Паноптикум

— Да ладно, поздновато играть в прятки, ты не находишь?       Упорно жмурюсь, пытаясь провалиться обратно в сон, но колотящееся сердце отправляет все мои усилия прямиком в Тартар. — Хочешь водички? — продолжает издеваться Локид. — Или, быть может, одну из тех забавных, бесполезных таблеток? Ну, знаешь… Тех самых, что ты глотаешь, едва завидев меня на горизонте.       Шуршаший блистер падает рядом с моей головой, но тянуться я за ним не спешу.       Если игнорировать, всё пройдёт. Если спрятаться под одеялом с головой, все монстры уйдут обратно под кровать.       Но никогда не покинут дом навсегда, если не дать им то, за чем они пришли.       Разворачиваюсь резко, бросаю вызов, храбрюсь и ищу взгляд разных глаз. Ноэ больше не смеётся; только отстукивает по кровати лишь ему известный ритм. — Почему мы встретились вновь? — шиплю, боясь разбудить Милли. — Почему? Почему всё повторяется? — А вот это — очень хорошие вопросы, — он одобрительно кивает и бесцеремонно разваливается на свободной половине. — Даже для меня.       В жесте беспомощности обхватываю плечи руками, кусаю губы в кровь, осознавая, что я ничегошеньки не знаю о своей чертовой жизни. И как же хочется, чтобы она вновь стала пресной и однообразной. — Великий посланник Тьмы чего-то не знает? Как иронично. — Мне хочется задеть его; подцепить крючком за живое, выворачивая душу и настоящее лицо. В такой близости я не чувствую дискомфорта от его взгляда исподлобья.       Взгляда…       Стертый кратковременным потрясением кусок жизни паззлом возвращается обратно в цикл памяти. — Ты был там! — едва сдерживаюсь, чтобы не наброситься, ногтями сдирая с лица дутую невозмутимость. — На улице, с Владом! Я чуть не умерла из-за тебя! — Ай, да брось, — Ноэ легкомысленно ведёт плечом. — Не я отправил тебя бежать через проезжую часть. У людей в нынешнее время совсем не осталось чувства самосохранения? Даже у животных оно есть. — Слишком удачно складывается, — хмыкаю, подражаю его циничности и прижимаюсь спиной к стене, начиная загибать пальцы. — Возвращаюсь в кондитерскую за телефоном. Чувствую, как ты пялишься на меня. Машина появляется буквально из ниоткуда! Меня спасает Влад и вместо того, чтобы принять благодарность, напоминает о своём пожелании. Я не верю в совпадения. Не верю.       Локид бесшумно смеётся, а его разные глаза сверкают недобрым блеском. — Де-е-етка, — он подпирает щёку рукой. — Ты живёшь в том мире, где бесполезно во что-то не верить. В мире, который никогда не будет подчиняться твоим прихотям. И если ты не веришь в совпадения, это не значит, что их не бывает. — И ты просто, подобно режиссеру, решил понаблюдать, как меня размажет по асфальту? — подражать не выходит: цинизм превращается в горькую усмешку. Действительно. С чего бы Локиду мне помогать. — Я не имею права вмешиваться в твою жизнь — таков закон. Я до последнего поддерживаю жизнь лишь в тех, кто бежит от условий сделки.       Его размышления звучат отвратительно правдиво и отчего-то обидно. Взгляд вновь падает на полупустой блистер — тянусь за таблетками, но Ноэ укоризненно качает головой. — Тебе это не нужно. Не глуши свои инстинкты — они тебе пригодятся. Учитывая то, что инстинкт самосохранения, как мы узнали, у тебя уже отбит. — Зачем ты здесь, Ноэ? — я бессильно сжимаю руки в кулаки, царапая ладони острыми ногтями. — Пришел с целью, а в итоге сотрясаешь воздух глупой болтовнёй. — Только если ты хочешь так думать, — он бесцеремонным, жалостливым жестом гладит меня по голове. — Пару месяцев назад я видел перед собой разумную, праведную деву. И что же осталось от неё, мисс Бёрнелл? Прежняя Лайя побоялась бы сунуться в страшный замок, и была бы права. — Я просто проявила вежливость. — Вежливость… — Локид понимающе кивает и резко отстраняется, вставая с постели. — В таком случае, ты должна знать, что эта «вежливость» обойдётся тебе очень и очень дорого. — Ничего не будет, — я упиваюсь своей надуманной уверенностью, выплевываю яростный шёпот прямо в лицо этому надменному, самоуверенному мерзавцу, который, видно, считает, что плести сети своих интриг вокруг меня — очень умно. — Я больше никогда не вернусь в этот треклятый замок. И мне даже неинтересно, зачем там оказался ты!       Ноэ вдруг протяжно вздыхает: устало и искренне; жмурит глаза и морщится, будто хочет что-то сказать.       Будто сам себя уговаривает не делать этого. — Ты врёшь, мисс Бёрнелл. И мне, и себе. Просто пока не знаешь об этом. Всё, что тебе остаётся — смотреть внимательно. И держаться подальше от вещей, сулящих неприятности.       Локид одним стремительным движением сцапывает с постели мои таблетки, чтобы через доли секунды раствориться в воздухе, оставив после себя лишь повисшую грозовым облаком в воздухе фразу: — Я не желал тебе такой судьбы.       Сон сваливает почти мгновенно: подрагивающее тело наливается свинцом безмятежности; ещё едва тлеющий на горизонте рассвет развеивает мой страх, оставляя лишь послевкусие досады.       Меня вновь где-то обставили.

