Антипод.

* * *

      — Дядя Чонгук?.. — Виён спускается со второго этажа вниз, сонно зевая, опускает грустный взгляд и поправляет на себе чёрную футболку с логотипом одной из любимых рок-групп, на ходу заправляя её в рваные джинсы тёмно-серого цвета, сбоку которых поблёскивают серебристые цепочки. — Доброе утро, — она подходит к большому обеденному столу, отодвигает стул и присаживается, склоняясь над тарелкой с завтраком.       — Доброе утро, Виён, — Чон отпивает горячий ароматный кофе. — Как спалось?       Девочка тяжело вздыхает, берёт в руку вилку и принимается ковыряться ею в еде.       — Я хотела поблагодарить вас, что так тепло меня приняли и разрешили погостить у вас, дядя Чон, — бросает на него робкий взгляд. — Но…       — Но? — хмыкает Чонгук, замечая, что Виён явно хочет что-то сказать, но мнётся.       — Я понимаю, что… доставляю вам только лишние проблемы. У вас и своих хватает… — машинально поглядывает на пустой стул, на котором обычно сидел Тэхён, пока он был дома, а после на заметный зарубцевавшийся шрам на щеке Чона.       — Хочешь поговорить о моём супруге? — запросто улавливает её посыл. — Полагаю, у тебя есть вопросы ко мне. Спрашивай. Не бойся.       Виён тычет вилкой в только что приготовленный омлет, нанизывая небольшой кусочек, но аппетита нет совершенно.       — Как он?.. С ним всё в порядке? — с искренним беспокойством.       — У Тэхёна тотальная амнезия, — начинает пояснять ей Чонгук. — Возникшая в результате аварии. То, свидетелем чего ты стала ночью, является неизбежной реакцией организма на травмирующие его события. Именно поэтому он сейчас находится в больнице.       — Амнезия?! — удивлённо переспрашивает, распахивая тёмные глаза с длинными накрашенными чёрной тушью ресницами. — Он ничего не помнит?! Совсем?..       — Верно, — кивает ей господин Чон. — Ничего, что было с ним до аварии.       — И это навсегда?! — с явным замешательством и вместе с тем интересом.       — Время покажет.       — Наверно, ему очень грустно… И очень страшно… Ведь не помнить себя… — ёжится. — Бр-р-р-р… И врагу не пожелаешь такого, — лицо Чонгука меняется, становится более суровым, а взгляд при этом тускнеет, словно только что ему напомнили о чём-то очень важном для него, но слишком печальном. — Простите, — Виён это замечает. — Я не хотела…       — Да нет, ты права… — отзывается Чон, глядя в пустоту перед собой.       — Я никогда не лежала в больнице, но уверена, что там до ужаса скучно, — подхватывает она. — Быть может, нам его навестить? — предлагает с энтузиазмом в голосе. — Наверно, он безумно скучает по вам, дядя Чонгук… Скучает по дому, — окидывает взглядом просторную столовую, залитую яркими лучами утреннего солнца. — У вас очень крутой дом. Огро-о-о-о-менный такой, как целый дворец! Скучает по своей собаке… — вздыхает. — Надеюсь, он скоро поправится…       Режет слух. Каждое слово режет слух господина Чон, попадая прямо в цель. Забавно… С каких пор подобные мелочи стали задевать его? Скука, тоска, собака, дом. Всё это на протяжении долгих лет казалось таким незначительным и жалким, но сейчас, стоит только поставить рядом с этими аспектами имя Тэхёна, и картина вдруг резко меняется. Искажается. Переворачивается на сто восемьдесят градусов, становясь безобразно мрачной.       