Пэйринг и персонажи
Метки
Драма
Повседневность
Романтика
AU
Ангст
От незнакомцев к возлюбленным
Как ориджинал
Обоснованный ООС
Тайны / Секреты
Отношения втайне
Упоминания алкоголя
Неозвученные чувства
Нелинейное повествование
Би-персонажи
Маленькие города
От друзей к возлюбленным
Ненадежный рассказчик
Упоминания курения
Триллер
Упоминания смертей
Элементы гета
Элементы детектива
RST
Самоопределение / Самопознание
Франция
Плохие друзья
Aged up
Темное прошлое
Упоминания беременности
Друзья детства
Спорт
Привязанность
Повествование в настоящем времени
Невзаимные чувства
AU: Родственники
Жертвы обстоятельств
AU: Другая страна
Описание
Ежегодная встреча выпускников собирает под крышей особняка, спрятавшегося в тени Альпийских гор, компанию школьных приятелей.
Эрен безнадежно влюблен и не знает, как с этим жить. Армин борется с самим собой, стараясь перерасти конфликт, в который был втянут еще в школе. Райнер очаровывается странным и загадочным хозяином особняка, и к его существующим проблемам добавляются новые.
У каждого участника событий есть секрет… что же случится, если все тайное вдруг станет явным?
Примечания
❗️Знание канона не обязательно.
❗️Основные события происходят в одной локации, но это не классический «Закрытый детектив».
❗️Метка «Нелинейное повествование» относится к главам, написанным от лица главного героя, погружающим читателя в разные временные периоды прошлого персонажей. В остальном история рассказана линейно.
Веретено памяти: Ритуал
02 мая 2023, 10:20
Я был слишком мал, чтобы понять значение слова «Судьба», когда эта самая судьба печально дотронулась до нерушимого костяка семьи, в которой я рос. Банальные и глупые стечения обстоятельств, нелепые обещания, навешанные моим отцом на уши матери, слезы и истерики никак не вписывались в то определение, которое я вычитал в толковом словаре. От судьбы в этом не было ничего, лишь смесь человеческих пороков и дурной самоконтроль.
Мой отец, я имею в виду того человека, который услужливо предоставил свое семя моей матери, чтобы она имела счастье меня зачать, сбежал от нас, когда мне едва исполнилось шесть, увлекая за собой старшего брата, на которого я успел вдоволь помолиться к тому времени. Возможно, именно их уход надорвал что-то во мне, а, может быть, и нет. Я прятал свою боль в уличных драках с соседскими детишками, в мелком воровстве и пакостях, которые делал матери, совершенно не осознавая, что в ее и без того довольно хрупком равновесии для бесноватого меня не заготовлено было достаточного количества места. Я пугал ее, да, что скрывать, — я и сам себя пугал. Но больше всего страшили меня истории, которые мама рассказывала мне перед сном, позабыв отчитать такого нерадивого меня за очередную шалость, но стремясь дать именно тот родительский совет, имевший все шансы меня впечатлить. Тогда я думал, что все истории, рассказанные мне под покровом ночи в свете догорающей ритуальной свечи — не больше чем сказки, которыми пугают отпрысков перед сном. Но, став старше и болтливее, я узнал, что буквально каждого выросшего в этих местах ребенка пугали совершенно одинаковыми историями. Как будто в этом был какой-то толк.
Так я узнал, что наши горы и все города, прячущиеся в их тени, окружены незримым кольцом стены, в которой запечатаны духи, охраняющие местное население, потому что мы — без преувеличения — нация, поцелованная богами. Что каждый старик и ребенок, имевший счастье родиться внутри кольца — особенное создание с волшебной кровью, способной превращать обладателя тела в несокрушимого воина, борца, надежду всего человечества и воплощение божественной силы прямо тут, на бренной Земле. Мать рассказывала об этом так увлеченно, как будто по-настоящему верила в эти россказни, которыми пичкали ее с самого детства. Уже тогда я был довольно дерзок для того, чтобы не верить всему, что она говорит.
Самым страшным в этих историях были подробности о защитниках стены, припрятанных прямо среди кирпичей детей богов — Титанов. У них были странные имена, и я, будучи охваченным всей этой религиозной чепухой, перерыл половину школьной библиотеки в поисках ответов, но так и не смог соотнести описания, которыми щедро снабжала меня мать, с какой бы то ни было существующей мифологией. Одного из титанов звали Колосс, и он вовсе не был похож на статую древнегреческого бога, изображение которой свирепо приветствовало меня со страниц «Мифов Древней Греции», услужливо предоставленных мне Марко для изучения. Эти пугающие образы, истории полные хаоса и разрушений о том, как Титаны забирают к себе в стены непослушных детей и делают из них новые кирпичи, все эти страшилки о том, что если вести себя плохо, то станешь вечным мучеником в желудке у Титана, а не священным камнем в охранном кордоне — все приводило меня в гнев и восторг одновременно. Какая же это была чушь!
