Паноптикум

      Со временем многому перестаёшь удивляться.       Мы появляемся на свет с чистым, нетронутым разумом: весь мир на ладони, но на самом деле — как белый лист, который только предстоит раскрасить тысячами цветов и оттенков.       В детстве эти цвета пёстрые, яркие: каждая птица в небе, каждая протоптанная дорожка под ногами — в новинку, и мама устаёт раз за разом отвечать на вопросы, что так волнуют неопытное дитя, крепко вцепившееся в палец — ребёнок всё спрашивает и спрашивает, чтобы однажды каждая мелочь, каждая трещина на асфальте вдруг стала неважной обыденностью. Это нормально, так устроен мир.       Меня же участь превратить невероятное в повседневное настигла во второй раз.       Горсть ледяной воды в лицо, взгляд усталых глаз в зеркало — каждый раз в них отражается уже прожитый день.       Я думала, что вместе с уходом из дома исчезло и все влияние, весь авторитет моей матери — я несла, пыталась не проронить ни капли этого гнёта, опускала голову, прогибалась, пока не скинула с плеч, давая себе шанс задышать полной грудью. Так я думала, так я радовалась, едва мой полузаполненный чемодан вжикнул молнией в тесной квартирке ближайшей знакомой, которая приютила меня на несколько дней.       Но на деле каждое слово впивалось зазубренным лезвием. Под кожу, в вены, в память, в саму душу — везде, эти слова преследовали меня, куда бы я не пыталась сбежать.       Каждый наказ, каждое замечание всё ещё со мной.       Нельзя показываться на людях в неподобающем виде, Лайя! — ах, конечно, мама, я никогда не больше так не поступлю; с ненавистью вглядываюсь в своего двойника в зеркале, а он посылает мне столько же ненависти обратно. Серая кожа, бледно-лиловые синяки — кто-то из прошлого сказал бы, что это аристократично. А я лью тональник прямо на пальцы и размазываю неправильными движениями.       Что с твоим лицом, Лайя?!       Ничего хорошего, мама, я просто устала. Я просто выросла, я просто родилась во второй раз, я просто не могу спать, ведь проклятые сны отзываются холодными слезами на веках. Ничего непоправимого, мама — гляди, щеточка, вымазанная тушью, немного черного на ресницы — и всё не так уж и плохо.       Бледная и несчастная! Никакого цвета!       Я знаю, мама — персиковые румяна всё починят, и я больше не буду бесцветной и блеклой, ведь людей любят за обёртку. Ты ненавидишь персиковый, но он подходит мне больше, чем пунцово-розовый — взмах-взмах-взмах — и никто не узнает, какая же я на самом деле. Никому не придётся лицезреть измученную тень Лайи Бёрнелл во всей красе.       Красивая оболочка — неважно как, несмотря ни на что.       Ещё один косой взгляд на своё отражение — холодный блеск являет воспоминания, как наяву, но уже другой мне — похорошевшей. — Наконец-то. Ведьма родилась.       Ноэ знал, о-о-о, он прекрасно знал, что это скоро произойдёт.       Потрясенный Влад, испуганная до чёртиков Сандра, в упор не замечающая, как с кончиков её пальцев срываются яркие искры, похожие на электрические разряды — ведьма родилась, душа, подобно моей, переродилась во второй раз — такой же растерянной и ничего не понимающей, как младенец, едва покинувший утробу. — Тише, тише, — Ноэ медленно поднимает поднимает ладони. — Не угробь нас всех с перепугу. Скоро привыкнешь. — П-почему? — Сандра сжимает кулаки, а лицо её перекашивает от гнева и потрясения. — Я уже не хочу! Ничего я не хочу, почему?! — О, помоги мне, Велиал, — Локид протяжно, наигранно стонет, рукой обводя всех нас. — Для чего вам даны уши? Умение внимать, запоминать? Разве не вещал я вам, что у всего есть родник? Как и леди Бёрнелл, тебе дана возможность брать силу от вездесущего господина Басараба — везде ты поспел, дружище! Там что не слишком радуйся — либо твоё волшебство закончится вместе с его уходом, либо — если войдёшь во вкус — придётся искать себе нового хозяина.       