Где дремлют звёзды

Noah Cyrus, Labrinth — Make Me (Cry)

      Нет никакой необходимости в том, чтобы задумываться над обыденными действиями. Альбедо выполняет их механически: принимает заказы, засыпает в кофемолку зерно, моет и настраивает кофемашину, варит любой из двадцати четырёх видов кофе, каждый из которых помечен цифрой на табло с четырьмя колонками, принимает мору и отсчитывает сдачу. Дежурные «добро пожаловать» и «всего хорошего» тоже не требуют сосредоточенности. Занимать руки полезно для мозга — а всё, за что бы Альбедо ни брался, получается хорошо. Выполняя простые заказы, он размышляет — делает выводы, избавляется от несостыковок в теориях, совершает открытия, которые позже найдут воплощение в его научных докладах, книгах и дневниках. С тех пор, как он расстался с наставницей, всем этим не с кем поделиться, — но он и раньше не отличался особой общительностью, так что посетителей кофейни вполне достаточно. Почти все они спешат, а те, что задерживаются подольше, чтобы отогреться в холодную ночь или поболтать с друзьями, развлекают себя сами — для них на столиках лежат книги и журналы, а в колонках играет тихая музыка. Альбедо не требуется вести с ними беседы, и это хорошо: общение на отвлечённые темы отнимает слишком много времени у мыслительной работы.       А ещё время от времени Альбедо рисует — и подсовывает под стаканчик гостя удачный портрет. Полученные чаевые уходят на оборудование для учебной лаборатории в Мондштадте, где Сахароза учит всех желающих основам алхимии. Самому Альбедо ничего не нужно — у него достаточно моры, чтобы покрыть все потребности, даже самые фантастические. Намного важнее то, что люди радуются результатам его трудов. Когда гости кофейни прижимают к губам стаканчик и делают первый глоток, улыбки расцветают на их лицах, такие яркие, будто их вызвала таинственная магия, — но это всего лишь реакция вкусовых рецепторов, прилив гормонов и капелька благодарности.       И потом, Альбедо просто любит кофе, и, как и восхищением алхимией, ему хочется поделиться своей любовью с другими людьми, даже случайными.              — Никогда не пойму, почему вы, мастер Альбедо, работаете в местечке вроде харчевни, — вздыхает Тимей, ожидая свой капучино. — Будь я хоть вполовину таким гением, как вы, никогда бы в жизни не марал руки о грязную посуду!       — Я не гений, Тимей, — устало поправляет Альбедо, — и никто из алхимиков не боится грязной работы.       Тимей поджимает губы. Будь его воля, он бы всю грязную работу свалил на помощников, — но ирония в том, что он и есть помощник в лаборатории Альбедо, и, сколько бы ему ни предлагали перейти к другим занятиям, он отказывается, но при каждом удобном случае продолжает сокрушаться и вздыхать.       Порой люди такие непонятные.       Как обычно, Альбедо пишет на его стаканчике напоминание о самых важных делах на сегодня. Тимей, тоже как обычно, прикрывает надпись рукой и, беззаботно прихлёбывая, устремляется к выходу. Стаканчик, как Альбедо предвидит, найдёт своё место на вершине башни из своих предшественников, но слова наставницы о том, что ищущие умы никогда не перестают верить в перемены к лучшему, всё ещё живы в памяти, а потому Альбедо не отчаивается. Может, однажды этому правилу покорится и Тимей.       Стоит кофейне опустеть, Альбедо усаживается на свой любимый высокий стул, опускает голову на сложенные на стойке руки и сквозь изморозь на стекле устремляет взгляд на улицу. Голубые сумерки перетекают в лиловые, а после в глубокие, загадочные фиолетовые; вечерний туман вползает на узкую мостовую как осторожный хищник, струится между камнями, всё ещё пытаясь скрываться. В такие сырые, промозглые ночи Альбедо зябнет сильнее, чем на Драконьем Хребте, и в нём просыпается редкая жажда объятий или сна с кем-нибудь под одним одеялом.       