И что-то страшное грядёт

*** Лондон метёт небывалая метель. Ночное небо, лишённое огней, белое от сплошных снежных вихрей. В такую ночь человек, заснувший на улице, непременно умрёт. Худой юноша, кутаясь в потрёпанное пальто, толкает дверь заднего хода заброшенного здания. Створка неожиданно поддаётся, и он едва ли не падает внутрь. Чиркнув спичкой, он находит выключатель и наудачу дёргает рычажок, вовсе не ожидая, что слабый жёлтый свет осветит коридор. С кирпичных стен отслаиваются афиши прошлого века, потерявшие цвет. На полу у порога, среди прочего мусора, покоится запылившая пачка старых газет, кричащих сенсациями. «Взошла звезда Вифлиема и был рождён новый сын бога!» «У монахини было непорочное зачатие!» «Почему христианская вера должна распространиться повсеместно: мнения экспертов». «Новый крестовый поход — неизбежность?» Юноша наклоняется, вглядываясь в буквы и медленно читая заголовки. — Какие старые… четырнадцать лет назад? Он идёт вперёд, а под ногами хрустит бумага, каменная крошка и крысиные косточки. Надписи на многочисленных дверях, похожие на имена, оплыли и прочесть их нельзя. Он дёргает ручку в каждое помещение, но они все заперты. Ему всего лишь нужен ночлег. Даже если не найдёт кровати, здесь всё равно теплее, чем снаружи. Коридор выводит к пропылённым полотнам, свешивающимся с высокого потолка. Из-за них пробивается рассеянный оранжевый свет. Прокружившись и пройдя сквозь них, словно через лабиринт, юноша понимает, что оказался в зрительном зале. Ряды кресел уходят в полумрак, а вот на сцене рядом с ним стоит нечто, похожее на огромную кровать со множеством пышных подушек и одеял. По кругу её окружают огромные софиты на штативах. Но почему у их лучей такой красноватый цвет? От них как будто исходит физически ощутимое тепло. Как он и думал: если тут есть электричество, здание обитаемо. Из-под подушек и одеял торчит спящая человеческая голова. Бродяга маленькими, осторожными шажками приближается к постели. — Мистер… только не говорите мне, что вы покойник. У мистера точёный профиль и светлая кожа, татуировка змеи на виске. Неприлично длинные, огненно-рыжие волосы расплескались по кровати, свисают с неё, ещё более алые от цвета софитов. Наружу торчит тонкая рука с чёрными когтями. Замерев в нескольких шагах, юноша пытается уследить, двинется ли от дыхания скрытая слоями одеял грудная клетка. Первыми дёргаются пальцы. Юноша отскакивает назад. — Мистер, я просто ищу места для ночлега, — объясняется он, сдёрнув шапку с головы и опустившись в неглубоком поклоне. — Я понимаю, что вы пришли сюда первым, но здание огромное. На улице зима, и боюсь замёрзнуть до смерти. Я устроюсь подальше от вас и не буду беспокоить, вы меня даже не заметите, — он выпрямляется, снова посмотрев на кровать. Человек открывает глаза, блеснувшие жёлтым, но лицо его нисколько не меняет выражения. Его словно совсем не волнует вторжение незнакомца. Чуть сдвигаются волосы, когда шевелится голова, но мужчина всё так же глядит в потолок. Под слоями одеял на огромном гнезде, свитом на базе кровати, волнообразно шевелится что-то длинное и большое. Сверкает мимолётно тёмная чешуя и пропадает. — Договорились? Меня зовут… Джек Томпсон, — не отрывая взгляда от лежащего в гнезде человека, вежливо произносит беспризорник. — Можете не представляться, если не хотите. Я уже ухожу. Кроули переворачивается на другой бок, чтобы заснуть обратно. Но ни через минуту, ни через час, ни через день — сон не возвращается. *** Ощущение неправильности, повисшее в воздухе, не покидает его. Запахи смешиваются на змеином языке в неприятный угрожающий