Снежная эклектика

      Эрен никогда не погружался в вопросы психиатрии, психологии или тем ментального здоровья слишком глубоко. Небольшой курс психоанализа и способов работы с проблемными пациентами у него, конечно, был в рамках учебы в медицинском университете, но специализация не вынуждала его сталкиваться с острыми ситуациями на постоянной основе. Успокоить беременную женщину, что с ее плодом точно, ну совсем точно все в порядке, он мог совершенно легко и спокойно, оперируя данными, полученными в результате проведенных анализов и тестов, с которыми сложно было спорить. Убедить барышню, которая уже долгие годы не могла забеременеть в принципе, что в современном мире возможно практически все, стоит только приложить усилия, было уже сложнее, но именно в эти моменты он вспоминал о собственной харизме и умении вывести собеседника на правильные эмоции.       Особо чувствительных к внешним воздействиям пациенток у него и вовсе не было за всю еще недолгую карьеру. Привыкнув к тому, что женщины слишком часто зависимы от гормонов, от мнения тетушки, живущей по соседству, от подсмотренного в телевизоре или прочитанного в какой-нибудь невероятно «ценной» книжке, Йегер научился анализировать поведение любой своей подопечной, блокируя возможную истерику на ранней стадии. Сумев побороть в самом себе зачатки зависимости от настроения окружающих, Эрен уделял внимание лишь своим личным эмоциям и состояниям, находя в этом практический смысл. Он прекрасно осознавал, что с ним многое не так, но лечить его было не от чего.       Он не владел техниками гипноза и внушения, не изучал способы, которыми сектанты вводят своих приятелей по убеждениям в транс, не сидел часами над магическим шаром, который может предсказать будущее, и никогда не сталкивался с теми, кто на себе все эти прелести испытал. Именно поэтому сейчас он совершенно не в состоянии понять, что происходит с его товарищами.       Будучи врачом, он понимает, что одурманить такое большое количество людей одновременно практически невозможно, тем более, чтобы каждого из них накрыло абсолютно одинаково. К тому же Йегер и не ощущает себя пьяным или в бреду. Ужина как такового у них не было, если бы во время обеда что-то подмешали в напитки или еду, то эффект от наркотика к этому моменту либо уже притупился бы, либо вовсе пропал. Подозрительность Райнера в отношении хозяина особняка начинает играть новыми красками, ведь без его участия провернуть такое было бы невозможно. Однако Эрен, зная процесс воздействия наркотических веществ на организм, все же отбрасывает эту идею, пытаясь найти другую ниточку к разгадке.       Армин не делал ничего из того, что можно было бы отнести к способам воздействия на психику. Не размахивал руками, не заставлял смотреть ему в глаза, не призывал к каким-то действиям вербально. Все то время, что они провели здесь, он вообще не особо привлекал внимание к своей персоне, стараясь слиться с ландшафтом. Всякую потустороннюю чушь тоже можно было смело отбросить, ведь, несмотря на то, что Йегер довольно много часов своей жизни посвятил изучению мифов и легенд, в полтергейстов он не верит. Оставался только один вариант: его одноклассники вошли во вкус.       Копаться в чужом грязном белье, смаковать подробности чужих ошибок, перекладывать из уст в уста нюансы услышанного, — прерогатива не только женщин. В мужских коллективах порой гораздо больше внутренних склок и конфликтов, ведь сдержанные внешне и умеющие промолчать представители сильного пола все же не лишены эмоциональности и чувственности, поэтому любая обида, которую когда-то проглотили или о которой умолчали, могла вылиться на оппонента внезапно, резко или исподтишка. А то, что обид друг на друга у них накопилось достаточно — факт.       И теперь движимые страхом, подстегнутые дозволением Арлерта говорить все, что вздумается, они стремились раскопать побольше друг о друге, чтобы выплеснутое негодование имело больший вес. Они пили, признаваясь в своих грехах, не для того, чтобы покаяться, а чтобы иметь возможность услышать новый вопрос и доказать себе, что есть кто-то, чье поведение и поступки гораздо хуже. Эта игра изначально не была похожа на способ сближения друг с другом или возрождения воспоминаний о прошлом. Она была призвана развалить их союз окончательно. Смешанный со страхом за свою шкуру азарт призывает двигаться лишь вперед. Вряд ли кто-то действительно вспомнил о Моблите и его просто смехотворной лжи о несуществующих отношениях, ведь его смерть совершенно не была с этим связана.       