Вслед за этими мыслями, отвлечёнными и странными, потому что Альбедо уделяет немало внимания подобным фантазиям, приходит то зыбкое чувство, какое случается перед большим открытием или приливом вдохновения; неощутимое, трепещущее на кончиках пальцев, его невозможно ухватить сознательно и так же сложно терпеть, как щекотку. Альбедо пытается не концентрироваться на нём, шарит взглядом по мостовой в попытках зацепиться за любой предмет, который позволит отвлечься, но улица, как назло, пуста, — и, когда прямо перед ним из темноты возникает чужое лицо, Альбедо вздрагивает от неожиданности. Глаза незнакомца расширяются; так смотрят на призраков или на тех, кого считали мёртвыми, и Альбедо в первую секунду отшатывается — между ним и человеком снаружи только стекло, сбрызнутое дымкой от дыхания, и это не самая комфортная дистанция.       Прохожий ошеломлённо оглядывается по сторонам, будто пытаясь понять, точно ли он там, где был секунду назад, а потом решительно приближается к стеклянной двери и толкает её. На крошечном пятачке пола перед кассой от него во все стороны валит пар: пушистые снежинки виснут на его длинных волосах, на откинутом капюшоне и даже на ресницах, но тёплая куртка расстёгнута, и, похоже, в короткой майке на голое тело и без шарфа ему совершенно не холодно.       — Где она? — спрашивает незнакомец и решительно подходит ближе. Альбедо растерянно моргает. — Она здесь? Когда ты видел её в последний раз? Вы всё ещё вместе?       — Мне будет проще ответить на вопросы, если вы назовёте имя, — спокойно говорит Альбедо. У него хорошая память на лица, и этот человек здесь определённо впервые. — Если вы кого-то ищете, вам будет лучше обратиться в рыцарский орден, а не в кофейню.       Незнакомец стискивает стойку так, что натягиваются перчатки на костяшках.       — Люмин. Ты уже забыл её?!       — Люмин? Мы с ней знакомы? Если она и бывала здесь, то никогда не представлялась.       Незнакомец встряхивает головой, словно пытаясь избавиться от наваждения, а потом его взгляд соскальзывает с лица Альбедо на горло, где виднеется метка-звезда, символ запретного деяния, рождения вопреки законам природы, — и разочарование, отразившееся на его лице, ранит Альбедо сильнее, чем должно бы. В мире много несправедливости — но в том, чтобы настолько красивый человек выглядел сломленным, есть что-то, вызывающее особенно яростное негодование.       — Кофе? — предлагает Альбедо. — За счёт заведения, если назовёте ещё и себя.       — Итэр, — звучит в ответ так подавленно, что и перешёптывающаяся листва в штиль могла бы заглушить это редкое имя, — и я… прошу прощения. Я, кажется, обознался.       — Человек, за которого вы меня приняли, чем-то вас обидел? — спрашивает Альбедо и включает кофемолку, чтобы дать Итэру шанс спрятать ответ за шумом, но молча садится и стаскивает куртку. Он, похоже, феноменально устойчив к холоду, даже не вздрагивает, когда снег с мехового воротника засыпается под майку. На его плечах татуировки-созвездия, ни одно из которых Альбедо не знакомо, и в полутьме кофейни он выглядит путешественником из другого мира, не меньше. Может, дело в его странной ауре или в том, как бледна его кожа и какого редкого, будто белое золото, оттенка длинная коса с подвешенным к кончику пером, а может…       — Раньше я сказал бы, что да, но теперь, наверное, всё немного сложнее.       