Снежная эклектика

      Эрен заталкивает Жана в комнату и с треском захлопывает дверь. Держать дистанцию на публике оказалось сложнее, чем он думал. Каждый взгляд в сторону Кирштайна сопровождался натяжением всех жил и общим спазмом организма. Йегер отдавал себе отчет в том, что не замечал вообще ничего вокруг, кроме Жана. Его профиль, выправку, грацию. Его смех, естественность в каждом слове и действии. Как же много он упускал из вида, пока боролся с внутренними якорями, пока прятался в лабиринте из собственных страхов, пока жалел себя, оплакивал свои неудачи и душевно болел. Скольких минут созерцания идеального творения природы он себя лишил, пока медленно и верно хоронил все надежды, направленные на Кирштайна, и невозможное, как ему всегда казалось, будущее.       Прижатый к стене Жан не кажется покорным и сдавшимся, что Эрену уже заранее не нравится. Ведь сейчас, когда границы дозволенного смыты с воображаемого берега густой пеной прошлого недопонимания, Йегер должен получать все, что хочет, одним лишь взмахом волшебной палочки. Но Кирштайн только недовольно сопит, пока Эрен стягивает с него комбинезон, и фыркает, когда он забирается ловкими пальцами под лонгслив.       — Эрен…       — Заткнись!       — Эрен, на это сейчас нет времени.       — Это не тебе решать!       — Да остановись ты!       Жану приходится применить силу. Он вынужден делать это не по великому желанию своего тела, которое успело отозваться на довольно грубые ласки Йегера, а из-за банального чувства сопротивления. Им предстоит нелегкий вечер, следить за ходом мыслей Армина Кирштайну всегда удавалось с большим трудом. Пламенная речь Конни о том, что они должны пройти какой-то опрос, и вовсе напрягла. Безответственность Эрена, его легковерность и абстрагирование от всего, что произошло перед спуском, раздражает Жана, который всегда легко и безболезненно все недостатки Йегера игнорировал. Он аккуратно, но жестко ведет Эрена в комнату и усаживает на кровать. Обиженно поджатые губы намекают Кирштайну на то, что сейчас перед ним капризный ребенок — еще одна маска Эрена, самая нелюбимая из всех. Разговаривать с неразумными малышами Жан пока не научился.       — Мы пропустили завтрак, а сил потратили немало. Нужно переодеться, принять душ и как следует подкрепиться за обедом.       — Изящный способ меня отшить…       — Я не отшиваю тебя! Просто иногда ты ведешь себя…       — Как кто?       — Как подросток.       Кирштайн садится рядом на кровать и начинает разглаживать волосы Эрена, превратившиеся из хвоста в спутанный комок. Тяжело вздохнув, он хватается за расческу, чтобы привести локоны в приличный вид. Йегер заметно оседает и начинает от удовольствия щуриться, как кот, когда гребешок нежно проходится по коже головы. Кошачьи повадки не исчезают и тогда, когда зубчики гребня жестко пробираются сквозь спутанные прядки, выбивая из мужчины раздраженное шипение.       — Тебе не показалось…       — Что?       — Что наше столкновение с парнями выглядело как-то… ненатурально? Я не увидел тех реакций, которые должны были быть. Разве можно было себе представить, что Флок не скатится в истерику, а Леви не придумает сразу двести разнообразных шуток по поводу нашего… эм… слияния? Марко вообще ничего не сказал! Он, кажется, даже не смотрел на нас.       — А ты хотел представления? Всплесков руками, выпучивания глаз и расспросов?       — Нет, но…       — Если ты не заметил, в сторону Армина и Смита вообще никто даже не глянул.       — Это… согласен, это тоже странно.       — Они знали…       — Знали что?       — Что между нами все непросто…       Жан разворачивает Эрена к себе лицом и с недоумением заглядывает ему в глаза. Меланхолия, черствой серой краской расползающаяся по его лицу, Кирштайну не нравится. Как будто кто-то нажал «Reset» и обнулил все достижения прошлой ночи. Перед ним сидел тот самый Йегер, которого он привык видеть в последние несколько лет. Потерянный маленький мальчик, выпивший зелье забвения, построивший вокруг себя стены и прячущийся в них, как черная плесень. Перепады настроения Эрена Жан всегда воспринимал остро и тяжело, невозможность помочь близкому человеку ставила его на колени перед страхом быть отвергнутым и опущенным ниже, чем он разрешил себе барахтаться сам. Не один Йегер боялся сделать что-то не так, Кирштайна тоже сжирали страхи и боль, отсутствие явных сигналов к каким-то действиям, неоднозначность реакций Эрена на происходящее и вовсе ставила в тупик. И сейчас, когда успех прошлой ночи, кажется, должен сглаживать все углы, потерянность Йегера в самом себе снова возрождает страх.       — С чего ты это взял?       — Райнер сказал…       — Браун… чертов… что у вас с ним? Эрен! Только честно…       — Ничего. Мы… очень сблизились после школы. Можно сказать, что он всегда был единственным, кто оставался на моей стороне. Я… рассказал ему о своих чувствах. Еще давно… он все знал.       — И это сблизило вас настолько, что…       — Жан, не додумывай!       — Слишком тактильная у вас дружба!       — Он… заметил, как ты смотрел на нас в прошлом году. Сделал выводы… ты ревновал?       — Очевидное и невероятное… странно, что не особо чувствительный Браун это заметил, а ты — нет.       — Он сказал, что они подстроили это все.       — Кто они?       — Он и Армин… и Леви.       — Причем тут…       — Армин видел нас… когда мы целовались у беседки.       — Что?! И ты говоришь мне об этом только сейчас?!       — Что это меняет? Он увидел нас и сразу ушел. Потом мне пришлось поговорить с ним, чтобы объясниться… я сказал, что ничего не понял… ну, ведь так и было. И что ты забыл о том, что произошло.       — Эрен, ну еб т…       — Хватит! Райнер сказал, что позвонил Армину и высказал ему свои соображения на наш счет. Арлерт предложил ему связаться с Леви и… и у них родился план. Я не знаю никаких подробностей. Только это…       — И тебе не показалось это странным?       Эрен жует губу и пытается подобрать слова, чтобы ответ звучал как можно более стройно. Ему казалось странным все: и отсутствие должной реакции со стороны друзей, и то, что отношения Армина и Эрвина оказались для остальных незамеченными, и слишком спокойное отношение к ситуации со стороны Райнера, и Конни, который вообще сделал вид, что не случилось ничего сверхъестественного. Весь спуск вниз с вершины склона Йегер думал лишь о том, что все не могло пройти настолько безболезненно. Он вспоминал слова Леви, что предпочтения Брауна все приняли не сразу и не так легко, как могло показаться. Так чем же нынешняя ситуация отличалась? Аккерман практически клялся ему, что о его чувствах к Жану никто не догадался, но ведь это было еще одной ложью, иначе все представление просто не получилось бы. Проигнорированные всеми Смит и Арлерт совершенно не вписывались в общую картину, где каждый из членов их компании был скрытым гомофобом. Они не могли принять это все с легким сердцем.       — Мне все кажется странным, Жан. Даже ты, сидящий сейчас на моей кровати, — это странно. Желанно, вымучено, безумно, но странно. Если ты не заметил, то я давно уже вырезал себя из происходящего… любой вечер встречи превращался для меня в пытку в последние несколько лет. Не только потому, что мы с тобой вынуждены были проводить несколько дней в тесном взаимодействии, ведь мы и так виделись в течение года и… я научился себя контролировать. Но и потому, что я перестал понимать своих друзей. Тех, кто когда-то казался мне неотделимыми от меня самого. С каждым годом проходить ритуальную игру становится все сложнее, хотя на деле должно быть наоборот. Я… я просто не понимаю. Ничего и никого.       — Не думаю, что очередной пиво-понг сможет…       — Любовь моя, ты правда думаешь, что Арлерт настолько ограниченный? Он что-то задумал! Что-то, что явно выбьется из общего потока. В прошлом году игра в крокодила прошла даже для меня довольно спокойно, потому что она была глупой и… слишком веселой, чтобы затронуть какие-то чувства. Все то, что мы делали в предыдущие годы, не напоминало… о событиях, которые привели нас к таким традициям. Мне уже давно кажется, что все забыли, зачем именно мы каждый год собираемся вместе. Никто… никто ведь даже не говорит об этом вслух!       — Этого не требуется, малыш. Все…       — Нет! Это требуется! Это нужно! Иначе к чему все? Для чего нам… мы давно не…       — Эрен…       Жан прижимает Йегера к себе. Теплое дыхание нежным облаком обволакивает шею. Эрен пыхтит, как застигнутый врасплох маленький лисенок, но отдается умиротворяющей ласке. Ему страшно, ведь во взгляде Армина, который он успел прочувствовать на себе, не было спокойствия и принятия ситуации. Йегер внезапно осознал, что совсем не знает Арлерта. Что все то, что Армин позволял о себе думать, — не иначе, как очередная ширма. Такая же маска, какие он примерял к самому себе на регулярной основе. Парень колол своим взглядом, ранил, стирал все то доверие, которое успело между ними поселиться. Слепой к собственным чувствам и правам, к своим возможностям по отношению к Кирштайну Эрен очень тонко улавливал эмоции остальных, умел выделить то, что кого-то беспокоит. Ему все еще не давал покоя сбитый с правильного курса настрой Райнера, но в этом он сможет разобраться позже. Армин же сейчас предстает перед ним неизвестной субстанцией, опасным элементом, тем, кто может безнаказанно приложить ко всему руку и разрушить даже то, чего нет. Мысль о том, что все они недооценили человека, который десятилетиями наблюдал за ними со стороны, скребет где-то внутри, отдаваясь тонкой острой болью по всем закоулкам сознания.       — Нам придется вести себя осторожно и сдержанно. Мы не можем позволить кому-то заострять внимание на том, что между нами все изменилось слишком стремительно и просто. Давай думать, что тем, что они приложили ко всему руку, мы обязаны лишь собственной глупости.       — Я вообще не хочу думать, Жан… я хочу домой. Я хочу не вылезать из кровати все те дни, что у нас остались до твоего отъезда. А после этого я хочу собирать вещи для поездки в Париж и представлять, как нам будет хорошо под лучистыми огнями рождественской ярмарки. Я не хочу окунаться в прошлое… это больно. Нам больше не должно быть больно, понимаешь?       Поцелуй кажется Эрену соленым, горьким, вязким. Он не отпускает грехи, не успокаивает должным образом, не пачкает нежностью. В нем слишком много невысказанного, слишком мало надежды. Демоны Йегера шепчут ему, что сегодня вечером случиться что-то непоправимое. Что лед, по которому они все ходили, который они именовали дружбой, треснет и расколется на сотни кусочков. Что ледяное сердце Армина, недолюбленного, непонятного даже не дрогнет, если что-то пойдет не так. Что он, подобно Снежной Королеве, отдаст приказ сложить из этих кусочков слова, смысл которых никто из присутствующих не поймет.       «Это в последний раз. Больше ни я, ни Жан не переступим порог места, где все соберутся, чтобы танцевать на пепле пережитой боли. Я больше не боюсь. Даже если нарушение традиции убьет меня. Убьет нас».             

***

      Обед выдается шумным. Армин устало трет переносицу, прижимаясь к расслабленному Смиту, пытающемуся объяснить Конни важность ежегодного собеседования с психологом, учитывая специфику его профессии. Смотреть на отчего-то поникших Жана и Эрена Арлерту не хочется, переживать о том, чем закончится вечер — не считается им целесообразным. Он продумывал свой вечер несколько лет, ждал, когда же, наконец, Марко вспомнит о том, что в их компании есть еще один человек, который никогда не был ведущим на ежегодной встрече. Ботт, как организатор вечеринок, чаще игнорировал живую очередь, предлагая место ведущего тому, кому больше доверял. Именно поэтому несколько лет подряд вместо настоящего ритуала они проводили ничего не значащие игры, целью которых было скорее «напиться и забыться», чем вспомнить то, что когда-то объединило их. Армин собирается положить этому конец.       Очередная перепалка Леви и Флока вгоняет Арлерта в скуку. Отстраненность и равнодушие Ботта не кажутся лишними. Стук пальцев по экрану телефона Гувера навевает раздражение. Армин лениво ковыряет в тарелке остатки рагу из оленины, страшась поднять взгляд и столкнуться с привычной картиной, на которой никому до него нет никакого дела. Он успел опросить большую часть присутствующих и объяснить им в общих деталях, что именно их ждет вечером, но больше всего его пугает именно разговор с Эреном. Будучи в нестабильном состоянии Йегер мог отнестись к затее предвзято, и Арлерту никак нельзя допустить внезапной истерики Эрена, которая могла бы все испортить.       