Антипод.

* * *

Следственный изолятор.

Пусан.

Южная Корея.

      — Он не отступится! — гневно шипит женщина, швыряя папку на металлический стол. — Зазнавшееся малолетнее пугало! — выдыхает она и поправляет на себе серый приталенный пиджак. — Сел в кресло прокурора и думает, что может вершить судьбы. Чёртов урод!       — Он выполняет свою работу, — холодно хмыкает мужчина, откидываясь на спинку железного стула. — С таким же азартом, как и ты. Не злись, — бросает сосредоточенный взгляд на ворох документов, торчащих из папки. — Удалось?       — Последнее судебное заседание проходило без твоего участия, что просто уму непостижимо! — отзывается адвокат, присаживаясь напротив него. — Они могли перенести слушание, как делали уже несколько раз. Болезнь обвиняемого — вменяемая и вполне себе уважительная причина. Я уверена, что на заседании настоял этот упырь! — складывает руки на груди. — Не понимаю, почему он так вцепился в тебя. Вы знакомы?       — Шутишь?       — Я уже не знаю, что думать, Чонхён, — оправдывается она, поправляя очки на переносице. — Любые факты, любые домыслы, любые предположения он топит в самом зачатке. Он даже не слушает. В последний раз он и слова не давал вставить!       — Так что там со свидетелями? — уводит русло разговора, предпочитая абстрагироваться от этих жалоб своего адвоката. Какой смысл фокусироваться на них, если систему не под силу сломать ни ей, ни ему? — Тебе удалось или нет?       Женщина поджимает губы и опускает взгляд вниз, явно анализируя, как бы помягче сказать.       — Чонхён…       — Ясно, — переплетает пальцы друг с другом, упираясь локтями о стол. — Кто? Какие показания дал?       — Давай по порядку? — она открывает папку и достаёт материалы дела, принимаясь уже в который раз внимательно штудировать их. — Начнём с родителей Акселя. Хм… — выдерживает короткую паузу и поднимает глаза на своего подзащитного. — Я уже спрашивала, знаю, но… Я могу понять их горе, они потеряли единственного сына, да, но почему они так яростно настроены против тебя? Почему они допускают мысль, что ты действительно мог его убить? Вы долгое время были в отношениях с Акселем, ты был вхож в их семью. Я не понимаю… Неужели отчаяние вынуждает их верить всему, что несёт этот придурок?! Они ведь знают тебя! В конце концов, они сами позволили своему ребёнку начать жить со взрослым мужчиной в семнадцать лет! Он переехал к тебе до совершеннолетия. Тогда их это не смущало, а теперь ты резко стал плохим человеком, маньяком и убийцей?! Потрясающий расклад! Браво! — злится, и её можно понять. — О чём они раньше думали-то?!       — Они любили Акселя, — опускает голову вниз, а светлые пряди спадают на его лицо, прикрывая глаза. — Любят, — поправляет сам себя. — Отчаяние вынудило их похоронить сына раньше времени. Они не обращают ни малейшего внимания на то, сколько несостыковок в экспертизе. Я не убивал. И я не верю, что он мёртв, — поднимает на неё пристальный и обжигающий взгляд из-под тёмных густых бровей. — Он жив. Только он не может об этом сказать. Если бы он мог, он бы не стал молчать. Даже если он пришёл к решению бросить меня, бросить родных, бросить теннис и уехать, сбежать, улететь на другой конец мира, он бы не молчал, видя, какой резонанс в обществе вызвала его… — горло сдавливает ком. — Смерть. Это не в его стиле. Он взбалмошный. Он резкий. Он бывает очень грубым, но он не настолько эгоистичный. Он бы никогда так не поступил. Он бы хотя бы намекнул, что с ним всё в порядке. Вывод напрашивается сам, смекаешь? Он не в порядке.       — У нас так мало доказательств… — безнадёжно выдыхает она, склоняясь над стопкой показаний и свидетельств. — Иногда мне кажется, что всё против нас, Чонхён. Будто кто-то специально делает всё возможное, чтобы упечь тебя в тюрьму. Кому же ты перешёл дорогу, м-м?       