жива, все чувствует, и ампутировать ее никто не собирается. Пока что. — Я сейчас нанесу противовоспалительную мазь, — сообщила докторша. — Будет жечь. Ох, бля!.. Она, конечно, предупредила, но от первого касания мази глаза чуть не вылезли из орбит. Будто это не мазь, а открытый огонь. — Вы молодец, — пропела докторша, — вы справляетесь, потерпите еще чуть-чуть. Вот так… Хорошо, хороший мальчик… Я уже почти закончила… Вот, теперь всё. Встаем только в туалет, по палате не скачем. Договорились? У Леви не было иного выхода, кроме как кивнуть в знак согласия. Докторша перебинтовала ногу, что-то черкнула в карточке, сказала: «Отдыхайте, доброй ночи» и ушла к дальше — к Кристофу. Жжение утихло, боль осталась. Леви так и валялся мордой в подушку, искоса поглядывая за докторшей. Она только что называла его «молодцом» и «хорошим мальчиком», и, хоть у нее тут целая палата ебучих «хороших мальчиков», лично ему такие слова в жизни никто не говорил. Мама только, и было это в те времена, когда он действительно еще был хорошим — а хорошим он быть перестал, когда познакомился с Кенни и взял в руки нож. У Кристофа дела не ладились: докторша, нахмурившись, выписала ему уколы вместо порошков. Кристоф на слове «укол» вздрогнул, но докторша его тут же успокоила: они-де мощные, действенные и быстро облегчат его состояние. Леви малодушно захотелось укол. Бритоголового звали Юстасом. Имя совершенно не подходило к его бандитской роже: наверняка у него было погоняло — вроде «Лысый», «Жига» или «Кастет». Языком он ворочал еле-еле: «Живот болит, н-нах», а докторша говорила с ним так же ласково, как и с другими — Йоханом, Кристофером, Леви. Вообще, выходит, не делает различий, кто перед ней: лысый мордоворот, вонючий работяга или хмурый солдат. Все у нее — «хорошие мальчики». Врет, конечно же… Порошки выдохлись, и пытка снова достигла пика. Казалось, по голени ездит туда-сюда колесо обоза, груженого камнями. Хотелось хоть чем-то заняться, чтоб отвлечься, и не хотелось ничего делать. Даже до нужника доползти пришлось себя заставить, но потом Магда привезла обезболивающие с ужином, и Леви приободрился. Кристоф опять не ел; мордовороту Юстасу еду вообще не дали; Йохан пошел по палате выменивать хлеб, выменял коробок спичек и свежую газету… Да уж, Леви настолько одурел от безделья, что начал следить, кто чем в палате занят. Йохану, видимо, тоже было скучно, и он решил прочесть газету вслух. Его голос был сродни ударам по почкам — такой же тупой и физически болезненный. Не успел он дочитать первую статью до конца, как Леви уже не выдержал: — Меняю хлеб на твое молчание до ночи. Йохан, вздрогнув, согласился на сделку без торга. Едва свет в палате погас, адская машина памяти запустилась снова. Леви задумался: где, интересно, сейчас Кенни? Почему он его кинул? Кем он все-таки приходился маме? Леви догадывался, что у них с мамой могла быть сексуальная связь, но не знал этого точно. Мог бы, конечно, попытаться это всё выяснить: сделать пару официальных запросов в архивы, спуститься в Подземный город поспрашивать местных; но делать этого Леви не собирался. Тот мальчик, который таскался с Кенни, — то был другой Леви, из другой жизни. Да и не было на самом деле настолько интересно; Леви задавался этими вопросами только в тягомотные бессонные ночи вроде этой, а обычно и не вспоминал. Давно пройденный этап. Как часто говорят, его нынешняя жизнь разделилась на «до» и «после» Эрвина. До него были Фарлан, Изабель и несколько лет одиночества, перед тем — Кенни, до Кенни — мама… Четыре жизни — и все разные. Кто бы знал тогда, лет семь-десять назад, что Леви вылезет на солнце и станет важный, как хуй бумажный? А лет двадцать назад, когда эту фразу — про хуй бумажный — повторял ему Кенни? Мог ли тот тупоголовый пиздюк Леви помыслить, что станет уважаемым офицером?.. Заныла раненая нога — да так мощно, что по всему телу раскатилась волна жара. Порошки снова выдохлись — что-то в этот раз слишком быстро… Надо постараться уснуть. Тело отдохнёт, восстановится, не придется какое-то время терпеть боль. Станет полегче. Его левую ногу грыз титан с на редкость мерзким рылом. Тварь ее не просто прокусила, а задумчиво жевала, пока Леви выкручивало от боли. К титану кто-то подлетел сзади — кажется, Эрд или Оруо — но его тут же целиком заглотил другой титан. Леви поднял голову — он лежал на кушетке в операционной, а из ноги ручьем лилась кровь. «Придется ампутировать!» — раздался звонкий голос докторши, блеснуло лезвие ножа… Леви очнулся от