Сердце в ритме скерцо

«Язык музыки» — не просто расхожее выражение. В 1817 г. появились первые эскизы очень своеобразного проекта общепонятного языка - музыкального языка Сольресоль. Его автор - француз Жан Франсуа Сюдр (Sudre, 1787 - 1862), родом из Альби - составил все слова. Помимо семи односложных, из различных комбинаций семи музыкальных нот: в языке 49 двусложных слов, 336 трехсложных, 2268 четырехсложных и 9072 пятисложных. Например, «я» произносится как доре; «ты, вы» - доми; «мой» - редо; доредо - «время», дореми - «день», дорефа - «неделя», доресоль - «месяц», сольляси - «поднимать», силясоль - «опускать»; «я люблю» - доре миляси. Будь его воля, Виктор Львович разговаривал бы только на сольресоле, а особенно часто употреблял выражение: «do-re mi-la-si do-mi», что означает «Я тебя люблю». Интересно, как там его мальчик? Нашёл ли он послание, не захочет ли пойти с ним в администрацию, чтобы уволили? Страшно и волнительно очень. А если просто разобрал вальс, то как его прожил? Будоражит. А ведь занятие только завтра, но желание провалиться сквозь землю, граничащее с желанием воспарить, пришло уже вечером понедельника. Скорее бы вторник...

***

Толя никак не может уснуть, о стенки черепной коробки бьётся слишком большое количество мыслей. Осмелится ли он признаться вновь, точно ли ничего не напутал? Всё покажет время. Сейчас он лишь пытается замереть и максимально расслабиться, чтобы поскорее провалиться в сон. Однако Морфей не спешит забирать мальчишку, и тот переворачивается на другой бок, ведь всё тело успело неприятно затечь. Засыпает. Просыпается, чувствуя, как мурашки душат, изнутри стягивая горло. За окном темно. Должно быть, сейчас где-то пять утра, до времени подъема и сборов в консерваторию осталось немного, можно встать и пораньше. Садится на кровати, берёт телефон в руки и тут же меняется в лице. Цифры на экране выстроились в чёткое время "00:41". Какой кошмар. До утра ещё очень долго, а Карпову просто необходимо отдохнуть. Тратит несколько минут на поход в туалет и возвращается к этой адской пытке. Снова ложится и закрывает глаза, снова пытается уснуть, но всё безуспешно. Тогда он решает немного отвлечься и посидеть где-нибудь в Тиктоке. Нервно. Безумно нервно. Настолько, что начинает трясти, как после приснившегося кошмара, даже холодный пот выступил. А если Виктор Львович отвергнет? Но он же написал... И поцеловал тогда... И на это студент находит контраргумент: "Тебе всё показалось. Ты видишь то, что хочешь видеть". Всё же умудряется уснуть, просыпаясь ещё несколько раз за ночь, а потом и вовсе вскочив за какие-то секунды до будильника и вырубив его, не дав даже ноте мелодии прорваться в воздух. Единственный плюс: спать не хочется совсем. Толю снова начинает трясти, он умывается, достаёт одежду из шкафа и начинает одеваться. Надевает брюки цвета "молочный шоколад", водолазку на пару тонов светлее и рубашку поверх. Распыляет пару пшиков духов на запястья и шею. Заваривает чай в термос и сует в карман заколки с сердечками. Из-за нервов Карпов несколько раз перепроверил портфель, чтобы точно ничего не забыть. Потом пытался сделать на голове подобие укладки, вроде как даже получилось неплохо. Смотрит на часы и понимает, что опаздывает. Вылетает из дома, наспех натягивая пальто и шарф. Вваливается в метро, как коренной москвич. В Петербурге люди не привыкли так торопиться, поэтому идут спокойными колоннами, один Толя протискивается, как самый шебутной с шилом в жопе. По пути в консерваторию забегает в пекарню и берёт шоколадные кексы. Можно было бы и пожертвовать ими, но мальчик никогда не приходил с пустыми руками, а сегодня ещё и день такой ответственный.