Я заболел историей и сказками. Я глотал строки в книгах, как будто был чертовым Армином, страдающим от безделья всякий раз, когда в поле зрения не оказывалось материала для изучения. Я знал все о Кроносе и Гиперионе, но никак не мог понять, какое отношение к ним имеет обычная французская глубинка. Я воображал себя Купидоном, обхаживающим Наяд, я представлял себя Гермесом, играющим в футбол с Музами, я был Эросом, когда стал старше и уже осознавал себя, как юношу, не лишенного особых привилегий. Я подружился с богами и сдался им, а в ответ получил лишь грозные напоминания матери о том, что хулиганов ждет свой персональный ад в каменной соленой кладке невидимых стен. Серьезно?
Меня забавляла школа и правила, которые нам навязывали. Меня поражала недалекость моих друзей, их странные увлечения и невозможность поделиться с ними тем, что мне удалось вырастить в себе. Пустые и черствые, скучные и примитивные, они не могли порадовать меня ничем, кроме возможности превосходить их в тайных знаниях, которыми не так уж сильно и хотелось делиться, если честно. Меня не обошел стороной подростковый бунт и соль первых побед, но я был выше всего, что только могла создать эта вселенная. У меня был ключ от всех дверей, от завесы тайн, я носил его на себе, как ящик Пандоры, из которого уже давно сбежали все секреты этого мира, чтобы охранять и защищать меня, поэтому не боялся я ничего. Ровным счетом.
Я боготворил Райнера и наделял его теми свойствами, которых не было у него и никогда бы не могло быть. Я преклонялся перед его губами на моем теле, перед его умениями и той пучиной, в которую ему удалось меня заманить, потому что он был преувеличенно прекрасен в моих глазах. Он казался мне кристаллом изо льда, порочно чистым и сверкающим, острым, скользким, но безвыходно идеальным. Его голос, твердость его мышц под моими руками, глубина взгляда, даже трогательная одышка после особенно напряженного постельного марафона в густых зарослях здешних лесов — все это кололо меня, словно большая игла на веретене мифической прялки, и я каждый раз впадал в сказочный сон, когда наше соединение завершалось. Впоследствии я ненавидел его так же сильно, как и обожествлял. И только моим личным демонам известно, скольких усилий мне стоило не показывать ему этого.
Выпускной вечер должен был остаться в нашей памяти навечно. Розовыми всполохами светомузыки в школьном актовом зале, брызгами шампанского, пьяными признаниями, дикими танцами, хохотом и едва подрагивающим в воздухе вожделением. Я был готов на все! Я готов был встать на колени и предложить себя каждому, кто пройдет мимо. Я готов был умереть прямо там и в ту самую минуту, но никому не было до меня дела. Меня распалял адреналин и алкоголь, меня вело вперед, как крейсер, сражающийся с неподатливыми волнами. Но все, что я мог видеть и ощущать — это непрекращающаяся боль. Спина Брауна, затянутая в слишком тесный пиджак, бередила во мне столько злости, что в ней можно было бы утопить все мировые океаны. Искусно уложенные волосы Кирштайна, мелькавшего передо мной от начала директорской речи и до самого рассвета, вызывали тошноту и зависть. Армин со своим неизменно отрешенным лицом вгонял в уныние. Я искрился и плавился, но этого никто не заметил. И тогда я решил действовать. Я должен был взорвать к хуям эту умиротворенность и пессимизм! Я должен был стать тем, кто творит историю! Кто, если не я, черт возьми?!
Рассвет уже достал все свои яркие краски и пролился на небо. Горный чистый воздух атаковал легкие, вытеснив из них не только мутный отголосок выкуренного под шумок косяка, но и все остальное, превращая тело в вакуумный сосуд. Так я описываю пустоту. Так я в нее падаю. Мне достаточно было слишком громко хихикнуть, чтобы на меня, наконец, обратили внимание. Девять пар глаз, словно по волшебству, обратились ко мне в молчаливом вопросе. У меня не было плана на этот вечер, но была судьба, в наследие которой я вступил, даже не замарав свои ботинки.
— Парни! Сегодня наш последний… хм… вечер? Я бы хотел, чтобы это время мы не забыли даже тогда, когда наши внуки возьмут на себя смелось скурить пару косячков на своем выпускном, что скажете?
— Очаровательно, Эрен!
— Так держать, Йегер!