Чонхён поджимает губы и снова прячет тёмные глаза, чтобы не сталкиваться с ней взглядами. Она хороший юрист, опытный. Правда, стала нервной в последнее время. И она, как никто другой, умеет подмечать самые незаметные, но такие важные детали. Читает людей, как книгу. Если она заметит сейчас эту растерянность, этот пусть и мимолётный, но всё же испуг, то крепко схватится за них и уже не отпустит.       — Ты точно ничего не скрываешь? — как чувствует, начиная прощупывать почву. — Слушай, столько свидетелей против нас и почти ни одного, кто был бы на твоей стороне. Разве что Джин и ещё парочка ребят, с кем дружил Аксель, так что…       — Дружит, — спокойно поправляет её. — Он дружит с ними. Перестань его хоронить. Не уподобляйся идиотам.       — Суть не в этом, а в том…       — Суть как раз-таки в этом. Именно в этом. Меня обвиняют в зверском убийстве на почве ревности, а в качестве доказательств предъявляют ничем не подкреплённые улики и жалкие показания уборщика, который дальше бутылки никогда и ничего не видел! — вчитывается в текст на документе, торчащем из красной папки. — Ну, надо же… — цитирует выдержки из него. — Он был свидетелем того, как я поднимал руку на Акселя? Забавно, — хмыкает, прикрывая глаза. — Чёртова ложь. Не мог он этого видеть. Не припомню, чтобы я переходил ему дорогу, как ты выражаешься.       — Но кому-то перешёл! — тычет пальцем в папку. — Кому, Чонхён? Вспоминай, кто это мог быть. Большой спорт хуже шоу-бизнеса. Он кишит завистниками и теми, кто в любой момент готов подставить тебя и кинуть. Вспоминай. Постарайся вспомнить. Так у нас будет хотя бы какой-то шанс вытащить тебя из этой задницы.       Если бы он только забывал.       — Или… — разводит руками. — Думай, кто мог бы дать показания в твою пользу. В противном случае, ты сядешь. И сядешь надолго, Чонхён. И я ничего не смогу с этим сделать. Иногда меня посещают мысли, что это дело проклято. Будто сам Дьявол строит мне козни. Кажется, что вот-вот какой-то просвет, но в зал суда заявляется свидетель, который должен быть на нашей стороне, с которым лично я разговаривала, но он с лёгкостью меняет свои показания в сторону обвинения. Да какого чёрта?! Так не бывает. Так не должно быть!

* * *

      Чон поправляет запонку из белого золота на рукаве чёрной рубашки, оценивая своё отражение в зеркале, и застёгивает ремень, переводя сосредоточенный взгляд на Тэхёна, возвращающегося в спальню с открытой лоджии.       — Ты уверен? Уверен, что поедешь без меня? — выдыхает, присаживаясь на край кровати, а сам так и жаждет услышать заветное «да».       — Да.       — Как-то это… не совсем правильно… Ты едешь на похороны друга без мужа, — задумывается Тэхён. — Мне правда хочется поддержать тебя, Чонгук, но я не знаю, как…       — У нас с тобой схожие цели, листочек. Ты хочешь поддержать меня, а я — тебя. Тебе нечего делать на кладбище, тем более будучи в таком состоянии. К тому же все эти похоронные ритуалы до жути скучные и однообразные, — саркастично хмыкает. — Уверяю, ты ничего не теряешь.       — Не притворяйся, будто тебе плевать. Я ведь знаю, что это не так. Если я тебе нужен, то просто скажи об этом, и я поеду с тобой, Чонгук.       — Ты мне нужен, золото моё, но не на кладбище. Будь моя воля, то я бы и Виён оставил дома, но речь всё же о родителях.       Тэхён вздыхает и отворачивается к окну.       — Что ты намерен делать дальше? — тихо спрашивает, наблюдая за тем, как лёгкий ветерок колышет листочки на деревьях.       — Поцеловать тебя, — отзывается Чон, подходит к нему, наклоняется к светлой макушке и выполняет сказанное.       — Я не об этом… Я о Виён, — поворачивается к супругу, сталкиваясь взглядами. — Выходит, она осталась сиротой?       — Она не сирота, — обрубает Чонгук и присаживается рядом с ним. — У неё есть я. Теперь это моя дополнительная ответственность и, признаться честно, головная боль. Не уверен, что ей нужно возвращаться в Англию.       — А как же учёба? — с замешательством в голосе.       — В Сиднее есть замечательные частные школы, ничуть не уступающие британским, а английским языком она свободно владеет, чтобы без проблем коммуницировать с преподавателями и со сверстниками.       — Ей всего четырнадцать, Чонгук. Как она будет жить одна?       — Она не будет жить одна. Какое-то время она поживёт здесь, а дальше посмотрим.       Тэхён поднимает на него бирюзовые глаза и замолкает, выдерживая небольшую паузу, а после внезапно даже для самого себя сухо уточняет:       — О, правда? Это твоё решение или очередное наше?       — Будешь ревновать меня к малолетней девчонке? — выгибает бровь Чонгук, иронизируя.       — Я не ревную тебя к малолетней девчонке. Я лишь спрашиваю о том, почему ты принял такое решение, не обсудив это со мной? Или моё мнение не играет такой важной роли?       — Тэхён, речь идёт о единственной дочери моего лучшего друга и самого ближайшего соратника, который погиб. Будь на его месте я, а мой ребёнок жив, он бы не бросил его на произвол судьбы. Я не могу себе позволить оставаться сторонним зрителем. Почему тебя это так беспокоит?       — Хочешь стать её опекуном? — игнорирует вопрос Тэхён.       — Мне придётся, — поясняет Чонгук, рассматривая бледное и усталое лицо мужа перед собой. — Ты ведь и сам верно подметил, что она несовершеннолетняя.       Тэ поджимает губы, обдумывая только что услышанное.       — Дело не в том, что я против. Проблема в том, что ты не советуешься со мной о таких важных вещах. Почему? Почему, Чонгук?       — Золото моё, ты слишком близко принимаешь к сердцу то, о чём даже не должен переживать. Конечно, я бы с тобой всё обсудил прежде, чем начал бы принимать какие-либо действия касательно судьбы Виён. Но я обсудил бы это с тобой тогда, когда чётко понимал бы, что к чему. Терпеть не могу бессмысленные разговоры ни о чём. Какой в них толк? Ты так давно меня знаешь, — с мягкостью. — Но до сих пор не привык к тому, что я предпочитаю видеть ту или иную ситуацию со всех сторон и ракурсов. Пока в моей голове нет цельного плана. Но я склоняюсь к тому, что будет так, как я тебе сказал.       — Ясно, — сухо отзывается Тэхён, отворачиваясь от супруга. — А что по поводу Кореи?       — Кажется, мы с тобой договорились обо всём, Тэхён. Сначала лечение и твоё восстановление. Пожалуйста, прекрати думать о глупостях и сфокусируйся на чём-то действительно важном. После твоей ночной выходки у меня есть все основания закрыть вопрос с Кореей раз и навсегда прямо сейчас, — режет по живому, задевая ещё глубже. — В качестве наказания.       Тэхён прикрывает глаза, но обида оказывается сильнее.       — Тебе так и хочется кого-то воспитывать. Ну, теперь тебе есть, где разгуляться, Чонгук. Кажется, в твоей семье намечается пополнение. Вот и воспитывай свою новоиспечённую дочь, а не меня, — огрызается на него. — Мне надоело это выслушивать уже. Надоело постоянно чувствовать себя виноватым и…       — Замолчи. И не выводи меня перед предстоящими похоронами, — Чонгук поднимается с кровати, бросая на Тэ недовольный взгляд сверху вниз. — Мы это уже проходили. Добром это ещё ни разу не заканчивалось. С чего опять эти нелепые капризы, м? Из-за дочери моего погибшего друга? Серьёзно? Постыдился бы. А как же сиротская солидарность?       А вот это уже чересчур грубо.       — Ты правда не понимаешь? — Тэ тоже встаёт. — Дело не в этом. Дело в том, что я снова узнаю обо всём самый последний. Ты просто ставишь меня перед фактом.       — Я не ставлю тебя перед фактом. Ты задал конкретный вопрос, а я поделился с тобой своими мыслями. Не более того. Так и жаждешь устроить скандал на пустом месте? Тебе это нравится, листочек? — делает шаг к нему. — Нравится выводить меня, м? Ты накручиваешь себя, придумываешь что-то в своей голове, а потом так запросто обвиняешь меня. О, твой взгляд так и пестрит обидой. Только с чего бы? В виду всех событий последних дней обижаться стоило бы мне на тебя. Рекомендую подумать об этом.       