коктейль. Что-то произошло, а он не понимает, что именно. Азирафаэль ведёт себя так, как раньше никогда бы не повёл. Неужели он всегда был таким? Всё, что видел Кроули до этого — сладкий самообман? Он чувствует горечь. Он не мог ошибиться, просто не мог. Тогда чему он стал свидетелем прямо сейчас? — Я никогда не перестану быть для тебя демоном, не так ли? — собрав волю в кулак, с достоинством отвечает Кроули. «Назови, назови мне настоящую причину!» — Каждая секунда, что мы провели вместе, имела значение. И я не хочу их терять, — в глазах Азирафаэля заключено страдание, во всём его облике. Но вовсе нет той знакомой мягкой нерешительности, что позволила бы изменить его мнение. — Надеюсь, ты запомнишь это, Кроули? — Ты отказываешься от всех будущих секунд. «На что такое ты готов их обменять? Никогда раньше тебя не интересовала работа, ты фактически отказался от всех этих интриг. Тебе промыли мозги? Если ты думал согласиться лишь для того, чтобы сделать меня ангелом обратно, то почему же не отозвал своё решение, когда я открыто отказался от этой «милости»? — Ты зовёшь меня в то место, куда я не хочу возвращаться, — пробует объясниться Кроули, вздохнув и положив руки на бёдра. — Это не моя родина. — Даже ради меня? — Азирафаэль… ты призываешь меня отказаться от моей собственной личности, чтобы я последовал за тобой? Моя личность настолько не играет для тебя роли, и настолько важно обычное присутствие? Всё равно, пусть это будет фактически пустой оболочкой? Я поступаю предательски, не соглашаясь и не идя за тобой? Поэтому ты делаешь такое лицо, будто это я виноват во всём? И нельзя сказать, что тот не понимает. Наверное, понимает. Но это почему-то не способно изменить его решение покинуть Землю. — Ты избегаешь самых страшных формулировок, и это удивительно, Кроули… — тихо и мягко произносит Азирафаэль, опустив взгляд. — То, что я так легко согласился покинуть тебя в обмен на работу, повышение и возвращение. — Ты бросаешь всё здесь, — сухо бросает Кроули. Для наглядности широким жестом обведя весь магазинчик, стеллажи с давними коллекциями, любимые диванчики и кресла, позабытую чашку с какао на столике, две бутылки вина на каминной полке. Чуть сдвинув брови, Азирафаэль послушно следует взглядом за его жестом. — У меня нет выбора, кроме как бросить, я же не заберу это с собой наверх? — отвечает он с ноткой обречённой печали, и словно с трудом подбирая порядок слов. — Хотя я попытался, в отношении тебя. — Тебя уже не отговорить… — Кроули отворачивается, пропускает волосы через пятерню. Делает круг, возвращается, вновь заглянув ему в глаза. — Неужели всю прожитую жизнь на Земле ты ждал только этого? Просто терпел как меньшее из зол, чтобы потом подняться? — Я должен прекратить это, Кроули, — ещё сильнее сжимается Азирафаэль, будто уже не способный выдерживать давления его аргументов. — Что, наши отношения? Повисает пауза. У Азирафаэля глаза на мокром месте. Кроули сказал это резко и грубо, разгневанно и разочарованно, возмущённо и болезненно, как пронзённый насквозь зверь. — Прости меня, Кроули, — выстанывает ангел, делая шаг вперёд и обхватывая алую голову мягкими ладошками. Притягивает к себе и запечатляет долгий поцелуй на искривлённых болью и несправедливостью губах. *** На следующий день человеческий подросток возвращается. Опустив голову так же, как в первый раз, он робкими шагами выходит из-за полуистлевших кулис на сцену, в спальню демона. Кроули, опёршись на локти, разглядывает его. Не заметив на лице «мистера» выражения злости или нетерпения, юноша смелеет и выпрямляется. — Вы же владелец этого здания? Хотите, я буду