Слишком громкий мир

Декабрь 1900 Воздух в гостиной, иссушенный печным жаром и каминным уютом, все никак не хотел прогреваться. Усадьба упорно хранила ночной холод. Снег, выпавший за ночь, приглушил и без того редкие звуки Каменного острова, оставив лишь далекий колокольный звон да карканье вороны на обледеневшей ветке за окном. Александр сидел в гостиной, ожидая, пока брат проснётся, и поглаживал теплый бок Мими. Кошка, свернувшись плотным комочком на коленях, привычно мурлыкала. Александр медленно вздохнул, и старое кресло под ним жалобно скрипнуло. “Если слишком часто вздыхать, развалится,” — мелькнула мысль, и вдруг до жути захотелось увидеть кресло таким, каким оно стало. Хоть бы галлюцинацией, образом, намёком. Но случай с золотым свечением, принявшим облик матери, больше не повторялся. И хоть поначалу он вызвал тревогу, спустя время Александр начал ловить себя на желании столкнуться с ним снова. “Кто знает, вдруг что-то сдвинулось в моей голове? Вдруг я смогу вылечиться… Сам?” Дверь открылась с мягким скрипом, вырвав Александра из смелых и сладких грёз. Движение воздуха принесло с собой знакомый запах — цитрус, вишневый табак и легкую нотку чего-то свежего, снежного. Дмитрий. Наверное, был во дворе. — Проснулся? — Голос брата звучал нарочито бодро, но Александр уловил едва заметную хрипотцу, выдающую напряжение. — У нас сегодня визитер. — Визитер? — Александр нахмурился. Он услышал, как Дмитрий прошелся по комнате, поправил книги на секретере, поскреб ногтями морозный узор на стекле. — Не Ростов ли опять с вестями о нашем неминуемом разорении? Или сам господин Горелов пожаловал? Тогда вели запрячь карету, я уж лучше сразу поеду топиться в Неве. — Ни тот, ни другой, слава Богу. И, кстати, Нева подо льдом, пришлось бы подождать до весны. — Дмитрий подошел ближе, коснулся плеч Александра, успокаивающе погладил. — Всего лишь фотограф. Я пригласил фотографа. Александр замер, перестав перебирать мех Мими, проснувшейся от прихода брата. Фотография… Мир зрячих. Мир, который он покинул в восемь лет и в который тайно мечтал вернуться все эти годы, убеждая самого себя, что смирился и научился более тонкому восприятию. Идея запечатлеть себя, незрячего, казалась одновременно абсурдной, щемяще болезненной и, в то же время, горько-логичной. Чтобы осталось хоть одно доказательство, что они все же жили, пусть и такими, какими их сделала жизнь. — Фотограф? — повторил он, нервно кусая нижнюю губу. — Зачем? Чтобы увековечить наше одиночество? Или просто потому, что Рождество на носу, и в свете появились новые традиции? — Ирония в его голосе прозвучала привычно, но без прежней остроты, скорее недоуменно. — Потому что время идет, Саша, — тихо сказал Дмитрий. Он задумчиво сплетал распущенные волосы брата в косу, затем расплетал, разбирая на пряди. — И мы меняемся. И мир вокруг… меняется слишком быстро. Хочется остановить хотя бы момент, сохранить на будущее. Ну или, если тебя не убеждают речи про время и старость, просто… Для меня. Александр почувствовал, как к горлу подступили слезы. Он не понял, что вызвало их: сквозящая ли в словах Дмитрия тревога или живущий в нем самом страх перемен. — Ну что ж, — произнёс он, ощутив, как Мими упругими лапами оттолкнулась от колен и спрыгнула на пол. — Почему бы и нет? Скажи Серафиме, пусть достанет мой зелёный велюровый сюртук. *** Господин Левицкий, фотограф, оказался человеком тихим и деликатным. Его громоздкий аппарат стоял в главной гостиной на треноге, издавая тихие щелчки и скрипы во время долгой настройки. Александр, уже успевший с позволения владельца изучить руками чудо техники, стоял рядом с братом, ощущая тепло его плеча сквозь ткань сюртука. Левицкий что-то передвигал и крутил, его дыхание было ровным, сосредоточенным. — Пожалуйста, господа, не двигайтесь, — попросил он мягким, но настойчивым голосом. — Сейчас будет вспышка магния. Не пугайтесь, это лишь яркий свет, немного дыма и громкий хлопок. Александр инстинктивно напряг мышцы, готовясь замереть и не сдвинуться, даже если рядом выстрелит пушка. Раздалось резкое, злое шипение, за ним — звук, как от треснувшего сырого полена, и все закончилось. Лишь едкий специфический запах ударил в нос, заставив поморщиться. — Все в порядке? — немедленно спросил Дмитрий, сжав руку брата. Он сам едва сдержался, чтобы не зажмуриться, хоть и был готов морально, видя