Тэхён сейчас точно взорвётся.       — С каких пор мужья обижаются на желание своих мужей отсосать у них? — саркастично хмыкает Тэ, не уступая супругу. — То ты ждёшь от меня близости, то сторонишься её. Определись тогда.       — Никакой Кореи, — строго и бескомпромиссно. — Забудь. На этом разговор окончен.       — Неужели? — шипит сквозь зубы, складывая руки на груди. — Хватит относиться ко мне, как к ребёнку. Я вправе сам принимать самостоятельные решения.       Чонгук сдвигает густые брови, глядя в упор из-под них, а выражение его лица с каждой секундой становится всё более суровым.       — И это мы уже проходили. Не так давно, кстати. В Германии. Или тебе напомнить? — звучит, как угроза. — Заканчивай эту клоунаду, Тэхён. Лучше остановись, пока не поздно. Я не намерен тратить время на очередные истерики, высосанные из пальца. Я делаю скидку на твоё нестабильное состояние, но у всего есть лимит, золото моё. И даже у моего терпения.       Дверь в спальню приоткрывается, и на пороге показывается молоденькая девочка с чёрным удлинённым каре, достающим до плеч, одетая в чёрное платье с пышной юбкой, больше напоминающей балетную пачку по своим объёму и наличию оборок.       — Дядя Чон, я уже собралась, — тихонько произносит она и переводит смущённый взгляд на Тэхёна. — Доброе утро.       Чонгук поворачивается к ней, принимаясь рассматривать, и на несколько секунд впадает в ступор от неожиданности. Чёрт с ним, с этим нелепым и странным платьем, которое точно не уместно для похорон, но висящие на шее серебряные украшения в виде летучих мышей и крестов вызывают ещё больше негодования. Но вишенкой на торте становится шнурованный корсет, облегающий грудь и талию Виён, украшенный такими же рюшами и кружевами, как и юбка платья, и чёрная мелкая сетка, рваная в некоторых местах, натянутая на руки от кистей до локтей.       — Экстравагантно, конечно, — хмыкает Чон. — Но тебе не кажется, что стоит выбрать что-то… — ищет слово помягче. — Более сдержанное и элегантное? Юнги может тебе помочь.       — А мне нравится, — вмешивается Тэ наперекор и назло супругу. — Готично. Тебе идёт, Виён. Да и цвет траурный.       — Спасибо, — она опускает глаза вниз, грустно улыбаясь уголком губ. — Просто… Я всегда так одеваюсь. Я — гот, дядя Чонгук. Я даже в школу хожу в такой одежде. У меня другой нет. Папа не говорил вам?       — М-м, — Чонгук вот-вот треснет пополам на радость Тэхёну. — Гот, значит? Нет, это твой папа скрыл от меня.       — Не переживайте, если не поймёте. Папа тоже не сразу принял. Готика — это не для всех. Меня многие осуждают за стиль в одежде. Хотя в Англии довольно спокойно относятся к тем, кто хочется как-то выделиться из толпы.       — Какая прелесть. Как смотришь на то, чтобы на днях развеяться и пройтись по торговому центру, м?       — Если в Сиднее есть магазины для готов, то с большим удовольствием, дядя Чон, — вежливо отзывается девочка.       — Ты выглядишь очаровательно, — ещё раз подмечает Тэхён. — Думаю, что в твоём возрасте нет ничего плохого в самовыражении и в поиске себя. Это абсолютно нормально.       — Спасибо, — бледные щёки покрываются розоватым румянцем. — Я тогда не буду мешать вам и спущусь пока что вниз. Мы ведь скоро уже выезжаем… — с нотками грусти и волнения.       — Листочек, — на лице Чона возникает ухмылка. — Решил позлить меня ещё больше?       — О чём ты? — так обыденно и легко. — Не понимаю.       — Да? — подходит ближе. — А мне кажется, что всё ты понимаешь. Продолжаешь устраивать цирк?       — Мне кажется, господин Чон, что у вас слишком… огромное самомнение, вот вам и мерещится, что все вокруг настроены против вас, — отходит назад.       — Неужели? — щурится, продолжая играть с ним.       — Именно, — Тэ уворачивается от прикосновения к себе. — Опоздаете, Чонгук.

