Снежная эклектика

I just wanna live

Don’t really care about the things that they say

Don’t really care about what happens to me

I just wanna live

      Армин и Эрвин игнорируют продолжающуюся вечеринку и удаляются в комнату к Смиту. В ближайшие несколько часов Райнер все равно не решит лечь спать, поэтому они могут побыть наедине. Арлерт валится на кровать, прикрывая глаза руками. Звук закрывающегося дверного замка на фоне звенящей вдалеке музыки кажется ему слишком громким.       — Что ты ему сказал?       — Чтобы он отвалил по-хорошему. Ты видел, как он смотрел на Эрена, пока мы танцевали? Как удав на беззащитную мышку! Если он собирается повторить прошлогодний подвиг, клянусь, я его убью! И не смей меня останавливать.       Эрвин аккуратно ложиться рядом, обвивает парня рукой и прижимается носом к его плечу.       — А что случилось?       Армин вздыхает. Нужно было любовнику все рассказать сразу же, спросить совета, попросить вмешаться. Арлерт давно уже понял, что сам с этой ситуацией не справляется.       — Мы были в шале с другой стороны этих же гор. Все как обычно резвились в снегу, дурачились и пили. В тот раз обошлось без покатушек, потому что все якобы устали, следовательно, пили очень много. А у меня гонка в Поклюке была через несколько дней, я ни капли в рот. В разгар веселья, когда я уже не мог выносить очередную перебранку Фостера и Аккермана, я вышел на улицу любоваться на звезды. И застал их… ну…       — Армин?       — Они целовались. Очень страстно и агрессивно. От вида прижатого к стенке Эрена мне физически стало плохо, понимаешь?       — Не понимаю…       — И не поймешь…       — Пока у нас есть время, ты можешь мне все рассказать.       — Мы могли бы провести это время иначе!       — Мы все время можем проводить иначе, дорогой, но ты отказываешься уходить из спорта.       — Сейчас не начинай эту тему!       — Хорошо… так что с Йегером?       — Он влюблен в Кирштайна. Уже очень давно. И совершенно бесполезно.       — Но ведь…       — Нет, Эрви, без но, — Армин фыркает, невольно вспоминая Леви и то, чего он понабрался от него за долгие годы дружбы. — Ему всегда нравились мужики, просто Эрен по каким-то причинам это не озвучивает.       — И как ты об этом узнал тогда? Я вот за столько лет знакомства за ним этого не замечал…       — Я…       Армин не собирается признаваться. Он не боится реакции Смита на то, что должен был бы озвучить в ответ на этот вопрос, но ведь Эрвин не знал его прежним. Для партнера он был сильным и талантливым, открытым, гармоничным внешне и агрессивным в достаточной степени, чтобы считаться харизматичным. А еще уважающим себя и самодостаточным. Смит не знал его неуверенным в себе, забитым и скромным, выброшенным из коллектива, угнетаемым и лишним. Для Эрвина Арлерт был нужным и незаменимым, и никак иначе. То, о чем нужно было сейчас рассказать, не вписывалось в образ, который он с таким усердием создавал столько лет. С образом, к которому его любовник привык.       — Я… узнал об этом еще в школе. Случайно.       Случайностей в поведении Армина никогда не было. В его голове был мини-компьютер, беспрестанно просчитывающий все варианты развития любого события. Он не тратил время на лишнее, не обращался к действиям, которые ни к чему не приведут. И, в связи с этим, только жестче ощущал на плечах невидимый вес от того, чем он занимался когда-то втихаря от всех.       Он следил. Не за каждым, вовсе не за всеми. За одним единственным человеком, который заменил однажды ему все существование. То, что одноклассники не замечали его, было только на руку, ведь никто не будет задавать вопросов о подозрительности, оставшейся за кадром. Это развязывало Арлерту руки: он мог наблюдать, оказываться в нужный момент рядом, просачиваться сквозь пространство, находиться в нескольких местах одновременно, словно у него в руках был маховик времени. В те дни, когда тренировки и соревнования брали для себя перерыв, Армин становился всевидящим оком. И в один из скучных серых будней узрел истину.       