Несчастный случай, Судьба, отвернувшаяся на мгновение Фортуна, но никак не кара и расплата за брошенные неаккуратно слова о мифической девушке, которой уж очень хотелось похвастаться перед друзьями. Эрен уверен, что за долгие годы общения каждый из них имел неосторожность лгать и посерьезнее, он и сам лгал: о причинах отсутствия у него близкого человека, о том, как именно он проводит выходные, о любимых блюдах и книгах, о том, как сильно ему нравится независимое французское кино. Такая ложь мало на что влияет, не задевает достоинство и не пускает отношения под откос. Армин просто поднял ставки до таких высот, где борьба за расстановку всех точек над I превратилась в самоцель каждого сидящего в круге. Целью же самого Арлерта стало разорвать этот круг в принципе, и Йегер по-настоящему не мог его за это винить, ведь их коммуникация давно уже исчерпала себя. Вопросы вызывают только методы достижения этой цели.       Сквозь плотную завесу мыслей, спускающихся из головы куда-то к центру грудины и заворачивающихся под ребрами в причудливые и уродливые цепи, Эрен почти не слышит комментариев, которые его преданные псы, члены его собственной стаи пускают в опрокинувшего в себя ром Леви. Аккерман не был замечен ни в одном скандале, омрачившим бы жизнь любому селебрити. Ему приписывали несуществующие романы, тайных покровителей, строили догадки о том, кто спонсирует его восхождение к вершинам кинематографического Олимпа, оценивали и раскладывали на молекулы, но в репортажах о его жизни, в статьях о его успехах не было ни грамма правды, потому что о настоящей личной жизни актера никто и ничего не знал. Леви даже друзьям не докладывал, с кем спит, чем дышит и как проводит свое свободное время. Эрен мог бы предположить, что чуть больше правды о настоящем Аккермане знал Армин, ведь они действительно когда-то были очень близки, но все остальные могли представлять Леви только святошей с незапятнанной ничем репутацией.       Аккерман всегда был строг и спокоен, снисходителен к шалостям, в которых никогда не принимал участие, и холоден. Единственным, кто мог вывести Леви из состояния вечной Нирваны, был Флок, регулярно получавший за свои выпады по шее. Аккерман казался Эрену старше и мудрее, чем даже представители поколения их родителей. Ему рано пришлось повзрослеть и забыть о детских радостях, взвалить на свои плечи заботы о дядьке и доме, что никак, естественно, не могло не отразиться на его внутреннем стержне. Его считали излишне правильным, замороченным, помешанным на чистоте жилища и тела, принципиальным и слишком брезгливым, чтобы можно было себе представить, что фраза на записке из коробки действительно относится именно к нему.       Йегер считает, что поведение Леви, которое Арлерт решил предать всеобщему осуждению через игру, не сравнится с тем, чем занимались другие члены их группировки. Аккерман не разрушал чужие жизни, не давал преступникам возможность разгуливать на свободе, не унижал ничье достоинство, кроме своего собственного. Его не за что было винить. Но прогорклый яд, льющийся из уст его приятелей, старающийся причинить как можно больше боли, убеждает его, что совершенно не важно, какие именно секреты будут всплывать на поверхности их настоящего. Не важно, какие именно слова при этом будет произносить «обвиняемый». Людям, сидящим с ним в одном круге, носящим с ним одну и ту же метку, теперь все равно, кого судить и за что.       — Бля, боже! Святой Левичка! То-то на твоих рубашках не бывает даже крохотного пятнышка грязи! Ты весь — грязь! — выплевывает Флок, скривившись в отвращении.       — Заплатили-то хоть сносно, Аккерман? Оно того стоило? — ехидно ухмыльнувшись спрашивает Конни.       — Тебе нравится ощущение острого каблучка на яйцах, а, Лев? — хохочет Марко, позабыв о своем текущем носе и перспективе оказаться в наручниках, стоит ему только выйти за порог этого дома и оказаться в полной власти Спрингера.       Леви сохраняет гробовое молчание. Опасливо косится на Смита, который вряд ли позволит ему вскочить с места прямо сейчас и закончить игру. Йегер видит сомнения, выгравированные на его лице. Аккерман никогда не следовал велению толпы, идущей за неправильным или поломанным полководцем. Опыт и сила воли позволяли ему принимать решения о дальнейших действиях вполне себе самостоятельно, что отражалось на любом выборе, который он делал. Его острых скул и хищного носа не коснулись стыд или смятение, отвечать на глупые провокации он явно не собирался, как и продолжать эту бойню. Эрвин угрожающе нависает над ним, но в игру внезапно снова вмешивается Судьба, потому что к ненавистной коробке тянется Бертольд.       — Что ты… — срывается Армин, но уже поздно. Гувер невозмутимо зачитывает текст.       — «Я никогда не спал с чужими женами».       Часы над камином бьют полночь. Слишком неожиданный и до странности лишний звук заставляет Эрена дернуться. Словно под воздействием сложного и продуманного заклинания, Йегер корчится от внутренней боли, потому что внезапно наступившая тишина становится для него ответом на все. Никто из присутствующих не пьет, но для получения ответа на этот риторический вопрос Эрену даже не нужны наглядные доказательства. Новые вспышки боли очагами вспыхивают по всему телу, которое еще недавно плавилось от ласки и внимания. Блаженство, в которое он успел окунуться, превращается в смердящую топь, поглощающую каждую бактерию на коже. В болотах трупы не разлагаются из-за отсутствия притока кислорода — Йегер тоже не сможет. Он превратится в мумию, и через сотни тысяч лет его обязательно найдут новые формы жизни и препарируют.       — Почему никто не пьет? Чей это секрет? — ощетинившись спрашивает Райнер.       Эрен знает, почему провинившийся человек не пьет, ведь с самого начала он был против этой игры так же, как и он сам. Знает, почему его глаза смотрят в эту секунду прямо на него. Он не может представить причин и следствий, не улавливает мотивации, не предполагает, сколько это продолжалось, и был ли в содеянном смысл. Эрен хватается только за крохотную подсказку, за воспоминание, которое уже успел скинуть в личный Омут памяти, чтобы просматривать его, когда доступ к сотворившему это воспоминание человеку будет ограничен временем и пространством. А следом, как в замедленной съемке, Йегер наблюдает, как Бертольд срывается с места.       Доброжелательный и открытый Бертольд был любимчиком многих еще со школьной скамьи. Приветливый и умный, начитанный, скромный и спокойный парень вызывал одобрение у учителей и гордость у родителей. Единственным слабым местом Гувера было то, что при всей своей гармоничности, как внешней, так и внутренней, он совершенно не интересовал противоположный пол. Девушкам было скучно с парнем, рассуждающим на свиданиях о философии трактатов Канта, и после первой же встречи наедине намечающиеся отношения исчезали вместе с благосклонностью барышень, вмиг переключавшихся на местных хулиганов и пофигистов. Бертольд мирился со своими неудачами, стойко встречая отказы, но ровно до тех пор, пока в начале старшей школы к ним в класс не пришла Энни.       Суровая и сильная девушка, предпочитавшая силовые тренировки любому другому времяпрепровождению, захватила разум и сердце Гувера настолько, что в них просто не осталось места ни для чего другого. Тогда еще Эрен не знал, что слепое обожание, преклонение личности и телу невозможно иногда контролировать, ведь сам он по-настоящему не был влюблен ни в кого до встречи с Кирштайном. Он смеялся над Берти вместе со всеми, желая ему поскорее избавиться от пут неразделенной любви и заняться нормальными вещами, так свойственными подросткам. Но Гувер мало того, что не предал свое сердце, так еще и изменил тактику поведения, испытывая себя на прочность всякий раз, когда Энни оказывала ему хоть малейший знак внимания.       