* * *

      Похороны проходят быстро в кругу самых близких и значимых людей в жизни семьи Ким, друзей и коллег.       — Примите мои искренние соболезнования, господин Чон, — за спиной Чонгука раздаётся знакомый голос, и мужчина подходит ближе, равняясь с ним и становясь напротив свежей могилы с мраморным надгробием.       — Не принимаю, — даже не смотрит в его сторону.       — А что так? — мужчина достаёт из кармана чёрного пальто пачку сигарет, щёлкает зажигалкой и закуривает. — Я недолюбливал Намджуна, да, но смерти ему никогда не желал.       — Что тебе нужно, Джексон? — бросает на него пристальный и злобный взгляд, в действительности кишащий болью и скорбью.       — Я слышал о твоей гостинице, — выпускает клубы дыма изо рта, мельком оглядываясь вокруг них. — И знаю, что Намджун расследовал это дело, копая под ваших конкурентов. Это не они, Чонгук, — хрипло хмыкает, начиная улыбаться. — Мои люди поговаривают, что смерть Намджуна подстроили.       Чон тянется в карман пиджака, достаёт пачку с зажигалкой и тоже закуривает.       — Ничего нового, Джексон, ты мне не сказал. Впрочем, как и всегда.       — Я знаю о твоём муже, — замечает, как лицо напротив искажается, становясь до безобразия серьёзным. — Об этом мне тоже сообщили мои люди. Если о нём знаю я, то какова вероятность, что не знают твои враги? Осторожнее, Чонгук, — кладёт ладонь на плечо и слегка сжимает. — Если есть возможность на время спрятать родных и близких, то не упускай её.       Чонгук ухмыляется.       — Твой брат мог рассказать тебе о моём муже. Неужели ты думаешь, что я не в курсе того, что он в городе, открыл свою галерею и дышит со мной одним воздухом?       — Айден? — спокойно уточняет. — Было дело, не спорю. Он упоминал Тэхёна. Описывал, как прекрасного светловолосого юношу с небесно-голубыми глазами. А мир тесен, да, Чонгук?       — Именно, Джексон, поэтому кто знает, в какой именно момент этот мир будет подвергнут чистке в качестве избавления от тех, кто неугоден или бесполезен.       — Как Намджун, к примеру? — кивает на могилу, ловя на себе пристальный и цепкий тёмный взгляд. — Я хочу предостеречь тебя, Чонгук, а не уязвить. Я поставил задачу перед моими людьми, чтобы они постарались выяснить, кто вдруг осмелился пойти против столь… — пробегает по Чону глазами. — Значимой и важной фигуры. Я прекрасно понимаю, что они либо глупцы, либо самоубийцы. Печально, что в таких играх всегда страдают и отвечают за нас наши близкие, верно? Если надумаешь поговорить, то ты знаешь, где меня искать. Я всегда тебе рад, несмотря на старые обиды.

