Слишком громкий мир

В один из февральских дней утро началось хуже прежнего. Александр просыпался медленно, словно вязкая пелена сна категорически не хотела отпускать его. Тело казалось чужим, но в тоже время он отлично ощущал как ломило кости. Простыни, ещё вчера чистые и свежие, теперь липли к разгоряченной коже, пропитанные потом, и это было невыносимо. Жутко хотелось пить. Александр некоторое время лежал, не шевелясь. Каждый звук вокруг: тихое тиканье часов на комоде, осторожные шаги слуг где-то внизу, едва уловимый скрип старых половиц — врезался в сознание, словно осколок стекла, вызывая боль. Он попытался сосредоточиться, чтобы понять, что именно тревожило его больше всего: жар, который исходил изнутри, или же эта странная, почти болезненная чувствительность к каждому шороху, даже самому незначительному. Но мысли путались, как клубок нитей, заигранный Мими. “Возможно мигрень, пройдёт само”, — попытался убедить себя Александр, откинув сырое одеяло. Знобило, несмотря на жар. Предыдущие несколько дней он чувствовал лёгкую слабость и недомогание, но списывал на метеозависимость и нервную обстановку. Никто, даже Дмитрий, не замечали тщательно скрываемого состояния, хотя брат знал как Александр ненавидит болезни и, тем более, врачей, и готов молчать до последнего. Тогда симптомы казались безобидными, теперь же обратились в тяжкую немощность. Несмотря ни на что, Александр собирался вылезти из кровати самостоятельно. Он с трудом нащупал трость, стоявшую у изголовья, ступил на ковер и сделал шаг, затем, уже увереннее, другой… И вдруг комната закружилась. Звуки исчезли, стены и мебель, служившие ориентирами, будто сдвинулись со своих привычных мест, а пол накренился, не давая ни единого шанса устоять. Александр упал, не успев сохранить равновесие, и ударился плечом о комод. Фарфоровая ваза с сухоцветами закачалась и чудом не полетела следом за ним. — Саша? Что случилось? — голос брата, как сигнал близкого спасения, прозвучал где-то в глубине коридора. Дмитрий, как обычно, шёл разбудить его, но услышал звук падения и, откинув медлительность, влетел в спальню. Александр попытался ответить, но горло сдавило спазмом. Он почувствовал, как брат поднимает его, усаживает на кровать. — Это ничего… просто… голова закружилась, — попытался отговориться Александр, но вышло довольно фальшиво. — У тебя жар, сиди здесь, я сейчас, — Дмитрий вышел в коридор и начал раздавать указания. Перестелить постель, сварить трав, приготовить отдельный лёгкий завтрак и, наконец, вызвать врача. Александр сидел на краю кровати, сжимая пальцами холодный металл спинки. Каждый вздох давался с трудом, будто грудь сжимало в тисках. Он услышал, как Дмитрий хлопнул дверью, как старался не повышать голос, отдавая распоряжения слугам, как Игнат отправился за врачом. Все слилось в единый тревожный фон. — Не надо врача… — выдавил он, когда Дмитрий вернулся в комнату с мокрым полотенцем в руках. Ткань пахла уксусом, запах которого Александр ненавидел с детства. — Само пройдёт. Серафима с Акилиной прибыли с чистым бельём, и, тревожно глядя на братьев, начали перестилать постель. Дмитрий помог Александру встать и отойти, чтобы не мешать. — Перестань, сейчас ляжешь, выпьешь травяной чай, поспишь, а там и доктор приедет. — он коснулся пальцами лица брата, пытаясь понять, насколько высокая температура. — Ты же знаешь, могут быть серьёзные осложнения. А я то думал, что ты такой молчаливый и хмурый ходил последние дни. Александр не ответил. Он не хотел признавать болезнь и слабость, не мог позволить себе быть ещё большей обузой, чем обычно. Но тело выдавало его состояние: кости ломило, озноб вызывал сильную дрожь, а ноги подкашивались. Женщины удалились, оставив после себя лавандовый аромат чистоты, и Дмитрий помог брату лечь, расстегнув и сняв с него пижаму. Тонкая грань, не переохладить, но дать жару возможность выходить. — Как же я устал… — Александр прервал молчание, почувствовав, как на его лоб ложится резко пахнущее полотенце. В данный момент он был готов потерять еще и обоняние, однако, несмотря на запах, стало немного легче. Дмитрий остался сидеть в изножье кровати, сжимая в руках край