вам прислуживать? — с тщательно подобранной улыбкой предлагает он. — Посмотрите, как здесь неубрано. Я умею подметать, мыть, стирать, готовить еду, могу покрасить стены, сходить в магазин или оплатить любой счёт. Наверное, вы не любите шумные сборища и всё такое. Так что я со всем могу справиться один. Мне нужно совсем мало: лишь крыша над головой, самая простая еда и иногда одежда, потому что я всё ещё расту. Хотя забудьте об одежде, её я и сам нахожу… Ну как, по рукам? Он явно очень надеется, что Кроули согласится. И в глазах у него скорее голодная паника. Но ни капли страха перед ним. То, что снаружи — страшнее? Кроули говорит впервые за много лет, но голос его не дрожит и не срывается. Он спрашивает, посмотрев в лицо человеку: — Почему твоя душа болит? — Да у кого она нынче не болит, мистер? — неловко, но искренно усмехается он. — Я всего лишь сирота и идти мне некуда. Но я страшно хочу начать жить как честный человек! Моя мать была дочерью священника. Когда в шестнадцать лет она понесла, он выгнал её из дома. Сами знаете, как в таком положении вынуждены зарабатывать девушки на жизнь и что принимать, чтобы не свихнуться. Это её и доконало. Когда она умерла, на меня повесили её долги, и я предпочёл унести оттуда ноги. Вернусь — убьют. У вас нет родственников, мистер? Если есть, то не сильно-то они о вас заботятся. — У меня никого нет, — Кроули снова отворачивается от него, подставляя лицо инфракрасным лампам. — Меня зовут Джек Томпсон, — без устали продолжает молотить слишком молодой беспризорник. — Хотя зовите, как хотите… А как мне обращаться к вам? У двери скопилось большое количество писем на имя мистера Энтони Кроули. — Да, так и зови, — разрешает демон, выдыхая. — Как ты меня разбудил? — Вы сами проснулись. — Какой сейчас год? Тот называет. — Я спал пятнадцать лет? — изгибает он бровь в сдержанном удивлении. — А почему не вечность? С очередным вздохом он зарывается обратно в подушечно-одеяльно гнездо. — Мистер? — человек делает несколько шагов вперёд, пытаясь предупредить неожиданное окончание диалога. — Я бы хотел сперва подключить здание обратно к воде и канализации. Так я смогу простирать ваше постельное бельё, освежить подушки. Электричество работает, но проводку и щитки стоило бы проверить. Также когда появится вода, я наберу для вас ванну. Хорошая идея, правда? Кроули недовольно скашивает на него жёлтые змеиные глаза: — С чего ты взял, что у меня есть деньги? Томпсон стойко молчит, с самым серьёзным выражением готовности из всех возможных. Даже руки по швам держит. — Ладно, — Кроули разворачивается из слоёв обратно. — Как нынче расплачиваются? Устройство, карта, перевод, новая наличка, бартер, подкожный датчик, телефон? Для начала принеси мне бутылку хорошего вина. — Всё из перечисленного. В основном банковскими идентификаторами через распознавание лица… Но именные банковские карточки и наличные всё ещё в ходу. Кроули материализует золотистую карточку. Томпсон мгновенно сокращает разделяющее их расстояние, аккуратно берёт её, зажатую между длинных пальцев с острыми чёрными когтями. Любой магазин решит, что оборванец просто украл карту у кого-то и сдаст его полиции. — Сможешь? — роняет Кроули. Томпсон поджимает губы: — Да, сэр. Он не мог не заметить, что вместо обычного человеческого низа с ногами, торс Кроули переходит в длинное змеиное тело и хвост. Также он не мог не заметить его демонических глаз, когтей и особой дикции из-за раздвоенного узкого языка. Когда умираешь от голода и замерзаешь на холодной улице, пойдёшь на сделку хоть с самим дьяволом. И будь у того хоть клешни, хоть эта херня, змеиные