Снежная эклектика

      — «Я никогда не покрывал чужие преступления».       С инфернальным ужасом и болью Эрен наблюдает за тем, как янтарная жидкость исчезает во рту у Конни. На мгновение в помещении наступает гробовая тишина.       Йегер не знает, какие усилия ему следует приложить, чтобы вывести окружающих его людей из состояния транса. Глаза каждого присутствующего в комнате наполнились отрицанием и скорбью, сковавшие его друзей в путы и лишившие возможности трезво мыслить. Эрен убеждал себя, что в психоз не верит, что не доверяет людям, которые утверждают, что видели призраков или умеют лечить смертельные заболевания вонючей жижей и мокрыми тряпочками, прикладываемыми ко лбу, но именно сейчас, в эту секунду, он смотрит в глаза тех, кого всегда считал своими братьями, и отказывается верить в происходящее. Все, словно загипнотизированные, смотрят на вмиг осунувшегося Спрингера и не находят слов для уточняющих вопросов.       Конни — полицейский. Убийства, насилие, грабежи и разбои — часть его жизни, неотрывная, неистребимая. За время работы Спрингер успел дослужиться до звания лейтенанта, и был на хорошем счету у начальства, что позволяло ему не только получать самые интересные и перспективные дела, управлять людьми и проводить праздники в домашнем кругу, но и выбирать. Дела, бригаду криминалистов, с которой он хотел бы работать, жандармов, которых следовало бы привлечь к расследованию, если была такая необходимость. Было бы глупо думать, что за время службы Конни ни разу бы не попал в ситуацию, когда только от его решения зависит судьба преступника. Система правосудия, давно прогнившая, продажная, опустившаяся с вершин, на которые ее загнали предки, давно должна была перестать удивлять. Но абсолютно каждый, кто сидит в комнате вместе с Эреном, покрылся испариной от увиденного откровения.       Спрингер ни разу не поставил под сомнение свою честь, достоинство и отвагу. Его абсолютно незаслуженно всегда считали туповатым и излишне импульсивным, но верность и преданность дому, людям и зародившимся между ними отношениям делала из Конни одного из самых открытых и безотказных товарищей. Ему доверяли, его уважали и ценили, но редко слушали. Его победам радовались, а горечи предпочитали игнорировать. Эрен только сейчас понимает, что практически ничего не знает о «новом» Спрингере — взрослом, окрепшем, живом. Что могло произойти в жизни этого бесстрашного парня, что он решил взять на себя ответственность за чужие преступления, наделить себя правом решать, кому стоит склонить голову перед правосудием, а кому безнаказанно от него уйти?       Йегер не сомневался, что в очередной раз увидит представление, шоу. Что каждый, кто услышит любой из озвученных вопросов, просто отшутится и забудет о зачитанных вслух строках буквально в тот момент, когда из коробки покажется следующий сложенный листочек, ведь ничего по-настоящему важного написано там не будет. Но его друзья, его названая семья, его братья-Титаны, кажется, восприняли происходящее слишком серьезно. Кто задал этот вопрос?       — Я не хочу ничего знать! Я не хочу слышать ни одной подробности, идиоты, ясно вам? — истошно вопит Флок, тут же по-детски закрывая уши, обороняясь от возможных возражений.       — Перестать истерить, придурок, — выплевывает Леви, не сводя с Армина глаз.       Эрен тоже следит за Арлертом. Делать это просто, ведь расслабленный и довольный собой Армин сидит ровно напротив него. Кажется, что общественное помешательство до него абсолютно не дошло, ведь ответный взгляд, поза, скучающее выражение лица свидетельствуют только о том, что Арлерт, без единого сомнения, чувствует себя хозяином положения. Он затеял игру. Он знал, что после кровавой истории с Моблитом любой из его одноклассников просто побоится солгать, опираясь на полученный жизненный опыт и правила, которыми их пичкали родители с самого детства. Йегер лишь добавил кипятка в огонь, пожирающий их с самого детства, предложив провести странный и ни к чему не обязывающий на самом деле ритуал. За любую ошибку приходится платить. Эрен считал, что расплатился за все грехи, не получив то, о чем страстно мечтал долгие годы, сразу и навсегда, но недооценил возможное вмешательство извне.       