Небо поймало дождь, по-настоящему живительный для весеннего периода, обновляющий и довольно больно ранящий крупными каплями. А Арлерт словил дежурство, что было не удивительно, ведь ему слишком редко выпадала эта необходимость ввиду частого отсутствия в школе. Убедившись, что из классной комнаты пропало необходимое ему ведро, Армин направился в сторону заднего двора школы, к старому сараю с инвентарем, чтобы найти там подходящую тару и не обворовывать другие классы, ведь вычислить, что это сделал именно он, труда бы ни у кого не составило.       Первым, что встретило его, когда парень открыл дверь, стал шепот. Горячий, бессвязный, шумный. Армин умел передвигаться тихо и плавно, дверь сарая, разморенная дождем, даже не скрипнула, когда он скользнул вовнутрь, поэтому его присутствие осталось незамеченным. Услышав посторонние звуки, он по привычке вжался в угол, спрятавшись за удачно оставленными там старыми лыжами, и вслушался в диалог, напрягая все органы чувств.       Узнать голоса было слишком легко. Мелодичный, только-только оформившийся голос Йегера Арлерт не перепутал бы ни с чьим другим. Хриплый и все еще ломающийся грубоватый бас Брауна различить оказалось тоже несложно. Армин покрылся холодным по́том не потому, что в помещении была подходящая атмосфера, а из-за того, свидетелем чему именно он стал.       Эрен хихикал и просил быть тише. Райнер умолял не останавливаться и делать все быстрее. Шуршание одежды, вздохи, стоны на грани выкриков, проговаривание вслух действий, просьбы, комплименты — в какой-то момент Армин перестал слышать это, потому что все звуки в голове заменил грохот его собственного сердца. Ему казалось, что именно сейчас, после этой канонады, оно и остановится. Он выглянул из своего укрытия, чтобы столкнуться с происходящим уже взглядом.       Все, что он помнит в мельчайших подробностях до сих пор, — это Эрен. Обнаженный ниже пояса, сидящий на накрытом рубашкой Райнера старом ящике, хрустящим под его весом, с откинутой на плечо головой. Раскрасневшийся, с прилипшей к виску челкой, с поволокой во взгляде. Закусывающий губу, забрасывающий голову назад, но возвращающий ее в исходное положение, чтобы вновь обратиться взглядом к сидящему перед ним на коленях Брауну. Арлерт помнит, как именно тонкие пальцы Эрена, измазанные чернилами, впивались в жесткие непокорные вихры на макушке Райнера. Как его длинные ноги, разбросанные в стороны, дергались, как напрягались мышцы. Как вытягивалась стопа ноги, уложенной на плечо Брауна и обхватываемой им под голень, как поджимались на ней пальцы. Помнит звук, который издал Эрен в момент кульминации и стон, когда все завершилось. Но не помнит ничего из того, что происходило дальше, потому что он закрыл глаза ровно в тот момент, когда Райнер вытянулся перед Йегером в полный рост, а Эрен с вожделением уставился на скрытый тканью джинсов центр его тела.       Армин провел в своем укрытии больше часа. Пара уже давно покинула сарай, продолжая перед выходом нашептывать друг другу всякие глупости, а Арлерт не мог сдвинуться с места. Он попал в вакуум, лишивший его воздуха, остановивший все же его сердце. Боль была невыносимой, жалящей, непрекращающейся. Он давился слезами, впивался ногтями в предплечье, пытаясь переключить свое внимание с душевных страданий на физические. Он в одночасье потерял все: надежду, того, кто никогда ему не принадлежал, веру, что все еще можно изменить и, конечно, самого себя.       С тех самых пор следить за Эреном вошло в дурную привычку, но Армин не собирался от нее избавляться. Момент, когда отношения между Брауном и Йегером закончились, Арлерт уловил четко — Эрен перестал быть похож на концентрат счастья и энергии. Браун же не перестал напоминать непробиваемую скалу, но чаще ввязывался в бессмысленные потасовки. Они не отказались от общения, видимо, чтобы не вызвать лишних вопросов у окружающих, но всякий раз, когда их близость оказывалась слишком интимной, во взгляде Йегера мелькало что-то похожее на маленькую смерть.       — И ты не сказал ему, что его тайна раскрыта?       — Нет, зачем? Рано или поздно наступил бы момент, когда он признался бы сам.       Момент не наступил. Все разъехались по разным частям страны, Йегер обзавелся девушкой, о которой не упускал случая рассказать. Но только от жадного до наблюдений Армина скрыть то, что к этой девушке Эрен не испытывал ровным счетом ничего, было невозможно. Как и ему самому было невозможно верно не истолковать взгляды, которые Йегер выпускал в сторону Кирштайна. Когда Арлерт поделился своими наблюдениями с Леви, тот лишь пожал плечами.       — До прошлого года им удавалось общаться нормально просто потому, что Йегер никогда не позволял себе лишнего. В глазах общественности они были как сиамские близнецы, разлученные в детстве. Ты и сам знаешь, что они очень похожи и очень разные одновременно. Как две стороны одной медали. Кирштайн спокойный и меланхоличный, а Эрен вспыхивает и взрывается как фейерверк. Но отношение к важным в жизни вещам, да, и к мелочам тоже, у них абсолютно одинаковое.       — И как тогда вышло это все? Ну, что они ввязались в… близость…       — Йегер потом рассказал мне, что Жан сам его поцеловал. Просто, без всяких там прелюдий и разговоров. А на утро сделал вид, что ничего не произошло. На Эрена страшно было смотреть. Он как будто потух в тот момент, и больше я его нормальным не видел. Конечно, о своих чувствах он мне ничего не сказал, притворился, что сам глубоко озадачен таким поведением в свою сторону, но... смысла в этом фарсе особо не было. Естественно, я не смог игнорировать произошедшее и изливал на Кирштайна потоки своего негативного отношения к этой ситуации, а он включил дурака. Я не верю, что он ничего не помнит! Это просто невозможно! Каким нужно быть садистом, чтобы повести себя так?! Насколько нужно быть слепым и беспомощным? И при этом он постоянно напоминает мне, чтобы я не лез не в свое дело! Йегер успешно избегал его целый год, но нарушать ритуал нельзя и ему пришлось ехать с нами сюда.       — А ему кто-нибудь рассказал, как он себя повел?       — Нет. Ну, я точно не рассказывал. Кроме меня об этом знал только Райнер, но они с Кирштайном не особо общались и раньше.       — Почему Райнер?       Время признаний еще не наступило, так решает для себя Армин. Он не может вывалить на голову своего несчастного партнера все подробности, которые были ему известны. Он сам обрек себя стать хранителем чужих секретов, и удовольствия в этом было мало. То, что Йегер и Браун стали близкими друзьями после того, что им пришлось пережить, для Арлерта до сих пор было странно. Никто не замечал, насколько эти двое поглощены необъяснимой привязанностью друг к другу. Никто, кроме, конечно же, него самого.       — Они с Эреном… были близки. Об этом тоже никто не знает, так что не вздумай никому ляпнуть, понятно?       Арлерт приподнимается на локте и нависает над Эрвином, воинственно сведя брови к переносице.       — Понятно.       — Они… типа друзья. В полном смысле этого слова. Не шайка облезлых кретинов, связавших себя когда-то нелепыми обещаниями верности и признательности, а… ну… настоящие родственные души.       — Ты расскажешь мне о ваших странных ритуалах? Все почему-то избегают этой темы…       Смит осторожно проводит пальцами по щеке Армина. Арлерт плавится под мягким взглядом, но не собирается расслабляться и уступать инициативу в дальнейших действиях, пока они не закончат разговор.       — Не сейчас, Эрви. Я не готов к серьезным разговорам, когда ты так на меня смотришь!       — А наш разговор до этого разве не имел налета серьезности?       — Я просто хочу, чтобы Кирштайн оставил Эрена в покое. Их «дружба» — это просто издевательство. Я хочу, чтобы ты продолжал настаивать на том, чтобы Йегер переехал к тебе в Париж. Мне так будет спокойнее.       — Он не хочет.       — Мало ли что он там хочет вообще! А я не хочу смотреть на его дальнейший распад! Меня кто-нибудь пожалел и подсобил в этом вопросе, или что?       Смит в одно движение рукой меняет их местами. Синие, как водная гладь, глаза Армина жадно разглядывают его плечи. Возможно, единственным способом вернуть хорошее расположение духа, будет упасть в омут Эрвина, такой дурманящий и манящий, ставший привычным и по-настоящему нужным.       — Я больше не хочу скрывать отношения, Арми. Давай завтра объявим всем, что мы уже давно вместе? Сколько можно прятаться по углам.       Последнее слово растворяется на языке, коснувшемся тонкой кожи шей. Армин отрывает Эрвина от себя, берет его лицо в ладони и ядовито смотрит ему в глаза.       — И что мне за это будет?       — А что ты хочешь?       — Собаку, Эрви. Мое желание не меняется.       — Ты постоянно на сборах, а я в клинике. Кто будет за ней присматривать?       — Йегер. Когда переедет к нам.       — Это уже два желания, дорогой. Мы так не договаривались.       — В смысле?       — Ну, ты хочешь и собаку, и Эрена. Это уже два желания.       Арлерт мягко смеется и приближает лицо Смита к себе. От спесивости и бешенства не остается и следа, когда Эрвин рядом. Он — лучшее болеутоляющее.       — Тогда тебе придется уговорить меня другим способом.       — А если Райнер решит сегодня лечь спать пораньше?       — Ему останется только напроситься к Марко. Нужно было сразу поменяться с ними и дело с концом.       — Ты же запретил к тебе приближаться. А мы не виделись два месяца, Арми. Ты из меня веревки крутишь.       — Скажи еще, что тебе не нравится…       Смиту нравится. Нравится вкус губ, терпкий от съеденных вопреки спортивной диете сладостей, нравится скользящий в его рот язык, зубы, прикусывающие тонкую кожу. Нравится запах, исходящий от Армина, травяной, глубокий, дерзкий. Нравится то, как он стягивает с него свитер, как ведет своими перебинтованными пальцами по широким мышцам груди. Как помогает раздеть себя.       Армин привык в их отношениях командовать и капризничать. Он умел добиваться желаемого в кратчайшие сроки, не применяя при этом даже половины своего природного обаяния. Почти все до сих пор считали Арлерта слишком погруженным в себя и внутренние противоречия, но ведь на самом деле он был весьма эмоционален и открыт. Они с Эрвином тоже были очень похожи: серьезные, молчаливые, задумчивые. Перед окружающими нужно было держать лицо, но наедине со Смитом Армин мог быть самим собой.       В самую первую их встречу, когда Йегер притащил Эрвина на свой день рождения, Армин понял, что пропал. Что этот человек, который больше похож на такие же горы, которые их окружают сейчас, способен был с первого же взгляда вызвать в Арлерте все те чувства, которые он и не надеялся уже впустить снова в свою жизнь. Они тайно встретились в Париже через месяц и оба попали в такой водоворот, живым из которого вряд ли получилось бы выбраться.       Внешне сухой и застенчивый Смит на поверку оказался очень мягким, нежным, заботливым и совершенно милым. В противовес хамоватому и излишне экспрессивному в определенные моменты Арлерту, Эрвин был сдержанным и старался со всеми ладить. Армин плавился от внимания, от ласковых слов, от правильных планов на дальнейшую жизнь. Впервые он был кому-то нужен.       Они хотели быть в своем мире, поэтому оберегали отношения ото всех, даже от самых близких. Арлерт не был готов делиться тем, что должно принадлежать ему одному. Он ревностно охранял эту территорию от внешних посягательств, поставив Смита перед выбором: они вместе, но тихо, либо не вместе уже навсегда. Влюбленный до беспамятства в антично восхитительного Армина Эрвин был готов ради парня на все.       