сна. В палате было тихо и светло: похоже на раннее утро. Ногу покалывало и распирало изнутри. Леви посмотрел на нее — и не узнал: она словно бы опухла и то ли посерела, то ли посинела. Он сравнил ее со здоровой ногой: определенно изменился цвет, и стал заметен отек на щиколотке и ступне. Что-то не так. Подъема еще не было: на часах едва перевалило за восемь, все в палате спали. Только медбрат в другом конце палаты мыл полы шваброй. Это был не Аксель, а медбрат Дворкина; значит, врачи уже сменились. — Эй, подойдите, — окликнул его Леви. Медбрат, похожий на летучую мышь, поднял голову и обернулся. — У меня имя есть, — оскалился он. — Как вас зовут? — Вилли. — Вилли, подойдите… Пожалуйста. Тот оставил швабру и подошел к нему. Леви сбросил одеяло и кивнул на свою ногу. Вилли склонился, посмотрел, нахмурился и ответил: — Сейчас позову доктора. Вернулся он с Дворкиным минут через десять. Дворкин даже не сел: стоял, возвышаясь над кроватью. — Ну, рассказывайте. А докторша говорит «доброе утро». — Вся нога ниже колена опухла и болит. Кажется, посинела. — Показывайте. Леви сбросил одеяло и перевернулся на живот. Доктор Дворкин снял бинты, ощупал ступню, больно потыкал пальцами возле раны. — Не посинела она у вас. Но нехорошо, — пробормотал он. — Что нехорошо? Доктор Дворкин промолчал: было слышно только шуршание карточки. Брякнула склянка, запахло йодом, защипало рану. — Эй, ответьте, что нехорошо? — Воспалилось, — раздраженно ответил доктор Дворкин. — Доктор Шутцер еще вчера начала противовоспалительную терапию. — И что дальше? — Противовоспалительная терапия, — повторил он. Кожу пронзили ощущения непередаваемой остроты — уже знакомые, от мази. Леви рыкнул от неожиданности. Да уж, Дворкин — не докторша, так не миндальничает: обработал молча, так же молча забинтовал и ушел — а часом позже, на утреннем обходе, даже не остановился возле него. От скуки, и чтоб не сойти с ума, Леви начал читать книгу заново. Спустя несколько страниц он, зная конец, в полной мере понял ее беспросветную глупость, захлопнул и снова бросил в тумбочку. Место этой книги — в нужнике. Сконцентрироваться на тексте было тяжело, нога ныла и горела, даже когда он лежал. Он пытался поспать, но не получалось: сраный Йохан трещал и трещал, не затыкаясь, а рявкать на него не было сил. Так и тянулся день — словно несчастного кота из поговорки тянули за яйца: долго, болезненно и едва выносимо. На вечернем обходе повторилось то же самое: Дворкин бесстрастно обработал рану и, почти ничего не говоря, ушел. Было смутное чувство, что мази и перевязки не помогают, а нога раздувается только сильнее. Болела голова, свет давил на глаза. Леви, не в силах терпеть, зажмурился — да так и задремал. Сон был обрывочным и бессвязным, но отчего-то мучительным. Леви проснулся от жары и духоты; что снилось — не помнил. Сорочка, подушка, волосы — все было мокрым. Он скинул одеяло; стало чуть полегче, но воздуха все равно не хватало. Леви помахал рукой возле лица, но и это не помогло. — Вам тоже жарко? — подал слабый голос Кристоф. — Да, дышать нечем, — ответил Леви и, приподнявшись, крикнул: — Эй, дежурные, есть кто? Откройте окно. Грохнула оконная рама. — Доктор Шутцер говорит, что мое тело борется с инфекцией, поэтому у меня жар, — сказал Кристоф. — Наверное, и у вас так же. — Наверное, — буркнул Леви и отвернулся. Из очередной мучительной дремоты его выдернул звон голоска докторши и бряканье медицинских инструментов. Леви приподнялся на постели. Докторша как раз заканчивала с Йоханом; сказав тому дежурное: «Отдыхайте», она пересела на кровать к Леви. — Доброе утро, Леви. Простите, что разбудила… Что-то вы у меня еще бледнее, чем обычно. — Докторша сощурилась и приложила ладонь к его лбу. — Ох, какой вы горячий парень. Как чувствуете себя? — Херово. — Лаконичный ответ. Переворачивайтесь на живот. Леви перевернулся. Она стянула одеяло и разрезала бинты. Когда она прикоснулась к ране, пальцы, казалось, прожгли голень до костей. Тело выгнулось от боли само собой. — Тише, мой хороший, тише, я больше не трогаю… Аксель, как закончим обход — подготовь операционную и этого господина. Какого, блядь, хуя? Она же говорила… Блядская больница, ебучие врачи. Передушить их охота, всех до единого. Кроме, быть может, Магды. — Что с моей ногой? — сквозь зубы прорычал Леви, упираясь лбом в подушку. — Нагноение. Придется вскрыть рану, прочистить и зашить снова, пока не развилась флегмона. Пока не ампутация. Чуть легче, но руки все еще чесались опиздюлить врачей. Он