Тайна Генриха Люра

— На нас смотрят. Положите руку на мой зад. — Зачем? — тихим шепотом недоуменно спросил Хейси. — Боже, Генри, вы очаровательны! — мисс Стюарт весело рассмеялась, откидывая голову назад, и специально прошла вместе с ним в танце поближе к коменданту. — Вы первый мужчина, который задает мне такие вопросы! — Я прекрасно знаю, зачем бы мужчине класть женщине руку на ее… бедра, — он почувствовал, что еще немного, и краска снова зальет лицо. — Если бы вы мне нравились, я бы так и сделал. Но я вроде как должен соблазнить его, а не вас, мисс Стюарт? — Марджори, — плутовка улыбнулась ему. Нарочно или нет, это снова произшло, когда она оказалась недалеко от Люра. — Хорошо, Марджори! Но к чему все это?! — То, что желанно многими, желанно вдвойне, — эти слова она прошептала Генри на ухо, привстав на цыпочки и почти касаясь мочки уха губами. — Поэтому, будьте добры, подыграйте, — и сама сдвинула его руку ниже. — Пусть наш милый комендант понервничает. Генри еле заметно кивнул, кружа свою партнершу в танце. Судя по лицу Люра, его сжавшимся челюстям и нахмуренным бровям, тактика Марджори сработала. Вокруг них бушевало шумное общество. На небольшой сцене оркест играл одну модную мелодию за другой, пары кружились по танцполу, меняясь партнерами. Здесь сегодня собралось, как они и планировали, весь офицерский состав. Так как белых женщин по понятным причинам было мало, Марджори пользовалась огромным успехом. Ну еще бы, молодая, красивая, к тому же остроумная собеседница, да еще и в таком платье! Если бы не маленькая особенность Люра, их первоначальный план просто не мог не сработать. — Благодарю за танец, — Генри с застенчивой улыбкой поцеловал ей руку и выпустил из своих объятий, когда музыка на мгновение смолкла. — Вы все запомнили? Не забудьте стихи — как правило, такие вот упертые нацисты очень сентиментальны. — Не волнуйтесь, у меня отличная память. Я все понял. — Gut glik, Генри. Лицо красавицы стало серьезным, темные глаза с беспокойством смотрели на молодого человека. Но в следующую секунду Марджори уже схватила бокал шампанского у мимо проходящего официанта и зазывно улыбнулась ближайшему немецкому офицеру. — О, Генрих, — Генри напустил на себя смущенный и немного запутанный вид, и быстрыми шагами приблизился к комменданту. — Прости, я как раз хотел подойти к тебе, но мисс Стюарт поймала меня прямо у входа. Она застала меня врасплох. Как раз сейчас, неподалеку, Марджори прицепилась под руку какого-то высокопоставленного итальянца и смеялась его шутке, а тот пялился в ее декольте. «Очень удачно», усмехнулся по себя Хейс. — Она кого угодно застанет врасплох, эта хищница, — суровая мина Люра смягчилась, он буквально пожирал Генри своим взглядом. — Не хочешь выпить, Энрико? Что ты предпочитаешь? Генри позволил преподнести себе бокал шампанского и продолжил разыгрывать свою роль: невинного юноши, которого чуть было не окрутила опытная кокетка. Отпивая искрящийся пузырьками напиток маленькими глотками, он старательно делал вид, что от каждого глотка становится все пьянее и пьянее. Но на самом деле Хейс был трезв, как стеклышко. И умело вел беседу к той теме, которая была ему нужна. От безнравственности американки Марджори к высоконравственным немецким женщинам и немцам вообще, их рыцарственности и хороших манерах. Пару хвалебных слов о расовой теории и комплимент лично Гитлеру. От этого захотелось как следует вымыть себе рот с мылом, но Генри и вида не подал, что ему противно. От Гитлера — к великой немецкой культуре. Хотя, скажем честно, культура без зарвавшегося эфрейтора стала бы только лучше. Когда дошло до музыки и литературы, Хейс мог только порадоваться, что в свое время родители смогли дать ему хорошее образование. А позже Гас