Я усадил всех в круг, потому что это было поистине гениально! А кто скажет, что нет? Любой ритуал почти во всех культурах, так или иначе, предполагает круг, что бы это не значило на самом деле. Сатанисты никогда не стеснялись рисовать его кровью, религиозные фанатики недалеко ушли от этих же ценностей, и кто будет спорить, что круг — магически правильная форма? У круга может быть сколько угодно вершин, сколько бы точек ты не поставил на нарисованной окружности — все твои. Нас же было ровно десять. Идеальное число, содержащее в себе круг. Люцифер гордился бы мной.
— Это какая-то игра, Эрен? — спросил Флок, лениво шкрябая отросшую за ночь на щеке щетину. — Если да, то хотелось бы узнать четкие правила, потому что пока я ничего не понимаю…
— Пытаться понять правила игры до того, как тебе их объяснили, — высшая степень идиотизма, но в твоем случае это неудивительно, — оскалился Леви.
Не то, что бы я его осуждал. Не то, что бы я был с ним не согласен. Но ссоры в мой возникший из ниоткуда план не входили.
— Правила… правила есть, Фло! Их не так много, но я бы хотел, чтобы все неукоснительно их соблюдали сейчас. Окей, я понимаю, что звучу сейчас максимально странно и вы, друзья, можете напрячься всеми своими конечностями, но когда еще нам выпадет возможность вот так запечатать свою дружбу? Вечность… такой она должна быть… что скажете?
— Скажем, что ты накурился, Эрен.
Жан и его долбанный природный магнетизм. Жан и его доброе самаритянство. Жан и его умение вывести меня из себя одним коротким предложением. Жаль, что я не был настолько пьян и решителен, чтобы выбить из него куриное желание защищать всех своих цыплят, поэтому я лишь скосил на него взгляд, полный презрения и осуждения. Он все еще был чужаком, все еще был лишним волком в этой стае, нецелесообразно пытавшимся выцепить себе главенствующую роль. Он никогда не будет предводителем в этом прайде, потому что мы никогда не станем послушными и готовыми на все самками. Тогда я был уверен в этой мысли, как ни в чем другом. Львов в нашей местности не было, лишь волки.
— Сейчас мы поделимся друг с другом тем, что хотели бы сказать раньше, но не находили в себе смелости. Пусть это будет яркое воспоминание, желание или секрет. Пусть это будет какое-то слово, способное скрепить наши узы сильнее. А потом мы разделим друг с другом самое дорогое, что у нас есть.
— И что же это будет? — озадаченно спросил Райнер.
Как будто ему давали слово. Как будто его слова хоть что-то для меня значили. Как будто он не был в последние несколько лет пустым для меня местом.
— Кровь, Браун. Мы выпустим наружу свою драгоценную кровь, чтобы стать настоящими Титанами, охраняющими эти места. Только мы способны на это. Только у нас есть эта сила и власть. Но это будет значить только то, что мы станем по-настоящему родственными душами. И мы никогда и ни при каких обстоятельствах не сможем друг другу лгать.
— А если солжем? — тихий и робкий голос Армина даже не казался мне странным. Мои друзья вошли в транс, в подобие массовой истерии и психоза, как будто я был проповедником в какой-то секте, дирижером в адском оркестре, и они беспрекословно обязаны были соблюдать все мои требования.
— Смерть — вот высшая кара. Тот, кто солжет нам лишь раз — умрет. Его заберут ныне живущие в стенах Титаны в назидание нам, оставшимся честными и верными клятвам. Как вам такой расклад?
— Ты болен, Йегер, — со стоном прохохотал Конни, — но мне нравится!
Они орали друг на друга, как взбесившиеся павлины. Они ржали и стенали. Они пачкали друг друга признаниями в стащенных в начальных класса ластиках и поцелуях с девчонками, которые им никогда не нравились. Они бесились и изнемогали от желания закончить это холодное утро в теплых постелях, заботливо приготовленных им мамочками. Я ненавидел их всех так же, как и любил.
А потом я разбил бутылку с остатками коньяка и потребовал их ладони. Никто даже не спорил из-за очередности. Никто не посмел поднять на меня взгляд, когда я резал их по очереди, не забыв, однако, и о себе. Никто не издал ни звука, когда кровь с ладоней капала в центр импровизированного круга. Никто не возразил, когда я провозгласил нас властителями этого мира, единственным условием существование которых станет отказ ото лжи.