***

— Лайя? — сон, навалившийся сверху тяжелым брезентом, не даёт шансов пошевелиться. Неохотно, лениво разлепляю глаза и щурюсь. — Лайя, тебе лучше? — Ты зачем в такую рань проснулась? — со стоном отрываю голову от подушки и начинаю искать бутылку с водой; ленивые пальцы не желают слушаться. — Рань? — растрепанная Милли усмехается, запрыгивая в мою кровать. — Уже почти одиннадцать. Сегодня ты — засоня!       Сестра шутливо бьёт меня в плечо; я уворачиваюсь и накидываю на её кудрявую макушку одеяло, принимая вызов: мы смеёмся, от души дубася друг друга подушками, совсем как в детстве. Милли часто ночевала в моей комнате: я просыпалась, едва заслышав скрип двери, зная, что младшей сестре снова приснилось что-то плохое, укладывала её на свою кровать, а сама ложилась на полу; Милли засыпала, крепко держа мою стремительно затекающую руку, а я тщетно пыталась извернуться из этой хватки и всю ночь глядела в потолок, чтобы разбудить сестру пораньше и отправить в детскую: мама никогда не одобряла подобных выходок. — Всё, всё, всё! — задыхаясь от смеха, я в очередной раз скидываю с себя воинственную сестричку. — Собирайся на завтрак, у меня нет сил от голода. — Нет, просто я сильнее! — Милли с гоготом плюхается лицом в покрывало. — О, у тебя постель как будто мужскими духами пахнет!       Я замираю на полпути к окну, вспоминая прошедшую ночь. Словно она была лишь сном. Лишь гнилым плодом моего обезумевшего создания. — Не знаю, — наигранно пожимаю плечами, лихорадочным жестом одёргивая шторы и впуская в сонную комнату яркий свет. — У горничной спроси.       Снаружи — настоящее пекло, и мучить себя под привычными зонтиками, едва ли спасающими от жары, не хочется; мы заказываем завтрак в маленьком заведении с отлично работающими кондиционерами и вяло обсуждаем, куда бы податься в такую погоду, да чтоб подальше от раскаленного солнца. Вскоре присоединяется и вездесущий Лео — я киваю ему и почему-то ловлю себя на мысли, что его присутствие становится всё более и более комфортным.       Милли улыбается украдкой, но триумфально; без конца поправляет прядки волос, падающие на нос, пока Лео будничным тоном рассказывает мне про вчерашнюю поездку. — …вышли. И тут этот ливень — откуда он только взялся? Да и похолодало мгновенно — а мы в лёгкой одежде, до нитки вымокшие, бежим со всех ног минут пять по лужам.       Я без конца киваю, как болванчик, с облегчением понимая, что всё прошло хорошо. Хотя, кажется, в отличие от Милли, наш новый друг не очень доволен такой вылазкой. — …какое-то равнодушие. Повезло тебе, Лайя, что ты не пробовала их хвалёное вино — редкая кислятина. Да и не стоила такая экскурсия этих бешенных денег. Жаль, что твой билет зря пропал…       А вот Милли вовсе не жаль: она с упоением размазывает вилкой крем по своим блинчикам, даже не пытаясь стереть с улыбку с лица. Остаётся лишь надеяться, что она не настроила себе воздушных замков почём зря. — А ты-то как? — вдруг спохватывается Лео, прикасаясь к моей руке; я спешу одёрнуть пальцы. — Лучше себя чувствуешь? Представляю, как тяжело было — голова болит, а этот дождь грохочет… — Да уж, — я вздыхаю. — Приятного мало — спасибо, что хоть случается нечасто. Весь день как будто мозг кипятился, никак не могла нормально заснуть… — Но ты же… — Милли подозрительно щурится. — Ты же вечером сказала, что спала. Поэтому не отвечала на мои сообщения!       Прокол.       