***

К Виктору вторник подкрадывается и нападает, точно ловкая кошка. Он надевает чёрные брюки и свитер в мелкий геометрический узор, а под него рубашку белую, как у школьника на линейке, ибо день особенный, даже торжественный. Виктор приходит в консерваторию и начинает ждать ученика, готовя кабинет к занятию. Почему-то подсознательно страшно, что Карпов и вовсе не придёт. Вот почему всегда то, чего так боишься, так легко случается?! Это жутко бесит, педагог мечется по кабинету, надеясь, что юноша всё же придёт, но этого не происходит даже через десять минут, Виктор Львович следит за этим, отсчитывает секунды буквально. Помогают часы на руке и внутренний метроном, развитый просто сумашедше. Но... Чудо! Чудо стучится в его аудиторию, пока педагог уже собирает вещи в дипломат. – Виктор Львович, тысяча извинений... Корчной поднимает на него взгляд карих глаз, думая о том, как хочется прикоснуться к телу, к губам. Ради такого можно хоть каждый день ловить из обмороков, чтобы только трогать, чтобы смотреть на него... Одет с иголочки, ничего необычного, но на нём даже мешок из-под картошки будет выглядеть лучше, чем дорогущая тряпка на ком-то другом. – Ничего, Толенька, пришёл хоть. – с добродушной улыбкой произносит Виктор Львович, сразу переходя к делу. – Как тебе вальс? Очень уж интересно, что любимый человек думает о том, что было написано только о нём и только для него. Виктор Львович встаёт со стула, подходя к Карпову почти вплотную, очень уж хочется быть рядом, вдыхать запах его парфюма и чувствовать, что он вдыхает аромат кофе с примесью табака. Хочется ещё многого, но ум хоть и не настроен на точности, понимает, что этого многого можно ждать только во снах, после которых вновь нужно под холодный душ... – Вы прекрасно написали, мне понравилось, я даже выучил! – говорит так, будто не нашёл того посыла, что туда вложили. Хотя мальчик пока до конца не уверен, точно ли не было то признание дурацкой шуткой, точно ли Виктор Львович не решил просто расписать карандаш о бумагу таким интересным способом? Душу изнутри рвёт на мелкие кусочки, близость Корчного сводит с ума, а собственная нервозность чуть не доводит до повторного обморока. Нет, всё, решено, пора действовать. Достаёт из рюкзака ноты, аккуратно сложенные в файлик, находит заветные слова и показывает на них пальцем. Смотрит в глаза и улыбается, всей душой улыбается, пока изнутри пожирает страх. Если Корчной ничего не поймёт, то Толя кричать о своей любви готов, хотя кричать здесь будет глупо, но он признается ещë тысячи раз, если понадобится. Долго терпел, очень долго, а сейчас сил нет, вот совсем не осталось. Да и за каникулы в Москве юноша понял насколько тоскует, а когда увидел признание в сердце вселилась надежда. Пожалуйста, Виктор Львович, скажите, что это правда... Педагог смотрит на Толю с удивлением во взгляде, ведь он показал на его послание и улыбнулся так тепло и ласково. Неужели, это взаимность? Хотя, если помнить слова Карпова, то всё уже давно взаимно и можно было не ждать этих допов, решить всё тогда, сразу после концерта. Каким же дураком был, а, Вить? И, возможно, остаёшься им и до сих пор, ведь, несмотря на остатки сомнений, берёшь юношу за подбородок и притягиваешь к себе нежно-нежно, чтобы повторить поцелуй перед Новым годом, пока молишься всем богам, чтобы всё было хорошо. Я дрожу, по коже холод, Но то не мороз. Так это знакомо, Словно отблеск неуловимых грёз. Знаю, близко ты, Словно друг старинный мой. Я вернулась, Наконец пришла домой. Поцелуй опять длится пару секунд буквально, но он уже чуть более сумашедший, нежели тогда. Толя чувствует, как сухие табачные губы Корчного накрывают его собственные, горячую руку на подбородке, и его намного ведёт. Наглость – второе счастье, да? Если это так, то Корчной сейчас на вершине. Отстраняется с немым вопросом в глазах, ему нужна взаимность, нужен ответ. А на губах фирменная улыбка, типичного Корчного, уверенного и взрослого, хотя внутри бушует пожар невинной юности, который трепещет и колышется, точно от ветра, надеясь, что его не затушит бренность бытия. Карпов продолжает смотреть на педагога, оголяя душу и говоря: "Смотри, что у меня внутри". А внутри у него безграничная любовь, тепло и детская непосредственность. И он весь такой только для него, для Витеньки. Я стояла, словно крепость, Храня тайну много лет. Я тебя пойму, Так выйди же на свет... Оба молчат, обоим страшно, оба ничего не понимают, но уже всё давно прекрасно поняли. Где же ты? Мне больше не страшно! Пред тобой стою гордо я. Ты тот ответ, что искала я, Знак мне подай. О, где же ты? Дай увидеть тебя. – Мне это точно снится, – грустно усмехается педагог, глядя прямо в зелёные глаза.