Хотел ли я, чтобы Райнер признался тогда во всем? Хотел. Чтобы он притянул меня к себе и всосал мой язык в свой рот. Чтобы лица тех, кто обязан был теперь мне жизнью, вытянулись от брезгливости и удивления. Хотел ли я, чтобы его место занял кто-то другой? Хотел. Не любой, не каждый из них, а тот, кто по-настоящему во мне нуждается, но никогда не скажет этого вслух. Они все солгали. Каждый. Всякий. Мы утонули во лжи, скрепляя свои клятвы кровью. Осталось лишь подождать, кого из нас судьба заберет первым.
Через год Марко собрал нас на первый вечер встречи выпускников. Я ждал этого дня целый год, как будто в жизни совершенно не было других интересных событий. Я позволил Брауну обнять себя, стиснув зубы и помолившись предварительно всем чертям из ада. Я позволил себе неприлично долго смотреть на Кирштайна, потому что хотел этого. До остервенения, до прокушенной все же до крови губы. Я поглаживал шрам на ладони, представляя, что это делает он. Я не понимал, зачем и почему, но весь мой организм требовал именно этого. Именно его. Я представлял, как он, с невменяемым взглядом, с нарушенной координацией движений, с азартом и несвойственной ему скрупулезностью втрахивает меня в стену гостиницы, в которой мы остановились, полностью отдавая себе отчет в том, что это будет происходить каждый раз, как я того захочу. Где я захочу. Когда я захочу. Представлять — это все, что у меня было.
После мы сели в круг и долго делились друг с другом тем, что произошло с нами за последнее время. Я видел улыбки людей, лица которых давно расплавились в моей голове. Я не мог их представить — и это было убийственно. Они галдели, как чайки, вновь перекрикивая друг друга и веселясь, хотя ничего веселого в их разговорах не было.
— Отвечаю, она та еще стерва! Но красивая, как богиня… такую задницу вы в руках никогда не держали, парни!
— Ох, Моблит, хватит! Иначе мы от зависти лопнем! Тогда план Эрена по спасению мира провалится не успев разогнаться!
Моблит… десятый. Тихий, интересный. Бегавший за Флоком с преданностью во взгляде, граничащей с одержимостью. Никогда не стремившийся занять хоть какое-то место, всегда услужливый и вежливый, уместно шутивший, открытый и честный. Так думали все, пока через неделю после вечера встречи его тело не обнаружили на одном из склонов после нескольких дней поисков. Все, что осталось оплакивать Фостеру — разорванный в клочья комбинезон и груда костей.
Я долго не мог понять, как так вышло? Моблит с детства увлекался сноубордом и любой склон был ему по плечу. Он тренировался до кровавых мозолей, до истощения, но был настоящим профессионалом. Он был верен мечте и собственным установкам стать лучше и сильнее. Почему природа забрала его? Что произошло с ним в полете со склона? Что могло произойти с птицей, которая лучше любого человека знает, как именно нужно летать? Возможно, он потерял управление и сломал ногу. Возможно, во время спуска ему стало дурно — усталость дала о себе знать. Мы никогда этого не узнаем. Вскрытие ничего не показало. Когда все твои внутренности исчезли в пастях голодных волков, а от костей осталась лишь крошка, догадки строить бессмысленно.
Но одно я все же понял тогда. Судьба, от которой все так бегут, которую все боятся или превозносят, знает, что делает. Моблит солгал нам — у него не было девушки ни в Париже, где он гостил у своего дядюшки, пока пытался найти свой истинный путь в жизни, ни в заснеженных стенах местной гробницы, которую мы именуем домом. Никакая девушка, нимфа, богиня, не пришла проститься с его прахом и уронить пару голодных слез на каменный пол колумбария. Он солгал, и Титаны забрали его. Нам даже не у кого было спросить, зачем нужна была эта ложь.
Мифы, пророчества, ритуальные жертвоприношения, волшебство, сказки — чушь и выдумки. Это не вернет в лоно настоящей семьи несправедливо утерянного человека. Мы потеряли друга, потеряли себя и наши жизни. Мы потерялись сами в лабиринте Минотавра, положившись на Судьбу, которая, в конечном счете, способна уничтожить нас всех.
Мы встречаемся каждый год, чтобы почтить память ушедшего навсегда друга. Брата, надежно спрятанного теперь в стенах нетерпящими несправедливость Титанами. Судьями, такими же, какими стали мы. Десять человек, решивших бросить вызов судьбе, каждую встречу способны думать лишь о том, кто же следующий.
Мы не должны лгать. Мы не должны искать ответы в глупых историях, которыми сдабривают воспитательные беседы неразумные взрослые. Мы не должны жить в фантазиях, полагаясь лишь на Судьбу. Не должны, но делаем это из года в год, кладя свои жизни на жертвенный алтарь, который когда-то сотворили сами.
Мы не должны забывать. Но, кажется, забыли.
Что еще можно почитать
Пока нет отзывов.