хвосты, волчьи глаза и клыки — какая разница? Главное, что он не убьёт тебя. Юноша уходит. Кроули глубоко вздыхает, пробуя языком воздух. Этот запах, просочившийся с улицы… Голод, грязь и страдания. Как будто на дворе снова 18-19 век. И паренёк… его повадки родом словно из тех времён. Но время течёт только вперёд, в отличие от степени развития человеческого общества. Неужели снова откат? Как ты попал сюда, человек? Мне всё равно. Как зовут тебя? Мне всё равно. Какой день, какой год? Не имеет значения. Просто принеси мне вино. Всё, что я хочу — уснуть снова. *** Кроули вспоминает разговор, случившийся уже целых пятнадцать лет назад. На летней террасе ресторанчика с ним встретился сам Люцифер, принявший облик человека. Его зрачки остались горизонтальными, а в причёске прятались небольшие прямые рога, идущие к затылку. Ни одного человека этим нынче не удивить. Официантка подала ему бутылку ледяной водки в жаркий пыльный полдень, а он пил её словно воду, нисколько не пьянея. От нервов Кроули не мог пригубить своё эспрессо. Он не был уверен даже в том, хочет ли чувствовать его терпкий землистый вкус. Все его мысли были в беспорядке. Он буквально не отвечал сам за себя. Бентли прокладывала все маршруты самостоятельно. — Ты должен найти и уничтожить младенца Иисуса, — заглотив стопку алкоголя, серьёзно произносит Люцифер. — Все демоны должны быть счастливы, — неожиданно прорывается из Кроули. — Даже демон способен на это чувство. Так почему вы не сражаетесь за нас? — Как ты можешь так говорить… — вместо гнева в его голосе слышится укоризна и почти что обида. Он встречается взглядом с Кроули. — Мой бой — страшнее всего, что ты можешь себе вообразить. И я сражаюсь каждое мгновение. Я не могу сомкнуть глаз ни на секунду, не могу ослабить внимание ни на долю. Даже сейчас. Поэтому ты: найди и убей младенца. — Владыка… У меня больше нет смысла жить, — признаётся Кроули, беспомощно усмехнувшись и разведя руками. — Меня не пугает небытие. Меня не пугает абсолютно ничего. Меня ничего здесь не держит. Как вы думаете, смогу ли я выполнить вашу просьбу? — Тебя не удивляет даже то, что я пришёл к тебе лично. — Метатрон лично пришёл за Азирафаэлем, чтобы поставить его на место сбежавшего Гавриила. Меня уже ничем не удивишь. — Азирафаэля? А пламенный меч всё ещё с ним? — оживляется Люцифер, но его интерес быстро гаснет. Он не рассчитывает, что Кроули действительно примется ему отвечать. — Впрочем… ты рассчитываешь, что я передам тебе место князя Ада? — Нет, нет, конечно… — машет тот головой. — Я бы отказал. Всё, что мне осталось — это дожить свою вечность до Страшного Суда. И всё. — Я надеюсь, ты передумаешь. Совратить, сбить с истинного пути Сына Бога способен лишь ты один. — Я отказываюсь, — отвечает Кроули, и словно последние искры взыграли в нём и высвободились наружу в отчаянном крике: — Я буду наблюдать, как этот мир сгорит! Почему Люцифер не злится на него? Почему отпускает? Почему в глазах его усталость и тоска? Как будто это не он принимал решение об его уничтожении. А может быть и правда не принимал… для этого есть князья. Люцифер сейчас так похож на себя в первые дни падения, и Кроули ничего не может поделать с собой — у него не получается ненавидеть его даже после всего. А Азирафаэля он… ненавидит? *** До того, как окончательно уйти на поиски вина, Томсон притащил рассохшийся журнальный столик к его постели, протёр пыль и положил на него уцелевшие письма, что нашёл у главного входа в клуб. Кроули протягивает руку и берёт первое попавшееся. Надпись на конверте гласит однозначно и определённо: Гавриил. Кроули высовывает