Отзывается…       Где-то на самом дне каменной души, но всё же трогает Чонгука. Почти невесомо. Еле касаясь. Но достаточно для того, чтобы вызвать трепет. Так непривычно. До жути. И вместе с тем так… важно и хрупко, что хочется это сохранить.       — Виён?       — Да, дядя Чонгук? — тут же отзывается девочка, поворачиваясь к нему.       Решение уже принято. Оно было принято сразу же, как только Чон узнал о смерти лучшего друга. Осталось лишь его озвучить. Сейчас.       — Мои люди уже начали подготавливать документы, чтобы я мог оформить опекунство над тобой, — хмыкает господин Чон, с интересом наблюдая за её реакцией. Испугается ли? Смутится? Или наоборот обрадуется? — Да, я никогда не смогу заменить тебе родного отца, как и мать, но я постараюсь сделать всё, чтобы ты…       — Я согласна! — Виён, даже не дослушав, вскакивает со стула и наспех, будто за ней гонятся, бросается в сторону Чонгука, крепко обнимая его за шею. — Я согласна, дядя Чонгук! — вот-вот заревёт, хотя Чон успел для себя отметить, что со дня похорон не видел ни разу, чтобы девочка плакала. — Вы правда это сделаете?! — прижимается к нему ещё плотнее. — Правда, дядя Чон?! А… А Тэхён? Тэхён не будет против? — с такой искренней надеждой в звонком голоске.       Чонгук еле заметно улыбается и проводит ладонью по её чёрным гладким волосам, чуть касающихся плеч. В глубине души он ожидал другой реакции. Скорее, страха и стеснения. Но она так быстро согласилась… Словно ждала этого. Будто сама хотела, но не решалась спросить или хотя бы намекнуть.       — Правда, — довольно кивает господин Чон, рассматривая юное лицо перед собой с дерзким и вызывающим макияжем в тёмных оттенках. — Тэхён не будет против. Не беспокойся об этом. В таком случае, — с заметным энтузиазмом, будто только что заключил выгодную сделку. — Сегодня мои люди сделают запрос в школу в Лондоне, в которой ты учишься, чтобы мы могли как можно скорее перевести тебя в учебное заведение в Сиднее. Пропускать учёбу нежелательно, Виён. В последнее время навалилось слишком много дел, — участливо. — Мы мало с тобой разговаривали. В том числе и о том, что произошло с твоими родителями. Я не хочу, чтобы ты замыкалась в себе. Я хочу, чтобы ты доверяла мне и могла искренне поделиться всеми своими мыслями, хорошо?       Она молча и застенчиво кивает, смахивая с бледных щёк слёзы. Но говорить особо нечего. Не о чем. Мыслей нет. Во всяком случае, боль потери не ощущается так остро, как должна. Скучает ли она по отцу и матери? Скорее, нет, чем да, ведь последние годы они жили в разных странах и виделись не так уж и часто. И Виён это вполне устраивало. Намджун подстраховался, отправив дочь в Европу под предлогом получения элитного образования, ведь, работая с господином Чон, никогда не знаешь, чем придётся рискнуть.       Намджун потерял дочь ещё до того, как не успел ей сказать, как сильно он её любит.       

