Снежная эклектика

      — Это самая идиотская идея из всех, что когда-либо приходили тебе в голову!       — Еще час назад ты говорил, что самой идиотской идеей было отдать Жану твою машину…       — Я изменил свое мнение! Плевать на машину и твою логику в этом вопросе, Рай! То, что ты озвучил сейчас, — гораздо хуже и попахивает извращением!       Браун аккуратно вписывается в новый поворот дороги, сосредоточенно обдумывая слова Эрена. Возможно, то, что он задумал, действительно глупо и совершенно не приблизит его к Порко, а наоборот — однозначно оттолкнет. Ведь Галлиард четко и ясно дал понять, что прикосновение к его личным делам будет стоить Райнеру жизни. Но Браун совершенно не может представить себе иного способа воздействия на непокорного и взрывного архитектора, который за несколько проведенных в его доме дней смог украсть у Райнера не только мысли, душу и сердце, но и существование. Представить себя счастливым без близости с Порко было уже невозможно.       Накануне вечером он нашел Эрена в столовой, разбитым и уставшим, но покорно поглощавшим скромный ужин, организованный для него Габи. Йегер не задавал вопросов о том, где Браун был, почему из плена странной комнаты его вытаскивала девушка, а не Райнер собственной персоной, что произошло за эти несколько часов, что они не видели друг друга, и как им теперь со свалившимся на голову «счастьем» жить. Он попросил лишь одного — провести ночь в комнате Брауна, потому что возвращаться в место, которое подарило ему такое, как оказалось, хрупкое счастье, он не мог физически.       По пути к месту ночевки парни не встретили ни единой души. Все их компаньоны давно разъехались по домам, измученные уборкой горничные спали, а Порко словно провалился сквозь землю. В доме стояла гробовая тишина, и обоим мужчинам казалось, что она ощущается здесь до боли правильной.       Райнер почти не спал, прислушиваясь к постоянно сбивающемуся дыханию Эрена, считал часы и минуты до наступления холодного утра, и продумывал до мелочей план, который пришел ему в голову слишком внезапно, чтобы можно было от него так просто отказаться.       Собирались они в спешке, неловко отбрехавшись от завтрака, предложенного обеспокоенной ночными происшествиями Габи. Следом сдали ключи ей же, посетовали друг другу, что хозяин особняка так и не вышел попрощаться с ними, и выдвинулись в путь.       Уже на парковке Браун был вынужден окунуться в обновленного всеми случившимися с ними неприятностями Йегера, который не упустил случая возмутиться тем, что для побега со сногсшибательной вечеринки Райнер предложил Жану его машину. Возмущения не прекращались почти час, все аргументы в пользу выбранного пути спотыкались о нападки Эрена, и разговор постепенно начал заходить в тупик. Спорить с Йегером, вернувшим себе прежнюю нервозность и открытость, было абсолютно нецелесообразно, поэтому Браун решился на отчаянный шаг и прервал потоки обсценной лексики в свой адрес, просто начав рассказывать о том, что ему удалось пережить за эти дни.       Захлопнувший рот Эрен слушал друга внимательно, спокойно и сдержанно. Райнеру казалось, что в эти моменты Йегер засунул свои собственные переживания куда-то на задворки сознания, и его равномерная и плавная речь смогла парня окончательно успокоить. Эрен молчал и хмурил брови ровно до того момента, пока Браун не перешел к основной сути своего спича.       — Придется поменять его обратно, потому что с выбранного пути я сходить не намерен.       — Рай, тебя вообще ничему не научило то, что произошло во время игры?       — Игра научила меня не бояться, заяц. Я должен что-то изменить, искупить свои грехи, показать ему, что я стою того, чтобы тратить на меня время. Я не могу его отпустить, понимаешь?       — Ты совсем потерял дружбу с головой…       — Странно, что я слышу это от тебя.       