Вот чёрт. Как же глупо я попадаюсь на лжи. Придётся выкручивать руки. — Ну разве это сон? — с досадой качаю головой. — Весь день — будто в коме. То холодно… Тело ещё помнит могильную мерзлоту замка. — То жарко… И странное тепло, что овладело им затем. — И всё в кучу… А потом — череду потрясений. — Даже ночью не до конца отпустило… И возвращение моей огромной ошибки. — Поэтому и не отвечала, — я стряхиваю с себя ворох воспоминаний, но они притягиваются вновь и вновь, будто я — магнит. — Прости меня.       Помимо воспоминаний, к душе липнет и вселенская вина перед сестрой — такая огромная, что под ее весом запросто можно задохнуться. Я не понимаю…       Я больше себя не знаю.       Будто это не я, плюнув на всё, рванула в древний замок с красками наперевес, отчаянно желая запечатлеть людей, которых никогда не видела. Будто это не моя душа на мгновение так страстно возжелала раствориться в этих стенах.       Это была не я.       А я…       А я не собираюсь возвращаться. Но отчего-то не могу заставить себя заблокировать знакомый номер. Не могу заставить себя удалить к чертовой матери эти одиннадцать цифр. Не могу. Но это было бы правильно. — На улице сегодня делать нечего — с ума сойдём от жары, а Лайя после мигрени — подавно, — Лео ладонью стирает пот со лба и приостанавливается, размышляя. — Можем взять такси до Ставропольской церкви — здесь недалеко, минут за пятнадцать доберёмся. — Ты…уверен? — многозначительно киваю на его правую руку. Нолан закатывает глаза. — Абсолютно. — Церковь — это скучно! — дует губы Милли. — Как и музеи! Лучше в парк! — В парке такое же пекло, — справедливо возражает Лео и вновь обращается ко мне. — Ничего страшного не случится, если мы пару часов посвятим такому месту. Эта церковь — историческая ценность, её возвели во имя мученика…       А вот лекцию я слушать точно не собираюсь; в приложении вызываю такси и без остановки брожу вокруг фонарного столба, то и дело цепляясь за потрескавшиеся куски краски длинными волосами; краем уха улавливаю, как стремительно меняется философия жизни младшей сестры и отстранённо улыбаюсь; глаза будто накрывает плёнка, погружая меня в бесконечные размышления.       Они не отпускают, пока мы стремительно меняем локацию на тёмно-синем седане, но испаряются полупрозрачным облачком, стоит мне оказаться на пороге церкви.       Снова.       Никогда не питала слабости к религии. И лишь после того, как умудрилась вляпаться в переделку с тёмными силами, крепкие нитки алого цвета прочно вяжут из меня бантики и пугают ироничностью судьбы.       Медлю прежде, чем переступить порог; Милли оборачивается и недовольно упирает руки в бока. — Лайя! Чего ты там застряла?       С тревогой смотрю на спокойного Лео. Он кивает, будто говорит: не бойся, ничего с нами здесь не случится, но мне отчего-то стыдно. Раскрываю рот, чтобы сказать, что подожду ребят снаружи, но горстка туристов проталкивает меня внутрь, отрезая всякие пути к спасению. — Смотри! — Милли тащит меня вглубь помещения; на меня со всем сторон взирают святые лики, даже с потолка, и моя душа съеживается до крошечного комочка. — Тут какие-то ценные штуки, Лео сказал, на них со всей Европы приезжают молиться! Может, дождёмся трех часов? Лео сказал, будет служба!       Меня накрывает волна внезапного тремора; тошнота подступает к горлу. Все краски тускнеют, а лики святых смазываются, будто стекают на пол, тая воском. — Лайя? — Лео хватает меня за руку, заставляя остановиться; я понимаю, что всё это время кружилась вокруг своей оси. Кривлюсь и вырываюсь: мне противна эта бесцеремонность, что он вообще себе позволяет?! — Никогда больше меня не трогай, — шиплю тихо, но достаточно убедительно. — Не прикасайся! Мне больно!       