Воспоминание гаснет, теряется в глубине моих холодных, чёрных глаз — я вновь подставляю ладони под струю ледяной воды. Пока Сандра без особых успехов пыталась смириться с произошедшим, я смотрела. Просто молчала, смотрела-смотрела-смотрела, а губы всё растягивались в пластмассовую усмешку. Со временем многому перестаёшь удивляться, и моё время пришло — всё идёт так, будто план был давным-давно прописан на небесах. Небесах?       Скорее, в глубинах самой Преисподней. Я знаю, что каждый из нас неспроста не покидает замок, каждый из нас будто привязан к нужному месту, раз за разом занимает шаткий стул, а на табличке сзади нацарапано его имя. Я знаю это — и каждый раз надеюсь, что всё не так. Что дела обстоят проще — черт возьми, почему все, кому не лень, твердят о том, что жизнь проще, чем кажется? Полная чушь — иллюзия мелководья под толщей кристально-чистой воды таит десятки метров обжигающего моря и острых камней, рассекающих ноги. Каждый наивно суется по незнанию, но нужно уметь плавать, нужно уметь правильно дышать, чтобы был хотя бы намёк на шанс остаться на поверхности.       И вряд ли моих скромных навыков плавания хватит, чтобы не повторить судьбу утопленниц, пока мой разум и душу будет ласковыми песнями убаюкивать черное озеро.       Я вновь переигрываю, слишком драматизирую. Плевать.       Тонкий кардиган на сгибе руки, ещё один взгляд в окно — Луна коротко мелькает между пушистыми, похожими на сахарную вату облаками, и я покорно жду, пока она явит себя во всей красе.       Освещенная больше, чем наполовину.       Я кротко улыбаюсь ей в ответ — скоро, уже совсем скоро.

***

      Привычная чашка, доверху наполненная чёрным кофе в руке, чтобы хоть немного взбодриться — полноценного сна мне не видать, как и прежней жизни, полной неведения. Влад зорко наблюдает за происходящим на заднем дворе, я делаю большой глоток едва тёплого напитка и усиленно хлопаю сонными глазами.       Давно перевалило за полночь, но Ноэ настоял, что обучение Сандры должно проходить в темноте, в родной стихии. Да и всем от этого проще — Милли спит, а значит, не увидит того, что не должно коснуться её пока здорового рассудка. — Моя дорогая, не нужно так махать руками! — я не могу понять, раздражён Ноэ или просто издевается. Скептично кривя губы, он размеренно бродит вокруг уставшей Сандры, напрасно пытающейся внять каждому совету. — Они не превратились в крылья, поверь мне на слово! Просто сосредоточься, почувствуй — через ладони происходит самый очевидный выход твоих сил. Смотри.       Ноэ даже ради показательного примера не утруждает себя излишними движениями — слабо шевельнув указательным и средним пальцами, он оказывается за спиной девушки — чертов позер. — Он ведь совсем ей не помогает, — я непонимающе качаю головой, обращаясь к Владу. Мы замираем на террасе, будто обсуждая своих малолетних подопечных, резвящихся на лужайке — папочка и мамочка, на которых не посыпался мистический дождь, раздающий колдовские возможности. И слава бо… И хорошо. — Он и не должен, — во взгляде Влада что-то изменилось — неуловимой, полупрозрачной тенью. Взгляд — чуть теплее обычного, а руки не скрещены на груди. — Ноэ любопытно — думаю, он прощупывает границы способностей. Пока безуспешно — Сандра слишком растеряна, чтобы дело зашло дальше одной вспышки…       Будто в ответ нам, Локид разочарованно цокает языком, жестом прося девушку подняться. — Она безнадёжна! — не моргнув глазом, он отнимает у меня остывший кофе и опустошает кружку. — Кха, мерзость… О чём я говорил?.. Ах, да. Безнадёжна, Влад! И ведь не в девочке дело.       Я хочу спросить, но нужные мысли сами приходят в голову — если Сандра, подобно мне, берёт силу у Влада, то лишь от него зависит, будет ли это работать.       На кладбище его наверняка взяли в плен обломки старых воспоминаний, те невысказанные слова, рвущиеся наружу — Сандра впитала всё без остатка, и этого стало достаточно.       Одно касание…       И источник заполонил её душу без должного разрешения.       Но разве это должно меня удивлять? Или хоть кого-то из нас?..       