Он не бросался в омут с головой, не давил и ни на чем не настаивал. Он предлагал свою дружбу и крепкое плечо, просил видеть в нем в первую очередь верного и преданного человека, а затем уже мужчину. Гувер поступил в то же учебное заведение, выпросил комнату в студенческом кампусе поближе к женскому общежитию, встречал и провожал Энни с учебы, сопровождал ее в поездках домой и просто был рядом. Он не отступился от своей цели даже в течение долгих трех лет, пока Энни встречалась с каким-то хмырем из параллельной группы.       Он добился ее тихо, используя только то, чем его сполна наделила природа — умением ждать. Он сумел показать девушке, что все его достоинства с лихвой перекрывают недостатки. Он пронес свою любовь и преданность сквозь время, придав им ту силу, о которой многие могли только мечтать. Когда ледяной кокон, окружавший Энни, полностью растаял, Бертольд получил то, на что и не мог уже рассчитывать.       На их отношения хотели равняться, на них самих — быть похожими. Гувер не упускал случая похвалиться женой, представить ее в лучшем свете, прилюдно выказать восторг и восхищение ею. И Энни, та самая железная леди, в ответ дарила мужу только нежность и ласку.       Йегер не может покинуть свое место, чтобы помочь оттащить разгневанного Бертольда от Жана, потому что силы окончательно покинули его. Даже физической подготовки Смита и Флока не хватает на то, чтобы удержать разъяренного Гувера от вендетты. Конни и Райнер тщетно пытаются уволочь Кирштайна в сторону, но обороняющийся мужчина успевает отбрасывать их в другие концы комнаты. Драка напоминает кровавую расправу огромной чайки над больным и потерявшим уже крылья голубем: Жан сносит редкие удары, но не бьет в ответ, предпочитая возиться с теми, кто всеми силами пытается прекратить это безумие.       На фоне сражения беззвучно хохочет Армин. Раскрасневшийся, довольный, как лис, дорвавшийся до куриного гнезда, он прячет приоткрытый в дерзкой усмешке рот ладошкой и буквально захлебывается своим превосходством.       Эрен вспоминает рассветные всполохи, едва касающиеся смятой постели. Тяжелый и влажный воздух, сгустившийся мглой после близости, показавшей ему, что лучше, чем с Кирштайном, ему не будет ни с одним человеком на планете. Свечение кожи Жана под светом догорающего свои последние часы уличного фонаря, желтой вспышкой пронзающего окно их спальни. Тонкие узоры татуировок, старых и более свежих, никак не сочетающиеся между собой рисунки. Кирштайн сказал прямо и без утайки, что каждое изображение связано с человеком, с которым он имел сексуальную связь. Йегер должен был догадаться. Возможно, Жан и подумал, что он догадался, ведь ассоциировавшаяся с Микасой красная лента на теле была опознана сразу. Но Эрен не понял, не раскусил, ошибся. И теперь искусители, демоны, проклятые артефакты, воткнутые в сердце, шепчут ему изнутри, что эта ошибка стоила Йегеру всего, что он смог приобрести всего лишь сутки назад.       Черный и четко ограненный бриллиант и имя, с которым можно было бы его ассоциировать, вспыхнули бы в сознании каждого, кто увидел бы эту татуировку, но почему-то не у измученного любовью Эрена. Тонкая, почти ювелирная работа, такая же, как огранка бриллианта, покоилась на коже живота чуть ниже пупка, поэтому под плавками ее было совершенно не видно, а в фактическом неглиже Кирштайн обычно в обществе не появлялся. Тем более, он четко дал понять, что о значении своих татуировок никому не докладывал. Тату выглядело еще слишком ярко, чтобы считать, что ему больше нескольких лет, а это значит только одно — Жан спал с Энни в тот период, когда она уже была в браке с Гувером.       