Blown

Тим поворачивает ключ в двери так тихо, как только может, прислушиваясь к каждому шороху. Левую скулу саднит, костяшки правой руки ноют, и, даже пытаясь прокрасться домой в тишине, он не устает корить себя за невнимательность на дежурстве. Размяк. Растерял хватку за время работы под прикрытием — пусть немного, но этого хватило. Обычно ссадины сходят за пару дней сами, но теперь он заезжает в аптеку, просит там сильную заживляющую мазь и, осознавая собственную наивность, верит в чудо и исчезновение всех следов на лице к утру. К утру — потому что в окнах дома уже темно, и Тиму трусливо хочется, чтобы Чен уже крепко спала. Желательно, не в его комнате, а в своей (эта мысль кажется подловатой), чтобы она случайно не проснулась раньше и не увидела его разноцветное и опухшее еще сильнее со сна лицо. Он не знает, почему ему так важно, чтобы Люси не увидела ссадин. Когда он пытается задать себе этот вопрос на шоссе по пути домой, машину становится сложно удерживать посередине полосы — ее качает то влево, то вправо, и самого Тима тоже качает. Влево — когда он вспоминает отца, орущего на него из-за синяков после школьных драк и заставляющего тренироваться все больше и больше, чтобы в следующий раз он ударил противника сильнее, а сам успел увернуться от ответного удара. Вправо — когда в голове всплывают слезы и поджатые губы матери, смотрящей исподлобья и тихо умоляющей его избегать конфликтов. У дома стоит вторая машина. Тим замечает ее слишком поздно, погруженный в свои мысли, и уже повернутый в скважине ключ заедает. У машины низкая посадка, свет ближайшего фонаря отдается неровными бликами на помятых, но идеально залакированных боках. За лобовым стеклом виднеется тонкий обод большого руля. Наконец взгляд Тима упирается в поблескивающую округлую эмблему на длинном остром бампере, и он чувствует, как противно саднит ссадина на скуле, когда брови сами собой взлетают вверх. Датсун 280Z. Чен удивляет все больше и больше, и следом удивляет он сам: как тогда, в суматохе стрельбы, он не заметил этого яркого рыжего цвета? Размяк, и в самом деле размяк. А потом что-то щелкает, и рука в порыве внезапной настороженности тянется к так и не снятой с пояса кобуре — Тим привык не откладывать оружие слишком далеко. Он не мог не заметить цвет автомобиля. А что это значит? Что это не тот автомобиль. Дверь открывается бесшумно, и Тима встречает пустая темнота — ни клацанья когтей, ни приветствия. Пистолет надежно лежит в отчего-то потеющей ладони, и свободная рука сначала дергается к выключателю, а потом замирает. — А я думала, что это у меня паранойя, — раздается из темноты уже хорошо знакомый голос с сонной хрипотцой. Тим вздрагивает всем телом, моргает и опускает руки. — Чья машина стоит у дома? — спрашивает он вместо приветствия. — Моя, — со спокойным удивлением отвечает Чен, и Брэдфорду наконец удается рассмотреть очертания девушки — она полусидит на диване спиной ко входу. — Это не та машина, на которой вы с Харпер были в тот день. Кобура холодная, и кнопка на ней защелкивается с металлическим звуком. Тим тут же машинально ее расстегивает. — Моя в тот день не завелась, — просто объясняет Люси, по-прежнему не оборачиваясь. — Я была на машине Тамары. — И часто она не заводится? — Довольно часто, — пауза. — Но я все равно ее люблю. Наконец слышится клацанье когтей — тень Коджо отделяется от дивана, потягивается и направляется к Тиму, у которого от этого окончательно что-то внутри разжимается. День, конечно, был дерьмовый. — Если ты не включаешь свет из-за того, что не хочешь, чтобы я увидела твое побитое лицо, то я уже все знаю, — заявляет Люси, когда Брэдфорд наклоняется, чтобы потрепать Коджо по голове. Это неожиданно. Во-первых, потому что Тим уже успел забыть о ссадинах из-за автомобиля, во-вторых, потому что уверен, что сам ничего ей не говорил и ни с кем