помог его отточить… Невольно ему подумалось, что было бы забавно оказаться вместе с ним на похожей вечеринке. Гас бы точно оценил и музыку, и шампанское, одна бутылка которого стоит дороже всей их шхуны. Он бы намного лучше и благороднее выглядел бы в римской тоге, чем Люр. И стоять с ним рядом, с его рукой на талии, точно было бы приятнее. Может быть, когда-нибудь, после войны… — Я был просто поражен, когда тебя увидел, — комендант придвинулся теснее, его рука на поясе Генри сжалась. — Как тебе удалось? — Мистер Хэрон может достать Луну с неба или воду в Сахаре, не говоря уж о костюме, — Генри улыбнулся уголками губ, напоказ поправляя и разглаживая свое одеяния. — Тебе нравится? На нем была короткая, до колен, белая туника, алый плащ, застегнутый на плече пряжкой-фибулой и легкие, состоящие только из ремешков, сандалии. В самый первый момент, когда Генри только вошел, Люр уставился на него, словно бы тот был голым, и, пока не закончился танец с Марджори, не сводил с них тяжелого взгляда. Такой костюм был спонтанной идеей Хейса, благодаря Хэрону им удалось его получить, и похоже, это было верным решением. — Очень, — Люр щелчком пальцев подозвал официанта и забрал с подноса очередную пару бокалов. — Но плащ, как мне кажется, лишний. От Генри не укрылось, что постепенно, один маленьких шаг за другим, они оба перемещаются в плохо освещенный угол, прочь от остальных гостей. Люр медленно оттеснял его подальше от любопытных взглядов. — Да, мне немного жарко, — Хейм потянулся к пряжке, но комендант сделал все за него. Застежка щелкнула, шелковистая ткань заскользила по предплечьям, а за ней и руки Люра. Будто бы случайно, погладили от плеч до локтей. От Генри не укрылось, что пальцы коменданта подрагивали, не иначе, от нетерпения. — Мне тоже очень по нраву твой костюм, — он сделал над собой усилие и проникновенно заглянул Генриху в глаза. — Прямо не Цезарь, а Юпитер. — Юпитер, который нашел своего Ганимеда, — Люр погладил его по скуле, осторожно, кончиками пальцев, и неожиданно больно вцепился в подбородок. — Я знаю поэму, которая интерпретирует эту легенду, — Генри облизал губы, не сводя с него глаз. — «Der Erlkönig». Обожаю немецкую поэзию. И, полностью перейдя на немецкий, начал декламировать: Wer reitet so spät durch Nacht und Wind? Es ist der Vater mit seinem Kind; Er hat den Knaben wohl in dem Arm, Er faßt ihn sicher, er hält ihn warm. «Mein Sohn, was birgst du so bang dein Gesicht?» — «Siehst, Vater, du den Erlkönig nicht? Den Erlenkönig mit Kron und Schweif?» — «Mein Sohn, es ist ein Nebelstreif.» В душе Хейс смеялся над стариком, наверняка вообразивщим себя сейчас тем самым всегомущим Лесным царем, но молодой человек ничем себя не выдал. Комендант быстро включился в игру и подхватил, ощупывая его торс и то и дело запуская руки под тонкую ткань: «Du liebes Kind, komm, geh mit mir! Gar schöne Spiele spiel' ich mit dir; Manch' bunte Blumen sind an dem Strand, Meine Mutter hat manch gülden Gewand.» Генри опустил глаза и продолжил, теребя складки тоги Люра: «Mein Vater, mein Vater, und hörest du nicht, Was Erlenkönig mir leise verspricht?» — «Sei ruhig, bleibe ruhig, mein Kind; In dürren Blättern säuselt der Wind.» Люр еле заметно толкнул его еще дальше от посторонних глаз, в тень: «Willst, feiner Knabe, du mit mir gehn? Meine Töchter sollen dich warten schön; Meine Töchter führen den nächtlichen Reihn, Und wiegen und tanzen und singen dich ein.» Очень невовремя Генри вспомнились сторочки из писем коменданта, не сулящие ему ничего хорошего, но продолжил, бросая на Люра соблазнительные взгляды из-под опущенных ресниц: «Mein Vater, mein Vater, und siehst du nicht dort Erlkönigs Töchter am düstern Ort?» — «Mein Sohn, mein Sohn, ich seh es genau: Es