И все же Армин не может отказать себе в наблюдениях. Через какое-то время Йегер начинает выглядеть непривычно живым. Экспрессия, утерянная после школьных лет, просачивается в слова и движения, в глазах мелькает что-то, кроме стыда и неуверенности в себе, что Арлерт находит лишним. Бороться за Эрена и его душевное равновесие было лишним с самого начала, но Армин боролся. Или делал вид, что ему есть до этого дело, ведь он добрый и понимающий, чуткий и неравнодушный. Прошлым вечером он пригрозил Кирштайну тем, что сделает так, что Йегер отвернется от него навсегда, если Жан не перестанет провоцировать неоднозначные и сомнительные в своей пристойности ситуации. Полунамеки, откровенное признание того, что у него в рукаве достаточно козырей, чтобы разлучить их, вылепило на лице Арлерта маску победителя, но Кирштайна ни в чем не убедило. Именно поэтому Армин чуть не нарвался на тяжелый кулак. Именно поэтому он твердо убедился, что его план — самое прекрасное, что когда-либо рождалось в голове. Эрен скажет ему спасибо. Эрен будет умолять о прощении и признании. Эрен склонит перед ним голову так, как это должно было быть много лет назад.       Перед вечерним ритуалом всем выделяют свободное время. Конни договорился с Порко, что ужин им накроют в виде фуршетного стола в игровой комнате. Армин уверен, что есть никто не будет. Ему и самому нужно время, чтобы подготовить все, чтобы убедиться, что он ничего не забыл. Поэтому он вылавливает Жана сразу после обеда и задает ему стандартные вопросы из своего списка. Кирштайн не выглядит удивленным, но все же заметно напрягается, когда Арлерт подает ему пустой листочек бумаги и ручку. Пишет Жан быстро и размашисто, складывает листок пополам и протягивает его обратно Армину. После чего стремительно уходит в сторону гостевых комнат под вопросительный взгляд Йегера.       — Ты последний.       Эрен смотрит на Армина с недоверием. Ему нужны все ответы прямо здесь и сейчас, но он понимает, что Арлерт не скажет ни одного лишнего слова.       — В чем заключается игра?       — Я долго думал и… мне бы хотелось, чтобы мы все вспомнили, зачем именно мы собираемся каждый год. Прошлые игры, как бы помягче…       — Я понимаю, Арм, не надо…       — Мы будем играть в «Я никогда не», но не по наитию или выпавшему жребию. Все вопросы будут подготовлены заранее и останутся анонимными. Вот… держи.       Армин достает еще один клочок бумаги. Эрен теребит его пальцами, не представляя, чего бы ему хотелось спросить у окружающих, тем более — анонимно. Игра предполагает наличие алкоголя, под воздействием которого все снова приобретет налет несерьезности. Йегер пишет ерунду, пришедшую в голову в первую же секунду, складывает листочек и отдает его Армину. В честности друга он все же не сомневается — Арлерт не будет подглядывать.       — Ты ведь не задумал ничего такого, правда, Арм?       — Всего лишь что-то более запоминающееся, чем крокодил или «Пьяные шашки».       — Я… хотел сказать… что рад за тебя и Эрвина. Это, конечно, неожиданно, но… я рад.       Армин неуверенно моргает, заставляя выйти себя из транса, а потом коротко кивает. Эрен становится единственным, кто высказался на эту тему, но даже это его не спасет.             

***

      Йегер не придает особого значения тому, как именно прошло время до ужина. Жан спал, отказавшись развлекать Эрена собой и выполнять очередные его прихоти. В доме было невероятно тихо. Первым порывом Йегера стало найти Райнера и все же обсудить с ним ситуацию с Галлиардом, но он остановил себя, решив дать Брауну время собраться с мыслями. Под теплым боком Кирштайна было спокойно и безопасно. Его лицо, тронутое легкой улыбкой, расслабляло и давало возможность не переживать о том, что им предстоит. Эрен хватался за возможность быть собой именно в этот момент, тогда, когда за ним никто не наблюдает. Мерное дыхание Жана, его тяжелая рука, пересекающая грудь Йегера, его нос, уткнувшийся в острое плечо — все складывалось в ту реальность, которая до сих пор казалась ненастоящей. Время одновременно замедлилось и ускорилось. Эрен смотрел на того, кто теперь всецело принадлежит лишь ему одному, и не мог поверить в свое счастье. Счастье — это для слабаков. Вера — это не для него.       Оба просыпаются, когда за окном уже непроглядная тьма. Короткий стук в дверь означает, что их ждут. Собираются впопыхах, как будто промедление грозит им жесткой расправой, но все же Эрен не может сдержаться, чтобы не уткнуться носом в манящую шею и не вдохнуть сандаловый аромат, который теперь будет преследовать его еще сильнее.       В игровой комнате на удивление тихо. Жан и Эрен упираются в спины выстроившихся в полукруг друзей, пытаясь понять, чем вызвана заминка. Кирштайн поворачивается в сторону Йегера и сильнее сжимает его руку. На лице у Эрена отпечаток страха.       