* * *

      Изнурительная неделя. Настолько, что Чонгук готов на стены лезть от тоски. Скучать — не свойственно для него. Незаменимых ведь нет. Тосковать, периодически окунаясь в воспоминания и ловя минорные ноты настроения, — ещё позволительно для человека его полёта, но чтобы вот так вот изводить себя час за часом — кромешное безобразие. В его случае, это потеря самоконтроля. И он это признаёт. Чонгук на физическом уровне ощущает потребность в Тэхёне. Мучительно сильную. Такую, что, кажется, он ощущает, как его позвоночник скручивается в тугой жгут и изнывает тяжёлой болью. Никаких встреч. Никакого контакта. Ни сообщений. Ни телефонных разговоров. Ничего вообще. Гниющая тишина. Это как знать, что ты можешь прикоснуться к любимому человеку в любой момент, но… не можешь. Это уничтожает. Это порождает всё новые и тёмные дыры в душе, отравляя их ядом день за днём. Держаться трудно. За все тридцать шесть лет жизни Чонгуку впервые сложно следовать собственному же придуманному чёткому гениальному плану. Хочется всё бросить к чёртовой матери и рвануть в клинику, плевав на рекомендации и запреты врачей. Хочется к Тэхёну. Так сильно, бескомпромиссно и невыносимо, что все последние дни господин Чон спит с Ван Гогом, позволяя щенку залезать в хозяйскую кровать и ложиться на подушку у самой головы. Хоть какой-то кусочек его. Хоть какая-то частичка его листочка. Это лучше, чем ничего.       И в какой момент он стал так зависим от этого мальчишки? Когда допустил? Как? Почему? В какую секунду разрешил себе расслабиться и поддаться этим непонятным, но таким глубоким чувствам? Что это за чувства? Привязанность? Нужда? Жажда? Страсть? Желание обладать? Или… любовь? Что вообще есть любовь? Способен ли такой человек, как господин Чон, испытывать любовь? Умеет ли любить? Знает ли, что это за чувство? Любили ли его когда-нибудь?       Мрачными вечерами за бокалом рома Чонгук часто погружается в размышления, запираясь в своём кабинете на первом этаже особняка. Тэхён. Намджун. Теракт в его гостинице. Теракт в его гостинице. Намджун. Тэхён. Бесконечный круговорот и попытки найти ответы на каждый из важных и насущных вопросов. И, кажется, единственное, что не даёт окончательно замкнуться в себе и озлобиться — работа, которой навалилось чересчур много. Работа всегда спасала господина Чон…       …если его можно, конечно, спасти.       Полуденное австралийское солнце заливает яркими лучами просторную комнату, проникая сквозь широкое и длинное окно, и переливается красивыми бликами на массивной мебели из красного дерева, создавая свечение почти винного оттенка.       Господин Чон сосредоточенно просматривает очередной договор с застройщиками, выпускает клубы густого сизого сигаретного дыма под потолок и стряхивает пепел в тяжёлую хрустальную пепельницу, стоящую сбоку от него, пока Ван Гог, притаившись у него в ногах под рабочим столом, забавно посапывает и похрапывает во сне.       В кабинете раздаётся телефонный звонок, следом за которым и стук в дверь, после которого на пороге появляется улыбчивый высокий мужчина с папкой в руке.       — Я же сказал, — устало и холодно повторяет Чон, отвечая на вызов, и коротко кивает, разрешая войти. — Это не требует моего вмешательства, — в голосе проскальзывают очевидные нотки раздражения. — Неужели? Ты не мог дозвониться вчера? Когда тебе нужно, ты дозвонишься до меня, будь я даже на другом конце земного шара. Я больше не намерен слушать эти нелепые оправдания, — закуривает вторую сигарету, не успев толком потушить предыдущую. — У меня нет столько свободного времени, чтобы из раза в раз объяснять элементарные вещи, — Чонгук решительно завершает вызов, даже не дослушав несчастного звонившего подчинённого, и поднимает пристальный взгляд на пришедшего, давая понять, что готов уделить ему внимание.       — Господин Чон, документы уже на вашем столе, — кивает на аккуратно сложенную стопку. — Могу я быть ещё чем-нибудь полезен вам? Быть может, будут ещё поручения на сегодняшний день? — растекается в самодовольной ухмылке. — Слышал, что ваш супруг в клинике. Если что-то необходимо, то только попросите меня. Я отнесусь со всем вниманием к любому делу.       — Спасибо, Билл. Это всё. Пока что.       Билл… Билл Скарсгард.       