Альбедо понимает, что с ним, слишком поздно. Это чувство похоже сразу на радость от удачно завершившегося эксперимента, на восторг открытия, какого не совершал прежде никто другой, на полусвященный трепет вблизи древней реликвии, — и оно кристаллизуется, когда Альбедо ставит на стойку большой стакан какао, посыпанного тёртым шоколадом, и Итэр улыбается с восторгом человека, который привык всё делать для себя сам.       — Как красиво, — шепчет он, и Альбедо не удерживается от соблазна. Он двигает свой подарок по стойке самыми кончиками пальцев, готовый убрать руку, если жест не будет принят, — но Итэр обнимает стакан обеими ладонями, вспыхивает от случайного прикосновения, но даже не думает отстраниться. — Я как будто в чудесном сне. Ты выглядишь как тот, кто выбрал не меня, а мою сестру, и сбежал с ней, не сказав мне ни слова, но ты… будто лучше, чем он, и ведёшь себя совсем иначе, а я не только имени твоего не знаю, я даже не в курсе, что это за город.       — Это Мондштадт, — отвечает Альбедо и понимает, что у него сел голос, — а я Альбедо.       — Альбедо, — повторяет Итэр и отпускает его руку, чтобы глотнуть какао; по удовольствию на его лице становится ясно, что всё-таки он замёрз, а ещё Альбедо против воли чувствует себя гением в приготовлении напитков, и нельзя сказать, что это чувство неприятное. — Да, ты кто-то совершенно другой. И ты намного больше мне нравишься.       — Время позднее, — говорит Альбедо; он хочет удержать этого странного путешественника с такой силой, будто в самый обычный вечер ему явилось нечто невероятное, близкое к откровению, нечто, чего он, сам того не зная, давно искал, — если ты ещё не придумал, где остановиться, я могу тебя приютить. В Мондштадте все любят гостей.       Стирая языком с верхней губы молочную пенку, Итэр смотрит ему в глаза, — и под этим долгим, прямым взглядом Альбедо чувствует себя обнажённым. Приятное чувство, такое же уютное, как общее молчание.       — Я должен сказать ещё кое-что о человеке, который выглядел как ты, — медленно произносит Итэр, крепче сжимая стаканчик. — Я был в него влюблён. Очень сильно. Я соглашусь остановиться у тебя, но только… если ты понимаешь, чего хочешь. И чего я хочу.       — Думаю, я понимаю, — говорит Альбедо. — Приглашение в силе.       — Тогда я согласен, — усмехается Итэр, и Альбедо улыбается в ответ.       — В таком случае, кофейня закрывается.              Пока они идут до дома Альбедо, касаясь локтями, по щиколотку в тумане, молчание между ними всё такое же уютное, хотя Итэр и выглядит грустным. Уже достав ключи, Альбедо не удерживается от соблазна. Он касается щеки Итэра, прижимается губами к губам, растапливает дыханием слишком дерзкую снежинку и смотрит, как вздрагивают светлые ресницы.       В следующее мгновение Итэр стискивает в кулаках пальто у него на плечах, всем телом прижимается теснее; на его языке всё ещё лёгкая сладость молочного шоколада и бархатистая горчинка фонтейнского какао, и его голос так сексуально срывается на стон, что Альбедо не может от него оторваться. Он ощупью открывает дверь, и Итэр сам заталкивает его в дом, обнимает за шею, стаскивает с себя куртку, снова прижимается так тесно, будто они оба уже голые, будто ему так же, как самому Альбедо, жизненно необходимо прямо сейчас получить хоть крупицу чужого тепла, коснуться, пусть на миг, чьего-нибудь небезразличного сердца.       Сердце Альбедо откликается на этот немой призыв — и Альбедо понимает, что это значит, так же ясно, как и то, что Итэр влюблён не в него, что загадочный двойник был бы желаннее, что для кого-то, выглядящего так же, Итэр не пожалел бы нежности и признаний; но то, что у них есть прямо сейчас, тоже неплохо.       И, как и каждый раз, Альбедо прячет поглубже желание чужака быть любимым, быть принятым так же, как те, кого создала рука не высокомерного человека, а — некогда — бога.       — Идём, — шепчет он Итэру во влажные губы и целует ещё раз, — в постели нам будет удобнее.              Учитывая обстоятельства их знакомства, Альбедо сомневается, стоит ли включать свет, может, проще было бы в темноте, но Итэр сам нашаривает кнопку ночника и в оранжевом, как переспелые закатники, свете стягивает короткую майку и мешковатые штаны — а Альбедо стоит на пороге, всё ещё в белом пальто, на котором тают снежинки, и не может дышать, потому что ему до боли нужно запомнить каждое движение, каждое очертание, и то, как Итэр становится коленом на низкую кровать, и то, как с плеча, обласкав белым пером на шнурке выступившую лопатку, соскальзывает растрепавшаяся коса.       — Иди сюда, — зовёт Итэр, и Альбедо идёт; Итэр торопливо размыкает губы навстречу его поцелую, снова касается языком его языка, гладит по щеке и откидывается назад, поймав за руки. Альбедо валится на него, целует, поднявшись на локтях, в губы, в щёки, в шею, и от того, как Итэр стонет, обхватывая его ногами, все мысли выключаются.       Альбедо хочет познать это чудо целиком, окунуться в него, не отвлекаясь ни на что больше, и, в общем, нет никакой разницы, откуда пришёл этот странный человек и куда он исчезнет, если миг озарения и вдохновения уже произошёл, и это больше, чем случайная встреча, потому что всё случившееся перестаёт быть случайным.       — Пожалуйста, — хрипит Итэр; он трётся об Альбедо так яростно, что его член, уже твёрдый, попадает между пуговицами рубашки, и Альбедо задыхается от этого странно откровенного прикосновения. Итэр стягивает с него пальто, через голову сдирает рубашку, со штанами Альбедо кое-как справляется сам — только с пуговицами, дальше Итэр стягивает их коленями до бёдер и выгибается, шире разводя ноги. Альбедо между поцелуями едва успевает произнести нужные слова — и сразу толкается глубоко, так, чтобы Итэр ощутил и его нетерпение, и его влечение, и его страсть.       — Ты не он, — шепчет Итэр, будто до последнего сомневался, и его вздох полон то ли облегчения, то ли разочарования, — он был крио, и такая же метка, как у тебя на горле… она была у него на затылке. Как я вообще мог вас перепутать… где было моё чувство стихий…       С его ресниц срывается слезинка, и Альбедо стирает её губами.       — Я здесь, — говорит он, — пусть я и не тот, кого ты любишь.       Крепко обхватив за шею, Итэр утыкается лицом ему в плечо.       — Я хотел бы забыть о нём навсегда, — стонет он и так гибко, сладко двигается навстречу, что Альбедо теряет слова, забывает обо всём, кроме желания сделать так, чтобы Итэру было хорошо, чтобы он не пролил больше ни одной слезы, — он отнял у меня всё, что было мне дорого. Лучше бы я его никогда не встречал.       И, что бы ни терзало его сердце, он закидывает голову, открывается каждой ласке, какую Альбедо захочет ему дать, и Альбедо слишком очарован им и слишком взволнован, чтобы переживать о чём-то ещё.       Кажется, что Итэр, несмотря на всё сказанное, чувствует нечто похожее. По крайней мере, он больше не плачет, и его вздохи и тихие стоны звучат так сладко, что Альбедо хочет запомнить их навсегда — а лучше навсегда в них забыться.              Спящий, Итэр выглядит усталым. Может, дорога в Мондштадт была долгой, может, виноваты бесплодные поиски; в первое мгновение, за стеклом, он выглядел таким отчаявшимся и потрясённым. Это выражение тоже ему шло, но Альбедо предпочёл бы увидеть на его лице все оттенки радости — и нарисовать их, сохранить, как самое драгоценное, что может пережить человек.       