Посреди комнаты на полу выложен круг из листов тонкого папируса, на каждом из которых изображена римская цифра. Отдельно от круга лежит еще один лист с нарисованным нулем. Взгляд Эрена мечется от одного одноклассника к другому. Как дикий зверек, загнанный в угол, он рвется заглянуть в глаза каждому, чтобы понять, что именно происходит сейчас в их душах. Но кроме ужаса и уныния не находит в знакомых лицах ничего. Возле круга выстроена шеренга бутылок и стаканчики. На накрытый стол никто даже не взглянул. В центре импровизированного ритуального алтаря — коробка с записками.       — Я думаю, что каждый из вас знает, какое место ему следует занять, — сухо произносит Армин и усаживается на место, озаглавленное цифрой «III».       Эрвин, видимо подготовленный Арлертом заранее, садится вне круга, сжимая в руках лист с цифрой «0». Эрен отмечает, что цифры разложены не по порядку. Поэтому по правую руку с Армином оказывается Леви, номер у которого «VI», рядом с ним располагается Бертольд с «IX». Дальше Конни и Марко с «I» и «IV» соответственно. Эрен знает, что должен сесть между Марко и Райнером, ведь его номер «II», а за Брауном с «V» необходимо устроиться Флоку с «VII». Замкнуть круг должен Жан с цифрой «VIII», но между ним и начавшим круг Армином располагается еще один лист, на котором издевательски и неуместно написана цифра «X».       «Он здесь! Он с нами! Что за игру затеял Армин?! Очнитесь, вы, все! Нужно бежать!»       Эрен рассеянно гладит внутреннюю сторону ладони, где прощупывается тонкий и кривой шрам. «II» — его персональный номер, его место в иерархии друзей, его крест, его кара. Он наблюдает за остальными и понимает, что о старом шраме и ошибках вспомнили сейчас все. Он смотрит на Жана, лишившегося уверенности, и медленно тонет. Никто не спасет его, он потерял опору, разрушил стержень. Сквозь размышления он слышит тихий, но до остервенения уверенный голос Армина.       — Как я уже говорил каждому из вас, сегодня мы играем в «Я никогда не». Первым вопрос будет вытягивать Эрвин, потому что сегодня он выступает в роли судьи и будет следить за тем, чтобы все прошло честно. Спешу вас уверить, что все вопросы отправились в коробку сразу же, как мы покинули стены столовой, и доступ к ней имел лишь Эрвин, как хранитель наших секретов. Повторю правила… Все предельно просто — если вы никогда не делали того, что содержит в себе вопрос, то вы не пьете. Если же вы делали то, что написано на листе, хотя бы раз в жизни — за вами стопка. Следующий вопрос будет вытягивать тот, кто выпьет на первом круге. Игра длится до тех пор, пока все вопросы не будут заданы. Покидать круг нельзя. Лгать нельзя. Надеюсь, вы все это помните?       Эрен собирает остатки самообладания в кулак. Лгать нельзя — это первое и самое главное правило. Ложь карается… он смотрит на остальных — все помнят, что именно прячется в финальных словах Армина. Все знают, чем им грозит ложь. Все знают, чего им будет стоить покинуть круг. Они в ловушке, в западне, в петле. Йегер вспоминает клятвы, начинает молиться. Всем богам — на темной, и на светлой стороне. Взгляд Армина, жесткий, колкий, пронизывающий не оставляет ни единого шанса на то, что им удастся избежать расправы друг над другом. Что за вопросы таит в себе коробка?       — Что насчет уточняющих вопросов, Армин? — сипло спрашивает Флок.       — Любые. Тому, кто проиграл в текущем круге, можно задать неограниченное количество уточняющих вопросов, но помните о том, что допрашиваемому нельзя будет лгать. Так что… проявите милосердие.       Злобная ухмылка, пересекающая лицо Армина, не убеждает Эрена в том, что он проявил милосердие, организовав эту игру в принципе. Йегер вспоминает свой вопрос — обычный и невинный. Он не думал о том, что игра призвана будет потрошить их души. Однако ритуальный круг заставляет его сомневаться, что Арлерт не подумал заранее о том, кто и что будет спрашивать.       Эрвин подходит к кругу, запускает руку в коробку. На его лице наивное воодушевление и интерес. Пока Леви раздает всем стаканы с ромом, Эрен успевает осмотреть присутствующих еще раз. Все напуганы и обеспокоены. Замерев с алкоголем в руках, Йегер готовится выслушать первый вопрос. Смит откашливается и зачитывает текст:       — Я никогда не покрывал чужие преступления.       С инфернальным ужасом и болью Эрен наблюдает за тем, как янтарная жидкость исчезает во рту у Конни. На мгновение в помещении наступает гробовая тишина.       Игра началась.