с участка Чен в прошедший день не сталкивался. По инерции трепля пса по выдающемуся лбу, Брэдфорд поднимает глаза и упирается взглядом в проступающий в темноте все четче силуэт Люси. — Прости, что? — Я уже знаю, что у тебя разбито лицо, — услужливо повторяет девушка так громко и четко, как будто бы говорит с ребенком. Возможно, Тиму кажется, но в ее голосе проскальзывает смущение. — Мне написала твоя коллега, подумавшая, что я переживаю из-за того, что ты не вернулся домой вовремя. — Леблан? — Да. Катрин бывает совершенно неугомонной. — Не то чтобы мое лицо прямо разбито, — обреченно выдыхает Тим и, не тратя больше времени, тянется к выключателю. Зажегшийся под потолком свет слепит глаза, и следующую реплику он произносит, моргая и щурясь: — Так, получил пару раз кулаком. Потерял хватку, пока был под прикрытием. Люси наконец оборачивается, приподнявшись на локтях. Быстрого взгляда на нее Тиму хватает, чтобы понять, что он был неправ — она не спала; по крайней мере, если и спала, то давно проснулась. У Чен уверенные движения и бодрый задумчивый взгляд. Когда он упирается в Тима, тот поневоле замирает и покорно ждет, пока Люси закончит его рассматривать, но не выдерживает: — Все не так плохо, — неловко нарушает он молчание. Чен в ответ серьезно кивает, отводя наконец глаза и усаживаясь поудобнее: — Я патрульная, Тим. Я хорошо знаю, что все не так плохо, — пауза. — Вообще, конечно, странно. Мне всегда казалось, что в драке по лицу получают, в основном, люди вроде меня. Один раз еще могут случайно заехать, но тебя явно ударили раза три. Выражение ее лица быстро теряет всякую серьезность, и последнюю фразу Люси произносит с доброй и сочувствующей усмешкой, а потом, поймав его вопросительный взгляд, поясняет: — Люди вроде меня — это низкие. Так что случилось? Внутри Тима ворочается и тут же затихает обида. Добрая насмешка Чен звучит неприятно, но особой силы не имеет — видимо, от нее вообще ничего обидное не задевает по-настоящему. Бросив ключи на полку у входа, Брэдфорд одной рукой продолжает трепать за уши Коджо, а другой спускает с плеча тяжелую спортивную сумку. — Соседи пожаловались на шум, — начинает говорить он, когда сумка тяжело и гулко бухается на пол. — Я приехал на вызов один, а там в квартире два пьяных бугая чистят друг другу морду. Оба едва на ногах держались, и я подумал, что смогу разнять. Смог, но вышло вот так, — и, красноречиво описав круг рукой вокруг лица, Тим наконец доходит до кресла и опускается в него. Люси смотрит на него странно — ее взгляд до боли напоминает тот, которым смотрела на него Изабель, когда он делал что-то не так. Нахмурившись, он замирает в кресле, так и не устроившись в нем удобным образом, и прокручивает в голове все сказанное, а потом, ничего плохого в своих словах не найдя, прямо уточняет: — Я сказал что-то не так? Люси вопрос удивляет, и на мгновение ее левая бровь приподнимается. На смуглом лице отражается переживание, отдаленно похожее на смятение, но потом она все-таки берет себя в руки и отвечает, по-видимому, не находя внутри себя желания юлить: — Просто ты использовал слова, которые я от тебя пока не слышала. Еще раз прокрутив в голове сказанное, Тим чувствует, как начинают пылать его уши. Пропасть, которую он иногда чувствует, смотря на Чен, внезапно разрастается до пугающих размеров, и он обнаруживает себя на самом ее краю — со своим «бугаями», которым можно «начистить морду», и со своими ссадинами. Видимо, какая-то доля наваждения отражается на его лице, потому что Люси тут же серьезнеет и подается вперед — ее маленькая теплая ладонь тут же накрывает пальцы его правой руки. Костяшки на них сбиты дракой. — Но это не плохо, прости, я плохо выразилась, — примирительно и медленно произносит Чен, потом смущается и добавляет: — Звучу как настоящая зануда. И пропасть волшебным образом немного сужается.