язык. Да, остаточный запах подтверждает, что это от него. Даты нет, Кроули вскрывает. «Я слышал, что случилось. Если хочешь остаться жив — не приближайся к Азирафаэлю. Ты не успел. А лучше беги, как сбежали мы, это не пустые угрозы. Хотя бы себя спасёшь… Благодарю, что не дал мне шагнуть в окно». — Вот ведь урод пластиковый… — с обессиленным раздражением выдыхает Кроули, падая затылком на подушку. Разжалованному архангелу удалось сделать то, что не получилось у него: сбежать, и не в одиночку. Что ещё интересного может быть в пачке бесполезной бумаги? Счета, реклама, приглашения? Годятся лишь для растопки камина. Кроули выскальзывает из гнезда, ползёт по полумраку до гаража, где стоит его позабытая Бентли, покрытая пылью и грязью. Письма могут приходить и к ней. На заднем сиденье покоятся засохшие остовы погибших растений. Сквозь заколоченные окна гаража свистит ветер и пробиваются слабые лучи солнечного света. Движимый странным любопытством, Кроули выглядывает через щель наружу. Насколько счастлив сейчас мир по сравнению с его неутолимым несчастьем? Увиденное почти пугает его. Ранее процветающая улица выглядит как неубранное гетто. Подобрав пачку писем с капота, Кроули ползёт обратно и забирается в нагретое гнездо. Сколько воспоминаний для него связано с этим зданием. Конечно, было в его жизни много мест, достойных ностальгии, но выбор его пал почему-то на этот оплот условного разврата и последней выпивки посреди сухого закона. Когда-то давно на этой сцене, в этом клубе Кроули стрелял в Азирафаэля. Вернее, мимо него. Когда всё — не чудеса, а по-настоящему, мир выглядит совсем иным. Острым, ужасным, пугающим, настоящим. И настоящие слова были записаны в инструкции к фокусу. «Только тому, кому вы безоговорочно доверяете». Имелось в виду — не в жизни доверяете, а чьим навыкам стрельбы вы доверяете… Но ангел снова понял всё так, как хотел понять. Может быть, поэтому ангел так любил фокусы? За это пронзительное ощущение реальности. Уж точно он делал это не для того, чтобы порадовать каких-то случайных людей. Он испытывал к ним чувств не больше, чем к котам. Обижать просто так не станет, и даже по носику погладит. Но не стоит обманываться. Если какой-то кот нагадит на его ковре или решит вести себя как-то не так, участь животного будет предрешена. Таинственное исчезновение Шедвелла наводило Кроули на определённые мысли. А после того дня, после взрыва в соборе, после опасного фокуса, как они праздновали… И до вина, конечно, всегда были пирожные. Но не пирожные он запомнил, а как Азирафаэль непристойно и неторопливо наслаждался ими. Помнил его язык, скользящий по испачканным рукам. И как плотно смыкались его губы, обхватывая один за другим эти пальцы, глубоко погружая в рот, и как он вытаскивал их изо рта, как следует слизывая вкус. Уделит ли Азирафаэль когда-нибудь столько же внимания ему, как этим чёртовым пирожным, если Кроули украсит себя белковым кремом и шоколадной крошкой? Соблазнится и оближет ли? Будет собирать пальцами съедобные завитки с его обнажённого дрожащего тела. А потом наклонится и вылижет горячим жадным языком все сладкие остатки подчистую, со всех его поверхностей, изо всех уголков без исключения. Два змеиных члена, под напором выскользнувшие из клоаки, упираются в одеяло. Кроули хватает парочки движений и стиснуть их посильнее, чтобы с мучительным наслаждением излиться. Испачканная простыня летит на пол. Кроули стискивает ладонями голову. Стоп. Хватит. Он снова это делает. И не просто снова предаётся бесплодным воспоминаниям, но ещё и фантазирует. Это дно. Ниже падать просто некуда. Неожиданно скрипит дверь