Энни обожала украшения с самого детства. Сделанные собственными руками фенечки, браслеты из хрустальных маленьких бусинок, проволочные серьги и кольца до сих пор хранились в специальной шкатулке, которую девушка изредка доставала из кладовки, чтобы предаться воспоминаниям. Содержимое коробки показывалось всем, кто впервые приходил к ним в дом, ведь эти сокровища были единственным свидетельством чисто женской слабости Энни, которое она не стеснялась демонстрировать. Когда наступило время взросления, яркие бисерные ниточки сменились сдержанным серебром. На окончание школы родители подарили Леонхарт первое золотое колечко. С этого и началась страсть, зависимость и пропасть. На все праздники и значимые события Энни хотела получать в подарок только ювелирные украшения. На ее дни рождения вся честная братия сбрасывалась, чтобы купить в ее коллекцию что-то по-настоящему стоящее. И, естественно, к предложению руки и сердца Гувер подошел с неадекватной долей одержимости, поэтому безымянный пальчик Энни украшает внушительного размера бриллиант. Нужно было лишиться рассудка, чтобы не вспомнить об этом при виде татуировки Жана. Нужно быть кретином, чтобы оставить на своем теле настолько очевидную улику.       Эрен мог простить Жану любого или любую, незнакомца или знакомого. Он простил бы ему продажу наркотиков, съемки в порно или доносы на кого угодно. Но предательство Бертольда, который за все время своего существования на земле не обидел ни одной живой души, Йегер простить не может. Кирштайн мог получить в свою постель каждого, кого бы только захотел, но предпочел гадить в том месте, где ест — даже животные, лишенные сознания и не умеющие мыслить, действующие только на инстинктах, никогда так не поступают.       С Берти сложно соперничать в силе, ведь он самый высокий и физически развитый из всех. Выбившиеся из сил Райнер и Конни устало отползают к дивану. Смит, все еще пытающийся привести Гувера в чувства, применяет совсем уже обезоруживающий прием — дает Бертольду пощечину. Это приводит мужчину в себя, заставляя рассеянно рассматривать погром, который они устроили. Эрен замечает, что вся потасовка прошла под крик тишины — кроме звуков ударов не было слышно ни единого шороха. Наверно именно поэтому хозяин дома еще не прибежал разбираться с тем, что здесь происходит.       Удостоверившись, что никто его не остановит, Йегер ловко вытаскивает из коробки оставшиеся записки и открывает первую из них.       — Ты что творишь, Эрен?! Тебе мало того, что уже произошло? — вопит Марко, но Йегер совершенно не обращает на крики внимания.       Написанная слишком знакомым, понятным и привычным почерком фраза вынуждает сомневаться, что у организованной игры был только один распорядитель. Не обращаясь ни к кому конкретному, Эрен четко и громко произносит:       — «Я никогда не влюблялся в Райнера Брауна», — и залпом выпивает из своего стакана весь алкоголь.       Смесь удивления и паники на лице Арлерта не заметил бы только слепой. Но на уровне внутренних вибраций даже любой опытный слепец уловил бы феромоны ужаса, исходящие от Армина. Конни вопросительно выгибает брови, Марко чешет свой распухший нос. Кирштайн смотрит в пол, стараясь справиться со своим стыдом и отыскать среди паркетного узора утерянную возможность счастья с Эреном. Смит удивленно косится на любовника, прикидывая, у кого и как был доступ к тщательно охраняемой коробке, ведь все составленные Арлертом вопросы Эрвин знал наизусть, и каждый из них уже был задан. Коробка обязана была быть пустой.       Безгрешный Бертольд, до тошноты правильный и верный своим принципам, по мнению Армина должен был выйти из этой схватки просто сломленным и обиженным на весь белый свет. В том, что Гувер догадается, о ком именно идет речь в записке — сомнений не было — Кирштайн был единственным, кто подходил под указанные обвинения, если учитывать его бесконечные и бесконтрольные половые связи. Остальные же, раскрывшиеся перед другими и поставленные на колени в неприличные позы, обязаны были перегрызться насмерть, сражаясь за право быть не самым худшим членом их коллектива. Вместо этого Эрвин наблюдает картину краха Арлерта, верящего в карму и проклятия, Судьбу и то, на что она способна по отношению к тем детям божьим, которые нарушают данные когда-то клятвы.       Внутри Арлерта все бесы и ангелы устраивают свои игры и устанавливают правила. Армин настолько боится, что его догонит участь Бернера, что забывает о рационализме и холодности, с которыми он подходил к организации этого вечера. Тот, кто написал записку, обо всем знал. Знал главную тайну Арлерта, которую тот не выдал бы и под пытками, если бы не был заключен в жертвенный круг. И уже неважно, что, возможно, записка относится вовсе не к нему, а все к тому же вездесущему Йегеру, ведь Армин прекрасно понимает, что не он один имел возможность лицезреть жадные лобызания Брауна и Эрена в сарае для инвентаря или любом другом месте, где они имели неосторожность встречаться.       