Тридцать три года. Родом из Швеции. Ближайший помощник и доверенное лицо ныне покойного Намджуна и чертовски хитрый юрист, сумевший вытащить из-за решётки далеко не одного ублюдка по локоть в крови. Ценит связи больше, чем деньги. Умеет появляться в правильном месте и в нужное время. Красноречив. Начитан. Вежлив и обходителен. Завистлив, но в его случае это качество, скорее, подстёгивает, нежели омрачает образ. Высокий. Стройный. Светловолосый. Безобразно стильный. Предпочитает французские дома моды. Выбирает парфюм с нотами сандала и кожи. Не курит. Практически не выпивает. Обожает стрельбу из оружия и… Чонгука. В прямом смысле этого слова. Вполне возможно, что в его роскошном доме на Bellevue Hill есть целый иконостас, посвящённый господину Чон. Из всех подчинённых Чона этот — самый преданный. Со стороны вполне могло бы показаться, что он влюблён в него, но это другая степень обожания. Билл, как подросток, восхищающийся кумиром, на которого так хочет быть похожим. И самое ужасное — это искренне и по зову души, а вовсе не из-за страха.       — Хотя… стой. Не всё. Что с моим особым поручением, которое я давал тебе?       — Всё в лучшем виде, — улыбается Билл, подходя к рабочему столу господина Чон, и присаживается в кресло напротив. Без приглашения присесть. Чувствует, что тот открыт к беседе. Мешкать — не в его стиле. — Я подготовил отчёт. Всё как раз-таки в той папке, которую я вам принёс. Признаюсь честно, это было непросто, — напыщенно хмыкает, явно набивая себе цену. — И чертовски дорого. Но в интернете больше нельзя найти ни одного упоминания ни про Акселя Хвана, ни про Чон Чонхёна. Вообще ни одного, господин Чон. Разве что список непонятных статей и сводок, которые не имеют никакого отношения к делу. Мои ребята всё проверили. С разных устройств. С разных IP-адресов. Из разных уголков мира. Людей с подобными именами в интернете не существует. Ни в одной базе. В том числе и в даркнете. Разве что однофамильцы. Но нас это мало заботит.       Звучит чертовски чётко и по делу. Именно так, как нравится господину Чон.       — Уверен?       — Даю голову на отсечение, господин Чон. Я скорее пожертвую собственной шкурой, чем подставлю вас. Уверяю, вам не о чем беспокоиться. Этим людям можно доверять. Они хорошо знают своё дело. А вы, — поправляет на себе приталенный пиджак. — Можете всецело доверять мне. Ваши проблемы — мои проблемы. И я привык решать их сразу и навсегда.       Теперь господин Чон начинает понимать, почему Намджун так нахваливал этого парня. Есть в нём особый азарт, очаровательная исполнительность и преданность делу. И это не может не вызывать довольную ухмылку. Намджун редко ошибался в людях. Ещё реже — подставлял Чонгука. Он выдрессировал достойную замену себе.       — Время покажет, — обыденно хмыкает Чон, поглядывая на циферблат часов на своём запястье. — Необходимо начать подготовку документов для процедуры опекунства над Виён, — напоминает своему новому главному юристу.       — Я уже начал этим заниматься, господин Чон, — учтиво отзывается Билл, на этот раз поправляя тонкий элегантный галстук в тоненькую полосочку. — У меня есть несколько вопросов к вам. Первый — мы говорим об удочерении или об опекунстве? Это разные процедуры, в том числе и с юридической точки зрения. И второй вопрос, не менее важный… — заметно, что подбирает слова, стараясь не нарушать границы. — Ваш супруг… Так как вы в официальном браке, мне необходимо знать, будет ли он указан в качестве второго родителя или же опекуна? Нотариус непременно будет уточнять эти нюансы, поэтому мне хотелось бы заранее избавить вас от этого. Я привык делать сразу и максимально качественно, как вы уже успели понять, господин Чон.       — Мы говорим об удочерении, — кивает Чонгук, откидываясь на спинку своего кожаного кресла. — Позаботься о том, чтобы все документы Виён после завершения процедуры числились под фамилией Чон. Это важно. И… — задумчиво щурится и снова тянется к пачке сигарет. — Мой супруг должен числиться в качестве второго родителя, да. Пора взрослеть и брать на себя ответственность.       — Понял. Потребуется его подпись и официальное согласие. Без этого процедура не будет действительной.       — Подпишет, но не сейчас, — господин Чон закуривает, медленно выпуская горьковатый дым изо рта. — Теперь всё. Ты свободен на сегодня. Если понадобишься, я дам знать.       