заднего хода. Это возвращается тот странный молодой человек. Бентли, стоящая в гараже, и воссоздавшая из себя облик этого позабытого клуба, театра кабаре, гримёрок — должна была скрывать его присутствие ото всех. Даже почтовые службы вскоре потеряли интерес к этому безмолвному адресу. Для всех на свете это здание пустовало, хоть они и посылали письма на его имя. Никому бы в голову не пришло, что он останется в Лондоне. Но он слишком ослабел от своего горя, дёргаясь в беспокойных снах и кошмарах, и Бентли пропустило замерзающего человека внутрь. Кроули не считает, что у него есть хоть малейшая причина проснуться. Разве что окончательно: чтобы выпить святой воды из высокого бокала. Можно попросить сына Тома принести её. А вот и он сам. От потрёпанной одежды веет холодом, руки, щёки и уши — красные и обветренные. Он держит довольно подозрительного вида пластиковую бутылку, не до конца заполненную чем-то багровым. Кроули манит его пальцем, чтобы юноша встал под инфракрасники. Джек Томпсон с отчаянным видом притягивает ему видавшую виды бутылку: — Простите, сэр, вино было только в таком виде. Клянусь, она чистая! Это… это на разлив! Кроули молча принимает её. Ему всё равно, как это выглядит. Он справедливо ожидает, что на вкус это будет ужасное пойло, но… по змеиному телу аж дрожь проходит от того, насколько это изумительное вино. Да ещё и отменного качества. Кроули выпрямляется в гнезде, подтянув под себя змеиные кольца. Пожалуй, юноша впервые замечает на его лице хоть какие-то проявления эмоций. — Это удивительно вкусно. Где ты такое достал? — порядком поражённо спрашивает Кроули. — Неужели у меня получилось немного порадовать вашу меланхолию? — юноша расплывается в довольной, практически счастливой улыбке, и становится заметно, что некоторых боковых зубов у него не хватает. И он не мастак по правильному употреблению слов. Демон хмыкает, отпивая: — Едва ли. Но впредь всегда приноси только этот сорт. — Без проблем, сэр. Кроули замечает, что ничего другого при человеке нет. — Что ты купил себе? — осведомляется он. — Я уже поел. Он врёт. Он не смог толком расплатиться карточкой в магазине и чёрт знает, как добыл вино. Кроули извлекает из глубин гнезда чёрный старомодный смартфон: — В следующий раз будешь платить телефоном. Просто поднести его к любому прибору для оплаты, он сработает. — Понял, сэр, — ледяными пальцами тот выуживает из демонических рук прибор и снова отступает на вежливое расстояние. — Вам нужна ещё какая-нибудь еда? — Нет. Только вино. И купи себе одежду. Тогда никто не удивится и не прогонит тебя, если ты попробуешь расплатиться моей карточкой. Томпсон не задаёт ни единого вопроса о том, кто такой Кроули и что здесь делает. Ни взглядом, ни намёком не показывает, что его что-то пугает или удивляет в нём. Кроули всегда жил один. Ему никогда не требовались помощники. Но молодой бездомный бродяга был настолько честен, что вернулся и даже попытался выполнить его просьбу. Хотя Кроули и отдал ему карточку. Любой другой бы сбежал с деньгами, но не вернулся бы к змеиному демону. Неужели подобные беспризорники ещё остались? Такие честные умирают ещё в раннем детстве. А может быть, он просто изумительно умён или обладает мощной интуицией? Почему сейчас Томпсон продолжает стоять около постели и не уходит по делам? А. Беспалевно отогревается под лампой, пока не прогнали. Кроули собирается прикончить эту бутылку за раз. Так почему бы… — А разве дети твоего возраста не ходят в школу? — спрашивает он безразлично. — Ха, какая школа для таких, как я? — со смущённой полуулыбкой отвечает тот. — Да и мест там нет, так