рявкнул: — И какого хера оно нагноилось? — В рану попала инфекция. — Голос докторши оставался невозмутимым. — Или, быть может, отторгается шовный материал. Вас зашивали кетгутом, он сделан из овечьих кишок. Рассасывается сам, но переносится хуже шелка. Такое случается. — И что будет дальше? — Прооперируем и будем наблюдать, — ответила она и, будто угадав его следующий вопрос, сказала: — Мы сделаем все, чтобы ваша нога осталась с вами. За нее не волнуйтесь. Это твердое «не волнуйтесь» будто выплеснулось холодной водой в лицо. Отрезвляюще. Да, снова операция, но ногу оттяпывать никто не собирается, а он тут уже разорался и распланировал массовое убийство. Надо держать себя в руках и позволить себе помочь. — Скоро увидимся, — сказала докторша, и уже направилась к Кристоферу, но вдруг бросила через плечо: — Аксель, захвати, пожалуйста, костыли. Они этому господину пока не пригодятся. Минут через двадцать вместо Акселя к нему пришла Магда. Она взяла с тумбочки утку, протянула ему и, явно смущаясь, сказала: — Помочитесь, пожалуйста. Это нужно перед операцией. Сжав зубы и подавив «Я сам», Леви взял утку. Он старался, чтобы звук был не слишком громкий, — но звук, зараза, был слишком громкий. Магда стояла спиной и непрерывно теребила свои рукава — нервничала. — Спасибо, — пролепетала покрасневшая Магда, когда он закончил. — Если вам нужно… Опорожниться… — Не нужно. Она забрала утку и едва ли не бегом удрала из палаты. Наверняка это было испытанием и для нее — дежурный ведь сейчас Аксель, а не она. Сам Аксель пришел следом, что-то вколол Леви в задницу, помог перебраться на каталку и увез из палаты. В операционной было очень светло и очень холодно. Несмотря на огромное окно и солнечный день, горели, тихонько жужжа, газовые лампы. Докторша уже готовилась, раскладывая на столике блестящие хирургические инструменты; она была замотана так, что сквозь щель между косынкой и тканевой маской были видны только ее глаза — светлые, неясного оттенка. Громко звякнул скальпель, брошенный в металлический лоток, и у Леви скрутило живот. — Ну что, Леви, вы готовы? — Из-за маски голос докторши звучал глухо. Дождавшись кивка, она начала объяснять: — Сперва вы вдохнете наркоз и уснете. Я сниму наружный шов, раскрою рану и уберу весь гной. Потом осмотрю внутренний шов, по его состоянию решу, нужно ли накладывать новый. В конце зашью кожу и заложу тампон для отведения гноя. Есть ли у вас ко мне вопросы? Леви помотал головой. Он бы предпочел не знать, что с ним будет. Лучше бы она молча вырубила его, как Дворкин, и делала все, что нужно. — Вот и хорошо, — мягко сказала она и тут же сменила тон на командный: — Аксель, клади его спиной вверх. Аксель помог Леви перебраться с каталки на операционный стол, устроил поудобнее подушку под головой. На плечах, лодыжках, поясе защелкнулись ремни. — А это еще зачем? — Под наркозом буянят иногда, — ответил Аксель. — Вы сильный, я вас не удержу. Ремни, боюсь, тоже не удержат… Наркозом тут накачивают на каждый чих. Роскошь. Врачи Разведкорпуса не то, что раны штопают без наркоза, — они погрызенные руки и ноги пилят обычно наживую, под душераздирающий ор пациента… Докторша прижала вонючую тряпку к носу Леви и ласково сказала: — Не волнуйтесь. Сейчас вы заснете, а когда придете в себя, все уже будет позади. Леви почувствовал затылком легкую руку докторши, и эта рука окунула его в темноту, как в воду. — …Аксель, съебись из света, — донесся звонкий женский голос. — Бля-ядь… Видишь, пошел некроз на мышце? Дворкин, еблан старый, мог бы сделать это еще вчера. «Блядь»? «Некроз»? Кажется, дело плохо. Страшно. И жутко холодно. Перед глазами плавали светлые пятна; Леви ничего не видел, но голова у него кружилась. — Ева! — воскликнул Аксель. — Пациент… — Он проснулся, что ли? Блядь… Давай сюда эфир. И подержи расширитель. Вонючая тряпка снова прижалась к носу. Звонкий голос докторши продолжал: — Хм, а я ведь перепроверяла, что правильно посчитала дозировку на его габариты. Надо было сразу побольше ёбнуть, у Дворкина с ним та же поебень была — дважды пришлось глушить. Написано ведь в протоколе… — Ага, Вилли говорил, что он лягался посреди операции. — Да вообще, конь какой-то. Хотя нет, этот-то не конь, а пони… Эй, тихо, тихо. Лежим, дышим, никуда не идем. На затылок осторожно надавили, Леви расслабился и рухнул лбом во что-то мягкое. А поднялся когда?.. — Вот так, мой хороший, спать, баю-бай, — пропел женский голос. — Блядь, Аксель, антисептик где?.. Леви провалился обратно в небытие.