Я подхожу к Сандре, протягиваю руку, помогаю подняться — растерянной, немного возмущенной. Прикосновение к её оголенным ладоням меня почти удивляет — шершаво, непривычно. Ожоги, шрамы — что ты наделала, зачем сотворила с собой? Минутный порыв останется с тобой навсегда — каждый кусочек уродливого узора будет с тобой, напоминая о прошлом похуже любого креста. Но в моей груди становится так тепло от мысли, что Сандра больше не скрывается от нас — нет нужды, нет сил, нет больше секретов. Никаких секретов в пределах этого замка. — Не злись на Ноэ, — я заглядываю в её сосредоточенное лицо, а дыхание спирает от воспоминаний; давлю непрошенную, слишком счастливую улыбку — не то место, не то время, не тот человек; эгоизм, глупое собственничество — пусть, все что произошло, будет лишь моим, пусть останется в глубине души, пусть все изумрудные бабочки разлетаются, кружат, трепещут от этого чувства. Что же это за чувство?.. Никак не возьму в толк… — Когда во мне только зарождалось эта…связь, он вел себя ещё несноснее. — Верю на слово, — Сандра коротко улыбается, осторожно отпуская мою ладонь. — Всё ещё не понимаю, что я не во сне. Будто…нереально. Будто я так не умею — да и не должна уметь. Больно, так больно… Вот здесь!       С вымученным лицом она указывает на место под грудью — понимаю, милая. Мои антрацитовые бабочки обгладывали каждую косточку прежде, чем обратиться в прах, неистовствовали и бесновались, ударяясь о рёбра — я знаю. Я тоже всё это чувствовала прежде, чем замереть.       Длинный промежуток между антрацитом и изумрудом.       Слишком длинный промежуток между отчаянием и неуместным теплом.       Вырванным, будто выкраденным в ночи.       Будто не принадлежащим мне до конца.       Что случится? Что же будет?       Не уверена, что меня это волнует. — Тише, не беспокой, — с мнимым знанием дела я тяну её ладони в свою сторону. — Скоро пройдёт. Моё уже успокоилось.       Будто не до конца доверяя, Сандра касается моих плеч — глаза её тут же вспыхивают молочной пеленой, рот приоткрывается. Хочу отшатнуться, но толку чуть — ладони всё крепче и крепче сжимают плечи, не позволяя сдвинуться с места. — Сестра… — Сандра шипит мне на ухо ядовитой змеёй. — Сестра не по духу — Хозяин сплёл вместе, чувствую твоё уныние… Но скоро будешь чужая, чья-то ещё, холодная… Чёрная будешь. Мертвая.       Я потрясенно отшатываюсь — плечи обжигает январским морозом. Ведьма?.. Ведьма ныне — на что они способны? Колдовство. Предсказания?       Мертвая.       Больше всего на свете мне не хочется становиться мёртвой. — Ох, — Сандра хватается за виски, жмурится; Ноэ и Влад застывают на террасе — могли ли они расслышать хоть слово? — Как давит… Что произошло? — Не беспокойся, — я растягиваю губы в улыбке — слишком приторной, слишком наигранной, но никто не замечает подмены. — Ты и вправду родилась заново.       Меня это нисколько не удивляет — ведь я возродилась заново даже не вчера.       Но бесконечно печалит. — Что, не спится? — видно, сюрпризов для этой ночи было недостаточно. Занавес поднят, временная передышка закончена — снова играть, снова давить из себя недоученные реплики.       Что-то изменилось — неуловимо, но я чувствую запах осени с середины лета, меня не обвести вокруг пальца. Что-то изменилось.       Во взгляде, в движениях Лео — он ныне на равных со всеми, он тоже здравствует на своем месте. В глазах плещется приторная дерзость — мы все смотрим в его сторону. Я хватаю Сандру под руку — держись рядом.       Нолан — совсем как я. Улучшенная версия, помноженная на десять — оттого мне почти смешно, едва стоит вспомнить всё то беспокойство, что он метал в мою сторону через балконную перегородку. Зелёные глаза, покрытые инеем, сжатые губы — куда девалась вся твоя бравада, с которой ты неистовствовал, едва впервые переступил порог замка?       