что попадают только обеспеченные. В классе обычно человек по сорок-пятьдесят. Снова говорят о том, что надо бы повысить плату за обучение, чтобы снизить нагрузку на учителей. — А почему бы не построить новые школы? — Это не так-то просто, мистер. Зато у нас много церковно-приходских школ. Там обучают слову божьему, да ещё понемногу всякому. Но я, хоть и знаю грамоту, в такую не ходил, потому что, кхм, незаконный ребёнок. — Что, прости? Обескураженный давно уже устаревшими выражениями, Кроули приподнимается с подушек, словно собираясь прыгнуть куда-то. — Ох, точно, простите! — тут же находится юноша. — Вы же говорили, что вас не было последнюю декаду. Хотите, я принесу подшивку газет за это время? Или помогу найти нужный сайт на телефоне? Кроули трёт глаза и выдыхает. — Нет нужды. Лучше скажи, почему в классах так много людей, если количество школ не сократилось? — Ээээ… они родились? — недоумённо роняет Томпсон. — Почему так много? — А сколько должно быть? — Раньше было один-двое на семью. Максимум три. И было огромное количество тех, у кого детей попросту нет. Кроули замолкает, соображая. Джек тоже терпеливо молчит и выглядит уже не таким замёрзшим. — При запрете абортов рождаемость всегда снижается, — бормочет Кроули. — Почему не так? — Да, вы правы, они запрещены, однако… — Это частично отвечает на вопрос, почему из окна я вижу такую бедность и явный рост преступности. Но разве новых людей действительно невозможно прокормить с существующей экономической базой? Ах, да. Это же явно проделки тупых Небес, а последствий они просчитать неспособны. Из-за бума одновременной рождаемости все женщины дружно ушли в декрет? И им некогда работать. Они следят за детьми. Работников в два раза меньше, а голодных ртов… во сколько раз больше? — Верно… Даже не верится, что вы сами до всего догадались! — человек явно пытается его похвалить и польстить. Трудно винить его за это. — Неужели только это угробило всю экономику и так задрало преступность? Дурные намерения и их концентрацию в обществе от меня не скрыть. Так. Сейчас идёт второе пришествие. Озвученная цель его — свержение антихриста, дьявола и подвластных ему народов. И, соответственно, узаконенное их убийство. Это уж потом Иисус-два всех подряд воскресит и заново пересудит на Страшном Суде. Ну, конечно же! Война с «неверными»! — Или… нет, не говори мне, что сейчас везде бушуют войны по искоренению язычников, — мрачно произносит Кроули. — И на это уходят все деньги. Джек кивает. — Во что же Небеса превратили мир, чёрт побери? — шипит Кроули. — Скажи, это здесь или в других местах тоже? Впрочем, ты другого мира уже не знаешь… А медицина? Она не подвергается гонениям? — Да вроде нет… Просто платная. Впрочем, я никогда не был в больнице, так что не знаю, что там да как. — А книги не сжигают? — Не слышал о таком. Скорее мало кому сейчас есть дело до какого-то бесполезного чтения. Все хотят найти хоть какую-то работу. Но я слишком мал и хил для фабрики, а торговать наркотиками мне не нравится. И, честно говоря, там тоже конкуренция адовая. Кроули становится тошно. Так тошно, как никогда в жизни. Собрав последние силы в кулак, он более-менее нейтральным тоном отсылает человека прочь. — Молодец, сын Тома. С этого момента можешь делать, что захочешь. Всё, что обещал мне сделать. Если понадобишься, я позвоню на телефон, что дал тебе. Когда он уходит и больше не видит его состояния, Кроули скорчивается в тугой сожалеющий клубок, обнимая самого себя со всех сторон и прячась в спасительной темноте. — Такого мира ты хотел, Азирафаэль? — шепчет он в пустоту. — Никаких больше тебе блинчиков.