* * *

      Тэхён прислушивается к ритмичному и размеренному дыханию, сосредоточенно наблюдая за тем, как грудь Чонгука то медленно поднимается, то опускается вниз. В нос ударяет всё ещё ощутимый запах виски, перемешанного с табаком, отдавая неприятной горечью. Тэ приподнимает мягкое пышное одеяло, осторожно переворачивается на спину, чтобы не разбудить супруга, и впивается усталым взглядом в потолок, смотря на изогнутые и уродливые чёрные тени ветвей деревьев, создаваемые проступающим светом от ночных фонарей из сада за окном. Не спится. Вот уже второй час мучительных и бесполезных попыток погрузиться в сон.       Кажется, этому круговороту терзающих его мыслей нет и не может быть конца. Столько сомнений. Столько вопросов без единого ответа. Масса попыток сопоставить кусочки пазлов, чтобы получить единую и цельную картину, но все до безобразия провальные. Замкнутый круг. День сурка. Беспрерывная цикличность.       Тэхён приподнимает голову с мягкой подушки и садится, свешивая ноги вниз и дотрагиваясь голыми ступнями до гладкого дубового паркета. Слегка оборачивается за спину, бросая очередной задумчивый взор на Чонгука, и бесшумно выдыхает себе под нос, завидуя. Искренне. От души. Как бы ему хотелось сейчас быть на месте мужа. Как бы ему хотелось спать таким же безмятежным и глубоким сном. Интересно, а что снится такому человеку, как его супруг? Каких чудовищ он видит во сне? Страшно ли ему? Пытается ли он от них убежать и спрятаться? Или он сам чудовище, а все бегут и прячутся от него?       Тэ аккуратно поднимается на ноги и зажмуривается, когда слышит, как Чонгук начинает ворочаться в кровати, шурша одеялом. Только бы не проснулся. Хоть бы и дальше спал. И эта мантра срабатывает. Тот, перевернувшись на живот и уткнувшись лицом в подушку, затихает, а спальня вновь погружается в тихое и спокойное дыхание мужчины.       Тэхён вкрадчивыми шагами обходит их супружеское ложе, то и дело поглядывая на Чонгука, и замирает, когда Ван Гог, вытягивая передние лапки вперёд, открывает свою пасть, широко зевая, и издаёт слышный звук, похожий на короткий скулёж, а уже через пару мгновений сонно выбирается из своей маленькой кроватки, стоящей на полу, и принимается махать хвостиком из стороны в сторону, кружа вокруг хозяина.       Тэ подхватывает его на руки, прижимает к груди и спешит к выходу из комнаты. Переступает порог, плотно закрывая за ними дверь, и только в коридоре облегчённо выдыхает. Побег удался.       Весь второй этаж поглощён ночной темнотой и тишиной. Тэхён оглядывается по сторонам, внимательно прислушивается и торопливо проходит вдоль коридора, приближаясь к своей комнате, в большей степени предназначенной для учёбы. Дотрагивается до серебристой ручки, опускает её вниз и протискивается в помещение с щенком на руках, тут же прячась за белоснежной деревянной дверью. Кажется, Юнги рассказывал, что это какая-то особая порода дерева, благородная, но Тэхён даже не запомнил. Кому вообще это важно? Какая разница, какие доски использовались при создании двери?       Он опускает Ван Гога на пол, подходит к своему столу, сгребает все листы с набросками и чертежами в одну небрежную стопку, прячет их в ящик и включает ноутбук, поднимая его крышку. Комнату тут же окутывает яркое голубоватое свечение от загоревшегося экрана, а Тэ плюхается в удобное рабочее кресло на мягкую подушку бирюзового цвета, по привычке поднимает одну ногу, сгибая её в колене, упирается пяткой в сидение и, терпеливо дождавшись полной загрузки, включает интернет-браузер. Сосредоточенно подводит кончиком пальца курсор к поисковой строке и набирает: корейские теннисисты.       В это же мгновение на экране появляется множество ссылок на сайты, а сверху экрана ровным рядом высвечиваются фотографии совершенно незнакомых ему мужчин азиатской внешности, улыбающихся в кадре с теннисными ракетками в руках или отбивающих мяч на корте.       