Хитрец, умудрившийся подложить лишние записки в коробку, переиграл его, облапошил, оставил без единого козыря в рукаве. Армин ждал возмездия долгие годы, в красках представлял, как развалится их союз, пройдя новый обряд на крови, разорвав тем самым установленную Эреном в выпускной вечер связь. И еще кое-что… то, чего он желал гораздо больше, чем восстановления собственного я. Он хотел освобождения, неважно, какой ценой. Но проиграл в тот момент, когда нагретая обжигающим воздухом игровой комнаты янтарная жидкость скользнула в его горло.       Когда Леви спросил у Армина, не влюбился ли он часом в Йегера в средней школе, Арлерт лишь пожал плечами. Он знал, что Аккерман не предаст его и никому о его предпочтениях не расскажет. Только правда была в том, что следить за Эреном, навязываться в его общество, быть всегда где-то от него поблизости было нужно исключительно для того, чтобы иметь возможность чаще общаться с Райнером и втереться в доверие Йегера настолько, чтобы удар возмездия оказался максимально убийственным, когда для него наступят походящее время и повод. И пусть все попытки поговорить с Брауном лишь косвенно походили на то, о чем Арлерт мечтал, пусть все было совершенно не так, как хотелось до дрожи в коленях, но все же это было. Когда Йегер и Браун расстались, Арлерт надеялся на шанс, на взаимность, на возможность того, что все его мечты смогут стать реальностью, но Райнер ни разу за все время не посмотрел на него так, как когда-то позволял себе смотреть на Эрена.       Жгучая ненависть, обида, желание убить, унизить, разрушить, растоптать поселились в душе Арлерта по отношению к Йегеру, отказываясь уходить из мыслей даже на секунду. Он считал именно Эрена причиной своей неудачи, не имея для этого даже рациональных оснований. Но месть — блюдо, которое подают холодным, поэтому мужчина решил подождать.       План возник в голове сам собой — Армин просто увидел, с какой ненормальностью во взгляде Йегер смотрит на Кирштайна, и с какой нежностью и трепетом Жан смотрит на него в ответ. Эрен не получит своего счастья так же, как Арлерт не получил своего. То, что мужчины не находили способ объясниться друг с другом в течение нескольких лет — играло на руку, ведь Йегер страдал, а это именно то, что нужно было Армину с самого начала. Однако подсмотренная в прошлом году сцена жаркого поцелуя показала, что в их отношениях все еще возможны те изменения, которые разрушили бы план Арлерта по опусканию Эрена на дно безумия. И тогда все части пазла, который он долгие годы собирал, встали на место и призвали его к решительным действиям.       Узнать что-то о ком-то — проще простого, если имеешь связи, обладаешь достаточным уровнем внимательности, а еще умеешь манипулировать другими. О делах Конни в полиции Армину рассказал один из его поклонников в IBU, имевший проблемного сына, вечно попадающего в различные передряги. Со Спрингером их свела вместе все та же Судьба, но к моменту выяснения этих пикантных обстоятельств Арлерт уже ничему не удивлялся. Марко он застукал лично, когда пришел на обед в его ресторан один и в достаточной маскировке, чтобы остаться незамеченным. Попасть в дом Райнера в его отсутствие, чтобы пробраться на охраняемую от посягательств гостей мансарду, не составило большого труда, ведь бывший любовник Брауна — существо нежное, ранимое и очень сговорчивое. У Армина в запасе было достаточно минут, чтобы оглядеть стены, увешанные написанными Райнером статьями, словно алтарь напоминающие о том, как легко можно продать свою совесть, пока доверчивый парень готовил для внезапного гостя кофе. На обследование ноутбука ему повезло выхватить у Времени еще несколько минут. О махинациях Фостера Арлерт узнал, случайно оказавшись в нужное время и в правильном месте. Устрашающего вида амбалы довольно открыто обсуждали итог своих преступных деяний, заправляя машину на соседней колонке видавшей виды полузаброшенной автозаправки на въезде в жилой массив. Итоговое уравнение Армин сумел решить самостоятельно. Секрет Леви и вовсе секретом был только для всех остальных, своему единственному другу Аккерман признался в своей ошибке сразу же, даже не предполагая, что эта правда может когда-то выйти наружу.       