Кажется, ныне пробудилось всё — белое, серое, черное. Возвращен долг Сандре, свет блекнет и исчезает, а тьма продолжает тянуться к тьме. Если Лео погряз в трясине глубже, чем я думала, то Ноэ должен об этом знать…       Я с беспокойством нахожу в полумраке его окаменевшую фигуру, впиваюсь в лицо — кажется, мы подумали об одном и том же. Сосредоточенный взгляд разномастных глаз, несколько секунд на попытку прожечь в Нолане дыру — и Ноэ расслабляется, лениво прикрывая веки.       Значит, пусто. — Ночным созданиям мил взор Луны, — Ноэ растягивает губы в елейной улыбке, неторопливо двигаясь в нашу сторону. — Вместе с господином Басарабом наслаждаемся обществом прекрасных дам.       Впервые с ночи откровений мы оказываемся впятером в одном пространстве — будто раньше неведомая сила препятствовала. Откуда столько напряжения? Откуда это чувство, будто мы стали старше на десяток лет и успели разойтись по разным сторонам?       Усмехаюсь украдкой — так и есть.       Нолан дёргает бровью, медленно поворачивает голову в мою сторону — мне тоже нужно ответить? И что же тебе хочется услышать, Лео?       Что из мнимого защитника ты превратился в чужака?       Ноэ равняется со мной, делает ещё один шаг вперед, прикрывает спиной — моё сердце ёкает.       Значит, тоже это чувствует. Что-то неладное, неправильное, чужое. Горячее и ледяное, иррациональное, схожее с нами и совсем неродное.       Лео и сам ещё не знает, что от него пахнет необратимостью.       Это место, эта связь, вся мутная история вынашивает новое чудовище. Но я слишком устала, чтобы даже попытаться удивиться. — Опять что-то затеваете, — Нолан зевает, ерошит медные волосы и обращается к Владу. — Ты, как предводитель этого кружка, не подскажешь мне, где взять ключ от кухни?       Влад скупо кивает и вместе с Лео заходит внутрь — в ту же секунду на меня будто обрушивается спасительный воздух, всё это время прятавшийся в пузыре над нашими головами. — Он тоже переродился, — шепчу сквозь зубы. — Я чувствовала раньше, что Лео становится таким же, как я. Ему больше не холодно здесь, Ноэ! — О, заканчивай с истерикой, — Локид болезненно морщится, подходя к террасе. Ходит кругами, между бровей залегает тонкая морщинка. — Я бы знал. — Я тоже это чувствую, — подаёт голос Сандра, звонким колокольчиком обжигая мой слух. — От него становится…тяжело. Будто плита на грудь упала. Очень холодная плита.       Ноэ замирает, распахивает глаза, уставившись в одну точку. Каменное изваяние — и я веду неравный бой с самой собой, чтобы не подойти, чтобы не напомнить себе, каково это — касаться его плеч.       Не здесь. Не сейчас. Никто не оценит такого жеста. — Ха, — его губы изгибаются в подобии улыбки. — Ха!       Разномастные глаза Ноэ вспыхивают неведомым огнём, вновь целиком обращаясь в черный оникс — чужой. Совсем чужой. — Остаётся лишь один вариант, — он досадливо хмурится, пиная траву под ногами. — Если я не в курсе — значит, придурок Нолан решил обратиться напрямую. Решил, что это умно — выступить без посредника. Присягнуть Господину. И куда же это приведёт?       Моё сердце вновь пропускает несколько ударов. Если Лео склонил голову перед Господином, зная обо всём, что делает Ноэ для нас, то…       То…       Ноэ смотрит на меня в упор — устало, без тени страха. Принимая, осознавая свои ошибки. Не жалея о них.       Мы понимаем друг друга без слов.       Если тот, кому служит сам Ноэ, прознает о его промахах, мы распрощаемся навсегда.       И моё решение прыгнуть с разбега в омут — ничто.       Я чувствую, как в уголках глаз собираются горячие слёзы.       Я хочу прижаться к его груди. Шептать-шептать-шептать на ухо, что ничего не случится, всё обойдётся: Нолан — тот ещё придурок, до такого бы не додумался.       Я хочу разрыдаться, осознавая, что мы — чертовы эгоисты. Что каждое наше решение, будто эффект изумрудной бабочки, привело к тому, что прямо сейчас мы собственными руками приковываем Ноэ к распятию — как иронично, ведь в нём вряд ли есть хоть что-то от святости.       Рубикон вновь перейдён — уже новый, и надо бы дать ему иное название.       Руки дрожат — я хочу хотя бы попытаться сделать что-то.       Но я продолжаю стоять на месте.