В мистику Армин не верил, в божественное озарение тоже. Но, в отличие от Йегера, смелый и сильный духом юноша всегда верил в Судьбу. Разглядывая врагов, которых мечтал назвать своими настоящими друзьями, Арлерт думает лишь о том, на какой именно ноте закончится этот вечер: будут ли жертвы и сколько, понадобится ли кому-то экстренная медицинская помощь, останется ли в душе у присутствующих хоть что-то чистое и светлое, прекрасное, перекроет ли боль от осознания того, с кем все это время приходилось делить свою кровь, все то неопороченное, что еще осталось в самых потаенных глубинах сознания. Армин жил, испытывая боль и разочарование, почти пятнадцать лет. Собственными руками он выдирал из сердца черные обуглившиеся чувства, не в силах запретить им возрождаться с еще более разрушительной силой. Он притворялся, что вся ложь, которой были пропитаны любые коммуникации со школьными приятелями, способна залечить его душевные раны, вывести его энергию на новый уровень, но с годами не менялось ничего. Его друзья забыли, в чем был смысл ритуала, осквернили память Моблита глупостями и праздным весельем, даже ни разу во время этих встреч, не вспомнив о нем. Армин решил, что заставит их вспомнить. Именно он станет тем, кто разорвет круг и очистит свою кровь от примесей крови чужаков, которые настоящей стаей никогда стать не смогли бы.       Даже если никто не хочет знать подробности, они все равно всплывут при озвучивании дальнейших вопросов. Даже если никто не поймет, что эта игра, подстроенная, продуманная от начала и до конца, имеет четкого руководителя, властного и беспощадного кукловода, это ни на что не повлияет. Все они уже зачарованы. Каждый из них уже был втянут в кровавый волшебный круг и поддался всем магическим уловкам. В реальном мире, где нет места колдовству и проклятиям, нашелся тот, кто смог по-настоящему завладеть разумом людей, даже не подозревающих, насколько легко их можно взять под контроль. Одно предложение, один выведенный секрет — и вся концентрация внимания рассеялась, поддаваясь всеобщему страху. Арлерт был горд собой.       — Конни… это все… — тихо произносит Гувер, но резкий взмах руки Жана заставляет его замолкнуть на полуслове.       — Берти, не надо…       — Я не хочу ничего знать… я не хочу ничего знать… я не хочу… — как умалишенный повторяет Флок, раскачиваясь из стороны в сторону и держась за голову.       Леви осуждающе качает головой. Райнер уходит в себя, пытаясь понять, не связано ли признание Спрингера с обстоятельствами знакомства с Галлиардом. Не его ли преступления, проступки или проигрыши Конни защищает, предавая кодекс чести полицейского. Марко осторожно касается предплечья Конни пальцами, вырывая его из состояния шока, и указывает на коробку, которую Эрвин поместил ровно в центр круга. Спрингер кивает и вытаскивает наружу следующий вопрос.       — Я никогда… я никогда не… Боже! «Я никогда не освещал в прессе искаженный вариант развития событий Парижских демонстраций две тысячи шестнадцатого года. Я никогда не писал в газеты анонимные донесения на участников беспорядков. Я никогда не выдавал правительству имена действующих лидеров противников реформы. Я…»… Райнер?       Эрен бессознательно хватает Брауна за руку. Вопрос: «Зачем?», задавать бессмысленно — Райнер частенько любил идти против любой системы. Йегер знал, что бывший любовник иногда работал на издания, которые никак не были связаны с основным направлением его деятельности. Он писал статьи на заказ о значимых политических событиях в стране, о международных отношениях и музыке, о звездах экрана или незначительных событиях, происходящих в глубинке. Но такое откровенное вмешательство в деятельность правительства, ложь и эскалация и без того напряженной ситуации? На Райнера это было не похоже.       — Пей, Браун, — сухо произносит Армин.       — Кто это написал?! Покажи мне текст, Конни, немедленно! Чей там почерк? — с вызовом выкрикивает Леви, но ловкие пальцы Эрвина вырывают записку из рук ошарашенного Спрингера и через мгновение подожженный зажигалкой клочок бумаги летит на пол.       — Какого хрена, Смит?!       — Все записки анонимны, Леви, такие правила. Арми озвучил вам их перед тем, как начать игру. Ни один из вас не высказался против.       — Это уже зашло слишком далеко — бормочет Жан, не сводя с Эрена подозрительного взгляда.       Йегер и сам бы смотрел на себя, ведь кроме него, по-настоящему близких друзей у Брауна не было. Если бы кто-то и знал такие подробности его творческой жизни, то только он сам. Но он ничего не знал, даже не догадывался, что Райнер может быть замешан в настолько серьезных делах. Эрен беспомощно трясет Брауна за рукав, но не получает никакой внятной реакции, а затем застывший молчаливой статуей Райнер просто выпивает содержимое своего стакана.       — Рай… зачем?       — Мне нужны были деньги…       — Тебе нужны были деньги? И ты сдавал в полицию людей, которые просто хотели обезопасить себя и свои семьи от разрухи и голода? — выкрикивает Флок, мгновенно пришедший в более вменяемое состояние. — Конечно, ведь реформа не задействовала бы сферу твоей работы, да, ублюдок?! Ты хоть вечность можешь сидеть на веранде, попивать чаек и строчить свои опусы на любую удобную твоим банковским поручителям тему!       — Заткнись, Фло!       — Я не заткнусь, Берти! Какого хуя? Знаешь, сколько сил мы в администрации потратили на то, чтобы объяснить местным борцам за свое благополучие, что переживать им не за что? Что никто не собирается их увольнять или предлагать им невыгодные условия труда, просто потому, что в нашей дыре не найти других работников! Убеждать стариков, что до нас никакие беспорядки не доберутся, вытирать слезы мамашам новоиспеченных членов общества, отцы которых работают в столице вахтами, что никто из их спиногрызов не умрет голодной смертью! Я язык стер!       — Ты оправдываешь реформу, Фостер? Серьезно?       — Завали ебло, Марко! Я поддерживаю здравый смысл и ненавижу тех, кто гадит за спиной! В конфликте не было правой и неправой стороны, но то, как ход событий освещала пресса, только подливало масла в огонь! И теперь я узнаю, что по ту сторону баррикад сидел наш уважаемый писака! Да, я…       — Не сметь разрывать круг! — басит Смит, хватая подскочившего с места Фостера за ворот рубашки. — Мы еще не закончили.       — Ты совсем поехавший?!       — Я сказал, сидеть!       Эрен не верит своим глазам, когда видит на лице Армина победную усмешку. Ангельская внешность Арлерта всегда была ему на руку: белокурый, голубоглазый, тонкокостный, плавный и обтекаемый, он одним своим видом мог заставить любого плясать под свою дудку. Им были очарованы коллеги по команде, соседи, люди старшего поколения и Йегер знал, что среди организаторов соревнований у Армина имеются вполне себе серьезные поклонники, занимающие довольно высокие посты. Его обожали и женщины, и мужчины, к нему доверчиво обращались дети. Но сейчас перед ним сидит далеко не ангел, что-то забывший на бренной земле, а невероятно довольный своими проказами младший служитель Ада, демон низшего звена, отчаянно желающий выслужиться перед Хозяином Тьмы. Он все это подстроил. Учел все возможные варианты развития событий. Он готовился к бойне уверенно и жестко. Йегеру впервые за долгое время становится по-настоящему страшно. Ведь теперь бессмысленно спрашивать, кто именно оставил все послания на чертовых записках.       — Для чего тебе нужны были деньги, Браун? Неужели, это была настолько внушительная сумма, что ты не нашел возможности обратиться к нам за помощью? — спрашивает Леви, воинственно скрестив руки на груди.       — Я… попал в неприятности… мне нужны были отступные, плата за вход в союз журналистов, гарантии, что я смогу в нем задержаться… называйте, как хотите. Таких денег ни у кого из вас на тот момент не было. Мы только закончили учебу, я работал в трех газетах одновременно, клепая однотипные новости и рекламу об экскурсиях в Париже и новых выставках. Это… это было то, с чего я мог начать карьеру, чтобы впоследствии не думать о будущем… но… но человек, который помог мне, оказался более требовательным, чем я думал. Я должен был заплатить, иначе лишился бы всего! И перспектив, и возможностей и… жизни.       — Неужели это стоило того, чтобы отдать за предательство собственных установок свою же честь? — устало выдыхает Жан.       — Да, он бы и мать родную продал, чтобы иметь возможность кататься по другим странам и марать бумагу, строча о том, что никому не интересно! — шипит Фостер.       — Закрой свой рот!       Попытка Райнера наброситься на обезумевшего Флока молниеносно купируется Смитом. Он вопросительно смотрит на Армина, но тот лишь коротко кивает, обращаясь к присутствующим:       — Еще вопросы будут, или мы переходим на следующий круг? Я напоминаю, что пока содержание всех записок не будет озвучено, разорвать его мы не можем. Мы скрепили клятвы кровью, господа. Вы же не хотите, чтобы участь несчастного Бернера постигла еще кого-то?       Эрен накрывает ладонями щеки. Он не верит. Не верит, что Арлерт, вьющийся вокруг него, старающийся всем угодить и помочь, противостоящий конфликтам, может вести себя так. Нужно немедленно встать и прекратить этот концерт! Никто не обязывает их сидеть здесь и вытаскивать из каждого самые постыдные секреты. Это все глупости, эта игра не стоит разрушения равновесия и связей между ними. Неужели никто не видит, что Армин просто манипулирует ими. Они не в рейтинговом блокбастере на экране кинотеатра, в конце концов. Встревоженно взглянув на Кирштайна, Йегер понимает, что так думает не он один, и готовится встать, но рука Райнера уже тянется к коробке.       — Браун, не надо! — кричит Жан, но его уже никто не слышит.       Адреналин раскаленной лавой растекается по каждому нервному окончанию. Единственное желание Эрена — схватить Жана за руку и тащить прочь отсюда по витиеватым коридорам холодного и пугающего дома, чтобы прыгнуть в машину и умчаться прочь по горным дорогам, не разбирая толком пути. Они обязаны оказаться в любом другом месте, но только не здесь. Они должны успокоить друг друга, забыть о глупых клятвах, настроиться на будущее и просто жить, не оглядываясь назад. В висках стучит назойливый пульс, словно вышедший из воображения демон с длинной тонкой плетью, способной рассечь кожу до костей одним ловким ударом. Йегеру страшно, но чего именно он боится, понять невозможно.       — «Я никогда не продавал наркотики детям», — убито произносит Райнер.       Снова тишина. Эрен падает в нее, барахтается в тумане, густом и вязком, захлебывается собственным беззвучным криком. Если это и есть ад, то он только на первом круге. Все его друзья-демоны, маленькие скользкие уродцы, должны были бы ему помочь справиться с нахлынувшим на его одноклассников безумием, но в этой порочной пустоте он совершенно один. Он не слышит, как падает из рук Ботта стакан с недопитым ромом. Как хрустит нос Марко от четкого удара Конни, не видит, как ярко-красная, почти бурая, липкая кровь стекает на идеально гладкую поверхность дорого паркета, не чувствует стремительно приближающейся агонии по навсегда утерянным воспоминаниям о том, что рядом с этими людьми ему когда-то было хорошо. Почему именно сегодня каждый из них решил быть настолько откровенным? Почему именно сейчас в их коммуникации не осталось места для лжи?       Ботт владел одним из многочисленных ресторанов классической французской кухни, на удивление успешным. Редко кто отказывал себе в удовольствии посетить это место, ведь домашняя и очень привычная еда, уютная атмосфера, знакомые довольные проводимым временем лица и приветливый хозяин не могли не располагать к себе. Эрен знал это все только по рассказам друзей и самого Марко, ведь наведаться к другу в столицу, чтобы посетить это уникальное по многим параметрам место у него не было ни времени, ни особого желания. Эрвин часто рассказывал, что Марко невероятно нравится принимать у себя молодежь, учащуюся в колледже, расположенном неподалеку. Что для них даже имеются отдельные столики, скрытые от посторонних глаз в специальной нише. Кажется, что только сейчас становится понятно, за какие именно качества хозяин ресторана ценит молодых посетителей.       — Как ты мог?! — вопит Конни. — Ты совсем лишился рассудка уже? Мы приходили к тебе с детьми моих коллег! Я водил в твое заведение племянницу Саши! Я рекомендовал это место всем знакомым, которые живут в Париже! Я крышу тебе обеспечил, в конце концов, чтобы никто лишний раз к тебе не цеплялся! Уебище!       Новый удар не достигает цели, потому что справиться с громилой Эрвином Конни все же было не по плечу, несмотря на всю физическую подготовку. Йегер смотрит на Армина и видит в его взгляде осуждение. Арлерт недоволен любовником за вмешательство в драку. Смит тоже будет наказан, или головы под лезвие гильотины предстоит сегодня сложить лишь друзьям падшего ангела?       — Так вот какими делами ты занимаешься, Конни? Обеспечиваешь крыши? — выплевывает Леви, презрительно скривив губы.       — Заткнись, мистер совершенство! И не смей приподнимать в мою сторону свои идеально выщипанные брови, кретин! Ты не имеешь права меня осуждать!       — Если ты не заметил, ублюдок, то в твою сторону не было задано ни одного уточняющего вопроса. Мы до сих пор не знаем, какие делишки ты проворачиваешь за спинами своих начальников! Хотя, мы всегда можем попросить Райнера провести независимое расследование и написать анонимку в твой полицейский участок. Что скажешь, Браун?       Эрен качает головой, отказываясь верить в то, что происходит. Умоляя одним только взглядом Жана покинуть помещение, он сталкивается лишь с бездной ужаса, плещущейся в его глазах. Отец Кирштайна умер от зависимости. Он тащил из дома все, что только мог, пытаясь расплатиться за очередную дозу. Он избивал Софи, требуя у нее отдать все скопленные когда-то на лучшую жизнь деньги, лупил пытавшегося защитить мать Жана. Он почти продал свою семью в рабство, пока не умер от передоза в одной из подворотен небольшого города, где когда-то жила семья, чем, фактически, спас им жизни. Мадам Кирштайн без устали трудилась, чтобы иметь возможность расплатиться с долгами и уехать в спрятанную подальше от проблем глушь, совершено не щадя себя. Скопленных денег хватило лишь на небольшой и полуразрушенный дом, который Жан всеми силами восстанавливал несколько лет после того, как смог зарабатывать сам. И сейчас его одноклассник признается в том, что обрекает семьи невинных еще детей на такие же страдания. Йегер понимает Кирштайна и его заторможенность, а еще понимает то, что им необходимо немедленно отсюда выбираться.       — Они тебе и не требуются, потому что ни одного ответа ты все равно не получишь, наглая, самовлюбленная выскочка!       — Я бы…       — Марко, что ты делаешь, ради всего святого! — кричит Бертольд, но Ботт успевает вытащить очередной листочек из коробки.       — «Я никогда не получал взятки от больших и страшных бизнесменов, останавливая проект по строительству пансионата для пожилых в пользу возведения нового супермаркета».       Жан хватает Фостера за волосы, но подлетевший к ним Эрвин заключает его в стальные тиски своих объятий.       — Ты! Вшивая убогая псина! — задыхается Кирштайн, пытаясь хоть немного ослабить давление гнева на кровеносные сосуды. — Из-за тебя моей матери и сотням других стариков приходится искать место, где о них смогли бы позаботиться! Вместо родных и привычных гор они вынуждены будут ютиться в пропитанных плесенью старых домах престарелых, где даже помощи особой ждать не от кого! Как ты мог?! Супермаркет? Ты серьезно, Фостер? Тебе негде купить пожрать, или что?!       