Никого больше не волнуют фрески и иконостас: десятки пар глаз наблюдают за разворачивающимся скандалом. Какая прелесть — зрелища отвлекают от самого святого. Очень в духе людей.       Раскаленный воздух заполоняет мои лёгкие; дышу через раз, чувствуя, как он обжигает горло, до крови, до рубцов. — Ты…почему ты не чувствуешь? — влажные, больные глаза едва видят расплывшийся образ Лео. — Что это такое?       Толпа расступается: я вижу чёрную рясу и пячусь назад, почти оступаясь. — Esti bine, doamna? * — звучный, высокий голос священника отдаётся набатом в висках, колоколами внутри черепной коробки. Не понимаю ни слова — вместо меня ему отвечает кто-то из толпы.       Он подходит ближе — я вновь пячусь. Его шаг вперёд — два моих назад. Наши взгляды вдруг пересекаются.       Чистые, светло-серые глаза взирают на меня с ужасом. — Pleacă de aici! ** — служитель машет рукой; инстинкты приказывают бежать, и меня не нужно просить дважды. Я сбегаю, оставляя позади ошарашенных Милли и Лео, толкаю дверь, а от соприкосновения с металлом будто прошибает током. — Боже, боже, — не прекращаю повторять, пока не падаю на колени от боли. Пока не оглядываюсь, понимая, что всё позади. Но боль никуда не уходит, а мир вокруг — сер и смазан, будто художник залил своё творение. Будто Создатель проклял меня за такой плевок. Будто кто-то указал моё место. — Так, так, та-а-а-к, — нет. Только не сейчас! — И, конечно же, из нашего разговора ты ничего не уяснила.       Мир размыт, но чёткая фигура Локида не имеет к нему отношения: его разные глаза пышут мрачным весельем и презрительной жалостью. — Са-мо-сох-ра-не-ни-е, Бёрнелл, — Ноэ произносит по слогам и водит пальцем в воздухе, будто подчёркивая своё же изречение. — Вспоминай это слово хотя бы изредка. — Иди к чёрту! — ярость бурлит, вспыхивает с новой силой; превозмогая боль в разбитых коленях, я поднимаюсь на ноги и сокращаю расстояние между нами; не знаю, что творю. Хочу, чтобы он почувствовал.       И заношу руку для удара. — Какое клише, — Локид закатывает глаза, молниеносно хватая меня за запястье. — Меня порядком утомляет твоя истеричная натура. Немедленно уймись!       Свободной рукой он сжимает мой подбородок, притягивая ближе к своему лицу, смотрит в глаза, пока мой взгляд мечется между светлыми кудрями и нахмуренными бровями. — Лайя.       Между нашими лицами — не больше десяти сантиметров. Я чувствую его горячее дыхание на своей коже; заглядываю поочередно в глаза разных цветов. Ноэ щурится; боль во всем теле исчезает, унося с собой гнев и тремор. — Идиотка, — определяется с диагнозом мужчина, наконец, отпуская; я отшатываюсь, жадно глотая спасительный воздух. — Что это было? — но слёзы в глазах, увы, не просыхают, льются по разгоряченным щекам. — Эт-то из-за с-с-сделки? Ч-что ты здесь д-делаешь?! — Нет. — Что «н-нет»? — Прекрати рыдать, — он раздраженно закатывает глаза, пальцами вцепляясь в волосы. В моем кармане вибрирует телефон, но отвечать нет сил. Его грубость не волнует меня: за ней я вижу безграничную тревогу. И подобие смирения.       Ноэ прячет лицо в ладонях на несколько секунд, затем возвращая взор, столь привычный мне: в нём сквозит весёлая издёвка и капелька надменности. — Итак, мисс Бёрнелл, — он скрещивает руки на груди и наклоняет голову. — Как же вас угораздило попасть в церковь? Да ещё и такую…особенную. Хм? — Ничего не понимаю… — я продолжаю шумно дышать, растерянно оглядывая вновь четкий мир. Чёткий, но так и не вернувший себе привычные краски. — Если я… Если мне нельзя… То почему с Лео всё было нормально? — С кем? — Локид напрягается. Я кусаю себя за язык.       