***

— Эй, эй, я сейчас опять выиграю!       Я смеюсь, кидаю кубики — мне вновь выпадает сдвинуться всего на две клетки вперёд. Стратегии* — не самая сильная моя сторона, и Милли грозится во второй раз обвести меня вокруг пальца. — Попалась, — отсчитываю игровые деньги, кидаю в сторону сестры. — Держи, мне не жалко. — Если не будешь отвлекаться, ещё можешь отыграться, — Милли азартно потирает руки.       Я послушно киваю, зарываясь пальцами в пушистый ковёр — спальня сестры манит своим теплом и уютом, что создает тандем из сил Ноэ и обогревателя, стоящего у стены. Хочется закрыть глаза, забыться в сладкой дремоте… — Твой ход!       Подчиняюсь, вновь оказываюсь в пролёте — бумажки с изображением усатой мультяшки почти заканчиваются, и меня это ничуть не волнует. — Прости меня, Милли.       В комнате становится будто на десяток градусов холоднее — забыв об игре, моя сестра поджимает колени к груди. Будто понимает, будто наперед знает, о чём пойдет речь. — Тебе не за что извиняться. — Как это? — я хрипло усмехаюсь. — Есть. Прости за то, что я — ужасная старшая сестра. И все эти каникулы… Ты хотела сказку, ты хотела солнце и море — а в итоге оказалась заперта в четырех стенах из-за моих…дел. Я думала, что достаточно взрослая, чтобы нести за тебя ответственность… Но это не так. — Лайя! — со слезами на глазах Милли бросается ко мне с объятиями — покорно принимаю, делаю вид, что её прикосновения не отзываются невероятной болью; скалюсь, кусаю губы, едва не вою, но держусь. — Ты ни в чём не виновата! К чему это всё? — Я… — Тебе нужно остаться, да? — голос сестры твёрд, звучит обреченно, но не удивленно. –Здесь, в этом месте? — Мне придётся.       Милли отстраняется, чтобы заглянуть мне в глаза. И не находит в них ничего, кроме непроницаемой кромки льда. Мне придётся, так нужно, так правильно…       Я так хочу. — Из-за работы? — Да.       Мы не отрываемся друг от друга — обе знаем, что это неправда. Что лжи и притворства слишком много, чтобы отыскать первоисточник — и не стоит лезть, пытаться. Я — потеряна в собственных мыслях, а Милли взрослее, чем мне бы того хотелось. Понимает, осознаёт всё невысказанное, может, в душе её горечи не меньше, чем в моей.       Но об этом я не узнаю — она не даст, не позволит. Улыбается сквозь грусть, принимает. — Это ведь быстро? — сама не верит в свои слова. Но я хочу в них поверить. — И ты вернешься.       Это быстро. Это на пару дней. Это не навсегда. Немного терпения — и Лайя Бёрнелл окажется в скучном Лэствилле, чтобы жить своей обычной жизнью.        Утро выверено до мелочей: душ, свежее полотенце, чёрный кофе и двадцать минут наедине со смартфоном; майка, лёгкая рубашка, джинсы и объемная, тяжелая сумка. Лестница вместо лифта, поморщиться от солнечных лучей, сэндвич и двойной эспрессо по пути. Четыре светофора, два знакомых лица на другой стороне дороги.       Всё, как обычно. Оставив позади все кошмары, все отрицания и принятия. Влада, Сандру, чертового Лео…       Пылкие поцелуи в шею, всех бабочек, что живут своей жизнью внутри грудной клетки.       Того, кто, отбросив часть сомнений, бросился в холодный омут вслед за мной.       Смогу ли я? Получится ли?       Это ведь быстро?.. — Я не знаю.       Будто получив все нужные ей ответы, Милли вновь переключается на игру, беззаботно болтая о том, что любой мой ход — и я вновь вляпаюсь в большие проблемы и долги.       Я послушно киваю. Я знаю. Я об этом давно знаю.