Райнеру вовсе не стыдно за эти слова. Ему жаль Эрена, по-простому, по-человечески. Жалость — чувство ужасное, унижающее, но все же не всегда. Жалость, как проявление признательности и участия, может дать неплохой толчок к тому, чтобы двигаться дальше. Браун готов помочь Йегеру справиться со всем. Он поговорит с Жаном сам, если это что-то изменит, он призовет Эрена не рубить с плеча и дать их только зародившимся отношениям с Кирштайном шанс выйти на новый уровень, а не умереть в муках сожалений и недосказанности, он организует их встречу: одну, две, десяток. Он заберет у Йегера часть его боли, собственноручно разрушит парочку стен, которые Эрен уже успел выстроить вокруг себя, будет говорить так много, как никогда в жизни, лишь бы это хоть на что-то повлияло. Но в ответ он хочет получить от друга помощь, поддержку, крепкое плечо. Ему нужен ум Йегера, его умение анализировать происходящее, его совет в тех аспектах жизни, которые Райнер не понимает.       — Рай, по-моему, Порко четко дал тебе понять, чтобы ты не лез в его жизнь и не нарушал его уединение. Он и так открылся тебе слишком сильно, доверился, а ты похерил все. Неужели ты сомневаешься, что он способен будет воплотить в жизнь все угрозы?       — Я не сомневаюсь, я в этом уверен. Но я и не собираюсь нарушать его уединение и лезть в его голову и сердце, пока на руках у меня не будут все ответы.       — Ты ненормальный! Как ты собираешься воплощать в жизнь свой план, если не получишь от него еще больше информации?       — Он дал мне ее достаточно для того, чтобы я начал рыть.       — Он обозвал тебя гончей… что ж, от истины это не далеко. Только вот чем я тебе могу помочь? Я не полицейский и не журналист…       — Ты умеешь думать.       — Ты серьезно, Райнер?! Я и думать — вещи несовместимые! В противном случае я бы не оказался сейчас в такой заднице.       — Мы разберемся с твоей проблемой. Если хочешь, прямо сегодня. Это гораздо проще, чем то, что предстоит мне.       Естественно, Эрен не считает, что с его проблемой разобраться проще, чем с тем, что собирается провернуть Браун. Йегер устал думать о том, что произошло, куда именно ему следует засунуть все чувства, появившиеся после обнажения тайн его друзей, к какому месту приложить поглотившую все его естество любовь к Кирштайну и где найти силы, чтобы просто жить дальше. Пока он сидел в странной и унылой комнате, мысли о новой жизни были единственным развлечением. Он так и представлял себе, как пакует свои многочисленные пожитки в картонные коробки, купленные в новом супермаркете, как засовывает в переноску отчаянно сопротивляющегося кота, как ругается с грузчиками и курит одну за одной сигарету прямо в машине по пути следования в Париж, где его будет ждать новое жилье. Ему понадобится некоторое время, чтобы решить вопрос с работой, с пациентками, которые ему доверяли, с родителями, которые бы не поняли его внезапного желания бросить насиженное место. Чтобы решить еще множество мелких и необременительных проблем, тормозящих его, отсрочивающих его вхождение в новую реальность, но он бы справился. В общем и целом, его мучили все те же мысли, что и до роковой ночи, когда у его любви открылось новое дыхание.       Сейчас же слова Брауна о том, что всех переживаний можно избежать с его легкой подачи и помощи снова заставляют Эрена думать, чего ему категорически не хочется.       — Нечего решать.       — Ты уверен?       — Абсолютно. У каждого из нас своя жизнь. У меня — перспектива начать все заново. У Жана — возможность построить семью, в которой он нуждается. Он… наверно, он любит ее, раз…       — С чего ты это взял?       Эрен рассказывает о татуировках. Райнер пытается убедить его, что глупые картинки не могут значить больше, чем все то, что между ними произошло, но все его шикарные аргументы, щедрые на метафоры и сравнения, на Йегера действуют слабо. Вместе с Брауном они гадают, как обо всем мог прознать Армин. Разговор плавно перетекает на других участников их ритуального круга, и мысли путаются окончательно.       Йегеру это все неинтересно. Его больше не волнуют мотивы, причины и следствия поступков Арлерта, его больная привязанность, то, как они все теперь будут общаться друг с другом, и будут ли в принципе. Его даже не волнует Кирштайн. Наверно. Почти. Или…       — Ты… эм… звонил ему?       — Он звонил. Сказал, что добрался без происшествий. Поставил машину у твоего дома, а ключ забросил в какое-то секретное место, которое известно только тебе.       Эрен бы расплылся в нежной улыбке, если бы не случившееся буквально полдня назад. На него бы нахлынули воспоминания о том, как они с Жаном передавали друг другу подарки и сладости, записки, вещи, которыми когда-то обменивались, используя тайное место, известное только им двоим. Но сейчас эти воспоминания способны лишь сдавливать горло, вынуждать сердце болезненно сжиматься и приносить одно сплошное разочарование, поэтому Йегер игнорирует их внезапные вспышки в мозгу.       — Понял. А… с другими… ты говорил?       — С Фло.       — И что он?       — Судя по тому, что в администрации все спокойно и никаких внезапных смертей на дороге не было зафиксировано, все добрались до дома невредимые. Еще он сказал, что звонил Леви… и Аккерман его даже не послал, а вполне себе выслушал и принял извинения. Вот только встречаться отказался и четко дал понять, что домой больше не вернется.       — Что их связывает? Ты видел реакцию Леви на секрет Фостера и его же высказывания по поводу съемок в порно?       — Понятия не имею, заяц. Вряд ли между ними когда-либо была какая-то романтика или что-то подобное. Читать Леви практически невозможно, ты и сам это знаешь. Флок же простой и понятный, как блестящий на солнце евро, так что он не смог бы скрыть, если бы у них были какие-то отношения, выходящие за рамки дружеских. Надеюсь только, что их особенная связь — это не еще одна тайна. Я просто не выдержу этого.       Они въезжают в до боли привычную местность и Эрен подавляет желание завопить в приоткрытое окно. Еще сутки назад он совершенно не так себе представлял возвращение домой. В его мечтах был приезд к дому в компании Жана, жаркие объятия прямо у закрывшейся за их спинами входной двери, совместный душ, сопровождающийся распаляющими тело прелюдиями, но не доводящими начатое дело до конца, заказ ужина в любимой китайской забегаловке, ленивые поцелуи на диване в обществе небезызвестного кота, еще один душ и секс. Полноценный в понимании Эрена, жадный, разрывающий на части, утопающий в эмоциях, долгий и обязательно повторяющийся через некоторое время. Следующие два дня до отъезда Кирштайна обязаны были проходить примерно в таком же формате с той лишь разницей, что Йегеру нужно было бы появиться на работе, чтобы взять припасенные для особого случая отгулы.       Вместо этого они едут домой к Брауну, чтобы быстро привести себя в порядок после тяжелой дороги, съесть парочку разогретых в микроволновке быстрозамороженных ужинов и засесть у растопленного камина, чтобы еще раз обсудить совершенно сумасшедший план Райнера по привлечению внимания Порко к своей персоне.       Вооружившись листом ватмана и цветными маркерами, Браун приступает к систематизации полученных сведений.       — Итак… мы знаем, что у Порко есть сестра. Я не хочу пока говорить о ней в прошедшем времени, хотя мне показалось, что Галлиард смирился с тем, что больше живой девушку никогда не увидит. Мы знаем, что в день своего исчезновения она встречалась с каким-то парнем, и у этого парня была красная машина. Мы знаем, что в последний раз ее видели живой и невредимой вечером. Что еще?       — В том-то и дело, Райнер, что ничего. Мы больше не обладаем никакой информацией, следовательно, у нас связаны руки. Без разговора с тем, кто имел отношение к расследованию, без опроса родственников девушки, без тех сведений, которые удалось разнюхать Порко за время, пока он живет затворником в горах, мы не сдвинемся с этой точки.       — Нет… точнее, да, но нет. Как минимум, мы сможем составить психологический портрет предполагаемого преступника, список возможных мотивов, проработать стратегию получения новой информации и принять решение, как действовать дальше.       — А ты уверен, что был какой-то преступник? Может быть, они действительно предпочли поехать кататься. Возможно, Порко не увидел на машине инвентаря именно по той причине, что сестра собиралась от него скрыть свои настоящие планы. Они могли заехать за угол, где предположительно могла располагаться квартира этого парня, взвалить на крышу лыжи и спокойно укатить в горы. А там могло случиться что-то непоправимое… Или же они на самом деле поехали на праздник, качественно там налакались, а после оказались в одном из обрывов, расположенных вдоль горной дороги, не справившись с управлением машиной. Мы же видели местность, ехали по этой трассе, ты и сам помнишь, как часто нам встречались по-настоящему опасные участки. Они могли свалиться так глубоко, что в первые дни поисков машину просто не заметили бы, если в воздух не поднимался вертолет. Потом мог пойти снег и вовсе засыпать транспорт, практически навечно хороня парочку под толщей сугроба. Это гадание на кофейной гуще!       — Я сомневаюсь, что их вообще искали в горах. Если полицейские так яростно избегали этой версии, настаивая на том, что отсутствие прицепленных к крыше лыж намекает на однозначность выбранного маршрута на вечер, то никакой вертолет в воздух никто в принципе бы не направил. Скорее всего, они ограничились просмотром записей с камер наружного наблюдения на зданиях и вдоль основной трассы, и не смогли разглядеть на них нужную машину, поэтому и предположили, что она не покидала город.       — И что нам это дает?       — Что Пик все еще там… живая или мертвая, одинокая или прибранная к рукам этим мужчиной, в плену или на свободе.       — Ты говоришь странные вещи. Любой, кто живет в этом городе и соседних поселениях, знает о случившемся и явно помнит ее лицо. Я уверен, что листовки с ориентировкой висели в свое время на каждом столбе, может, и сейчас висят. Если она жива и в добром здравии, то выйти на улицу все равно не может — о ней сразу сообщат в полицию.       — Поэтому я и говорю, что у нас есть преступник. Если он похитил ее и все это время держит в заложниках, или убил ее, случайно или специально, это уже неважно, то она все еще там…       — Он мог вывезти тело.       — А мог закопать на заднем дворе.       — Рай, дорогой мой, мы ничего этим не добьемся, пойми ты! Мы можем лишь выдвигать предположения, но, не обладая достаточными подробностями ведения этого дела полицией, мы даже к выводам никаким прийти не сможем!       — У Пик была депрессия. Это значит, что в нестабильном состоянии она могла легко повестись на постороннего человека, если он оказывал ей какие-то слишком активные знаки внимания.       — Почему?       — Потому, что она была заперта в своем теле и мыслях. Ей приелась жизнь, которой она жила, ее раздражало что-то дома, она была обижена на родителей за то, что они лишили ее обстановки, к которой она привыкла. Я уверен, что ее больной во всех смыслах мозг отчаянно искал то, за что можно зацепиться, чтобы окружающая реальность не представлялась ей такой пресной. Она выходила в город одна. Могу предположить, что девушка довольно привлекательна, если хоть немного похожа на брата, следовательно, она — легкая мишень. Город маленький, одни и те же лица надоедают, жители явно друг друга знают досконально, поэтому появившаяся из ниоткуда красотка должна была привлечь внимание местных парней. А дальше — дело техники и природного обаяния.       — Вот так просто?       — Ты же врач, Эрен! Ты лучше меня должен знать, как это все работает с точки зрения биологии и химии.       — Я не психиатр, спешу тебе напомнить!       — Все, успокойся. Итак… какой парень мог бы привлечь ее внимание?       — Судя по твоим словам — любой!       — Не любой. Только располагающий к себе, иначе она воспринимала бы его, как еще один мешающий нормальной жизни элемент.       — Ну, тогда он должен быть молод, хорош собой, обаятелен и весел. А еще… возможно… должен быть полной ее противоположностью.       — Хм…       — Ну, смотри: если она вся такая вялая и унылая… блять, не смотри на меня так, ты же понимаешь, о чем я! Так вот, если она такая, то парень должен быть наоборот открытым, экстравертированным, привлекающим к себе внимание, импульсивным и не особо стеснительным, ведь сама она вряд ли к нему бы подошла, значит, их знакомство — полностью его инициатива.       — Допустим.       — Он должен быть примерно ее возраста, если она не побоялась с ним говорить и, тем более, поехать куда-то вечером, ведь мы не можем игнорировать то, в какой среде она росла. Ей явно с детства объясняли все про незнакомцев и предлагаемые ими конфетки. Они могли встретиться в том месте, где парня знали, и, заручившись поддержкой какой-нибудь тетушки-кассирши, которая все про «этого замечательного молодого человека» знает, девушка расслабилась и приняла его незамысловатые ухаживания.       — Хорошо. Видишь, для чего ты был нужен мне?       — Не вижу! Это простое предположение, ты бы и сам мог до этого додуматься!       — Он молод и хорош собой. Он смог привлечь ее внимание и расслабить настолько, что она согласилась пойти с ним на свидание. Если представить, что его изначальной целью были именно преступные действия в ее сторону, какой у него должен был быть мотив?       — Насилие? Я сомневаюсь, что в горах завелся серийный маньяк. Иначе мы бы точно об этом знали. Информация о серийниках обычно транслируется по всей стране.       — Но об этом происшествии мы не знали. И Конни ни словом об этом не обмолвился!       — Ему нельзя разглашать детали дел, над которыми он работает.       — Все равно — это очень странно.       — Ты сейчас пытаешься уйти в дебри, которые только помешают еще больше. Какая разница, почему мы об этом ничего не слышали? Это ничего не меняет.       — Не меняет… я собираюсь поговорить с ним. С Конни.       — Боже, ты непроходимый тупица! Он ничего тебе не скажет! Только разозлится еще больше, если учитывать, что ты уже обращался к нему с неудобными вопросами, а он благополучно тебя послал.       — Не исключаю, что пока мы все веселились в снегу и предавались суду, Галлиард и Спрингер могли решать какие-то свои вопросы, делясь новой выведанной информацией. Так как теперь я в курсе ситуации, он вполне себе может поделиться со мной материалами дела.       — С чего бы ему вдруг это делать?! Я не очень понимаю систему неофициального ведения расследований, но искренне сомневаюсь, что он нарушит хоть что-то в конфиденциальности его стороннего участия в процессе поиска девушки.       — С Порко же он делится…       — Блять! Галлиард — жертва обстоятельств, свидетель, родственник! Естественно, если они что-то расследуют вместе, то будут обмениваться данными. А ты-то тут с какого бока?       — Я журналист. Ведение расследований — часть моей профессии.       — Мы ходим по кругу. Это вновь возвращает нас к тому, с чего мы начали — у тебя недостаточно информации для запуска собственного журналистского расследования. Если ты поедешь в тот город, начнешь размахивать там своим удостоверением, опрашивать всех подряд, то рано или поздно информация о твоих чудесных перфомансах доползет до Галлиарда. И тогда уже я буду звонить в полицию, чтобы инициировать твои поиски.       — Я подумаю об этом более детально завтра. Не забывай, что у меня тоже есть связи.       — Я надеюсь, эти твои «связи» не попросят у тебя за оказание услуг сумму, которую придется добывать незаконными путями…       — Ты не мог не съязвить…       — Конечно, нет!       — Осуждаешь меня?       — Тоже нет. Не понимаю, отрицаю случившееся, пытаюсь игнорировать воспоминания о реакции остальных, но не осуждаю. У каждого из нас свой путь.       Мужчины с одинаковой долей растерянности смотрят на исписанный ватман. Райнер готовится к решительным действиям, вот прямо завтра. Эрен думает о том, куда это расследование приведет их. Браун мысленно перебирает список людей, которые могли бы оказать ему помощь в доступе к официальным материалам расследования. Йегер подсчитывает количество часов, которые мог бы провести в доме Райнера, не наведываясь домой за необходимыми ему для жизни вещами, чтобы случайно не столкнуться с Кирштайном на улице, ведь его дом расположен всего лишь в квартале от жилища Жана. А затем каждый из них начинает думать друг о друге, о возможных последствиях их постоянного и тесного взаимодействия, о выводах, к которым каждый из них со временем придет.       Но пришедшие им в голову совершенно одинаковые мысли на этот счет ни один из них не озвучит вслух.       Эрен останется в доме Райнера как минимум до утра.