Флок сжимает рубашку на груди в районе сердца. Шок на его лице подсказывает Эрену, что о таком повороте событий он даже предположить не мог. Уважаемый глава администрации их областного центра, общительный и яркий Фостер был предметом частого обсуждения и восхищения, но никак не осуждения. Он много сделал для города, для окружающих жилые массивы деревень, для развития сельского хозяйства и самообеспечения. К нему обращались за помощью, не стесняясь и не таясь.       Строительство пансионата для пожилых людей решило бы сразу множество проблем. Область добилась бы повышения уровня оказания медицинских услуг, ведь к работе со стариками привлекли бы лучших выпускников высших учебных заведений, так как им нужно с чего-то начинать карьеру. Успокоились бы дети и внуки престарелых, которые с большим трудом могли себе представить, что люди, прожившие в горной местности всю свою жизнь, должны будут уехать в неизвестные им места, чтобы доживать век в одиночестве и печали. Подтянулись бы инвесторы, желающие заняться развитием инфраструктуры в целом. Отказаться от проекта — это предать все, что когда-то воспитывали в них: честь, привязанность к дому и соседям, веру в лучшее, ответственность перед теми, кто тебя вырастил.       — Я хочу знать твою мотивацию, Фло, — холодно произносит Йегер. — И лучше бы тебе очень качественно объяснить, почему большая часть знакомых нам стариков, которые помнят тебя еще таким, каким ты себя не помнишь сам, должна будет коротать дни перед своей смертью вдали от любимых детей. Мы внимательно слушаем.       Фостер мечется взглядом от одного одноклассника к другому. Снова начинает раскачиваться, как будто психиатрическая помощь нужна не только обиженным им же старикам, но и ему самому. На щеки наползает отвратительный румянец, который напоминает Эрену кровавые разводы в молоке. Флок часто дышит, суетится, но не может проронить ни слова.       — Я советую тебе уже сейчас открыть рот, Фостер! Иначе ты очень сильно рискуешь, — шипит Жан, все еще пытаясь вырваться из захвата.       — Мне угрожали. Забрасывали письмами, звонили по сто раз на дню с требованиями отменить решение попечительского совета и результаты голосования жителей поселений. За моей женой постоянно ездила какая-то подозрительная машина. А потом они… отравили Купера…       — Ты сказал, что твоего пса сбила машина! — выпалил Гувер.       — А что я еще должен был сказать?! Из моих соседей никто не смог бы этого сделать!       — Если бы дело было только в угрозах, Фло, то в записке не было бы речи о взятках, тебе так не кажется? — спрашивает Леви.       К удивлению Эрена, Аккерман спокоен и собран. Как будто и не удивлен, как будто не брошен в пучину саморазрушения вместе со всеми. Леви, которому сложно было провести рядом с Флоком даже минуту в абсолютном спокойствии, сейчас сосредоточен и умиротворен, как никогда. В его взгляде Йегер не увидел ни осуждения, ни паники. Только тонкую, почти прозрачную, хрустальную грусть. Холодная сталь взгляда Аккермана, сухость его голоса, пружина его осанки заставляют Эрена думать, что в их отношениях с Флоком слишком много невысказанного, спрятанного ото всех, покрытого пеплом еще каких-то тайн. Если Леви умеет чувствовать боль — то это она. Она сейчас с ним, как верная подруга, как богиня, готовая протянуть свою руку помощи.       Йегер почти слышит звон этого хрусталя, практически на физическом уровне ощущает, как скованное во льды сердце Аккермана покрывается черными трещинами. Как в его взгляде вместо пасмурного неба, безжизненного и угрожающего, появляется расплавленная смертоносная ртуть.       И больше не требуется уточняющих вопросов, больше не нужны дополнительные слова. Никто не решается говорить или бить, спорить до хрипоты или прощать. Понуро опустив голову, захлебываясь мутными злыми слезами, Фостер тянется к коробке, позволяя магии Армина снова управлять собой.       — «Я никогда не принимал участие в групповых сеансах BDSM, снимаемых на камеру для реализации в среде извращенцев, продавая свое тело и совесть для получения материальной выгоды».       Воздух в легких Эрена превращается в сжатый метан, когда он видит, чью именно тайну перед ними только что раскрыл Арлерт.