***

      Я плыву.       Я плыву, и, кажется, едва касаюсь руками ледяной воды — будто лечу, загребая руками воздух. Вымокшая насквозь спина, белоснежное платье, кажущееся сейчас грязно-серым — я плыву, не ведая, что меня ждёт впереди.       Черная вода жадно забирает себе всё туловище, доходит до линии подбородка — я знаю, что так нужно. Губы, нос — больше нечем дышать, но я верю, что совсем скоро в моих легких окажется тот самый кислород, украденный из чужих губ...       Почему его всё ещё нет?       Жадные волны омывают мои глаза — через минуту буду утопленницей, постигнув участь десятков до меня.       Принимаю — так нужно…       И просыпаюсь с надрывным кашлем. Меня встречает кромешная темнота — под боком спит Милли, а пушистое одеяло совсем не похоже на мой привычный, жесткий гобелен.       Босыми ногами ступая по прохладному полу, крадусь к выходу, выключаю по пути ночник — здесь слишком душно, слишком невыносимо для такой, как я. Едва слышный скрип двери, щелчок язычка…       Дверь, ведущая в мою комнату — прямо напротив.       Но странная тень, даже не кажущая пугающей в беспросветной тьме гулких коридоров ползет по стене справа от меня — цепляюсь боковым зрением. Остатки самосохранения шепчут, что не моё дело — мало ли, кому взбрело в голову бродить по замку в такое время. Ведь я делала точно так же десятки раз. Но сомнения соскребают здравый смысл со стенок сознания, давят, как мошку — холодный пол обжигает голые ступни, я следую за тенью, не представляя, куда она может меня привести. Внутренний компас предательски молчит — не моя компетенция, дорогая, дальше разбирайся сама; будто насмехается надо мной, не подаёт признаков тревоги или согласия с моим решением.       Тень колышется — будто её хозяин сомневается, сам не знает, куда идёт. На что он идёт. Пара неверных поворотов, и меня почти застают врасплох, когда подбираюсь слишком близко: остаётся лишь замереть, затаить дыхание и сделать вид, что предательская прядка не вызывает желание почесать нос так, что у меня начинают трястись руки.       Наконец, человек останавливается прямо между лестничными пролётами. Щелчок зажигалки, тусклый огонёк длинной, тонкой свечи, и отблески теряются в медных волосах.       Лео.       Игра в прятки уже становится моей повседневностью — выглядываю из-за выступа в стене — почему я вообще скрываюсь? Почему буря негодования поднимается в моей груди при упоминании Нолана, щепками сомнений разлетаясь по всему телу? Щелк — загорается ещё одна свеча. И ещё, и ещё. Света становится достаточно, чтобы разглядеть смутные очертания витража на стене. Белые, ангельские крылья никак не вяжутся с кровавыми, четко видимыми рогами.       Падение Денницы?       Я прикусываю два пальца, чтобы не выдать себя. Нужно бежать прочь, но я продолжаю стоять — попытка обратиться в камень, будто под взором Василиска; не отрываюсь от взгляда Люцифера — глаза его насмешливы и будто живые. Будто видят меня насквозь, не обращают внимание на своего главного гостя.       Я тебе не принадлежу.       Правда ли это?       Жмурю глаза — это всего лишь чёртов витраж, Бёрнелл. Здесь никого нет.       И легкий, но пронизывающий ветерок, струящийся по ногам — всего лишь плод твоего воображения. Не поддавайся иллюзии страха — помни, что тебя уже нечем удивить.       Тишина затягивается на бесчисленные десятки минут — всё тело желает поскорее оказаться в мягкой, тёплой постели, но в мыслях — биение мысли: «Дождись».       Раз, два, три…       Я считаю до сотни, затем — до пятиста. Когда губы бесшумно шевелятся, доходя до цифры шестьсот шесть, Лео начинает говорить. Голосом низким, голосом хрипящим, слишком грубым: — Я видел знак. Ты обещал мне новые условия.       Я осторожно оборачиваюсь — с кем он разговаривает? Кого ожидал так долго, чей голос сейчас раздаётся в его голове?       Но ответ слишком очевиден. И предплечья продирает мороз.       Мне не дано услышать монолога, и вопросы лишь множатся и множатся. Одно я знаю точно — Лео присягнул на верность своему Господину, не слишком беспокоясь о последствиях. Жертвуя своей запятнанной душой — как глупо и самонадеянно!       Ноэ…       Что же ныне будет с тобой? — Молчи, если хочешь! — Нолан в бешенстве дует на свечи, и две гаснут, погружая нас обоих в полумрак. По витражу начинают барабанить капли ночного дождя. — Какой из тебя владыка, если ты только насмехаешься своим недоверием?! Что тебе нужно для выполнения моей просьбы? Чем вы там питаетесь, кровью, душами?! Так забери мою, и покончим с этим!       Моё тело будто даёт знак бежать прочь: горячая кровь движется к щиколоткам, прерывания онемение. Я скольжу по каменному полу ступнями, бесшумно хватаюсь за щербатые стены… — Да, душами, — Нолан хмыкает, задувая последнюю свечу. Я пячусь — ещё пара шагов, и можно бежать без оглядки. — Но невинными. Такая тебе нужна.