– Но если это сон, то я имею право на всё, чего желаю, верно? В карих глазах надежда теплится, которую невооружённым взглядом заметить можно. Витя стоит вплотную до сих пор, желая прижать и прижаться, но всё ещё думает, что он спит, что это шутка всё, что не может оказаться Карпик таким. Толя понимает, что не сможет сейчас вот так всё оставить, как бы сильно не хотелось сбежать, он делает шаг к Виктору и берёт его за руку. Выйди ко мне, Двери открой. Столько ждала Встречи с тобой. Губами щипает кожу на запястье, показывая, что это вовсе не сон, хоть самому не верится. Боль от укуса заставляет немного дëрнуться. Смотрит в глаза так жалобно, что мужчине сразу хочется его приласкать. Мальчик встаёт на носочки и осторожно касается губами губ. Это действует, как кислородная маска, так хорошо и легко. И вроде бы всё уже понятно, но обоих кроет неуверенность, и они должны помочь друг другу от неё избавиться, либо так и страдать по разным квартирам Питера, тайно желая хотя бы пальцев коснуться на каждой паре и каждых допах. Ещё чуть-чуть и точка невозврата будет пересечена, они не смогут больше сделать вид, будто ничего не было. Этого и хочет юноша, но всё сейчас в руках Корчного. Поцелуй, лёгкий и нежный, дарящий крылья и желание дышать, но при том и желание вырвать свои лёгкие, чтобы кислород был не нужен, и можно было наслаждаться этими губами вечно. Они сухие, но нежные, притом сладкие до чёртиков, а ещё в них въелся вкус чая так, что просто прекрасно. Виктор надеется, что и его губы так же прилипнут вкусом к устам юноши. Но Корчному мало. Касание становится глубже, смелее, он буквально исследует рот, который вытягивал из себя ноты на хоре, пока осторожно и даже немного неловко ведёт ученика к своей кафедре, чтобы посадить туда, как куколку, даже от желанных губ не отрываясь. Карпов позволяет творить с собой всё, что вздумается а потому руки тоже идут в ход, хоть раньше Виктор Львович постеснялся бы любого прикосновения, посчитав, что студент не педик, но это так. Они оба – нормальные! Ладони блуждают по рукам, торсу и коленям, исследуя всё то, чего так желал педагог. "Ушёл в отрыв" Именно, ушёл, потеряв крышу по дороге и оставив в мечтах только эту сцену. Ждал её смертельно, а теперь со смертельным трудом заставляет себя отстраниться, ибо лёгкие всё ещё есть в груди и нужно дышать. Дышит не как музыкант. Шумно, немного устало даже. Хочется от переизбытка чувств глаза к потолку, а они не отрываются от Толи, будто на "момент" приклеены. Ну нельзя от такого никуда... – А теперь мне не верится, что это всё реально...– полушёпотом говорит мальчик, рассматривая тёмные волосы своего партнёра. Ему всё ещё безумно страшно. Пусть Виктор бросит его прямо сейчас, пока он ещё не успел к нему привязаться, если вдруг всё это глупая шутка. Но это не может быть шуткой, подделать этот блеск в глазах невозможно. Он любит искренне. Карпов поджимает губы и выжидает, что будет дальше, не имея возможности даже подвинуться. Теперь в обморок можно упасть не от усталости, а от волнения и шикарности мужчины напротив. Не веришь? Заставим поверить. Мужчина видит, как у мальчика всё сжимается и поджимается, ему явно страшно, а если так, то нельзя бояться самому, иначе останутся два комка нервов, которые и слова друг другу сказать не могут. Виктор никогда не был мастером любовного слова, привык свои чувства показывать, а не озвучивать. Поэтому, сейчас сильные руки властно ложатся на талию, оглаживая кожу через ткань, пока карие глаза продолжают изучать лицо напротив, такое милое и невинное, что даже кажется, что Корчной совращает ангела. Даже не хочется чего-то грубого, наглого. Оно будет потом, в этом отчего-то сомнений нет, поэтому Витя начинает покрывать лёгкими поцелуями лицо юноши, доказывая всё, что можно доказать этим. – Теперь веришь? – ласково спрашивает педагог, отстраняясь от кожи, чтобы в глаза смотреть. – Мне всегда казалось, что у композиторов фантазия богатая... – и усмехается по-доброму, так только он может. – Верю...– искренне говорит Толя, стараясь себя сдержать. Очень хочется прижаться, но кажется, что педагог не одобрит таких касаний, но он же вроде как совсем не против, если будет надо, скажет, что не стоит трогать его. Поцелуи такие нежные, хочется расплакаться, да и просто выпустить всё это напряжение, но Карпов улыбается, смотрит в глаза. Бархатный голос ласкает слух, его хочется слушать бесконечно. Вдруг обнимает за шею, прижимаясь щекой к плечу, как же приятно пахнет от Виктора Львовича, остаётся лёгкий страх, что юношу прогонят, но он пустой и с каждой секундой нахождения рядом с Корчным, Толя становится в этом всё увереннее. Виктор Львович живёт этим моментом сейчас, дышит им вместо кислорода, вдыхает аромат макушки Карпова. Сладкий такой... Так хочется его целовать снова и снова, касаться живого искусства губами, руками, всем, чем дадут коснуться. – Ты такой сладкий, – нежно выдыхает педагог, продолжая втягивать носом запах русых волос. – Съел бы тебя, как булочку, но не могу... Люблю ведь. У Корчного сложно с этими прямыми признаниями, словами. Ему проще высказать намёком или, если понадобится, написать целую оперу для любимого человека. Он на всё готов, если речь о дорогих людях, а Толя за эти несколько месяцев знакомства стал дороже всего. Ради него на пары, ради него за инструмент, ради него не спать ночью. Всё для него, ведь, кажется, что иначе любовь получить и нельзя. Руки обвивают талию всё крепче, хоть и остаются нежны. Теперь можно выдохнуть. Впереди их ждёт очень интересная жизнь, а сейчас можно просто расслабиться.