одеяла. Он вслушивался в тяжелое дыхание Александра, прерываемое изредка стонами, и злился на самого себя, прозевавшего начало болезни брата. Серафима, вошедшая с подносом, на котором дымилась чашка с ромашковым настоем, бросила на него тревожный взгляд. — Ваше сиятельство, может, всё же успокоитесь? — произнесла она тихо, ставя поднос на тумбочку. — двадцатый век наступил, многое сейчас уже не приговор, а доктор уже в пути, наверное. Дмитрий неопределённо покачал головой: — Если бы некоторые великовозрастные дурни не строили из себя мучеников, и принимали помощь вовремя, возможно, и доктор не понадобился бы. — он сознательно прибавил голос, чтобы брат услышал сквозь температурную пелену. Серафима вздохнула, подоткнула одеяло на Александре и перевернула нагревшееся полотенце другой стороной. У Дмитрия что-то сдавило в груди при виде такой заботы. Он с нежностью взглянул на Серафиму, в который раз отметив, как много вне своих обычных обязанностей она для них делала. — Сима, идите и отдохните, — выдохнул он, немного успокаиваясь, — я позабочусь, все и правда будет нормально. Тем более, проклятый февраль на исходе, скоро весна. — Ох уж ваши суеверия, — она скептически улыбнулась и коротко перекрестилась, — раз уж прогоняете, разрешите отлучиться в церковь? Свечку поставлю, помолюсь, все же на душе неспокойно, когда с утра такие события. — Да, конечно, — немного рассеянно отметил Дмитрий, склоняясь над братом и вглядываясь в полуприкрытые невидящие глаза. Дверь за Серафимой закрылась, и они на время остались одни. — Чёрт возьми, Саша… — прошептал он, стирая тыльной стороной руки пот с лица Александра. — Ты хоть понимаешь, как я волнуюсь за тебя? Александр неразборчиво что-то промычал, и тон вполне можно было принять за извиняющийся. Он хотел повторить, более чётко, но сильно закашлялся. — Не отвечай, я просто хочу чтобы ты знал, что я не пожалел ни единой минуты, проведённой с тобой. — Дмитрий отстранился, нервно сцепив пальцы в замок, встал, заходил по комнате. Он пытался найти слова, чтобы выразить всю горечь, но не находил. — Я люблю тебя, люблю наш дом, и… Он не договорил, взял поднос с чаем и вернулся к Александру. — Пей, это ромашка с имбирем и ягодами. Серафима не изменяет своим привычкам, проверенным временем. — Дмитрий заметил, как брат оживился, принюхиваясь, и помог ему принять полусидячее положение. — Самая приятная часть лечения, — тихо произнёс Александр, беря в дрожащие руки чашку, — детство напоминает. Иногда ещё к нему пастилу давали, если матушка разрешала. — И я дам, — фыркнул Дмитрий, прислушиваясь к звукам с первого этажа. Кажется, Игнат вернулся, и не один. — Но потом, сначала нужно точно узнать, что с тобой. Знаю, как ты не любишь лечиться, но прошу, потерпи. Я лично проконтролирую назначения, ничего плохого не будет. Александр только вздохнул, сосредоточенно отпивая кисловатый чай глоток за глотком. У него не было сил спорить и сопротивляться, особенно при понимании, что брат во всем прав. Раздался стук в дверь — короткий, но достаточно громкий, чтобы нарушить тягучую тишину комнаты. Александр, сидевший на кровати, чуть прикрыл глаза, прислушиваясь к шагам за дверью. Дмитрий, который до этого расхаживал по спальне, остановился и повернулся к входу. — Входите, — произнёс он, и дверь тут же отворилась, пропуская внутрь невысокого полноватого мужчину с аккуратной бородкой и внимательным взглядом. Это был доктор Гольдштейн, уже не первый раз посещавший их дом. С собой он принёс свой неизменный кожаный кофр, который тут же обрел место на поверхности комода рядом с вазой сухоцветов. — Добрый день, господа, — кивнул Гольдштейн, подходя к кровати. Его шаги по ковру были мягкими, почти бесшумными, но Александр всё равно чувствовал каждое движение врача, словно его тело реагировало на любое колебание воздуха. — Что у нас здесь? Александр попытался сесть ровнее, хоть это и далось ему с трудом. Каждое движение отзывалось болью в мышцах и ломотой в суставах. Горло горело так, будто он проглотил огонь. Но он лишь слегка пожал плечами, делая вид, что всё не так страшно. — Нездоровится что-то, — ответил он, сильно преуменьшив свои ощущения. Голос