Билл учтиво кивает ему, торопливо поднимается с кресла и покидает рабочий кабинет, оставляя своего босса одного.       Чонгук запрокидывает голову назад, наблюдая за тем, как густой сигаретный дым медленно тает в воздухе, поднимаясь к потолку, и устало прикрывает веки.       Пожалуй, после смерти сына за всё прошедшее время с того трагичного события впервые в его голове такой кавардак. Хотя, чёрт с ней, с головой. Это можно пережить. Мысли всегда можно занять. В душе. В душе такой же непроходимый лабиринт. Кажется, за новым поворотом долгожданный выход к свету, но нет, там снова новые стены, тупики и бесконечные коридоры.       Выход есть. Непременно. Его не может не быть. Только Чонгук не знает, где выйти.       Он берёт со стола мобильный телефон, набирает номер и прикладывает смартфон к уху, сосредоточенно глядя куда-то перед собой — куда-то в пустоту.       — Я приеду, — хлёстко и жёстко произносит, затягиваясь табаком.       — В этом нет никакой необходимости, — раздаётся мягкий женский голос на том конце провода. — Не нужно.       — Я приеду. В течение часа. Это не обсуждается. И… — тушит окурок об пепельницу, грубо скручивая и сминая его пальцами. — В этом убийственно острая необходимость.       Не выдержал.       Помчался.       Сам.       Нарушая собственные же установленные рамки.       Ради того, чтобы просто взглянуть.       Хотя бы краем глаза.       Кто-то скажет, что пустяки, но для такого человека, как господин Чон, это и есть проявление любви — переступить через себя и свои принципы. Обычно за такое убивают. Но не в этом случае. Только не в случае Тэхёна…       — Я же говорила, что в этом нет никакой необходимости, — поправляет причёску Кайла, стоя рядом с Чонгуком у палаты Тэхёна. — Он отдыхает. Всё в полном порядке.       Через приоткрытую дверь господин Чон молча наблюдает за тем, как его юный супруг, свернувшись калачиком, мирно спит в кровати, уткнувшись лицом в скомканное одеяло. Такой хрупкий. Такой крошечный. Такой беззащитный. Такой… какой угодно, главное, что его.       — Ещё пара недель, — успокаивает Кайла. — Динамика в лечении есть, на контакт он идёт уже куда более охотно, с психологом общается достаточно откровенно. Нужно подождать. Он скучает не меньше вашего, господин Чон, — довольно улыбается. — Наш план почти полностью сработал.       И ради этих нескольких минут он бросил работу и помчался из пригорода в центр Сиднея? Ради того, чтобы просто взглянуть? Чтобы просто посмотреть на него, не имея возможность даже прикоснуться?       Да, чёрт побери. Да!       Потому что даже этот мазохизм над собой лучше, чем ничего.       Чонгук уходит ровно за пять минут до того, как просыпается Тэхён. Через силу покидает клинику. Превозмогая себя. Кажется, руку протяни, но разделяет их огромный обрыв. Ни подойти ближе. Ни дотронуться. Ни заглянуть в глаза. Ни-че-го. Всё равно, что прийти на кладбище и встать у надгробия. Разницы никакой. Хотя на могиле можно прикоснуться к холодному мрамору. Это лучше, чем ничего?       Тэ, сонный и взъерошенный, выходит из палаты в коридор и резко замирает. В нос ударяет до жути знакомый аромат. Одновременно вызывает отвращение и вместе с тем бьёт прямо по сердцу, обостряя щемящую тоску. Это его запах. Духи Чонгука. Вот же… эти ноты сандала и мха так и «стоят» в воздухе.       — Чонгук?.. — еле слышно шепчет, делая ещё несколько робких шагов, и оглядывается по сторонам. — Где же ты, Чонгук?..       И становится так больно. Настолько, что хочется умереть. Просто лечь на пол, закрыть глаза и полететь сквозь толщи бетонных этажей куда-то вниз — куда-то в Ад. Как можно глубже. Туда, где не найти и не достать.       Тэхён думал, что даже несколько дней без супруга окажутся раем, но каждая минута, проведённая в этих бесконечных сомнениях, в попытках вспомнить, понять, осознать, сопоставить, принять, простить — это ад. Нет ничего мучительнее мыслей в голове. Они отравляют всё. Они — враги. Величайшее счастье — не думать, не помнить. Это дар, который так настойчиво и напрасно отвергает Тэхён. Вся боль идёт из головы. Все тревоги. Все несчастья. Попробуйте хотя бы день не мыслить, и вы познаете, насколько счастливы на самом деле.