Нет. Так он ничего не сможет найти. Нужно что-то более конкретное. Что-то, что сможет дать хотя бы малюсенький ответ.       Тэхён стирает прошлый запрос и набирает новый: теннисист Чон Тэхён.       Никаких результатов. Ничего внятного и конкретного. Только обрывки каких-то статей, в которых отсутствует всякое упоминание его имени.       Мысль приходит внезапно, словно из ниоткуда. В конце концов, если и это не сработает, то он зря себя накрутил. Но попытаться ведь стоит.       Тэхён оглядывается себе за спину, осторожно прислушивается и, убедившись, что за дверью по-прежнему тихо, быстрыми и точными ударами кончиков пальцев по клавиатуре вводит в поисковой строке ещё один запрос: Чон Чонхён.       Ступор.       Дыхание сбивается и начинает дрожать. Взгляд становится стеклянным, а глаза округляются от неожиданности и удивления. Тэхён зажмуривается, допуская, что ему могло лишь показаться, но когда вновь распахивает взор, то машинально наклоняется к экрану ноутбука ещё ближе, не веря в то, что это происходит на самом деле. С фотографии на него смотрит Чонгук. Один в один. Копия. Разве что волосы другого цвета — блондин.       Ладно. Чонгук рассказывал про брата-близнеца. Это вовсе не новость уже. Но откуда столько фото и статей? С чего бы вообще им взяться в интернете?!       Тэ нажимает на самую первую ссылку и бегло вчитывается в текст заголовка:       «Страшное убийство на почве ревности в Южной Корее поразило общественность своей немыслимой жестокостью. Убийце уже предъявлены обвинения, он находится под стражей».       На экране ноутбука появляются фотографии сгоревшего автомобиля, вокруг которого столпились полицейские.       «Известный тренер, мастер спорта и владелец теннисного клуба, расположенного в Пусане (Южная Корея), в ночь с 10 на 11 мая этого года совершил чудовищное убийство Акселя Хвана. По предварительным данным расправа над молодым и подающим надежды теннисистом произошла на почве ревности, когда Аксель принял решение разорвать отношения с Чонхёном. Следствию удалось выяснить, что убийца со своей жертвой несколько лет состояли не только в рабочих, но и в романтических отношениях. Также следствию удалось выяснить, опираясь на свидетельства очевидцев, знакомых, коллег, друзей и родственников, что Чон Чонхён несколько месяцев преследовал свою жертву перед тем, как осуществить над ней расправу. Убитый отказывался выходить с ним на контакт, сменил спортивный клуб и тренера за несколько недель до произошедшей трагедии. Вот что говорит следователь о материалах дела».       Тэ хватает со стола белые беспроводные наушники, надевает их на свою голову и включает видео. С экрана на него смотрит мужчина, на вид лет пятидесяти, отвечая на вопросы журналистов:       «По предварительным данным обвиняемый подстроил аварию специально, чтобы скрыть следы преступления, а после поджёг автомобиль вместе с Акселем. Судмедэксперты уверяют, что молодой человек начал гореть, будучи ещё живым. Мы будем добиваться от суда высшей меры наказания за столь чудовищную и бесчеловечную расправу. Пока что это все комментарии, которые я могу дать по ходу дела в целях сохранения тайны следствия и безопасности свидетелей».       Тэ пролистывает страницу вниз и замирает. Сначала кажется, что это безумие. Галлюцинация. Просто игра его воображения. Но… нет. Этого не может быть. Он не сумасшедший. Он не спит. Это не сон. Всё происходит на самом деле. Он видит это собственными глазами. Прямо сейчас. В эту самую секунду. Это реальность. Всё по-настоящему.       В середине статьи с фотографии, подписанной внизу как «Аксель Хван», на него смотрит… он сам. Он в теннисной форме, с улыбкой на лице и с ракеткой в руке. Это он. Один в один. Это не может быть кто-то другой.       Тэхён судорожно хватается за наушники, быстро их стягивает вниз и вздрагивает от пугающей неожиданности, когда чья-то чужая рука дотрагивается до его плеча со спины и крепко сжимает пальцами, вынуждая с рывком дёрнуться от страха и обернуться.