***

      Рассвет настигает меня слишком неожиданно — я забываюсь тревожным сном на жалкий час, а к пробуждению ноги всё ещё ледяные на ощупь. Превозмогая такие неважные сейчас неудобства, я ураганом вращаюсь по комнате и ванной, оставляя после себя полный кавардак, на ходу запрыгиваю в рубашку, едва не забываю застегнуть пуговицу на узких джинсах и тянусь к ручке двери, когда ту уже нетерпеливо дёргают снаружи.       Два кратких стука — я отпираю замок, впуская раннего гостя. — Как жаль, что ты уже не в постели, — Ноэ мягко оттесняет меня к углу, занося в комнату поднос. — Хотел с утра-пораньше подкрепиться твоим недовольством за несанкционированный визит.       Он ставит поднос с кофейником на письменный стол и оборачивается, мягко улыбаясь. Вся тревога, не отпускающая меня из своих цепких объятий на протяжении ночи, сдувается, как воздушный шарик.       Я недоверчиво качаю головой — прошлый день кажется прекрасным и ужасным сном, от которого не желает избавляться навязчивое сознание. Может, я всё придумала? Может, нагородила лишнего, не так поняла, истолковала? Подойти, коснись, будто твоё — и ожог от стеблей крапивы будет долго напоминать о себе.       Истинно желаешь развязать мне руки.       Забери.       Я жмусь к углу — сонная, тревожная, не понимающая, что он делает здесь в такую рань. Потерянная в омуте собственных чувств.       Где же истина?..       И она настигает врасплох, когда Ноэ протягивает руку, а моя неосознанно тянется навстречу. Он увлекает меня в мягкое кресло, зарываясь носом в растрёпанные волосы. Я откидываю прочь все сомнения, забываю обо всём — всего минутка, может, несколько минут перед громом и молнией. Пока лишь затишье — запах морской соли, блеск в разных глазах и улыбка украдкой. Никаких слов — только признание между строк.       Мы нужны друг другу. Сейчас.       Тепло его тела обжигает приятной волной — мне хочется расхохотаться в голос. Такие чужие, абсолютно разные пару месяцев назад. Вынужденные знакомые, чьи натужные отношения строились лишь на страхе и раздражении…       Ныне же они (мы?) застывают во времени, отчаянно вцепившись друг в друга — и волна мурашек движется вниз по телу, рождая странное волнение. Сердце колотится до боли — я хочу высказать вслух всё, что накопилось, хочу, боюсь ответа… Но верхняя губа кривится в усмешке — эта усмешка так похожа на твою, и даже в зеркало заглядывать не нужно, чтобы удостовериться. — Конечно же, ты был прав.       Ноэ резко отстраняется от моих волос, недоуменно заглядывает в глаза. Момент рушится — нега и нежность обрастают стальным панцирем сосредоточенности и готовности ударить в любой момент. — Нолан? — он считывает всё по глазам, скидывает руки с моих плеч — становится пусто.       Я моргаю дважды в знак подтверждения. — Ночью он бродил по замку. И говорил…с кем-то. Что-то про невинную душу, которая нужна владыке. Едва ноги унесла — когда опомнилась, он тоже собрался уходить. Вспомнила технику быстрого бега из старшей школы, пришлось комбинировать со знаниями о ниндзя.       Мнимо безмятежное лицо Ноэ становится напряженным и черствым — хмурится, скрежещет зубами. Осторожно сняв меня с колен, резко встаёт, закладывая руки за спину. — Значит, он действительно идиот, — цедит через зубы, и на лице — ни следа от прежней нежности. Разве можно так измениться за пару десятков секунд? — Почему ты не сказала раньше? — Я подскочила рано, чтобы рассказать об этом тебе и Владу! Но ты прервал мои мысли, когда огорошил меня своим ранним завтраком. Как будто я недостаточно выросла, чтобы попросить у работников пару чашек кофе.       Ноэ заливисто, натужно смеётся, едва касаясь взглядом моего лица. — Именно по этой причине я и ворвался в твою обитель спозаранку. Все слуги исчезли. Как будто растворились, прямо посреди ночи.