Мерно дыша, Итэр всё ещё обхватывает ногами его ногу и не выпускает из рук его ладонь, поэтому напряжённую морщинку между его бровей Альбедо разглаживает губами. И, конечно, будит. Итэр подаётся к нему, притирается ближе, потягивается в крепком объятии. Что-то тайное в Альбедо, то, что всегда было спрятано от окружающих рядом с тайной его рождения, больше всего боится, что в полудрёме Итэр назовёт имя того, другого; но Итэр шепчет «Альбедо» и улыбается так пленительно ласково, когда возвращает поцелуй — сначала в щёку, а потом в губы.       — Давай ещё раз… — просит он, прижимаясь лбом ко лбу, ласково вороша волосы на затылке, и Альбедо не хочет помнить ни о чём, кроме этих требовательных поцелуев, пока Итэр в его руках.       Каждый миг озарения следует ценить — а Итэр его озарение.              Обнимая Итэра со спины, Альбедо покрывает медленными поцелуями его плечо, и так же медленно Итэр двигается на его члене, постанывает на выдохах, крепко прижимая его ладонь к своей груди, там, где проще всего почувствовать сердцебиение.       — Тебе хорошо? — сорванным шёпотом спрашивает он, и Альбедо искренне отвечает:       — Очень. Лучше, чем когда бы то ни было.       — И мне, — улыбка вздрагивает на губах Итэра и тает, как иней под солнцем, что-то обрывая у Альбедо внутри. — Почему я сразу не встретил тебя?       И если есть что-то, способное одновременно вознести Альбедо на вершину мира и швырнуть в самую его глубокую пропасть, Итэр это только что сделал.       Но Итэр подносит его ладонь к губам, целует, вкладывает его пальцы в рот, ласкает языком, и Альбедо позволяет удовольствию забрать себя без остатка. Для мыслей будет достаточно времени потом, когда Итэр уйдёт. А он уйдёт — в мире нет ничего вечного (кроме, конечно, жажды познания). И, как всё мимолётное, этот факт делает его только красивее.              Когда предрассветные сумерки из серого перетекают в жидкое, дрожащее серебро, Альбедо выключает ночник. Тёплый свет в такой час кажется лишним, разрушает нечто зыбкое и откровенное, зреющее в умах тех, кто не спит, и отпугивает от спящих призрачные сны, скользящие как никогда близко к земле.       Отметины поцелуев на матовой коже Итэра выглядят темнее, и касаться их — отдельное удовольствие. Судя по улыбке, Итэру нравится не меньше, — и в какой-то момент у Альбедо появляется странное чувство, будто они знакомы уже очень давно, и у них есть все основания доверять друг другу.       — Знаешь, — говорит Итэр, устроив голову у него на плече, и опускает ресницы, — я бы хотел всё попробовать в твоей кофейне.       Он засыпает, довольно вздохнув, а у Альбедо в груди разливается тепло, и само его возникновение лишено логических оснований — но, как все люди, как бы они ни появились на свет, Альбедо не совершенен, и кое-что в нём не подчиняется логике.       Нет никакой логики и в том, чтобы засыпать, касаясь губами виска Итэра так, будто между ними нечто большее, чем простая жажда приятных эмоций, но Альбедо не может отказать себе в этом удовольствии, даже если потом пожалеет.              Альбедо спит чутко, но всё же недостаточно, чтобы заметить, когда Итэр ушёл. Когда он просыпается, его вещи аккуратно сложены, и ничто не напоминает о чьём-то визите.       Перевернувшись на спину, Альбедо подтягивает к себе планшет и, пока память ещё свежа, начинает рисовать. Он не расстроен, в конце концов, он понимал, что закончится всё именно так, но… наверное, он подхватил в Мондштадте наивную веру в то, что жизнь свернёт не туда, куда направляет её циничный разум. Не время жаловаться — вдохновение с исчезновением Итэра никуда не ушло, и Альбедо чувствует себя полным сил, разве что… немного одиноким, но ему не привыкать.       