звучал как чужой. Александр даже сам удивился, как хрипло и слабо прозвучали эти слова. Дмитрий, молча наблюдавший за братом, взял чашку из его рук, поднялся и отступил на пару шагов, давая доктору место. Тот первым делом поставил градусник. Затем вынул стетоскоп и начал осмотр: прослушал грудь, проверил пульс, заглянул в горло, недовольно хмурясь при виде воспалённых миндалин. Александр терпеливо сносил все манипуляции, хотя каждое прикосновение холодного металла или прохладных пальцев вызывало желание отстраниться. — В принципе классическая картина гриппа, — констатировал Гольдштейн, обращаясь к Дмитрию. Его голос звучал уверенно, но в нём чувствовалась тревога. — Симптомы налицо. Температура высокая, общая слабость, боли в мышцах. Нужно не допустить развития воспаления лёгких. Александр напрягся, услышав последние слова. Он знал, насколько опасным может быть грипп, если им пренебрегать. — Надеюсь, никакого кровопускания и пиявок, — сразу же предупредил он, не обращая внимания, что слова прозвучали гораздо резче, чем хотелось бы. Гольдштейн мягко улыбнулся, положив руку ему на плечо. Жест был успокаивающим, но Александр всё равно чувствовал лёгкую дрожь в пальцах врача — возможно, от усталости или волнения. — Александр Петрович, — произнёс доктор, и его голос звучал доброжелательно, но твёрдо, — никаких варварских методов. Вас можно поднять на ноги более современным лечением. Он засуетился, начав что-то искать в своём кофре. Пока врач готовил лекарства, Дмитрий подошёл ближе, до сих пор, сам не зная зачем, держа в руках чашку. — Он упрям, как скала, — вмешался Дмитрий, обращаясь к доктору. Его голос звучал мягко, но в нём угадывалась решимость. — Но выписывайте, что нужно. Я прослежу за приёмом. Гольдштейн кивнул, извлекая на свет небольшой блокнот и карандаш. Быстро написав несколько строчек, он вырвал лист и протянул Дмитрию. — Вот рецепт. Порошки нужно принимать каждые четыре часа. Также я оставлю мазь для растираний и травяной сбор для полоскания горла. Если состояние ухудшится, немедленно отправьте за мной. *** Спустя некоторое время, с наступлением вечера, стало только хуже. Комнату наполнил тяжелый уксусный запах, смешанный с потом и травами. Александр то проваливался в забытье, то снова возвращался в реальность, где каждый вдох давался с трудом. Его тело казалось чужим, будто оно больше не принадлежало ему. Он метался по кровати, не в силах найти удобное положение. — Тише, — Дмитрий сел рядом, беря брата за руку. Его голос был тихим, но твёрдым, словно он пытался удержать не только Александра, но и саму реальность, которая казалась такой зыбкой в этот момент. — Я здесь. Александр слабо сжал его ладонь, будто проверяя, что она настоящая. Жар продолжал пульсировать в его теле, но прикосновение Дмитрия приносило утешение. — Помнишь, как матушка рассказывала нам о временах перед войной? — внезапно спросил Александр, и его голос звучал так тихо, что Дмитрию пришлось наклониться, чтобы расслышать. — Она говорила, что никто не понимал, что надвигается, пока не стало слишком поздно. Все жили, как обычно... праздновали, мечтали, строили планы... а потом всё рухнуло. — Саша, это все пустые беспокойства, особенно сейчас, — начал он, но Александр перебил его. — Просто... обещай мне, что если придёт время... ты заставишь меня уйти из этого места. Из этих стен. Даже если я буду проклинать тебя. Дмитрий закрыл глаза. Он знал, что брат говорит не только о физическом месте, но и о том, что оно символизировало: их прошлое, их воспоминания, их связь с умершими родителями. Очень не хотелось отвечать, хотелось отмахнуться от слов Александра как от лихорадочного бреда. — Обещаю, — сказал он наконец. — Но только если ты тоже пообещаешь, что будешь бороться с болезнью. Здесь и сейчас. Александр слабо улыбнулся. — Я постараюсь, — прошептал он. — Но так угнетает меня, что времена меняются, люди уходят... и остаётся только могильный камень. Дмитрий поборол озноб, вызванный словами брата, и не нашёл подходящего ответа. Да ответ уже и не требовался, Александр провалился в очередной короткий сон, и его дыхание из тяжёлого и рваного стало размеренным и спокойным.