scheinen die alten Weiden so grau. –» Голос немца охрип, он приблизился настолько, что они стояли почти вплотную: «Ich liebe dich, mich reizt deine schöne Gestalt; Und bist du nicht willig, so brauch ich Gewalt.» Поэма оборвалась. Поцелуй получился жестким и требовательным. Хейс почувствовал, что касается лопатками стены, а тело коменданта вжимается в его собственное. Здесь было еще темнее, да и пьяные гости все до одного были заняты исключительно собой. Генри старался играть убедительно, но когда бедро Люра втиснулось между его ног, а к животу прижался чужой стояк, чуть было не запаниковал. «Он ждет от меня того же! Я же тут всю дорогу кокетничаю и делаю комплименты, «Энрико» уже сгорать должен от желания раздвинуть ноги». Переведя дыхание в тот короткий момент, когда Люр оторвался от его рта, Генри прикрыл глаза и поцеловал коменданта сам. Молодой человек старался изо всех сил не думать о том, кто сейчас его целует. Вместо этого он представил того, кого хотел бы целовать. Гас, наверное, не торопился бы. Их губы соприкались бы сначала медленно-медленно, потом поцелуй постепенно стал бы глубже. Генри застонал, представив, что это язык Гаса сейчас таранит его рот, что это его пальцы сначала поглаживают затылок и шею, а потом слегка сдавливают ее. Черт, да с ним это было бы в миллион раз горячее! Перед закрытыми веками замелькали соблазнительные картинки. Воображение Генри дорисовало то, чего ему не хватало: как борода щекочет лицо при поцелуе, запах сигар, которые любит Гас, его одеколона. Вместо римской тоги кончики пальцев ощущали мягкую шерсть вязаного свитера и спутанные ветром кудри вместо коротких прямых прядей. Не понадобилось много времени, чтобы член встал «по стойке смирно». Почувствовавший это Люр прижался еще сильнее и начал тереться о Генри. Хейс пришел в себя, потому что оркестр заиграл что-то знакомое, а на сцену вышла Марджори. Все внимание обратилось на нее, как по команде. То, что нужно, чтобы под шумок исчезнуть. — Здесь становится слишком шумно, — Люр смотрел на него потемневшими от возбуждения глазами, — нам лучше переместиться в более приятное место. Там я в удовольствием дослушаю эту балладу в твоем исполнении. — С удовольствием ее дочитаю, — Генри чмокнул его куда-то в скулу и провел ладонью по складками тоги на груди немца. Они быстро удалялись с шумной вечеринки к выходу, там, как говорила Марджори, к большому залу примыкало несколько небольших кабинетов, где можно было уединиться. Вдруг Генри заметил какую-то ссору почти у дверей: нескольких офицеров и солдата со следами побоев на лице. Тем временем, Марджери на сцене танцевала так, что все мужчины смотрели на нее влюбленными глазами. Хейс нахмурился: она явно пыталась отвлечь всеобщее внимание от этой перепалки. — В чем дело? — комендант недовольно глянул на командира испанского гарнизона, стоящего тут же. — Небольшое непонимание, — заволновался тот. — Прибыли запоздавшие новобранцы, а этот чертов баск не говорит ни на одном языке, кроме своего наречья. Черт бы меня побрал, если я знаю, что он хочет! — Энрико, ты же жаловался мне, что в гарнизоне нет твоих земляков и тебе не с кем поговорить. Выясни, что ему нужно, — комендант сделал приглашающий жест рукой. Но не успел похолодевший Генри хоть что-то сказать, как солдат затараторил: — Ni Elizondo pribatua naiz, Enrico, erasopean nago! Bera da! Секундная растерянность Хейса выдала его лучше любых слов. — И что ты скажешь на это, мой милый мальчик? — во взгляде Люра заблестела сталь. — Зря я не сделал контрольный выстрел! — Генри рванулся к двери, но его уже хватили две, а может три пары рук. В живот врезался чей-то кулак, потом ему врезали ребром ладони по шее и носком сапога в висок. Сознание поплыло и отключилось.