***

             После сна в тёплой постели утро кажется особенно морозным, и, глазея по сторонам, Итэр греет дыханием озябшие пальцы. У него нет никаких идей, куда двигаться дальше, где искать и у кого просить совета. В растерянности он долго смотрит в лицо величественной крылатой статуи, бросающей тень на круглую площадь, — а когда опускает глаза, видит ответ.       Они мелькают в толпе туристов всего на миг — Люмин и тот, на кого так похож Альбедо. Под его собранными в хвостик светлыми волосами золотая отметина-звезда, которую Итэру так и не довелось поцеловать. Он не оборачивается — но оборачивается Люмин. Итэр встречается с ней взглядом — и улыбка сестры, яркая, как первая утренняя звезда, согревает его изнутри.       Если всё, чего она хотела, сбежав без единого слова, — немного покоя, Итэр готов ждать, сколько нужно. Теперь она знает, где искать, когда придёт время, — а Итэр этим утром, пожалуй, впервые способен по-настоящему её понять. Ему тоже хотелось бы остановиться хоть ненадолго — и так же, как она, почувствовать себя счастливым.       Улыбнувшись ей вслед, он суёт руки в карманы и направляется от площади вниз, по выщербленным временем ступеням, к единственному за долгое время дому, где почувствовал себя нужным.       

***

             Альбедо вздрагивает, когда хлопает дверь; шаги ему незнакомы, и он хмурится, лёжа в постели, пока таинственный гость не появляется на пороге.       — Ты выглядишь как сладкоежка, — с улыбкой говорит Итэр; у него в руке бумажный пакет из кондитерской, на весь Мондштадт известной своими булочками, — а у тебя дома не из чего было приготовить завтрак, поэтому — извини, если напугал. Ты ведь подумал, что я удрал?       — Подумал, — неохотно признаётся Альбедо, жалея, что не умеет лгать, и чувствует, как губы растягиваются в безобразно счастливой улыбке. — А ещё подумал, что не могу удержать тебя, но это не исключает факта, что я не хочу тебя отпускать.       Итэр склоняет голову к плечу и улыбается; возможно, Альбедо просто влюблён, но приятнее думать, что Итэр феноменальным образом соткан из солнечного света, и этот свет озаряет всё вокруг, стоит ему потерять бдительность.       — Зачем удерживать того, кто не хочет уходить? — говорит он и опирается коленом о постель. — Я хотел бы задержаться в Мондштадте. Здесь так красиво, а я люблю всё красивое…       Он склоняется, гладит Альбедо по щеке — и, целуя его ладонь, Альбедо думает, что ему нравится этот бесхитростный флирт, и что сегодня он не в настроении открывать кофейню.       И всё же он решается задать вопрос.       — Что насчёт твоей сестры? Ты станешь искать её дальше?       Продолжая касаться его щеки, Итэр хмурится, и между его бровей снова пролегает морщинка.       — Когда двое движутся непрерывно, им сложнее встретиться, чем если двигается только кто-то один. Думаю, мне стоит немного подождать, и она сама найдёт меня. Я уверен, однажды она это сделает.       — Если тебе понадобится помощь… — начинает Альбедо, но Итэр улыбается — и в комнате будто становится светлее.       — Я и сам люблю помогать другим, но буду рад, если у тебя найдётся для меня какое-нибудь дело хотя бы на первое время.       Всё, чем Альбедо хочет заняться прямо сейчас, — бесстыдные поцелуи, но у него уже есть одна идея на будущее.       

***

             Нет никакой необходимости в том, чтобы задумываться над обыденными действиями.; смешивая зёрна, настраивая помол, промывая кофемашину, Альбедо может размышлять о тысячах разных вещей — но всякий раз, как взгляд цепляется за Итэра, все мысли, кроме одной, вылетают из головы.       Как можно быть таким и просто ходить по земле, озаряя всё вокруг, и что это, если не чудо?       — Не понять мне, с чего вам, мастер Итэр, торчать целыми днями в таком местечке, — вздыхает Тимей; как и все в Мондштадте, он влюблён в Итэра по уши. — Будь я хоть вполовину таким хорошеньким, как вы, только бы меня тут и видели!       — Я самый обычный, Тимей, — смеётся в ответ Итэр.       Может, кому-то он и кажется обычным, когда приветливо кивает гостям, предлагает напитки и отсчитывает мору на сдачу, но у Альбедо есть как минимум одно доказательство его исключительности.       С тех пор, как он здесь, Альбедо ни разу не покидало вдохновение.       

5-6.12.2021