приготовления. Александр кивнул, чувствуя, как запах магния начал вытесняться ароматом свежесваренного кофе и тонким облаком туалетной воды Серафимы, стоявшей у двери и с интересом наблюдавшей за происходящим. — Готово, господа, — объявил Левицкий. — Теперь, если позволите, общий снимок? Во дворе, на фоне фасада? Свет еще позволяет. *** Двор усадьбы, обычно зимой погруженный в сонную тишину, был полон непривычного движения. Снег аккуратно расчистили до темного булыжника. Игнат, в своем поношенном парадном костюме, с которым никак не мог расстаться, с неловкостью поправлял седые волосы. Серафима, сияющая и чуть смущенная, в темном платье, безупречно белом фартуке и накинутом на плечи полушубке, пыталась удержать на руках настороженно застывшую Мими. Позади, сильно смущаясь своей простоты, переминалась с ноги на ногу Акилина. Ни кухарку Марью, ни конюха Ивана не удалось заставить выйти к “адской машине”. Дмитрий не стал уговаривать, понимая и принимая их взгляды. Александр ощутил новый запах — деготь, лошадиный пот, ржаной хлеб и молодость. Степан. Дмитрий давно говорил, что ищет для охраны псов и рабочего. — Вот они, наши новые стражи, — с легкой иронией, но и одобрением в голосе сказал Дмитрий, подводя Александра к играющим в снегу щенкам. — Братья меньшие, призванные облаивать незваных гостей. Пока зовутся просто Щенок Первый и Щенок Второй. Игнат уверяет, из них выйдет толк. Степан будет их воспитывать и кормить. — Степан? — переспросил Александр, поворачивая голову в сторону нового запаха. — Да, барин, — раздался новый в их усадьбе голос, низкий, слегка хрипловатый, с певучим деревенским акцентом. — Степан Ефимов. К вашим услугам. — Рады, что присоединились к нам, Степан, — вежливо кивнул Александр, мысленно пытаясь нарисовать портрет работника. — Пожалуйста, все встаньте рядом, — заторопился Левицкий, суетившийся вокруг фотоаппарата. — Господа Александр Петрович и Дмитрий Петрович — в центре. Серафима, будьте добры, с кошечкой чуть левее, Акилина туда же, Игнат Никифорович и Степан — справа. Щенков… пусть посидят смирно у ног Игната Никифоровича. Прекрасно. Сейчас запалю магний. Приготовились… Александр вновь почувствовал напряжение, теперь уже не только от брата, а от всех обитателей дома, замерших в ожидании на сыром декабрьском морозе. Он стоял прямо, лицом к тому месту, куда направил Дмитрий, представляя их выстроившимися: братья, слуги, кошка, щенки – маленький островок жизни перед старым тёмным фасадом дома. Раздалось шипение. Щенки взвизгнули. Мими, вздыбив шерсть и громко шипя, вырвалась из рук Серафимы. Александр лишь нервно сглотнул, не сделав ни единого движения. — Готово! — объявил Левицкий, и в его голосе прозвучало удовлетворение. — Снимок, полагаю, получился… очень живым. Пока фотограф возился с пластиной, а Серафима с причитаниями ловила по двору перепуганную Мими, Дмитрий отвёл Александра к скамейке. — Подышим, пока не промерзли? — спросил он, грея руки брата в своих. И, не дожидаясь ответа, добавил тихо, почти шепотом: — Игнат с утреннего базара весть принёс… На Лиговке, в другом доме, нашли ещё одну типографию. — Им там мёдом намазано? — Александр только вздохнул, не находя больше слов. Он услышал, как вспорхнула с веток, каркая, ворона, возможно, та самая, что орала за окном ранее. Как щенки, радостно повизгивая и неумело лая, кажется, погнались за ней. — Надеюсь, уж этот случай к нам не приплетут. Дмитрий молчал, лишь крепче сжал его холодные пальцы. Тишина после суеты фотографирования сгущалась, становясь почти осязаемой. Воздух снова казался ледяным, пропитанным не только запахом магния, но и тревогой. Щенки, набегавшись, вернулись к Степану, скулили, тычась мордами в его сапоги. Ворона прокаркала еще раз, уже с другой ветки. Серафима, наконец поймав Мими, прижимала кошку к себе, успокаивающе бормоча. Левицкий осторожно упаковывал свой громоздкий аппарат. Александр сидел, ощущая под собой холод деревянной скамьи, и думал о снимке. О том мгновении, которое они пытались поймать и сохранить. О том, как Дмитрий сможет увидеть кусочек их нынешней жизни даже спустя много-много лет. Будут ли они тогда, в те будущие годы, счастливы? Или просто… живы? Не позавидуют ли нынешним себе? Он не знал. И даже, если бы кто-то предложил приоткрыть образ будущего, он с лёгкостью бы отказался от столь желаемого многими знания.