* * *

      Ещё несколько дней тянутся так изнурительно долго, что Тэхён большую часть времени осознанно выбирает спать, чтобы просто не думать, не чувствовать, не испытывать каждодневную боль. Больница успела научить его, что сон — это единственное безопасное место. Хотя бы от самого себя и бесконечных тягостных вопросов, на которые нет ни единого ответа.       В палате стоит странный и непривычный запах. Какой-то лёгкий, напоминающий аромат весенних ландышей, но при этом не покидает стойкое ощущение того, насколько этот запах густой, как его много, будто он завладел всем пространством вокруг.       Тэхён сонно морщится, пробуждаясь, и приоткрывает глаза, широко зевая. Веки ощущаются тяжёлыми и почти неподъёмными. Хочется вновь провалиться в сон. Сил по-прежнему нет, тело вялое и непослушное. А ещё — почти всегда мучает жажда и тошнота.       Он небрежно откидывает от себя одеяло и привстаёт, оглядывается вокруг и изумлённо замирает, хлопая длинными чёрными ресницами. Пионы. Повсюду огромные букеты с белоснежными пионами. Они везде: на полу, на столе, на подоконнике, вокруг кровати. Всюду. Словно вся палата превратилась в цветочный сад. Их так много, что в первые секунды кажется, что если он опустит ногу с кровати вниз и наступит, то провалится в это бескрайнее и глубокое море из лепестков.       С чего бы?.. Откуда? Почему сегодня? От кого?..       — Доброе утро, Тэхён, — на пороге показывается доктор Льюис, приветливо кивает ему и поправляет очки. — С днём рождения тебя.       Ах, да… Вот и нашлась причина. Вот и нашлись ответы на все вопросы.       — Не пугайся, — продолжает тот, лучезарно улыбаясь. — Это подарок от твоего мужа. Он очень хотел, чтобы ты порадовался.       Странно, но именно после этих слов вся радость, крупицы которой, может, и пробудились вместе с Тэхёном, улетучивается.       — Терапия исключает ваше взаимодействие с супругом, но в твой праздник, я думаю, мы могли бы сделать исключение, как думаешь? — подходит к нему и протягивает мобильный телефон.       Пальцы начинают дрожать от волнения. Так хочется услышать родной голос, но при этом не хочется больше слышать никогда.       Тэхён дотрагивается до смартфона, напряжённо сглатывает и прислоняет его к своему уху, еле слышно выдыхая.       — С днём рождения, любовь моя, — слышится на том конце. — Надеюсь, я угадал с цветом?       Сердце вот-вот разорвётся на мелкие кусочки и зальёт все внутренние органы густой кровью.       Больно. Почему же так больно?..       — Белые, — Тэхён ещё раз осматривает палату, утопающую в пышных пионах. — Ты угадал. Спасибо большое, — выдерживает короткую паузу и сонно добавляет. Зачем? Почему? Для чего он это говорит? Но не сказать не может. — Я… соскучился…       — Я тоже, — с куда большим воодушевлением. — Очень. Как ты себя чувствуешь?       — Ты приедешь? — игнорирует вопрос.       — Меня не пустят, радость моя, — огорчённо хмыкает Чонгук. — Если бы мог, то…       — Чтоб тебя и не пустили, — перебивает его Тэ с грустной улыбкой на губах и снова наклоняется к цветам, вдыхая их аромат. — Тогда… — с притворной лёгкостью. — Пока?..       — Слушайся врачей. И не грусти, хорошо? — будто после этого напутствия Тэхён и впрямь должен воспрянуть духом. Всё не так просто, как хотелось бы.       — Ты тоже, — не уступает ему. — Ещё раз спасибо за поздравления. Ты сдержал своё обещание… Это лучший день рождения из всех, что я помню.       — Тэ…       Тэхён не дослушивает и протягивает телефон доктору, буднично выжимая из себя, казалось бы, обыденный вопрос:       — А хотя бы в честь дня рождения есть шанс выйти на прогулку или опять нет?       В план лечения и восстановления Тэхёна не входят прогулки. Во всяком случае, пока что. Но ведь всегда бывают исключения. День Рождения может стать поводом для одного из них?       Пообщавшись с психотерапевтом, пообедав и поспав днём, Тэхён наконец-то выходит во двор больницы, ощущая свежий воздух. Боже, как же этого не хватало… Как же не хватало ощущения ветра, звуков шелеста листьев, шума машин, раздающихся откуда-то издалека. Как он истосковался по этому чувству свободы. Самой обычной. Обыкновенной. Человеческой. Доступной всем.       Сил прогуливаться нет, ноги ватные и непослушные, но присесть на скамейку и просто посидеть в тишине — это именно то, что ему необходимо. Здесь и сейчас. Хотя бы несколько минут. Чтобы вновь ощутить себя живым, а не мумией, спрятанной в четырёх стенах, как в гробнице.       Тэхён смотрит вдаль, когда рядом с ним присаживается мужчина, который бросает на него короткий взгляд, не произнося ни слова, и поворачивает голову в ту же сторону, куда устремлены голубые глаза.       Сандал. Мох. Всё тот же парфюм.       Это не может быть кто-то другой.       — Всё же пустили? — голос сразу начинает дрожать, нет никакого смысла изображать притворную непоколебимость.       — Пришлось отстоять своё законное право увидеть собственного мужа в его же день рождения. Любимого мужа. Необходимого. Я соскучился.       Тэ коротко улыбается, превозмогая тоску и боль, томящиеся глубоко в его душе.       — Много потерял в этой битве? — пытается отшутиться Тэхён, придвигаясь к мужу чуть ближе. Так робко. Почти незаметно перебирается по скамейке, словно Чонгук этого не видит.       — Я поставил на кон всё, — глухо хмыкает Чон, по-прежнему не глядя на него, но наблюдает боковым зрением. — И проиграл всё. Но выиграл гораздо больше.       Замолкает. Говорить становится сложнее. Тяжело. Безгранично. Даже Чонгуку тяжело. Губы дрожат. Плечи приподнимаются от напряжения. Это невозможно не заметить. Нельзя не прочувствовать. Это исходит изнутри человека, оседая вокруг, как туман.       — В чём дело?.. — спрашивать страшно, но не спросить Тэхён не может.       — В ту ночь, когда тебя забрали в больницу, — Чон смотрит вдаль, наблюдая за медленно прогуливающимися пациентами клиники. — Я почувствовал резкую боль в спине. Сначала я решил по привычке потерпеть и подождать, но к утру она стала невыносимой. На следующий день я сделал МРТ, — каждое слово даётся с трудом, а Тэхён прикрывает глаза и тихо выдыхает, поджимая губы. — Мой позвоночник разрушается, листочек. Весь. От шейного отдела до поясницы.       Тэхён, не произнося ни слова, зажмуривается, сдерживая слёзы, и утыкается носом в его плечо, затаив дыхание.       — И тогда я понял, — спокойно продолжает Чонгук. — Что у меня осталось не так уж и много времени, чтобы выполнить своё обещание и сделать для тебя самый незабываемый день рождения. Не так уж много времени, чтобы сделать тебя счастливым, — поворачивает голову к нему и целует в затылок. — Потому что в любой момент я могу… — не договаривает, проглатывая слова. — Я должен успеть.