Роман Энни и Жана длился еще со школьной скамьи и тщательно охранялся от общественности, прикрываясь высокопарными словами о крепкой дружбе, о чем Армин был прекрасно осведомлен, как самый внимательный и интересующийся. Он видел их вместе в тренировочном центре в центральном городе региона, где парочка совместно осваивала азы рукопашного боя, замечал машину девушки у дома Кирштайна во время университетских каникул, ловил их взгляды друг на друга во время свадьбы Леонхарт и Гувера, видел, как они уединялись во время редких совместных вечеринок, когда градус выпитого не позволял уже рационально мыслить и соблюдать осторожность, чтобы не попасться. Переписку Энни и Жана Арлерт тоже видел, сумев однажды стащить телефон собственного менеджера. Кирштайн долго оплакивал потерянный гаджет, а Армин усиленно потирал руки и ждал, когда же сможет раскрыть эту самую главную и сладкую тайну.       Теперь наружу вышла истинная любовь Арлерта, такая же больная, как у Эрена, полная скорби, боли и сожалений. Армин выбрал Эрвина не потому, что тот обладал какими-то уникальными качествами, просто они с Райнером были похожи: внешне, внутренне, духовно. Прежде, чем увидеть в Смите личность с уникальными характеристиками, Арлерт успел изрядно пораниться о суррогат, которым пытался извлечь из себя всепоглощающую любовь к Брауну. Отголоски зависимости не вывелись из кровеносной системы до сих пор. Стоило поднять на Райнера взгляд — окружающий мир вместе с Эрвином летел в Тартарары. Армин забывал о нежности и силе, которые ему дарил Смит, о радости и покое его теплых объятий, о его преданности и вере. Только вдали от этих зачарованных гор, без груза воспоминаний о таком близком, но недоступном счастье, только в пыльном и страстном Париже, на гоночных трассах, в плену собственной постели Армин мог найти освобождение и принять то, что может доверить кому-то свое тело и жизнь, и этот кто-то — далеко не Браун.       Неважно, кто подбросил записку и как. Неважно, что речь в ней, возможно, шла вовсе не о нем. Армин хотел вырваться из круга, сотворенного на крови, и сделал это, детали значения не имеют. Плевать, что на разборки с Эрвином он потратит несколько часов. Нет смысла притворяться, что его нелепое поклонение собственным страхам и боязнь несуществующей Кары не просто защитная реакция, а что-то большее. Арлерт стал жертвой своего же возмездия, но все равно останется тем, кто достиг главной цели. Йегер никогда не смирится и не поймет. Армин знал, что многолетнюю интрижку с женой одного из самых близких друзей, влюбленного до безумия и отдавшего полностью свою душу, не видящего ничего, кроме семьи, Эрен Жану не простит. Йегер одолжил любовь Армина себе тогда, когда тот в ней нуждался больше всего на свете, что ж, пришло время отдавать долги.       Он не смотрит на Райнера, потому что его удивление больше не интересно, как и любые другие эмоции. Не придает значения распахнутым в изумлении глазам своих бывших друзей. Арлерт огибает взглядом лишь сгорбленную фигурку Эрена, рвущего несчастный клочок бумаги на малюсенькие кусочки. Удовлетворенно кивнув, Армин протягивает Эрвину руку, чтобы тот помог ему встать на ноги. Пришибленный новостями о своем возлюбленном Смит слегка колеблется, но под натиском чистого и пронзительного взгляда Арлерта сдается. Эрвин — тот, кто движется только вперед. Прошлое должно оставаться лишь горсткой пепла во внутренней кладовке, и ничем кроме. Прошлое не может управлять человеком настолько, чтобы он забывал о перспективах будущего, где есть место для всех ингредиентов настоящей счастливой жизни. Если Армин захочет — расскажет сам, если нет — значит это того не стоит. Не уделяя внимания никому, кроме себя, пара покидает комнату.       