Арлерт был очень зол, когда Жан выяснил тайну их взаимоотношений с Эрвином, но понимал, что Кирштайн будет молчать, ради своего же блага. Ситуация, в которой он когда-то оказался с Йегером и Брауном, повторилась зеркально, вот только Жан не стал подсматривать за ними из-за угла, а тактично кашлянул, привлекая к себе внимание. Очередные сборы должны были временно их разделить, но Смит не смог не выделить время, чтобы хотя бы на несколько часов вернуться в нужные, как воздух, объятия Армина. Пробраться на территорию лагеря — не проблема, если практически каждый член сборной знает Эрвина хотя бы заочно. О его врачебной практике ходили легенды среди спортсменов любого уровня. Они были в каморке, выделенной для административных дел, то есть, сами подставили себя под удар, ведь знали, что Кирштайну может что-то понадобиться оттуда из документов или техники. Есть вещи, которые выдаешь на обозрение против собственной воли.       Но сейчас Арлерту совершенно не хочется об этом думать. Сейчас он будет наслаждаться ощущениями на коже от прикосновения шершавых и широких ладоней. Он будет шумно дышать, не в силах противостоять ни одной ласке. Будет проваливаться в мягкий плен матраца, стараясь не задохнуться под прижимающимся к нему сверху телом.       Смит был спокойным и ведомым только в обычной жизни. Но в постели — только ведущим. Жестким, требовательным, агрессивным. Они с Арлертом как будто менялись характерами в момент их близости. Армин был трепетным и кротким любовником, стесняющимся, милым. Эрвин же был настоящим ураганом. Однако понимая про себя, что доставлять удовольствие ему нравится гораздо больше, чем получать его самому, Смит прислушивался к любой реакции, к малейшему изменению настроения партнера, чтобы в любой момент можно было остановиться и сменить тактику.       Сейчас Армин только просит большего. Ехидно щуря глаза, смахивая с лица растрепанную челку, закусывая губу, он сам подстраивается под жесткие и ритмичные движения, срывая тем самым Эрвину крышу окончательно. Побежденный, красивый, уступчивый Армин лишает Смита возможности нажать на стоп-кран и перевести их близость в разряд более нежной и мягкой.       Не заботясь о том, что кто-то может их услышать, они дарят друг другу стоны наслаждения, как подтверждение правильности каждого слова и действия. Они оба сильные и непоколебимые, но одинаково слабые на пике удовольствия.       Армин выплескивает в этом соединении всю накопившуюся в нем ярость. Он не стесняется показать, как именно наслаждение охватывает все его тело. Горячка, тремор, вибрация каждой клетки, даже не ласкаемой вот прямо сейчас, вынуждают его покориться, сдаться. Он двигается с полной самоотдачей, сам разрушает выстроенные когда-то преграды. Он прижимается ближе, врастая в тело, которое никогда не даст ему упасть на привычное дно. Арлерт никогда не знал другой любви, других рук. Никто другой никогда и ничего ему не обещал. Никто другой не смотрел на него с таким же обожанием. Смит — его награда за всю ту боль, которую уже пришлось пережить. Отдавать себя, брать в ответ все, что хочется, награждать каждый момент какой-то особенностью — Армин не готов отказаться в этой цепочке ни от одного звена. Когда страсть уступает место расслабленности, Арлерт пристраивается к Эрвину под бок и урчит, как маленький котенок.       — Мне удалось тебя убедить?       — Думаю, Эрви, что все и так все поняли. Если ты не заметил, музыка давно стихла.       — Эм… не заметил.       — Ну, еще бы.       Армин саркастично хмыкает, а потом прижимается еще сильнее и от этого маленького блаженства закрывает глаза. Эрвин никогда не узнает его главную тайну. Никто и никогда об этом не узнает, так зачем лишать самого себя возможности просто жить? У него все зашибись прямо сейчас. А все по-прежнему могут от него отъебаться.       Райнер, заставший интересные звуки, доносящиеся из комнаты, едва успев поднести руку к двери, тащится в комнату Ботта. Сегодня его место для ночлега там.