***

Следующая неделя проходит странно. У каждого дня Люси существует четкое расписание, отклоняться от которого получается едва ли на миллиметр. Распорядок прост, понятен и разделяет время на три очевидные части: на утро, день и вечер. По утрам девушка медленно просыпается и наблюдает за сборами Тима: опустив ресницы, рассматривает его фигуру в полутьме спальни, вдыхает запах его пота после пробежки и пока стесняется, но очень хочет провести ладонью по мокрому после душа по-армейски короткому ежику волос. Она пьет свой чай (иногда — кофе), аккуратно расхаживается, чтобы швы не болели от движений, старомодно пролистывает утреннюю газету, пока Тим кружит по дому во влажной футболке и постоянно натыкается на преданно таскающегося за ним Коджо. Днем Люси делает то, что в мыслях называет работой — ищет Розалинд. Страницы интернет-форумов сливаются в одну, предосторожность напоминает о необходимости сохранять полную анонимность, а в сохраненном в папке с фильмами файле "список сериалов" бегут выровненные строчки предположений и находок. Ей кажется, что дело движется: количество строчек растет, она постепенно запоминает основных действующих лиц сайтов и форумов, и в ее голове вот-вот оформится какое-то понимание, которое можно только покорно ждать. По вечерам Люси влюбляется. Она чувствует, как постепенно сокращается дистанция между ней и Тимом, и это пугает ее и завораживает одновременно. Они чаще обнимаются, чаще смеются, хотя больше не целуются — как будто бы вот тогда, на диване, был самый подходящий момент, а теперь ничего даже отдаленного близко не возникает. При этом каждый раз, возвращаясь с работы, Тим легко касается губами щеки Люси, а Люси радостно это касание возвращает. Она тонет в этих отношениях (в том, что это отношения, сомневаться теперь не приходится), и ей нравится в них тонуть, нравится настолько сильно, что постепенное восстановление после операции разочаровывает. Выздоровление маячит впереди угрожающим барьером, который придется взять и после которого придется жить — ходить на работу, решать что-то с квартирой, пытаться налаживать отношения с Тамарой, возвращаться в физическую форму. А жизнь, как известно, не позволяет роскоши тонуть. Но после вечеров приходит ночь, ночь сменяет утро, утро — день. И днем Люси раз за разом открывает ноутбук и тихо-тихо признается себе в том, что немного скучает по мониторам полицейского участка, треску рации и свободе движения. Время летит. После покушения на Тамару суеверный собственник сбрасывает цену еще ниже, стремясь удержать съемщицу, и Чен, продолжая платить аренду, встречает ноябрь в доме Брэдфорда. Туманными утрами она сидит на крыльце, ожидая его с пробежек, борется с желанием начать украшать его дом к Рождеству и совсем не думает о том, что до допуска назад к службе остается совсем мало времени.

***

Чен позволяют вернуться на работу с 12 ноября — Тим, получив от Люси короткую смску, смотрит на это число, как будто бы оно под его взглядом исчезнет. Но оно никуда не пропадает, и единственным достигнутым эффектом является недовольство водителя стоящего за ним на светофоре автомобиля — сигнал успел смениться на зеленый. Уже после окончания патрулирования, сидя в раздевалке, Брэдфорд опять открывает сообщение, тратит несколько минут на тупое его перечитывание, а потом все-таки отправляет ответное «поздравляю», вздыхает и откладывает телефон. Видимо, стоит купить торт или цветы. Подловатое нежелание того, чтобы Люси выздоровела, поднимается из-за всех других мыслей, как делает это слишком часто. Конечно, он не думает, что ее выход на работу разрушит их отношения, — он не так наивен, — но по этой же самой причине ему и не кажется, что все останется неизменным. А сейчас все идеально. Мир Тима на самом деле восхитительно упорядочен и уютен. Он просыпается в одной кровати с Чен, выходит на пробежку с Коджо, едет на любимую работу и возвращается домой к горячему ужину, чтобы опять чувствовать тепло Люси и разговаривать с ней на сотни различных тем. Эти странные непонятные отношения не держатся ни на чем кроме эмоций — они не обсуждают деньги, не признаются друг другу в любви или хотя бы симпатии, не занимаются сексом, даже не целуются. Чен просто живет в его доме, нечаянно наполняя его уютом и по-новому рассказывая Брэдфорду о том, как могут выглядеть отношения. Платоническая связь исчерпывающе закрывает все обычные потребности, пьянит Тима и заставляет его думать, что эта пара месяцев — лучшее время за всю его жизнь. И вполне может быть, что так оно и есть. А когда есть идиллия, любое ее изменение грозит разрушением. Это пугает. По пути домой Тим настолько растворяется в своих мыслях, что почти забывает заехать за чем-нибудь для Люси. Ему приходится разворачиваться, возвращаться к ближайшему гипермаркету, а потом бродить между рядами, рассеянно набирая в тележку самые необходимые этим вечером вещи — торт, голубику, малину и зачем-то атрибуты праздников — пару колпаков, ярко-розовые свечи и оленьи рога. Ввалившись в дом, Тим крепко сжимает в левой руке пакет, а в правой — маленькую елку и чувствует себя счастливым идиотом, успешно задушившим неприятные ощущения от благополучного выздоровления Чен. Возможно, если бы он не чувствовал себя таким счастливым, разочарование было бы менее болезненным. Тим видит Люси, стоит ему только войти домой. Она сидит в своем огромном свитере с закатанными рукавами на барном стуле перед раскрытым ноутбуком, и на ее лице застыло выражение радостного шока: глаза широко распахнуты, рот приоткрыт, на щеках играет лихорадочный румянец. Брэдфорд улыбается ей в ответ и успевает только опустить пакет и произнести «Я очень рад, что тебя допустили», когда понимает, что шок и радость обращены не к нему. Взгляд Люси прикован к экрану, и предчувствие огорошивает Тима осознанием мгновением раньше, чем Чен поднимает на него глаза и коротко и емко произносит: — Я ее нашла. Я нашла Розалинд Даер.