Writober-2022

Он перечитывал стихи Юстиниана так часто, что мог бы процитировать любую строчку без запинки, но к разгадке ближе не становился. Белая кожа, светлые волосы — это могла бы быть королева, но тёмные глаза и некоторые другие оговорки скорее опровергали эту версию. Он слушал внимательно всех, кто имел неосторожность обсуждать в его присутствии столичных дам. Но либо возлюбленная Юстиниана избегала общества, либо брат лукавил, пряча реальные черты под выдуманными. Тёмные глаза вполне могли быть синими, а светлые локоны — чернее ночи. Слухи, которым Валентин не хотел верить, намекали, что и сама дама могла оказаться не дамой. Потом наступил День Святого Фабиана. Валентин увидел его, поймал холодный внимательный взгляд — и узнал. Мои глаза в тебя не влюблены, они твои пороки видят ясно. А сердце ни одной твоей вины не видит… и с глазами не согласно. У него не было доказательств, и не могло быть. Не было ничего, кроме тетради со стихами и воспоминаний о мечтательной грустной улыбке. Но Валентин был уверен настолько, что решился подойти в тот же вечер, когда они оказались одновременно в гостиной у Капуль-Гизайлей. Момент был удачным — гости рассредоточились по анфиладе комнат, разбившись на небольшие группки, барон порхал между ними, баронесса блистала, морискиллы пели, а граф Савиньяк устоился с бокалом вина в укромной нише у окна и наблюдал. — Полагаю, представляться нет необходимости, — сказал Валентин, игнорируя все приличествующие прелюдии. — Мне много раз говорили, что я похож на своего брата. Если граф и счёл это дерзостью, вида он не подал, лишь приподнял насмешливо бровь. — В любых цветах Придд остаётся Приддом, — он покачал бокалом. — Однако вы меня заинтриговали столь яростным кавалерийским наскоком. Вы ведь не о погоде подошли поговорить? Вино в бокале было белое, прозрачное, Валентин отметил это невольно, так же как два перстня на правой руке и ухоженные квадратные ногти, и тонкую белую ниточку свежего шрама, уходящую под кружево манжета. Про руки в тетради тоже было — и властные касанья рук меня повергли в трепет и смятенье. Валентин вскинул подбородок и заложил свои собственные руки за спину. — Скажите, граф, вы отвечали на чувства моего брата взаимностью? Он колол наугад и попал — Савиньяки умели держать лицо, но Приддам это удавалось лучше. Тёмные — темней беззвёздной ночи — глаза графа расширились, вся безмятежность из них пропала, словно и не было. — Я предпочту вас не услышать, Васспард, — ответил он холодно, с явным предостережением, но Валентин взгляда не отвёл. — Любовь — недуг. Моя душа полна… томительной, неутолимой жаждой. Того же яда требует она, который отравил ее однажды. Валентин попал, а теперь проворачивал клинок в ране, и пусть это закончится вызовом, но он намеревался сказать всё, о чём умолчал живой Юстиниан, и то, о чём не желал говорить мёртвый. Савиньяк подался вперёд, к его уху, и его шёпот обжёг скулу и щёку. — Хотите обвинить меня в его смерти? — А вы не виновны? Разве не затем вы сблизились, чтобы отомстить семье, убившей вашего отца? — Вы похожи на него больше, чем думаете, — граф качнулся на каблуках назад и криво усмехнулся. — Не ждите от меня ни оправданий, ни сожаления. Но может быть, вы желаете занять его место, Валентин? — Боюсь вас разочаровать, — он тоже усмехнулся, словно отражение в зеркале. — Тогда забудьте, — посоветовал Савиньяк. — Напейтесь, останьтесь на ночь у Марианны, устройте скачки… его мориск ведь у вас? Забудьте или хотя бы попытайтесь. Он отсалютовал Валентину бокалом, вспыхнула мелкая бриллиантовая россыпь в перстне, и откуда-то подскочил барон Капуль-Гизайль: «Господа, вы обязаны высказать своё мнение…» … Будь так умна, так зла. Не размыкай зажатых уст моей душевной боли. Не то страданья, хлынув через край, заговорят внезапно поневоле…