Эрен чувствует, что скоро заплачет. Как ребенок, как выброшенный на улицу в дождь крохотный щенок. Небольшой разряд тока прошивает все его тело, когда подползший к нему Браун обхватывает ладонями его лицо. Разговоры других пришедших в себя мужчин отзываются лишь гулом в голове.       — Нам нужно уйти отсюда, заяц. Прямо сейчас.       — Но…       — Сейчас, Эрен. Мы не услышим от них ничего нового и интересного. Я не хочу продолжать в этом участвовать.       — Я не могу пойти в комнату… я просто…       — Я знаю место, где ты сможешь отсидеться, пока я буду следить за тем, как Кирштайн собирает вещи. Плюс ко всему, я должен убедиться, что Берти его не убьет. Как он только понял, о ком идет речь… Я вернусь за тобой и мы вместе направимся домой. Но прежде мне нужно будет поговорить с Порко.       — Жан пойдет за нами...       — Не пойдет.       Йегер косится в сторону сидящего на полу Жана. Он предпочитает смотреть не прямо на него, а в неопределенную точку выше макушки, чтобы хоть как-то снизить внутричерепное давление. Выходит плохо.       Конни угрожает Марко тюрьмой и пытается за шкирку вытащить его из комнаты, но Ботт активно сопротивляется. Аккерман с гордо поднятой головой выходит за дверь, и Йегер уверен, что больше он Леви не увидит. Фостер смотрит в полыхающий камин и снова раскачивается из стороны в сторону, позорно обгладывая ноготь на большой пальце. Бертольд помятым манекеном стоит у бара, вертя в руках телефон. Последнее, что слышит Эрен перед тем, как покинуть гробницу для их дружбы, становится его тихое:       — Жан… этот ребенок… мой?       — Я не знаю…       Райнер тащит Эрена в галерею, молясь всем святым, чтобы таинственная комната снова оказалась открыта. В одном из коридоров Браун видит обеспокоенную ночной гонкой по дому Габи, но жестом показывает ей, что объясняться сейчас не намерен. Вдалеке раздается звук заведенного машинного двигателя, а, значит, Армин и Эрвин уже готовы покинуть особняк. Йегер почти ничего не видит из-за скопившихся в уголках глаз слез, которые по каким-то причинам отказываются превращаться в бегущие по щекам дорожки. У самого входа в галерею бегущие по лабиринтам дома Галлиарда парни нос к носу сталкиваются с хозяином здания.       — Что случилось? — обеспокоенно спрашивает Порко, не сводя взгляда с Эрена.       — Пожалуйста… можно… можно он посидит в той комнате в конце галереи? Это ненадолго, двадцать минут, максимум полчаса, я обещаю.       — Да, что происходит?       — Мы поссорились.       — Кто мы?       — Мы все… я и мои друзья. Все. Между собой.       — Я должен вызвать полицию? Или, может, все настолько плохо, что нужны жандармы?       — Нет, просто дай Эрену место и немного времени, чтобы прийти в себя. Проси взамен все, что захочешь!       Галлиард оценивающе осматривает Райнера с ног до головы, а затем совершенно неаристократично хмыкает.       — Я подумаю, чего именно хочу, Райнер. Только вот… будет крайне обидно, если в итоге мои пожелания не будут выполнены.       — Все, что угодно, Порко!       — Дверь открыта, вы можете пройти. Я буду на веранде на том же месте, где ты поймал меня в прошлый раз. Даже если помощь вам не нужна, а содействие полиции или скорой не требуется, это не значит, что мне не нужны пояснения о том, что происходит в моем собственном жилище. Я так понимаю, что все ваши товарищи сейчас начнут разъезжаться по домам? В ночь, пьяные и по горной дороге.       — Да, к утру здесь явно останемся только мы вдвоем.       — Я жду тебя на веранде, Райнер. Эрен, чувствуй себя как дома.       Браун не обращает внимания на вылитый на них сарказм и тянет Йегера дальше по галерее. Впихнув его в комнату и приказав сидеть тихо, Райнер на максимально возможной скорости несется обратно к жилой зоне, чтобы побыстрее сплавить в неизвестность Кирштайна. Браун верит, что Жан найдет способ поговорить с Эреном и объясниться, но только не сейчас. Сейчас он не может ему этого позволить.       Йегер седлает стул и осматривает комнату. Затем тянется в карман и достает последнюю, так и не озвученную вслух записку. Читает текст: один раз, дважды, десяток. А затем поджигает клочок бумаги все с тем же до каждого элемента знакомым почерком. С этого дня Эрен, как никто другой, верит в Судьбу.