Глупая, глупая, глупая! Слишком много лжи! Слишком много тайн! — С каким Лео, Лайя? — тон Ноэ — мягок и почти ласков, но я знаю, что это — лишь уловка. — Не пытайся скрыть от меня правду.       Мёртвая мышка в ловушке сгорает дотла.       Запинаясь и опуская глаза, я рассказываю. Я рассказываю всё, как на духу — нет сил нести на себе столько недомолвок.       Легче, увы, не становится. — Чудесно, — шипит Ноэ, но на губах играет ангельская улыбка. — Tenebris extenditur ad tenebras***. И всё насмарку. — Что это значит? — О, ты обязательно узнаешь, милая! — восклицает Локид с мнимым, дутым восторгом. — Обязательно, ныне у меня нет ни капли сомнений!       И я взрываюсь; гнев клокочет под ребрами, алые брызги окрашивают мир в настоящее безумие. Скоро, совсем скоро я окончательно свихнусь и буду кружиться в бесконечном танце на костях своей прежней жизни.       Это не я. Это не я кричу захлёб, распугивая случайных прохожих. Это не я врезаюсь кулаками в грудь Ноэ. Это не могу быть я. — Да это ты во всём виноват! — незнакомка с моим голосом гневается вовсе не праведно. — Преследуешь меня со своими секретами! Что, я слишком ничтожна, чтобы знать, что со мной происходит? Во что ты впутал меня, Ноэ? Отвечай! — Как, однако, приятно ощущать себя меньшим злом, — мужчина говорит тихо; затихает и незнакомка. — Приятно. Приятно знать, что я — вовсе не твой кукловод. Не в этот раз, мисс Бёрнелл. — Тогда кто? — Лайя, — он смотрит не на незнакомку, а прямо на меня: серьёзно, сосредоточенно. — Бороться не получится — дело уже сделано. И когда тебя настигнет судьба — не противься. Иди. И тогда ты всё узнаешь. — Обещаешь? — вопрос звучит жалобно. По-детски. Нет сил расспрашивать — ответов я всё равно не получу. — И ты поверишь моему обещанию? — Локид заливисто смеётся. — Нет. Никаких обещаний. Когда вернёшься в замок — я буду там. Возможно. — Я не вернусь туда! — Вернёшься, — Ноэ ухмыляется и кончиками пальцев касается моего виска. Мою кожу обжигает огнём. — Обязательно вернёшься. Я знаю.       Я покоряюсь. Не отмахиваюсь от такого жеста — жеста жалости.       Я жалкая.       Я потеряна.       Я не знаю, кто я. — А теперь… — Ноэ взмахивает рукой, и за моей спиной будто рушится прозрачная стена. — Можешь идти.       Я послушно киваю; он с толикой неохоты отстраняется, бросая напоследок широкую улыбку и фразу: — Пройди этот путь в одиночку.       И пропадает.       Мой мир теряет последние яркие краски.

***

— Лайя! — Милли бросается ко мне и обнимает так крепко, что становится тяжело дышать. — Мы всё обыскали! Где ты была?! Господи, чуть с ума не сошли! — Гуляла, — отделываюсь весьма ёмким словом — так мне кажется. — Да ты всю церковь на уши поставила! — негодует Лео, и я с блаженным интересом замечаю, что даже его медные волосы выцвели в моих глазах. — Священник всех прогнал и закрыл двери! Что произошло? — Теперь всё хорошо, — я решительным жестом руки прошу остановить бесконечную болтовню. Блеклый мир вокруг — будто из старых фильмов, и это меня даже забавляет. Тихонько смеюсь, упиваясь собственным безумием.       Я сошла с ума. Только и всего.       Но нужно ли играть по правилам?       «Пройди этот путь в одиночку».       Ни за что, Локид. — Едем в отель, — наконец, произношу я. — Я просто устала. Мигрень вновь разыгралась, с кем не бывает.       А поздно вечером отправляю сообщение на один из хорошо известных мне номеров.

Мы можем встретиться? Без лишних глаз.

Конечно. Когда?

Хоть сейчас. Адрес напишу.